Руссиш/Дойч. Семейная история

О житие-бытие сына отец обычно не справлялся. Сам знал, что обретаться у малознакомых людей, хотя бы и сродственников, – не чай с сахаром да баранками распивать. А про учение расспрашивал подробно. Глаза сынка тут же загорались, и он вдохновенно рассказывал про всё то, о существовании чего в природе отец до тех пор и не подозревал.

В реальном училище Максим сразу же выдвинулся в отличники. Его по-прежнему интересовали прежде всего точные науки – алгебра с геометрией, физика с естествознанием, но и гуманитарные предметы были ему не чужды.

Неожиданно открылась в нём тяга к иностранным языкам. Высшее общество империи в начале века XX увлеклось изучением немецкого, точно так же как на заре века предыдущего предпочитало общаться на французском. Ненароком обнаружилась в Осташкове знатная, очевидно, когда-то дама, которая согласилась совершенно бескорыстно познакомить парня с языком «великой германской нации». За этим мощным государством Европы, утверждала она, будущее планеты, и не случайно, что русские цари, глядя в эти перспективы, непременно немецких принцесс в жёны берут.

Вскоре Максим освоил первые слова на доселе незнакомом языке – «руссиш» и «дойч», «хэр» и «фрау» – и даже пытался втолковать невразумительные для русского уха выражения родственникам, пока отец не запретил ему «ругаться по-басурмански».

Главным развлечением в часы отдыха стали периодические посещения необычного аттракциона. На главной улице Осташкова открылся театр живой фотографии, названный «синематографом». Фильм «Оборона Севастополя» произвёл в душе Максима что-то наподобие землетрясения. Им наслаждались всем училищем и потом стремились не пропускать ни одной новинки. А «Соньку – Золотую Ручку» и, конечно же, «Разбойника Ваську

Чуркина» пересматривали по много раз. Впоследствии киночудеса испытает на себе всё селижаровское семейство.

Емельян на самом деле неимоверно тосковал по старшему брату. Ему ужасно недоставало сказок и страшных историй Максима. Родители и сёстры такими же блистательными рассказчиками, к сожалению, не были, как ни пытал их малой своими расспросами.

Почему день сменяется ночью, а за летом следует зима, откуда идёт дождь, снег и гром, где живёт боженька и какой он, Господь, такой же грустный, как на иконках в углу избы, или всё-таки умеет улыбаться, хороший ли царь Николай и за что напустил на народ голод, кто такой Распутин и что такое «парламент» и «конституция», про которые судачили в лавке, – на целый короб вопросов родственники не без труда наскабливали горстку ответов.

– Скорей бы приехал на побывку Максимка, милый сердцу моему Максимка! – горестно вздыхал Емеля.

Из дворовых игр, которыми увлекалась деревенская детвора, больше всего Емеле нравились те, где надо было по-настоящему состязаться, – вначале проворные «гуси-лебеди», а потом, когда чуток подрос, стремительные «казаки-разбойники». И там, и там от игроков требовалось проявить сноровку, храбрость, хитрость и бойцовский дух. Емельян, самый быстрый и прыгучий, почти всегда побеждал. Быть в его команде хотели все приятели. Удалее всех сражался он на саблях деревянных, точнее других стрелял из рогаток. Даже в «жмурках» изловчался каким-то невероятным чутьём распознать местонахождение и заарканить любого игрока.

Никто кроме него не придумывал таких мудрёных и дерзких действий для «разбойников» и хитроумных и изворотливых ходов для «казаков». «Выпытать» пароль у противника было для него проще простого. Зато заставить его самого раскрыть «тайну» никто не отваживался – бесполезно, кремень-парень. Позже узнает Емельян значение имени своего – «соперничающий», «неуступчи-

вый», «страстный» – и будет гадать: то ли имя это создало его натуру, то ли он сам волей-неволей оправдывал свойства имени, которым нарекли при рождении.

Самым радостным праздником считалось Рождество Христово. В этот день в пышно наряженных санях в деревню наведывалась барыня Ильза Николавна Загряжская, разодетая в соболиную шубу, с барчатами. Ребятишки крестьянские выстраивались вдоль единственной улицы, а господа разбрасывали во все стороны, прямо в сугробы, сладости разные: конфеты карамелиевые, баранки с маком, леденцы на палочках. Малышня наперегонки бросалась отыскать подарки те в глубоком снегу. После отъезда знатных персон улица, обычно покрытая ровным снежным покрывалом, превращалась в сплошное месиво, как будто татаро-монголы тут воевали.

В общей стае мальчишек и девчонок старался нащупать гостинцы в снежных нагромождениях и Емельян. И однажды ему крупно повезло. Прямо у обочины пути санного нашёл он в сугробе кошелёк, туго набитый денежными ассигнациями. Видно, выпал он случайно из кармана гостей именитых, да те пропажу сразу не обнаружили. Соперникам в борьбе за подарки находку ту, естественно, Емелька не показал, принёс её домой.

Удивился отец:

– Если б тебе и дальше так везло, сынок! Тут, поди, столько денег, что нашей семье на несколько лет жизни хватило б.

– Так в чём дело, тять? Никто ж не видал, что я кошель этот подобрал. Сколько всего накупить можно! Мамке вон да Лидке с Нюшкой одёжу справим. Максиму на учёбу деньги надобны, – рассуждал по-взрослому мальчуган.

– Нет, не выйдет ничего у нас, Емелюшка. Не возьмём мы с тобой грех на душу, не пойдём супротив наставлений божьих. Добродетелью жить надобно. Завтра же поедем с тобой к господам, и ты лично передашь барыне ею утерянное.

Так и поступили. На следующий день приехали к Загряжским. Хозяйка дома Ильза Николавна не могла скрыть радости, когда ей преподнесли ценную находку.

– Какой же ты честный и славный мальчуган! – то и дело восклицала она. – Хорошие дела всегда возблагодарены должны быть, и посему вот тебе, Емельян, десять рублей как награду за твою добросовестность. А ещё я приглашаю тебя к нам на новогоднюю ёлку первого января.

Про знаменитую ёлку у Загряжских в окрестных деревнях были наслышаны. На неё приезжали даже дети знатных персон из Осташкова и Кудыщей. Иногда в порядке благотворительности, которая была свойственна этой богатой дворянской семье, славившейся неординарным отношением к жизни, на рождественское, а затем новогоднее торжество приглашали и несколько крестьянских детей. И вот теперь такое счастье выпало Селижаровым. На празднование повёз Емельку старший брат, как раз прибывший в отчий дом на каникулы. Авдотья вытащила из сундука по такому случаю лучшие наряды для обоих.

Мимо усадьбы Загряжских доводилось проезжать им не раз. Говорили, будто денег у её владельцев – куры не клюют, и всё богатство, дескать, вложено в какие-то странные бумаги, «акциями» называемые. Барскими строениями – величественным дворцом с колоннами, изящным флигелем, оранжереей, обширным парком с дорожками к пруду с кувшинками – восторгались все в округе.

Но то, что ожидало братьев внутри светившегося необыкновенными – электрическими – огнями здания (собственники его слыли в губернии в числе первопроходцев технического прогресса), оказалось подлинным чудом. Сказочно разукрашенная ёлка, огромная фанерная горка, с которой можно было катиться вниз как по настоящей ледяной, оркестр музыкантов с невиданными инструментами, фантастически захватывающее представление цирковых артистов и многое, многое другое, о существовании чего в природе в Занеможье и слыхом не слыхивали, – всё это произвело на Емельку неизгладимое впечатление.

Спустя годы, когда в советское время его будут иногда спрашивать, как было «там, при царе», он сможет вспомнить только тот праздник в дворянской усадьбе в честь наступившего нового 1_13 года.

Поразило братьев и диковинное угощение. Отец иногда привозил с ярмарок что-то вкусненькое, но такое разнообразие и обилие блюд не встречалось ни на одном базаре. Родители с сёстрами восторгались полученными подарками со странными, морковного цвета яблоками, называвшимися апельсинами. Нюша попробовала было куснуть одно, но Емеля с умным видом объяснил, что с них надобно вначале счищать кожуру. А вот над одной необычной просьбой, привезённой с новогоднего веселья, семья дружно посмеялась.

На праздничном столе селижаровским отрокам особенно пришлось по вкусу яство, которое другие именовали «салат Оливье». Блюдом тем очень хотелось угостить домашних. Однако выяснилось, что в силу ряда вполне понятных причин сотворить такое чудо Авдотья не в состоянии.

Так что Максим, оказалось, напрасно записал рецепт его приготовления. «Взять 2 рябчика и 1 телячий язык, ¼ фунта икры паюсной, свежего салата ½ фунта, отварных раков 25 штук, ½ банки пикули, ½ банки сои кабуль, 2 свежих огурца, четверть фунта каперсов и 5 крутых яиц. Всё нарезать, перемешать с соусом из французского уксуса, проманского масла и 2 свежих яиц, и уложить на блюдо».

Традиция встречи Рождества и Нового года с ёлкой пришла в Россию, как и многое другое, из Германии. Как и многое другое, прижилась она на русских просторах только по «величайшему повелению», то есть благодаря указанию сверху. Ибо прародительницей нового для страны обычая стала супруга Николая I Александра Фёдоровна, в девичестве принцесса Прусская Шарлотта и сестра первого германского кайзера Вильгельма I. Как и многим другим заимствованиям из Германии, новогодней ёлке достанется в России жизнь непростая.

Уже через год после торжества у Загряжских, с началом первой мировой войны, священный синод Русской православной церкви потребует у царя запретить ёлку как «вражескую германскую затею, чуждую православному русскому народу». После октябрьского переворота большевики из атеистических соображений, в пику церкви, на короткий период разрешат новогодние хороводы у ёлки.

Но после кончины вождя мирового пролетариата его преемник, названный «Лениным сегодня», вновь, но теперь уже «в силу антисоветского характера», объявит ёлку вне закона. Реабилитируют беднягу в России только в 1935 году, но зато вроде бы окончательно и бесповоротно.

На новогоднем празднике в усадьбе Загряжских оба брата познакомились со сверстниками из Осташкова и Кудыщей. Максиму ещё не раз доведётся соприкоснуться со старшим дворянским сыном Дмитрием, который учился в гимназии в Твери и горел желанием продолжить обучение в Московском университете, имевшем славу лучшего в империи. Их объединяла любовь к точным наукам, и оба склонялись к тому, чтобы выбрать профессию инженера. Оказалось, что Митя Загряжский неплохо «шпрехал» по-немецки, был даже в Берлине и подобно Максимовой благодетельнице считал Германию восходящей звездой мировой политики.

– Вся история наша русская последние два века завязана на Германию. Со времён Петра стараются немцы по-хорошему благоустроить Россию. И все наши беды идут от того, что берём из германского передового опыта только самое плохое, да и то переиначиваем его на русский лад до неузнаваемости. Нельзя нам ссориться с немцами, а вот дружить надо. Никто в Европе не близок нам, русским, так, как они, – поучал он Максима.

Тот только слушал и не мог ни согласиться, ни опровергнуть доводы новоявленного приятеля: слишком туманным и труднодоступным казался ему разговор о внешней политике. Но после митиных слов воспылал он желанием ещё поболе узнать про далёкую и загадочную Германию.

Хорошего товарища в лице младшенького барчука приобрёл и Емелька. Андрюшка Загряжский воспитывался в духе добродушия и дружелюбия к своему крестьянскому окружению и поэтому не испытывал ни малейшего превосходства от своего дворянского происхождения. Правда, несмотря на равенство в возрасте, проявлял он знания, которые Емельяну тогда были абсолютно неведомы, отчего тот страшно смущался. Андрей свободно умел читать и писать по-русски, но помимо сего уверенно говорил по-немецки.

Емеля же только готовился вступить на тропу учёбы, по которой успешно шагал старший брат. Поэтому не оставалось ему ничего иного, кроме как с удовольствием разглядывать картинки во множестве книг, разбросанных по комнате барского отпрыска размером с их деревенскими полатями. К сожалению, встречи с новоиспечёнными друзьями случались нечасто. В усадьбе братья Загряжские появлялись преимущественно летом, поскольку основную часть времени семья проводила в Твери.

1913 год войдёт в историю российской империи как апогей спокойствия и благополучия. Вплоть до горбачёвской перестройки по нему будут сверять достижения разных лет советского периода – производство чугуна и стали, зерна и молока, поголовье коров и овец.

Весьма успешным выдалось то времечко и для Селижаровых. Часть отменного урожая Игнат с немалой выгодой продал перекупщикам. Приоделись на зависть односельчанам, облагородили жилище, подправили хозяйство, смогли подкинуть деньжат Максиму.

Новая жизнь обозначилась и для Емели. В конце октября, когда завершились сельскохозяйственные работы, распахнула как обычно двери приходская школа в Кудыщах. В качестве первоклассника прибыл для изучения грамоты и прочих предметов счастливый мальчуган из Занеможья. Ему не терпелось начать приобщаться к знаниям.

«Ну, теперь-то держись, друг Андрюха Загряжский! В учёбе я тебя в два счёта перегоню, и ты скоро сам признаешь мою победу, то-то потеха будет!» – Емелька все-

рьёз настроился повторить успехи старшего брата, завоевав в школе славу лучшего ученика.

Перед началом занятий завёз Игнат сына в деревеньку поблизости. На пороге небольшой избушки, которую кто-то, очевидно, недавно починил, их встретила старушка. Такого морщинистого лица Емеля ещё не видал.

– Вот, Аграфена, привёл к тебе на благословение отрока, которому ты жизнь спасла. Видишь, каким вырос сорванец. В школу собрался.

– Вижу, вижу, – раздалось в ответ. – Красивый малый… Весь в тебя. А благословение моё… Пошто оно ему? Пусть попы благословляют. А я своё ещё тогда, при рождении, молвила и от слов тех не отказываюсь. Урядником станет твой парень или что-то в том роде. Проживёт же ровно столько, сколько и мне Господом Богом отведено будет. Слышь, Емелька, повезло тебе. Мне сейчас 49 стукнуло. Так что можешь не беспокоиться. До этого возраста доживёшь точно, а дальше будешь зависеть от меня. А тебе, Ильич, большое спасибо за подмогу по дому. Не течёт теперь и не дует.

Емельян так и не понял, что такое сумасбродное плела «старуха», про урядника и про чей-то возраст. В мыслях он весь уже видел себя в школе, соображая, как будет бороться за лавры первенства, сколько приобретёт новых товарищей и как удобнее всего будет добираться из родной деревни до Кудыщей.

После запуска несколькими годами ранее железной дороги Полоцк – Бологое село преобразилось существенно. Гордостью Кудыщей стало уникальное, с двумя колоннами и соединяющей их аркой, сооружение у дорожного полотна в рельсах и шпалах, названное «вокзалом».

У него останавливались непривычные для здешних мест товарные и пассажирские поезда с вагонами трёх цветов – жёлтыми дорогого первого класса, синими, подешевле, – второго и зелёными, всенародно любимыми, – третьего.

На вокзале открыли буфет с насыпным ледником для хранения провизии, куда сразу же потянулись местные за-

всегдатаи. Станционный трактир, открытый чуть ли не всю ночь, превратился в центр притяжения для любителей накачаться со всей округи. Новой достопримечательностью стали мужская и дамская уборные с невиданными доселе «ватерклозетами». Вокруг вокзала разбили аккуратный садик.

Население посёлка изрядно прибавилось и перевалило за пять тысяч. Пополнилось и число жителей Осташкова, удачно оказавшегося на железнодорожной трассе, достигнув 12 тысяч. Добраться до столицы уезда из Кудыщ и близлежащих деревень вроде Занеможья стало делом почти пустяковым, было бы только на что купить билет. Проехаться зайцем было абсолютно невозможно.

Железная дорога дала работу десяткам кудыщинцев. Всё село на первых порах любовалось, как стрелочники зажигают семафоры. Открылась изба-читальня, расширился фельдшерский пункт, вымостили булыжником сразу две центральные улицы, грязи поубавилось, а уж лавок с товарами, виданными и невиданными, стало не перечесть. Кудыщинский базар соревновался с осташковским по числу продавцов и покупателей.

Новый мир, представший перед глазами изумлённых, привыкших к однообразной рутине жизни сельчан, неожиданно дополнило появление в селе иностранцев. Из Германии нагрянула небольшая команда предпринимателей, собравшихся заготавливать здесь лес с последующей его разделкой прямо в Кудыщах. Пиломатериалы, в которых в России ощущалась великая потребность, должны были поступать в свободную продажу или экспортироваться по железной дороге в зарубежье.

Дело было выгодное, как ни посмотри, – рабочие места, налоги, развитие расстроенного в высшей степени хозяйства посёлка, поэтому уездным и волостным властям поступило строжайшее предписание губернатора оказать немцам всяческую помощь.

Со свойственной их природе педантичностью и настойчиво преодолевая все видимые и невидимые ухищрения русского чиновничества взялись германо-поддан-

ные за дело. Одновременно с началом стройки начали они разъезжать по деревням, выискивая будущих рабочих, и за свой счёт обучать их технике обращения с драгоценными германскими станками. Мужики русские схватывали на лету, что страшно удивляло иностранцев.

– Да они, пожалуй, и нашим-то в смекалистости не уступят, – признавали заморские инженеры.

Посланцам из Германии в аккуратных сюртуках с туго накрахмаленными воротничками да с цилиндрами на просвещённых головах сильно мешали два самых верных, с их собственной точки зрения, союзника России – трескучие морозы зимой и обилие мошкары летом.

– Как вы сами-то с такими злющими комарами справляетесь? – спрашивали они у местных жителей.

А те отвечали:

– Да мы их как бы и не замечаем. Свыклись. Нам они вроде как родными, нашенскими стали. Как же можно в природе божьей без мух и слепней? Господь всё живое рассчитал до мельчайшей частицы и уравновесил. Всякой твари своё предназначение имеется.

Гости подумали-подумали и пришли к логичному заключению. Прав, доподлинно прав полководец Суворов – что русским в удовольствие, то им, немцам, совсем не в радость. Но правота генералиссимуса – временная. Мнение его насчёт разницы двух национальных характеров к завтраму устареть может. Вот пособим русским облагородить здешние края, дома с удобными нужниками понастроим, исчезнет мошкара, и сами они поймут прелести цивилизации. Да и нас ещё благодарить примутся за то, что глаза им открыли – вот ведь как жить-то, оказывается, можно!

В здешней округе заезжих предпринимателей одни жаловали, другие ненавидели. Но никто не мог не признать, что в устоявшийся образ скучного деревенского существования те внесли какую-то непонятную живинку. Многим вдруг захотелось узнать и про Германию, и про весь другой мир за пределами Кудыщ и Осташкова, куда вело бесконечное железнодорожное полотно. Те, кто зна-

ли грамоту, потянулись в избу-читальню. Среди немцев только один, зато вполне сносно, говорил по-русски. Над другими потешались, уж больно забавно пытались те выговорить название села. Вместо «Кудыщи» получалось у них что-то вроде исконно русского слова «Кутити». А кутить на Руси, по правде, любили. Зато и редко кто из местных мог без ошибки не то чтоб запомнить, даже произнести название фирмы «Шпрингдерхаузен», вознамерившейся обустраивать российскую деревообработку и чуть-чуть подправить здешнюю жизнь.

Торжественное открытие германской фабрики прошло в присутствии самого губернатора в последние дни октября 1913 года, как раз в то время, когда юный Емельян Селижаров впервые усаживался за школьную парту. Всем ученикам всех четырёх классов по этому случаю немцы подарили карандаши и какие-то необыкновенные разноцветные свечки в виде малюсеньких брусочков.

Игнат оказался в числе первых покупателей новой продукции. Он всерьёз подумывал об открытии собственной мебельной мастерской. О «германской инвестиции» в Тверской губернии похвально отзывалась даже столичная пресса, в том числе популярное в оппозиционных кругах «Эхо Петербурга». Вот только трудовой режим режущего и строгающего оборудования, завезённого в Кудыщи из самой Германии, вскоре подвергся серьёзным политическим испытаниям.

Глава III

Утром 28 июня 1914 года в столицу Боснии Сараево прибыл в сопровождении супруги Софии эрцгерцог Франц Фердинанд. Правивший в Вене император Франц Йозеф объявил своего племянника престолонаследником после того, как четверть века назад в замке Майерлинг при романтических обстоятельствах покончил с собой вместе с возлюбленной его собственный сын, кронпринц Рудольф. Визит Франца Фердинанда в одну из южных час-

гей Австро-Венгерской монархии Габсбургов рассматривался вполне рядовым, рутинным.

По дороге с вокзала в ратушу где должен был состояться официальный приём, случилось, однако, невероятное – в машину эрцгерцога бросили гранату К счастью, он и София не пострадали, ранения получили случайные люди. Франц Фердинанд по доброте душевной распорядился за его счёт оказать им немедленную помощь. В ратуше престолонаследник дал волю чувствам. Градоначальник уверял, что покушение есть дело рук какого-то сумасшедшего, которого найдут и сурово накажут.

На обратном пути эрцгерцогу пришлось выслушивать возбуждённую мольбу супруги побыстрее убраться из этого «скопища террористов» и никогда больше сюда не заявляться. София напомнила, что от руки анархиста уже погибла императрица Сисси, супруга кайзера Франца Йозефа, и не дай Бог, чтобы эти омерзительные революционеры-террористы на Балканах стали ещё одним проклятием для многовековой династии Габсбургов.

Когда кортеж поравнялся с одной из сараевских достопримечательностей – продовольственным магазином «Деликатесы Морица Шиллера», от любопытствующей толпы отделился молодой парень и с расстояния полутора метров произвёл два пистолетных выстрела в упор в пассажиров главного автомобиля.

Эрцгерцог и его супруга были убиты. Погиб престолонаследник, с которым после ожидавшегося ухода престарелого кайзера связывали радикальные демократические перемены в «тюрьме народов», в том числе предоставление большей самостоятельности национальным окраинам империи вроде Боснии.

Сараевские выстрелы стали роковыми. Сербско-боснийский националист, член местной террористической банды, подражавшей российским «собратьям по оружию», исключённый из гимназии недоучка, 19-летний Гаврило Принцип, боровшийся за присоединение своей родины к Великой Сербии, развязал первую всеобщую кровопролитную бойню мировой истории.

28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Её легкомысленно поддержал главный союзник – Германия. Толком не разобравшись в сути происшедшего в Сараево, за своих балканских братьев как всегда вступилась Россия. Эти благородные порывы крайне редко оценивал по достоинству славянский мир. Но, несмотря на все перипетии, Россия упорно и с гордостью продолжала нести на своих плечах нелёгкую миссию покровительницы и защитницы интересов славянства и православия.

В ночь на 31 июля царь Николай объявил всеобщую мобилизацию, угодив в умело расставленную немцами ловушку. А на следующий день германский посол передал министру иностранных дел Сергею Сазонову ноту с объявлением войны.

2 августа в городе на Неве, пока ещё называвшемся Санкт-Петербургом (вскоре его переименуют в Петроград), на Дворцовой площади, той самой, которая почти десять лет назад стала проклятьем царскому режиму, собрались тысячи патриотично настроенных верноподданных. И когда на балконе народу предстал сам монарх, все до одного опустились на колени и в едином порыве пели «Боже, царя храни!». Прямая линия связи «государь – народ», о которой мечтал Гапон, состоялась, хотя и в совершенно иной форме.

Столь демонстративное, массовое и единодушное признание в любви к царю, как свидетельствовали современники, вышло наружу один-единственный раз за все 20 лет царствования Николая II, именно в тот знаковый день 1914 года. Да и по всей стране объявление войны Германии в альянсе с «Сердечным согласием» других держав, более известным как Антанта, было воспринято с искренним восторгом и неподдельным энтузиазмом. Даже в крошечных русских селениях наподобие Осташкова и Кудыщ повсюду слышалось одобрение действий и прославление царской власти. Хор рукоплесканий и коллективное исполнение бравых маршей во главе с всепроникающим «Прощанием славянки» сопровождали первые колонны

солдат из 216-го пехотного Осташковского полка, уходивших на фронт.

Казалось, что не царь объявил мобилизацию, не германский посол в Питере передал грозную ноту, а у самой России вдруг зачесались руки повоевать с иноверцами, притесняющими братьев-славян. Будто сам русский народ ни с того ни с сего страстно возжелал войну, потребовал её, видя в ней возможность решения накопившихся проблем внутри собственного отечества, а царь только пошёл навстречу своим верноподданным. Война стала тем счастливым выбросом пара, который начал бурлить с начала века и грозил взорвать котёл отживающей свой срок империи.

В стране немедленно возобладали антигерманские настроения. На Исаакиевской площади в Петрограде разгромили германское посольство. Везде, но с особой страстью почему-то в Москве, жгли представительства германских фирм. В Госдуме тут же создали «комиссию по борьбе с немецким засильем». Повсюду искали германских шпионов, резко осуждали сочувствовавших немцам. Закрывались немецкие школы и газеты. Вне закона объявлялся сам немецкий язык. «Ликвидационные законы» предусматривали отчуждение земель у подданных кайзера. Из фронтовой полосы явочным порядком депортировали подданных русского императора немецкого происхождения.

В эти дни многие немцы, принявшие российское подданство, сочли необходимым выступить с заявлениями патриотического характера. «Немцы всегда считали своей матерью и своей родиной великую Россию. За честь и достоинство этого великого государства они готовы как один сложить свои головы». Фактов предательства со стороны немецкой части населения империи, нанесших ущерб обороноспособности страны, обнаружено не было, на сторону врага перебегали чаще всего не немцы, но антигерманская истерия требовала жертв. Сам председатель совета министров немец Штюрмер под давлением общественности подписывал реестр постановлений, направленных против его кровных соотечественников.

Началась подготовка указа о выселении поволжских немцев в Сибирь. Но власть интеллигентничала, пытаясь проявить максимум человеколюбия к тем, кто полтора века назад последовал призыву великой соотечественницы и с германским усердием трудился во благо новой родины. Царь подписал этот указ только накануне своего отречения, а через месяц временное правительство отменило все без исключения антинемецкие постановления. К реализации приговора – сослать российских немцев в Сибирь – приступят уже новые правители – в иных исторических условиях и спустя почти четверть века.

Чёткую, в основном критичную позицию в адрес собственного правительства заняли германские предприниматели, приросшие к России, что в значительной степени самортизировало ситуацию. Принадлежавшие германскому капиталу промышленные предприятия (почти вся электротехническая индустрия страны, доминирующая доля химической отрасли, ряд крупнейших металлообрабатывающих и машиностроительных заводов, значительная часть военного производства и многое другое) функционировали преимущественно вполне исправно во благо России, несмотря на осуществлённый царским правительством секвестр части хозяйственных объектов, прежде всего военно-промышленного комплекса.

Продолжала работать и лесопилка в Кудыщах, хотя все немцы село покинули. Её продукция в условиях военного времени пользовалась повышенным спросом. По железной дороге Бологое – Полоцк в направлении фронта нескончаемым потоком шли в основном засекреченные поезда. На Селигере наконец-то распознали, где находится тот Полоцк и почему дорогу проложили именно туда.

Емеля постигал начальные азы грамоты, а Максим получил в 1915 году свидетельство об окончании реального училища, притом с отличием. Ему хотелось учиться дальше. Собрался он было подавать заявление о приёме в питерский Институт гражданских инженеров императора Николая I, да только отец слёзно умолял его погодить.

#Военное время требовало помощи по хозяйству, которой Игнату стало остро не доставать.

Старшая дочь Лидия вышла замуж и обосновалась в Кудыщах. На выданье готовилась и её младшая сестрица Нюра. Отец поставил жёсткое условие – на сторону её ни в жисть не отпустит, супруг её будущий должен непременно поселиться в Занеможье и переложить на себя хотя бы часть хозяйственного бремени семьи. Максим помогать отцу не отказывался, но просил войти и в его положение – пришла пора приобретать опыт работы на солидном предприятии.

На германскую фабрику с новым русским начальством его взяли не задумываясь. Целый год скитался Максим между домом и Кудыщами. Больше всех был рад этому времени и непродолжительной жизни под крылом старшего брата Емелька. Их беседы становились всё более основательными и не ограничивались сказками и страшными историями. У всех на устах были головокружительные рассказы о похождениях при царском дворе какого-то проходимца по имени Гришка Распутин. Он, как говорили, а вовсе не Николашка, на самом деле правит страной в сговоре с подлюгой царицей-немкой. Уже кое-что смысливший в политике Максим пытался в меру возможности растолковывать младшему брату и другим членам семьи, что к чему.

Его точка зрения на «нечистую силу» не изменилась. Он не уставал повторять:

– Боже, боже, убереги Русь святую от революции, – и даже цитировал Пушкина, предостерегавшего от «бунта русского, бессмысленного и беспощадного». На все утверждения о том, что с приходом к власти народных масс в России забрезжит эра всеобщего благополучия и счастья, у Максима был припасён ответ, вычитанный им у любимого писателя:

– Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

По мере сползания войны во всё более затяжное русло и в силу отсутствия зримых побед на фронте в стра-

не начали резко меняться общественные настроения. Поток похоронок по российским городам и весям, возвращение с фронта тысяч и тысяч раненых, обречённых на всю жизнь остаться инвалидами, дальнейшее обострение и без того неподъёмных социально-экономических проблем в очередной раз сменили градус душевного состояния народа необъятной империи.

Вчерашнее искреннее и многоголосое распевание панегириков во славу царя-батюшки отныне воспринималось как дурной сон. Не было селения, где бы открыто, не стесняясь и даже не опасаясь охранки, не ругали войну и монарха, её развязавшего. Всеобщая эйфория лета 1914 года улетучилась напрочь.