– Чем тут у вас тут воняет, – морщась, спросил Крот.
– Тленом да гнилью. Неужто, до этого не замечали?
Крот поднес к носу правую руку и отшатнулся. Смрадный запах разлагающейся плоти добрался до легких. Он надрывно закашлялся.
– Ну, показывайте, – хриплым голосом ехидно произнесла она.
– Что показывать? Мы расспросить вас хотели.
– Расспросить? Это про знахарку то? Так вот она, – старуха слегка склонила голову, – пред вами собственно. Не тяните. Долго ль вам осталось.
Уставшие путники неуверенно переглянулись.
– Ты тот, кто нам сообщения слал? – недоверчиво спросил Крот, – тут связи нет. Скажи лучше, где тут лечебница. И не юли, старуха. Я сейчас не посмотрю, кто ты. Я в таком положении, что заберу с собой, грехом не посчитаю. А дорогу глядишь, и сами найдем.
– Грех он все одно – грех. А идти желаешь, так дверь не заперта. Как мимо песиков прошли, только не ведаю. Помог, может кто, – она старчески хихикнула.
С улицы раздался долгий протяжный вой. Несколько голосов ответили ему тем же. Один раздался прямо за дверью. Испуганно Серафим отпрянул от нее внутрь комнаты.
– Как же вы сообщения слали? – спросила Ольга.
– Не слала ничего. Грехи сами вас ко мне приводят.
– А бомж, которого мы все видели прежде, чем с нами это произошло? Кто он?
– Таки тоже не ведаю я. Я вас жду с каждым поездом. Песики зимой и летом тропку проминают, а осенью тут уж слишком темно и мокро вот и ленятся. Не тяните уже. Снимайте одеяния, пока говорить можете, да гниль до связок не добралась.
***
Комната, предоставленная старухой, ни в коем разе не напоминала больничную палату. Если это и была лечебница, в которую, не давшая время на раздумья черная напасть, их направила, то надежды на выздоровление эти едва очищенные от еловой коры стены, не предвещали. Уходить до рассвета не было никакого смысла, волчий вой за стенами тонко на это намекал. Что до расписания поезда? Кривила ли душой старуха, говоря, что просто ждет таких, как они и не знает, когда поезд появится в следующий раз, было не понятно. В любом случае получить от нее какую-либо информацию на эту тему не удалось.
Покрытые жесткими, давно не видевшими ни воды, ни мыла одеялами нары, оказались единственным предметом мебели. Ширина их оказалась достаточной, чтобы провести тут остаток ночи и не жаться друг к другу. Свет от керосиновой лампы больше создавал тени по углам, чем разгонял тьму.
– Как старуха там сказала? Кайтесь друг другу, если избавиться от гнили хотите, Бог вас услышит? – спросил Серафим, не для того, чтобы уточнить, а чтобы начать разговор.
– Ага. Расскажем все, за что нас покарали и если поздно не окажется, то процесс остановится, – добавила Ольга, – все всё слышали, все всё поняли, какой смысл друг друга обманывать.
Крот и Серафим уже растянулись на кровати, подложив под голову скрученную уличную одежду, Ольга села на краю.
– Что говорить? – неторопливо начал Крот, – курю по две – три пачки в день. Выпить? Так не откажусь никогда. Кто у нас не пьет? Только если уже отпили свое. Работа у меня связана с дегенератами разными. Наркоманы, притоны, мошенники, отморозки. Чего скрывать? Человек двадцать точно вспомню, кому до срока на тот свет отправиться помог, но думаю, что больше.
Он немного помолчал.
– Не всегда случайно. Мужику лично хозяйство отстрелил, а потом, дождавшись его слез и раскаяния пулю в лоб пустил. Он девочку лет тринадцати неделю прятал. Насиловал гад. А когда нас услышал, задушил и в окно с… не помню с какого этажа скинул. Всмятку. Так вот.
Он затих.
– Да за это можно и в рай, как по мне. Не грехи это. Если нас за такое тут обрекли, то не справедливо как-то.
– А у тебя что, спина дырявая?
– Чем я провинился? Актрис молодых совращал, – Серафим непроизвольно улыбнулся, но тут же его лицо приняло серьезный вид, – но это разве грех? Я ж не насильно. По согласию. Что еще? Был грешен в не совсем… Как сказать? Ну, если…
– Гомосятиной что ли баловался? – с омерзением спросил Крот.
– Пробовал, – сквозь зубы ответил Серафим, не поднимая глаз.
– Вот ты гандольер рваный, – Крот демонстративно отодвинулся на самый край кровати, а затем встал, – какого я вообще с тобой тут рядом сижу.
– Я не так чтобы втянулся…
– Завали свой рот, – Крот подлетел в момент к кровати и ударил Серафима в лицо. От такого удара, учитывая специфику работы нападавшего, тот мог получить травму, но в пылу все забыли, что правая рука на половину состояла из сгнивших мышц, и пострадавший отделался забрызганным черной слизью лицом и испугом.
– Твою мать, – заорал Крот и стянул рубашку. Остатки черной плоти свалились на пол. До самого локтя остался только скелет, разрушится которому, не давала все та же липкая слизь.
– Наказал, да? Остынь. Ему нужно было это сказать. Есть еще что-то? – вопрос предназначался Серафиму.
– Пока все. Ваша очередь.
– Не ну угораздило меня с дырявым в одном купе сидеть! – злобно сверкая глазами, не унимался Крот.
– Забудь уже, – спокойно проговорила Ольга, – у нас сейчас проблемы похуже.
Она немного задумалась и начала.
– Я в конторе не дешевой работаю. И должность имею. Вторая после директора. Если учредителей в расчет не брать, то так сказать наверху. Деньги соответственно тоже получаю приличные. И отложить и по миру покататься хватает. Муж. Он нормальный мужик, но так уж получается, что мало мне его одного. Пользуюсь услугами мальчиков по вызову.
Она посмотрела на мужчин в комнате, ожидая реакции, но они не проронили ни слова.
– Я уж постараюсь все сказать. Не надеюсь, что если что утаю, то процесс, – она указала на закутанную в шарф шею, – остановится. Мы лекарства производим. Только как производим? Из Китая, Тайланда везем. Дрянь честно говоря всякую. А здесь реклама, акции и все это расходится по аптекам. И берут. Там половина пустышки. То же самое от наших, Российских, производителей в пять – десять раз дешевле, но реклама свое дело делает. Что еще точно знаю, так это то, что от некоторых болезней наши лекарства не только не помогают, а наоборот, ускоряют развитие. Можете считать меня убийцей, тварью, я должна была сказать…
Она не успела договорить. Ее голова начала запрокидываться назад, и если бы не реакция Крота, который отошел подальше от Серафима, то возможно это были бы последние ее слова. Крот левой рукой схватил голову и остановил падение.
– Дырявый, сюда метнись, шарф снимай.
Он отодвинулся подальше, чтобы ненароком не соприкоснуться с Серафимом. Под шарфом оказалось все очень плачевно. Между головой и плечами не было плоти. Сгустки черной субстанции покрывали позвоночник, челюсть уже оголилась, снизу виднелись ключицы.
– Ты еще говорить можешь?
– Вроде да, – прошептала Ольга, но ее голос стал едва различим. Где – то под подбородком вибрировала и опадала вниз кусками слизь.
Ее положили на нары и с двух сторон подперли голову сумками, чтобы она не завалилась вбок.
– История с таблетками, конечно, тебя не красит, – сказал Серафим, – еще что расскажешь? Покуда голос есть?
Теперь Ольга шептала, едва различимые фразы. Удалось разобрать немного.
– «отказалась от дочери предыдущего мужа, когда тот умер», «случайно отравила соседских собак», «в школе издевалась над одноклассницей, что привело к ее самоубийству»
Дальше ее речь превратилась в хрип шелест. Лежащий рядом Серафим засыпал. Крот пристроился на полу около стены, не желая находиться рядом с ним, и слушал шепот.
***
Спал Крот или лежал в полудреме, то проваливаясь в неспокойное забытье, то снова вырываясь из его объятий, он не осознавал. Мысли о том, что происходит с ними сейчас и какой срок им еще отведен, не давали забыться. Холодный ветерок изредка проносился по полу, на котором ему пришлось расположиться.
Тихие шорохи и хрипы время от времени мерещились где-то поблизости, или это воображение рисовало свои картины.
Отчего-то долго не наступал рассвет. Небольшое окно, что можно было рассмотреть в полумраке, никак не предвещало признаков наступления нового дня.
Шорохи раздавались где-то неподалеку. В комнате? Это было странно, но звуки были рядом. Негромкий скрип и удар двери о косяк заставил его вернуться к реальности.
– Спите? – в полголоса спросил он.
– Как сказать? – голос Серафима отозвался сразу, – прислушиваюсь. Тут кроме нас кто-то еще есть.
Крот поднялся на ноги, потянул затекшие от неудобного положения и прохлады мышцы. На кровати загорелся фонарь телефона.
– Поможешь мне? Или это выше твоих моральных устоев?
Крот подошел к нарам. Поверх одеяла лежало нечто, чего нельзя было себе и представить. От торса Серафима осталось не так уж много. Покрытая слизью грудная клетка просматривалась насквозь, лохмотья, оставшиеся от легких, висели черными соплями, обволакивая едва бьющееся сердце. От пояса до нижней границы ребер оставался только позвоночник и что-то отдаленно напоминающее разорванный желудок.
– Почему ты еще жив? – спросил Крот, – Я не в обиду, но твои раны!
Серафим пытался на руках приподняться ближе к стене, чтобы опереться на нее.
– Кто ж знает! Ты на Ольгу посмотри.
Черный череп направлен в их сторону. Челюсть шевелиться, будто пытается что-то произнести, но комок слизи на месте языка издает только слабый шелест. Из черных глазниц вытекает жижа, напоминая слезы. Объемная грудь, что при полноте Ольги была ее гордостью опала, а сама футболка пропиталась черным.
– Даже не спрашиваю как ты, – извиняющимся голосом сказал Крот.
Когда Серафиму удалось опереться на стену, он снова завел разговор.
– Я не все рассказал. Ну, о грехах, если вы вдруг забыли. Я человека сбил. Насмерть. Почти насмерть. Я после этого больше за рулем не езжу. Не ездил. Теперь-то уже, наверное, и не поеду. После концерта возвращался домой. Не трезв был, если вдруг хотите знать. А она по обочине шла. Ночь. Старушка, лет за семьдесят. Отвлекся магнитолу покрутить и вильнул. Я ее и не успел увидеть. Только когда уже от удара она на отбойник летела, увидел. Хотел бы сказать, что первой мыслью была, а что же с ней и как ее спасти. Как бы не так! В голове только «Меня посадят».
Серафим замолчал, вспоминая.
– Ты тело там и оставил?
– Хм… Конечно, нет! Она живой еще оказалась. А я ее в лес оттащил, чтобы никто не нашел. Машина с тех пор в гараже закрытая стоит. Старуха ко мне до сих пор приходит по ночам. Сейчас, правда, реже. Но вот сегодня я ее видел. Этот мой скелетик в шкафу не так-то просто отмолить. Я ж ее там, в лесу задушил, чтобы точно никому ничего не рассказала.
Крот смолчал. Оскорбления рвались наружу, но и у него еще оставалась тайна. Он начал стаскивать с себя куртку, которую надел перед сном. Не хотелось видеть, что произошло с рукой, но глядя на преобразования его собратьев по несчастью, понял, что нужно и себя осмотреть.
Рука совсем истлела. Черная гниль прогрызала дорогу в его груди. Крот засунул пальцы под кожу за край раны к ребрам почти на всю глубину ладони.
– Вообще ничего не чувствую. Может это и правда кара господня?
– Я не верую, – ответил Серафим, – но если во что-то не веришь, разве этого нет? Так ведь говорят?
– Что-то похожее.
– Не рассветает.
– Я обратил внимание.
– Давай уже закончим со всем этим, – Крот настроился рассказать свою последнюю тайну, которая, как он считал, могла встать между его превращением в груду гнили и возможным излечением.
– То, что ударил тебя за гомосятину, не извиняюсь. Это уже выше моих принципов. Не приемлю этого, а за все остальное, если было что не так, не обессудь. Мог быть не прав. Есть и мне в чем еще покаяться.
Он немного помолчал.
– Я ждал, пока моя мать умрет. Корил себя за эти мысли, пил много, но каждый раз, убирая за ней больной обосраные тряпки, думал, «когда же»? Она долго болела, и какое же я облегчение почувствовал, в тот момент. Ее не стало. Не верю я, что можно такое отмолить. Она меня родила. Она не была плохой матерью. Не она, а я. Я был плохим сыном.
Здоровой рукой Крот со всего размаха ударил в стену. Послышался хруст. Он не закричал, но по лицу определенно можно было рассмотреть боль.
– Наверное, нас не зря наказывают.
Приглушенный лязг железного засова раздался где-то рядом.
– Я всю ночь, что-то подобное слышал. Прямо тут. В комнате, – сказал Серафим.
– Мне тоже, то шорохи, то стуки снились.
Скрип двери заставил их вздрогнуть. Скрюченная старуха вошла в комнату. Дорогу она подсвечивала экраном крупного планшета.
– Я считал, что вы тут зелья варите. Вы в этой штуке точно разбираетесь? – спросил Серафим.
– Немного, – хитро улыбнулась старуха, и ее лицо в свете экрана на миг омолодилось, – все покаялись? Или есть что рассказать еще?
– Да вроде как нет.
Старуха, подсвечивая стену экраном начала водить рукой по ней.
– Никак к этим выключателям не привыкну.
– Выклю… – Крот не успел спросить.
***
Комнату залил яркий свет из потолочных светильников. Старые деревянные стены исчезли и все увидели новые, выкрашенные в серый цвет. Вместо двери и стены появилась решетка. На старухе в миг образовался белый халат, и сама она вытянулась, представ яркой женщиной средних лет. Она стояла за решеткой, что-то набирая на планшете. Двое мужчин в халатах подошли со спины.
– Дашенька, что тут у нас?
– Гниют Валерий Иванович. Семь часов прошло, а от них скелеты да жижа на полу осталась.
– А рассказать все успели?
– Эти прямо как на исповеди. Я и не знала, что в одном человеке столько гнили духовной быть может. Мерзко в это даже верить.
– Интересные опыты вы тут, Валерий Иванович, ставите. Жуть.
– Ну, до ваших с генами, Алексий Афанасьевич, нам далеко.
Мужчины рассмеялись.
– А чем вы их накачиваете, чтобы они в состоянии скелета, облепленного слизью и жижей, не только двигались, и боюсь этой мысли, но предположу, еще и осознавали себя.
– Не поверите! Инъекция для лучшего восприятия гипноза. Она совершенно безвредна. Все самовнушение. Гипнозом мы только направляем их фантазии в нужное нам русло. Эти ребята сами себя заживо сгноили.
– Невероятно, – Алексей Афанасьевич похлопал коллегу по плечу, – а знаете? Заходите ко мне на днях. Покажу симбиоз медоеда и аллигатора. Тварь бесстрашная, трехметровая, разумная.
– Естественно геном человека присутствует.
– Куда ж без него. Разум он у многих существ присутствует, но сами знаете возможностях человеческого. Не мне вам рассказывать. Ну, до встречи.
Алексей Афанасьевич направился к выходу.
– Валерий Иванович, мне группу дезинфекции вызывать? – спросила женщина.
Мужчина задумался.
– Обождите Дашенька. Не торопитесь. У нас в третьей кажется, оборотни еще живы?
– Живы и здоровы.
– Чудесно. Вот и отдайте ему эти кости. Только камеры не забудьте включить. Интересное, сдается мне, зрелище получится.
По ту сторону
Громкие разговоры в комнате медперсонала разрушили надежду , переодеться, не попадаясь на глаза коллегам, и заняться своими обязанностями. Пройти незаметно не получится. Лина уже пожалела о том, что не вышла из дома как обычно пораньше. Стараясь оказаться невидимой, она юркнула в раскрытую дверь, в надежде быстро добраться до своего шкафчика в углу у окна, не привлекая внимания. Чуда не произошло. Сразу за дверью, готовая отправиться домой, в полном по сезону теплом обмундировании стояла ее коллега Алевтина, ярко накрашенная пышнотелая женщина далеко за сорок.
– О, Линка! Ты сегодня позже, чем обычно. Не похоже на тебя.
Заметив растерянный взгляд Лины, Алевтина сменила радостный настрой приветствия.
– Что-то случилось?
– Не выспалась, – едва слышно ответила Лина, проскальзывая между пышной грудью коллеги и дверным косяком.
– Аааа! Понятно. Не хочу огорчать, но у тебя по блоку сегодня не будет напарницы, если что. Оля написала за свой счет.
– Черт, почему все в один день? – выругалась про себя Лина. Она кивнула Алевтине, давая понять, что услышала ее, и тихо поприветствовав остальных, пробежала к своему шкафчику.
Дверца упорно не планировала открываться. Замок давно просился на замену. Записка с просьбой исправить проблему, как минимум неделю висит на стенде техника, но дело не сдвинулось.
На очередной попытке раздался щелчок в двери. Лина выдохнула. Напряжение еще не отступило. И проблема с замком сейчас подлила бы еще дополнительно масла в огонь.
Из распахнутой двери на девушку прыгнуло лохматое существо размером с небольшую собаку. От неожиданности Лина вскрикнула, отскочив назад. Существо метило в лицо, но реакция девушки оказалась быстрее, и клубок черных волос не долетев совсем уж немного, шлепнулся на кафельный пол. Шлепнулся и затих. Табурет, опрокинутый пятящейся девушкой, отлетел и с грохотом врезался в металлическую дверцу стоящего сзади шкафа. Все присутствующие обратили взгляды на Лину.
– Все нормально, – проговорила она, неловко улыбнувшись, – просто оступилась.
Она наклонилась и подняла волосатое существо.
– Просто парик, – молча, прокомментировала Лина, успокаивая сама себя.
Откуда он появился у одного из больных, трудно даже представить. Все, что душевнобольным могут передать родственники это некоторые виды продуктов, не относящихся к скоропортящимся, и… возможно в некоторых случаях книги. Парик никак не мог оказаться в передаче. Переодеваясь в рабочий халат, Лина изредка посматривала на странную для заведения вещь. Она мысленно пробежала по своим коллегам, но никто на кого не закрались подозрения по поводу такого предмета «одежды».
***
Парик пришлось забрать у пациента. Он не противился. И если можно грамотно судить по эмоциям на лице больного шизофренией, отдал даже с некоторой радостью. Это было исключением. Пациенты чаще всего не отдавали предметы, к которым вдруг резко привязывались, будь то стул или тарелка, после завтрака. Зачастую начинали вести себя агрессивно, кусаться. Пациент с париком был спокоен.
– Ты где его нашел? – четко проговаривая слова, спросила Лина.
Его глаза испуганно избегали встречи с взглядом девушки.
– Не хочешь говорить?
Он наклонился поближе и неразборчиво произнес несколько слов, из которых Лина разобрала только «они рядом, не оборачивайся». Конечно, она обернулась. Несколько пациентов стояли на некотором расстоянии, но не обращали внимания на них.
– Понятно. Я заберу это.
Он кивнул и немного улыбнулся. По своему.
Лине не нравилась ее работа. Что тут вообще может нравится? Общение с душевнобольными в начальные смены на нее удручающе действовало. Некоторых по внешнему виду невозможно было отличить от здорового человека, но потом они выкидывали что-то особенное, и Лина начинала опасаться за свое здоровье.
Один из таких «тихих» просто разбежался и прыгнул в за решётчатое окно. Решетка выдержала, больной отделался вывихами и царапинами, но его перевели в особый блок. Блок, с закрытыми палатами.
Оголяться прилюдно у жителей этого заведения к удивлению Лины оказалось в порядке вещей. Выглядело это настолько отвратительно, что в первую же свою смену девушка решила уволится, но взвесив «за» и «против» до следующей смены, решила, что работа ей нужна, просто не обращать внимания на странности, которых среди этого контингента оказалось с лихвой.
***
После двадцати двух по внутреннему распорядку все пациенты отправлялись на сон. Знаком служило включение ночного освещения в общем зале и палатах. Большая часть в течение 5 минут разбредалась, кого-то приходилось направить, кому-то помочь раздеться. Через стеклянные двери палат с дежурного места просматривались все вокруг.
Изредка кто-то из больных просыпался и начинал курсировать по залу, то подсматривая в палаты к другим, то просто бесцельно слоняясь по залу. В рекомендациях Лина прочитала, что если в течение некоторого времени пациент самостоятельно не вернулся в палату, то помочь ему с этим.
Были и особые пациенты. Им на сон хватало пары часов, а все оставшееся время они как зомби бродили, останавливаясь то там, то тут и могли часами стоять на одном месте. За этим коллективом предусматривалось присматривать, но укладывать не было необходимостью.
С момента наступления времени сна Лина могла отдаться учебе. Все отвратительные моменты ее работы приходилось терпеть только из-за возможности совмещения ее с обучением.
Как ни старалась Лина при подготовке к экзаменам, поступить на бюджет не смогла. Родители видели в этом только ее вину и отказались оплачивать обучение. На помощь пришла бабушка, но потянуть полугодовые взносы целиком ее пенсия не позволяла. Поэтому Лине приходилось ночью работать, днем грызть гранит медицинской науки, а высыпаться по вечерам в промежутках между университетом и психиатрической лечебницей.
Конспект по гистологии лежал перед Линой под настольной лампой. Вчерашняя смена выдалась неспокойной, и посвятить время учебе не получилось. Сегодня Лина планировала изучить все, что накопилось за последние три пары.
В зале пусто. Пока никто еще не проснулся, чтобы бесцельно бродить, но вникнуть в конспект не получалось. Слова и предложения не формировали в сознании образов, удобных для запоминания. Сознание занимало совсем другое.
***
Лина не собиралась сегодня приходить на работу за пять минут до ее начала. Как обычно вышла, чтобы минут за сорок быть на месте. Спускаясь по лестнице уже между третьим и вторым этажами, она расслышала снизу странные звуки. Шелест. Мозг сразу начал искать варианты его появления. Он напоминал звук, который могла бы издавать жесткая бумага, которая трется о бетон своими краями. Не плоскостью, а кромкой.
В поисках ответа, Лина попыталась рассмотреть источник звука между лестничными пролетами, но ничего рассмотреть не удалось.
«Куртка» – пришла мысль о происхождении звука, – замерзшая на холоде куртка, которой водят по стене. Или кого-то в этой куртке водят по стене!
Почему-то первой мыслью, посетившей воображение, оказалась: это девушка, которую могли затащить в подъезд. Она нащупала в кармане шокер, с которым теперь не расставалась ни дома, ни на работе, опасаясь странного поведения со стороны некоторых душевнобольных, и стараясь быть бесшумной, начала наиболее возможный быстрый спуск. Ее взгляд через лестничное ограждение всматривался в темноту уходящего ниже уровня 1 этажа короткого лестничного пролета.
Внизу располагалась дверь в подвал. Вот в этой темноте Лина и увидела причину своего опоздания на работу. Странное чувство, когда ты уверена, что бежишь спасать девушку от насильника, а видишь перед собой странную, почти прозрачную сущность ростом с подростка, с вытянутой вперед мордой, из которой торчат тонкие как иглы зубы длинной не менее пальцев руки взрослого человека.
Разбирая увиденное на предмет, может ли она вообще такое видеть, Лина продолжала бежать, пока рассудок не пришел в норму. Относительную, конечно.
Она замерла. Сущность не обращала на девушку застывшую выше него только на один лестничный пролет.
– Я сейчас между первым и вторым. Живу на шестом. Каковы шансы убежать, если сущность увидит меня? – пыталась рассуждать Лина, одновременно все еще сопротивляясь в возможности существования того, что видит.
Она все еще рассматривала сущность. В своем сознании девушка не могла назвать это существом из-за прозрачности последнего. Мозг формировал слово сущность. Оно немного напоминало тираннозавра своим сильным наклоном вперед, короткими передними конечностями, которые, как и морда, заканчивались тонкими, похожими на зубы, длинными когтями. Отростки, напоминающие измятые крылья в нескольких местах торчали из спины. Именно они и издавали шелестящий звук, и, возможно, именно благодаря этому звуку, сущность так и не расслышала шагов Лины.
Дверь в подъезд открылась и в него вошла соседка по лестничной клетке. Тетя Таня. Или Татьяна Васильевна, как всегда называла ее бабушка. Они часто общались, будучи хорошими подругами.
– Она сейчас услышит и убежит на улицу, – проговорила себе Лина, но старушка совершенно не слышала. Более того, она опустилась на пару ступеней по подвальному пролету и рассыпала кошачьи корма.
– Кис – кис, – позвала старушка, но никто не отозвался, – ладно, потом съедите.
Она посмотрела вниз, в сторону подвала. В полуметре прямо на нее смотрели прозрачные глаза сущности, но Татьяна Васильевна ничего не замечала.
Сущность покинула свое убежище, как только тетя Таня повернулась спиной. Она молниеносно прыгнула и очутилась на ней. Нижние когтистые конечности на всю глубину когтей погрузились в поясницу, верхние проткнули плечи, а зубы провалились в шею.
Лина вскрикнула он неожиданности.
– Ой, кто тут? – спросила неожиданно спокойно Татьяна Васильевна, – Линочка, что случилось.
Испуганно рассматривая существо, сидящее на спине соседки, теперь оно начало наполняться цветом, будто что-то высасывало из старушки, Лина произнесла: «Ничего, тетя Таня, я в норме. У вас все хорошо?
– Как обычно сердце побаливает, но мы еще поживем, – она задорно улыбнулась и пошла наверх.
Существо проводило глазами проплывающую мимо девушку. Его взгляд ничего не отражал. Ни жалости, ни радости. В его взгляде не было никакого посыла, вот я и до тебя доберусь. Совсем ничего.
Лина закрыла конспект. Сегодня видимо тоже не получится изучить его. Ее передернуло от накативших, произошедших не более чем 6 часов назад событий. Сейчас ее начал мучить важный вопрос, что может означать это видение. К сожалению единственное, что приходило на ум это психическое расстройство. Ее совсем не прельщала мысль оказаться по одну сторону с ее пациентами.
Включив смартфон, Лина задумалась какой запрос написать. «Как проверить не сошла ли я с ума?» звучало глупо.
Она ввела «Я видела сущность. Это нормально?»
Первая ссылка перевела на абстрактные замысловатые стихи. Лина перешла по второй. Кто-то рассказал, что курил на балконе своей квартиры с видом на лес и видел что-то крадущееся в тени деревьев. Он утверждал, что был трезв и точно видел несуществующее животное или что-то еще, но комментаторы его закидали токсичными репликами.
Не найдя ничего более менее похожего на ее виденье, Лина переделала вопрос. «Состояние, в котором я вижу другие миры»
Первое, что предложила Википедия, оказалось неизвестное ей слово гипнагогия, промежуточное состояние между явью и сном. Лина конечно не высыпалась, но поверить в это не получилось. Почти два часа в интернете не выдали ей ничего похожего на то, что видела она. Лина нашла рассказ, где герой видел нечто подобное, но это было художественное произведение , и ничего похожего на «основано на реальных событиях» в аннотации не значилось. Расстроившись, что поиск не дал ничего полезного, Лина решила снова попроовать настроиться на учебу.
«Овогенез осуществляется в яичниках и подразделяется на три периода:
1)период размножения (в эмбриогенезе и в течение 1 го года постэмбрионального развития);
2)период ро…»
В одной из палат послышался приглушенный грохот, словно кто-то упал с кровати. Лина поднялась с кресла, чтобы выяснить причину и оказать при необходимости помощь, но в общий зал уже выбежал пациент. Девушка уже достаточно давно работала в лечебнице и изучила практически всех больных. Этот не был агрессивным, не был любителем демонстрировать свои гениталии. Тихий, обычный шизофреник. Его часто можно было наблюдать застывшим посреди коридора, рассматривающим потолок. Простояв бывало и час он не опуская головы, начинал двигаться, словно наблюдая за чем-то невидимым. Невидимым обычному человеку.
Лина вспомнила свое сегодняшнее видение и вздрогнула всем телом. Она тоже видела то, чего не видят другие. Не является ли это первым признаком развития болезни? Не приятная мысль оказалась сильнее, и более логичной, чем сомнения, которые мешали поверить в существование сущности из подъезда.
Больной стоял, всматриваясь в распахнутую дверь своей палаты. Лина уже вышла из-за стола, собираясь осмотреть его на предмет ушибов после падения, как новый страх заставил ее остановиться.
Что если она увидит то же самое, что видит сейчас он? Или свое видение? Невообразимая уверенность в то, что она точно увидит что-то, не встретила сопротивления разума. Долго ли она сможет скрывать свои видения, прежде чем все узнают? Она будет выглядеть такой же отстраненной, живущей где-то в своем выдуманном мире? То, что она не пойдет к врачу, чтобы ей поставили диагноз и заперли в этом заведении? Лучше молчать.
– О чем я думаю? – осекла себя девушка, – придумала ересь и развиваю в своем сознании мир для нее? Ну уж нет!
Она уверенно направилась к больному, но маховик фантазии уже запустился.
Уж если я что увижу, то лучший вариант это то же самое, что и он. В этом случае можно считать, что я не сошла с ума. Общая галлюцинация редкость. К сожалению Лина не могла вспомнить, чтобы хоть раз разговаривала с этим пациентом. Монолог с ее стороны это не разговор.
Из-за спины больного вход в палату рассмотреть не получалось, поэтому внутреннее помещение она увидела уже будучи рядом.
Там и, правда, что-то находилось. Во мраке за дверью двигалась тень, размером с большую собаку. Она неторопливо шла по направлению к выходу. Лина поняла, что не дышит. Липкий страх похолодил спину. Обнаженные по локоть руки покрылись твердыми мурашками.
Сущность вышла к ним. Это точно не собака. Она не была прозрачна, как та, что встретилась днем. Серый оттенок переливался внутри ее тела. Ее не могла создать природа. Восемь кривых ног, разного размера заканчивались меленькими датскими ладонями. Они бесшумно и несмотря на несуразность и кривизну плавно несли совершенно отвратительное тело. Покрытая складками кожа не имела никакой шерсти, голова больше смахивала на большие выпуклые глаза стрекозы, а на спине из широкой дыры торчал, совершенно лишенный плоти, череп огромного грызуна.
Это нелепое существо порождение больной фантазии, но никак не природы. Сущность посмотрела в глаза Лине и направилось направо по коридору.
– У него восемь ног,– переборов страх произнесла девушка.
Пациент кивнул ей.
Да так можно было уточнить одно и то же видят они.
– И две головы.
Он снова кивнул.
– И огромные крылья.
На этот раз пациент недоуменно посмотрел на нее и отрицательно помотал головой.
– Черт, мы видим одно и тоже, – выкрикнула Лина, и немного помедлив, – Я вижу то, чего не должна.
Сущность не вернулась. Лина не пошла ее искать.
***
Весь день Лина пребывала в отстраненном состоянии. Подруги однокурсницы задавали вопросы, но она отмалчивалась. Задушевная беседа грозила обернуться проблемами в отношениях. Как бы она сама восприняла информацию о том, что знакомый человек видит сущности? Девушка понимала, что изливать душу точно не стоило, а уж тем более описывать увиденное, и просить совета.
Работая в лечебнице, Лина осознавала, что каждый пациент, говорящий о своих видениях или о голосах в голове, насколько бы адекватно не выглядел, становился на учет и подвергался обследованию. Мечты об окончании учебы пришлось бы отложить. Это ее точно не устраивало. Она не помнила случаев избавления от видений и голосов среди своих подчиненных. Лекарства, которые они принимали, глушили видения, затуманивали воображение. Их воздействие на человека зачастую со временем убивало те отголоски нормального поведения, с которыми пациенты поступали на лечение, превращая в живой предмет, без эмоций, мышления, разумности. Такой участи девушка себе не желала, поэтому не могло быть разговоров о ее видениях.