ВИСЯЧИЙ ЛЕДНИК
До ночи рубили ступень для ночевки,
«холодной ночевки», коль выхода нет,
и верили в крепость свою и страховки,
и спать не могли, ожидая рассвет.
И горы не спали. С недобрым приветом
висячий ледник устремился в полет,
и неземным фосфорическим светом
светился от трения падавший лед.
Казалось, что пушки в ущелье стреляли,
и грохот вселенский творился вокруг,
а место внизу, где палатки стояли,
проехали глыбы и замерли вдруг.
И так хладнокровно висевший годами,
быть может, века или тысячу лет,
сорвался при нас… И мы долго гадали,
но был неизвестен научный ответ.
Потом за вершину медали раздали.
Мы снова сюда. Только после всего
к нам гибель пришла…
И тогда разгадали,
не в силах уже изменить ничего.
КАРНИЗ
Каким красивым белым чубом
карниз над пропастью навис!
А друг – тихонько – ледорубом –
чуть-чуть его – и ахнул вниз.
Веревка бедная рванула
и – как струна. Рывок погас.
Воровка-смерть под дых пырнула,
но промахнулась в этот раз.
Мы от нее тащили друга,
мы еле сдерживали крик.
Все это видела округа –
короткой схватки страшный миг.
Как долго мы спускались книзу,
переживая, видит Бог.
И по другим земным карнизам
пошли, страхуясь, кто как мог.
ЛАВИНА
На теплом камне загорали,
но кто-то сверху – кулаком,
и где-то там
, не за горами,
слепился первый снежный ком.
Уже не ком, а вал гигантский
на нас стремительно летел,
такой пушистый, белый, адский,
забрать счастливчиков хотел.
Как муравьи! Как мы успели?
Скорей от смерти! Вниз! Бегом!
Мы песни в этот день не пели
и долго думали потом…
Мой друг! Надеждою наполнись,
дружи с единственной судьбой,
но помни, друг, и в счастье помни:
летит лавина за тобой.
ТВОЯ ВЕРШИНА
В. Петренко
Как будто снова юности касаясь
(и семьдесят четыре нипочем),
ты встал, пошел, под рюкзаком качаясь,
на свой последний, может быть, подъем.
Упрямо шел, как все, путем суровым,
когда же вдруг товарищ занемог,
ты с ним назад, не проронив ни слова,
коль он наверх совсем идти не мог.
Ты спас его, а это что-то значит,
но не глотнул победного вина.
И не было достойнее удачи,
твоя вершина просто не видна.
ТРИЛОГИЯ
Г. Андрееву
К тебе высоко заползла пневмония.
Спустили, спасли. Не одумался ты.
Вершина коварная снова манила,
и не было в жизни сильнее мечты.
И жить бы и жить с мемуарами впору,
но ты разозлился и, чтобы взойти,
надумал теперь обхитрить свою гору
и вышел на штурм по другому пути.
Лавиной швырнула, забила, сломала…
«Решил обмануть меня? Слышишь, герой?
Один раз не вышло, но всё тебе мало…» -
послышался голос под этой горой.
Но ты же не сдался, собрался и снова
маршрут изменил, изучал столько дней.
Но и гора не нарушила слова,
наш верный товарищ остался под ней.
И ты отступил. Отступают мужчины.
И подвиг красивый ты не совершил.
«Как будут без нас одиноки вершины…»
Да, будут.
Но люди дороже вершин.
НА БЕЛУХЕ
Галлюцинации
Темнота зацепилась за гребень зубчатый,
и палаточка-бабочка еле жива,
но ребенок-характер, Белухой зачатый,
набирает силенки от первого шва.
Мокрый спальный мешок – для него наслажденье,
в животе у него не болит ничего,
но свежи, как пеленки, снега восхожденья,
и нежна, словно мать, высота для него.
Утром выбрался он из палаточки хлопкой,
из туманных грудей пососал молока,
сел на голый карниз закаленною попкой
и ладошками стал разгонять облака.
И, когда к нему солнышко вдруг прикатилось,
засмеялся и взял его, как апельсин.
Это солнышко нам навсегда пригодилось,
и счастливей никто у судьбы не просил.
В этот день не скулило слабевшее тело,
и легка и светла оставалась душа,
и вокруг все сверкало, летело и пело…
но бесшумной пантерою ночь подошла
Срыв
И все сменилось: зубья скал,
как зубья смерти, очертились,
и мы в предадье очутились,
и душу выела тоска.
И ночь тягучая текла,
и, как волчица, пропасть выла,
и озверевший ветер вырвал
остатки нашего тепла.
Тогда приснился страшный сон,
зависший в памяти безлико:
мой друг срывается без крика
на уходящий в пропасть склон.
И пропасть жертву жадно ждет,
секунда смерти длится-длится…
Веревка! Жизнь! Держать! Молиться!
И Жизнь ладони резко жжет.