Музыки верный солдат. Воспоминания

Уже не помню, как это произошло, но у нашей троицы (именно у всех троих) появилась знакомая – Аля Желанова, жившая где-то в Химках, не так уж далеко от нашего «дома». Она, кажется, училась на первом курсе какого-то института. Иногда приходила к нам вечером, и мы были этому очень рады. Образовывалась довольно интересная компания: трое студентов и я – бывший десятиклассник. В нашем общении было много увлекательных тем, хорошего юмора, а главное, – наше единение было очень искренним, доверчивым и дружественным. Всё это было так необходимо в то суровое время каждому из нас.

И вот, когда стало известно, что на следующий день мы выезжаем на прыжки, накануне вечером к нам пришла Аля. Этот вечер запомнился мне очень хорошо. Сидели долго, поддерживая обычный разговор на разные милые темы, шутили, намеренно подавляя отнюдь не веселые мысли и чувства. Мы понимали, что именно ради этого Аля и пришла тогда к нам… Стали прощаться. Аля каждому крепко пожала руку и с какой-то очень светлой и мягкой улыбкой желала нам удачи – сначала мне, потом Шамилю, а высоченному Лёшке, вытянувшемуся перед ней в солдатской стойке, сказала: «Ну, а тебе, Лёша, я очень желаю только одного: чтобы ты не ушел в землю с головой!» Мы прореагировали на это, как на шутку…

На прыжки мы выехали на аэродром близ Монино. На опушке леса разбили временный палаточный городок. Когда мы от станции направлялись к месту нашего расположения (от Монино шли пешком, и было это днём), мы отчётливо видели, как где-то впереди, с километр или немного больше, с самолёта прыгнули двое. В свободном падении, не открывая парашютов, они летели вниз. Что это – затяжной прыжок, когда парашют открывают на заданной высоте? Оба парашютиста скрылись за лесом, так и не открыв парашюты. Может быть, они открыли их уже совсем близко от земли? Может быть, это были тренировочные полеты опытных мастеров? Возможно. Но, всё-таки, холодок по спине пробежал…

Ждать пришлось недолго. И вот, как говорится, в один прекрасный день… День был, действительно прекрасный – солнечный, тихий, спокойный. Вспомнилась любимая с детства деревушка Красносельская. В такие дни мы отправлялись в лес – по грибы или ягоды, или просто на прогулку.

Детские годы. Евгений Павлович Иванов с отцом, Павлом Григорьевичем (слева), матерью, Олимпиадой Филипповной (справа), и дедушкой, Филиппом Алексеевичем Рыбаковым (крайний справа), на даче в Красносельском Ивановской области

А в этот день мы отправлялись на аэродром. Там нас распределили по группам. Мы – Шамиль, Лёша и я, – оказались в трёх разных группах. Надели парашюты и стали ждать своей очереди. Что-то будет? Откроется или не откроется? Правда, у каждого на груди запасной парашют, который, в случае необходимости, можно открыть самому (главный – с принудительным открытием). Но для этого требуется самообладание в очень сложной – в психологическом отношении – обстановке: ты уже понял, что основной не открылся, ты камнем летишь к земле, к своей, кажется, неминуемой погибели, в эти с е к у н д ы ты должен, крутясь и вертясь в воздухе, сообразить, что делать. Нужно найти кольцо запасного и рвануть его! Да, но ведь и он может не раскрыться… Вот такие мысли одолевают. Потом успокаиваешь себя – ну, ведь, прыгают же люди и – ничего, остаются живыми. Пытаемся шутить с ребятами, с которыми судьба свела в этот трудный, критический час. Но шутки не получаются. Всем не до них… Страшно, – что и говорить!..

Пришла наша очередь. Вошли в самолёт – «Дуглас». Сели на скамейки. Взлёт. Не заметили, как оторвались от земли, как набрали высоту. Но понимали, конечно, что мы уже далеко от земли, на которую мы можем вернуться только под куполом собственного парашюта… И думалось: зачем, почему меня занесло в эти десантные части?.. Романтика романтикой, а вот каково прыгнуть?! И приземлиться живым?!

Слышим команду: «Приготовиться!» Встали. Открылась дверь. В неё стали проваливаться один за другим мои товарищи по экипажу. Вот и моя очередь… Не помню, как, но прыгнул. Почувствовал сильный удар. В глазах то ли потемнело, то ли вообще летел с закрытыми глазами, а в момент удара вроде бы действительно посыпались искры из глаз… Наконец понял, что парашют открылся, надо мной купол, а я описываю в воздухе замысловатые круги. Вот она – радость! Вот оно – счастье! Жив!!! Теперь надо осмотреться. «Нашел» землю. Как интересно посмотреть на неё с высоты. Сначала было ощущение, что ты болтаешься на одном месте, не снижаешься. Но чем ближе к земле, тем ощущение становилось яснее: снижение как бы ускорялось. Теперь забота другая – где придётся приземлиться, не угодить бы на что-нибудь «неподходящее»… Пока еще был высоко над землёй, казалось, что приземлюсь на кустарнике, это меня успокоило – стал смотреть по сторонам. Но это был, увы, не кустарник, а участок невысокого смешанного леса. Когда я это понял, было уже поздно что-либо предпринимать. Я скользнул по веткам деревьев… Можно считать, что приземлился вполне удачно. Ощущение, что ты стоишь на земле, жив и невредим, – ни с чем сравнить нельзя! Собрал купол и стропы и пошёл в лагерь.

И лишь через некоторое время случайно обнаружил, что щеки и шея у меня в крови! «Скольжение» по веткам деревьев бесследно не прошло. Но это пустяки. Пошёл в лагерь, никого не видно. Я решил залечить травму самостоятельно. Сел на пенёк лицом к солнцу. Довольный, радостный – от того, что живой, что победил страх! Солнце стало припекать кровь на лице. Сижу… И вдруг идет мимо комиссар батальона. Увидел меня и крикнул: «Иванов, ты почему не на прыжках? – я повернул к нему голову, – …Ну, извини, не видел… Поздравляю с первым прыжком!»

Скоро пришел Шамиль. Он тоже прыгнул удачно. Обнялись. Поздравили друг друга. А потом нам рассказали, как приземлился Лёша. Он попал в какую-то болотину и провалился в неё достаточно глубоко. Мы тут же вспомнили напутствие Али. И расхохотались…

Сколько прыгали ещё – не помню, но хорошо помню, что для меня переломным прыжком, то есть таким, когда, говорят, каждый парашютист испытывает наибольший страх, был четвёртый прыжок. Говорили, что ребята меня сзади даже слегка подтолкнули, потому что у открытой двери я что-то долго собирался «на свежий воздух»…

Когда мы вернулись в Москву, нас вскоре навестила Аля. Она горячо поздравляла нас, теперь уже настоящих парашютистов, очень радовалась, что встретила нас живыми и невредимыми… Когда она пожала руку Лёше, тот не удержался и с улыбкой ей сказал: «Спасибо, Аля! Только когда мы снова поедем на прыжки, ты, пожалуйста, мне лично ничего не желай…» Эти слова озадачили Алю. Пришлось рассказать ей, как приземлился Алексей. И все дружно расхохотались…

После первых прыжков мы почувствовали себя другими людьми – победившими собственную робость, уверенными в себе. Да и в кругу друзей-офицеров мы обрели столь необходимое положение равных среди них в нашей нелегкой военной профессии. Словом, стали ходить гордо…

В конце лета нас, группу офицеров, в том числе меня и Шамиля, перевели на другое место службы – теперь наша часть размещалась за Ржевским (ныне Рижским) вокзалом, за мостом (где теперь, кажется, начинается проспект Мира) справа, – тогда там были помещения техникума, если не ошибаюсь, – автотранспортного. Мы с Шамилем очень жалели, что пришлось расстаться с некоторыми друзьями и, главное, – с Лёшей…

Служили исправно, но каких-то событийных эпизодов за это время запомнилось мало. Хотя были и очень значительные, волнующие и даже трагические.

Главное. Однажды во время моего ночного дежурства (это было глубокой осенью или в начале зимы) меня вызвал комиссар. Разговор он повел очень мягко и неторопливо, расспрашивая о доме, о моих родных. Я понял, что такой разговор сегодня ночью он повел неспроста. Скоро он сказал: «Пришло сообщение, что Ваш отец на фронте пропал без вести, возможно погиб». Это был страшный для меня удар. Комиссар говорил мне какие-то успокоительные слова, но я их не слышал. Мне было ужасно тяжело. Я уже не помню, как добрался до своей койки… Да и последующие дни были как в тумане – мысли об отце, тяжелая душевная боль заслонили всё остальное…

Отец Евгения Павловича – Павел Григорьевич Иванов-Пожарский, военный капельмейстер

Военный капельмейстер Павел Григорьевич Иванов-Пожарский (в середине первого ряда, без инструмента) и его военный оркестр, довоенное фото

Думал и о том, как трагично сложилась судьба отца: ведь из музыкантов его возраста в 1939 году мобилизовали едва ли не его одного… После войны мне было очень тяжело убеждаться в том, что многие его сверстники-коллеги прожили всю войну в Иванове, так и не надев шинелей…

И ещё – почему-то это страшное известие мне сообщили чуть ли не через год после случившегося. Щадили? Не знаю…

…Другой очень памятный для меня случай. Как-то в декабре 1942 г. я вышел из части и решил по каким-то своим личным делам поехать в центр Москвы (это нам разрешалось). Сел в трамвай на остановке перед Рижским мостом и встал у открытой двери (тогда были такие вагоны). Трамвай шел по этому мосту на хорошей скорости. Но вот я заметил, как по пешеходной дорожке моста в том же направлении, как и трамвай, неторопливой походкой шел военный. Что-то знакомое мне показалось в нём. Когда мы оказались совсем близко друг к другу, я узнал Сергея Григорьевича – родного брата моего отца. Прыгнуть из вагона было слишком рискованно – трамвай на середине моста, набрав скорость, шёл очень быстро. Но я помахал Сергею Григорьевичу рукой и старался показать ему, что на следующей остановке сойду. И вот на остановке у Рижского вокзала мы встретились и крепко обнялись. Это была большая радость. Сергей Григорьевич в это время находился в Москве, в резерве, уже побывав на разных фронтах…

Дядя Евгения Павловича Иванова Сергей Григорьевич Иванов-Пожарский – капитан, переводчик разведотдела штаба 2-го Белорусского фронта. В годы гражданской войны – командир 2-й роты 220-го полка 25-й, «чапаевской» дивизии

Мы вновь сели с ним в трамвай и доехали до площади Коммуны. Там находится армейская гостиница, в которой Сергей Григорьевич некоторое время проживал. Несмотря на холодную погоду, мы довольно долго гуляли по скверу (не против гостиницы, а по тому, вокруг которого в обе стороны шли трамваи). Многое вспомнили, о многом рассказали друг другу. Запомнился один фронтовой эпизод, о котором мне поведал Сергей Григорьевич. Однажды, во время боя, ему нужно было поехать в другую часть. На легковой военной машине («виллисе»), вдвоём с шофером, они отправились в путь. Наступил вечер. Было уже почти совсем темно, ехали быстро. Догнали какую-то колонну машин, шедшую в том же направлении. Встроились в эту колонну и продолжали движение в общем этапе. Вдруг заметили, что едут они в колонне немецких машин! Что делать? Разворачиваться было опасно. Они ещё не приняли никакого решения, как над колонной появились самолеты и начали сбрасывать на дорогу бомбы. Колонна остановилась, немцы бросились прятаться в придорожные кусты. Оказывается, бомбили колонну наши самолеты. Сергей Григорьевич и его шофер оставались в машине. Они поняли, что лучшего момента им больше уже не дождаться. Шофёр завел машину и, круто развернувшись, они помчались в обратном направлении. Всё, к счастью, кончилось благополучно…

Что говорить, мне было очень дорого и приятно встретиться с родным человеком. Чувствовал, что столь же приятно было это и ему. И это ведь так естественно.

Тепло попрощались и разошлись. А наша встреча еще долгое время продолжала меня волновать…

Как-то мы с Шамилем узнали, что напротив нашей части в большом (по тогдашним меркам) доме, через дорогу, есть хороший фотограф. Мы решили сфотографироваться. Пошли. Нашли квартиру фотографа – человека пожилого, больного. Сделали три снимка (они у меня хранятся в архиве): по отдельности – я и Шамиль, и мы вместе. Расплатились «натурой» – дали две банки консервов. Фотограф был очень доволен.

В Москве в то время работали многие (может быть, – и все!) кинотеатры. Нам приходилось в них раза два-три бывать, но в дневное (может быть и в вечернее) время публики там собиралась очень мало. И чтобы привлечь людей в кино, нередко давалась «приманка». Так, например, в кинотеатре на Сретенке в фойе продавали пиво… И вот тут-то я и узнал, что Шамиль был, оказывается, большим любителем этого напитка. Даже, сказал бы, – редкостным. Мы купили билеты в кино и отправились в буфет. Начался сеанс, народу в фойе вообще уже никого не осталось, и мы взяли по кружке пива… Не могу не сказать, что я не люблю пиво. Это было раньше, так и теперь. Могу выпить стакан-полтора, но это для меня предел. Но Шамиль! Во-первых, надо было видеть его радостное возбуждение при виде кружки пива, покрытой пышной пеной! … Во-вторых, – надо было быть свидетелем того, как пьет пиво любящий его человек! Не скрывая своего удовольствия, смакуя, заразительно… Выпил кружку, попросил ещё. Затем еще, потом ещё и ещё! Я смотрел на Шамиля восторженными глазами и долгое время просто ничего не мог сказать… Наконец, овладев собой, я осторожно проговорил: «Может, хватит?» – «Последнюю!» – сказал он и снова протянул руку буфетчице. Выпил он несколько (четыре-пять) кружек! Это продолжалось минут двадцать. За это время я «одолел» только одну.

Вышли из кинотеатра (фильм мы, конечно, не смотрели) молча. «Что с ним будет?» – думал я. Он держался уверенно, как будто выпил стаканчик газированной воды, шутил, был в прекрасном настроении. А я продолжал размышлять: «При его щупленькой фигуре, худобе – как могло войти в него (и поместиться!) такое количество жидкости? Видимо, после долгого перерыва дорвался…»

Фронтовые друзья: лейтенанты Евгений Павлович Иванов (слева) и Шамиль Аминович Агишев (справа)

1943

Ожидание назначения в офицерском резерве в Звенигороде в январе 1943 г.

Ночевка в сельской избе и «допрос», устроенный хозяйкой, опасавшейся немецких шпионов

Назначение в штаб 2-й Гвардейской воздушно-десантной бригады в Тейково

Офицеры штаба бригады и подчиненных штабу подразделений

Григорий Чухрай – командир роты связи

Приезд мамы в июне и однодневный отпуск домой, в Иваново

Пешком с мамой 30 км от Тейково до Иванова

Учения в районе Тейкова

Дружба с бригадным духовым оркестром и выступления с ним

Прыжки с аэростата

Срочная отправка бригады Шамиля для участия в днепровской операции и его гибель

Переброска в Андриаполь

Подготовка к десанту и отмена в последний момент

Переброска в Калинин

В январе 1943 г. и меня, и Шамиля откомандировали для получения нового назначения в Звенигород, в офицерский резерв. Точнее, под Звенигород, где располагалась то ли воинская часть, то ли большой офицерский резерв, не помню. Хорошо помню, что эта часть находилась в группе белокаменных зданий, очевидно, старой постройки. А рядом, вдоль дороги, располагалось какое-то селение, где в обычных деревенских домиках жили люди, оставшиеся там в лихую годину!

Помнится, прибыли мы туда к вечеру. Представились дежурному по части. Он, к нашему удивлению, посоветовал нам пойти в эту деревню (или село) и переночевать там в каком-нибудь из домов. А наутро заняться делами – явиться к начальству, оформиться, позавтракать… Такое начало новой службы нас несколько озадачило.

Ну, что поделаешь! Люди мы военные: сказано – надо выполнять. Пошли в деревню. Постучали в один дом, в другой… Почти всюду нам или не открывали, или отказывали. Собирались уже вернуться в часть и просить хоть какого-нибудь места для ночлега. Но прежде решили постучать ещё в один дом. Откликнулась женщина, которая сначала разговаривала с нами через запертую дверь. Потом открыла её, и мы вошли в дом. И нас – людей военных, уже привыкших к солдатской жизни, – сразу пленил этот домашний уют, тепло, чистота, порядок во всём, что нас окружало… Казалось, хозяйка ждала гостей. Да нет! Просто в этом доме так было всегда, так было заведено, таков был порядок. Человек уважал себя, уважал других. И любил жизнь…

Хозяйкой оказалась молодая женщина, лет 35—40. Спокойная, не суетливая, приветливая, но… Она пригласила нас сесть за стол, накрытый чистой белой скатертью. Это была кухня. И повела с нами разговор: кто мы, откуда, зачем сюда?.. Поначалу мы отвечали весело и непринужденно. Но потом стали замечать, что пытливая любознательность нашей собеседницы, видимо, имеет какую-то причину. Мы решили задать ей вопрос напрямик: в чём дело, вы нам не верите? И она откровенно ответила, что в этой местности были случаи, когда в форме советских офицеров появлялись немцы… Но наша «беседа» продолжалась. Хозяйка «пытала» нас знанием Москвы. Но тут мы с Шамилем окончательно развеяли сомнения хозяйки, и, наконец, вздохнули с облегчением. Тон её значительно изменился, и теперь она продемонстрировала нам своё радушное гостеприимство и щедрую доброту. Угостила нас ужином – о, как это было кстати после дороги, хождений туда-сюда, поисков ночлега. Наверное, мы с удивлением смотрели на толстые ломти удивительно белого хлеба (давно такого не видели) и на сахарницу, переполненную белоснежными кусочками. И чай. Из самовара!..

После столь добротного ужина хозяйка пригласила нас в другую комнату. Здесь стояла большая (полутороспальная) кровать, тоже белоснежная, пышная, красиво заправленная, с пирамидой из трёх подушек разного размера. «Неужели это для нас?» – подумали мы. Хозяйка, видимо, сразу оценила наше замешательство и поспешила снизить напряжение: «Разбирайте постель и ложитесь отдыхать». Но впереди был еще один сюрприз. Когда мы стали ложиться, выяснилось, что матрац на кровати лежит очень пухлый и высокий (то-то кровать выглядела так внушительно!). Помню, как сел на кровать, так и «провалился»… За мной последовал Шамиль. Легли, но не сразу уснули. Блаженствовали на шикарной постели и вспоминали все перипетии заканчивающегося дня. Вот так нередко и бывает в жизни: один день, а сколько впечатлений… Поэтому этот день и вспоминаю.

Спали мы крепко (ещё бы!), утром нас разбудила хозяйка. Мы выразили ей глубочайшую благодарность, простились и в очень хорошем настроении пошагали в часть…

В ожидании нового назначения мы посещали различные занятия «по утвержденной программе». Ничего особенного, запомнившегося. Но вот что странно – для нас, приехавших в этот резерв, – так и не нашлось общежития. И на следующий же день снова пришлось искать пристанище в той же деревне. Идти к вчерашней хозяйке мы сочли неудобным. Мы ведь просились к ней на одну ночь. Она бы, конечно, пустила, но могла подумать: «Видать, понравилось, ну, – нахалы». И при том бы слегка улыбнулась… А нам прослыть «нахалами» очень не хотелось. И мы снова пошли «вдоль по деревне». Но теперь по одиночке, чтобы не пугать хозяев…

Я начал поиски прямо с первого дома, самого ближнего к расположению части. Маленький, сельский дом за палисадником. Он казался заброшенным. Калитка была открыта, как и дверь в дом. Вошел. В доме темнота. Спросил, есть ли кто в доме. Услышал – кто-то пошевелился наверху, на печи. В этот момент в дом вошла какая-то женщина. Спросила, чего я хочу. Я объяснил. Она зажгла лампу. Оказалось, что в доме живёт очень больная старушка, за которой присматривают соседи. Мы договорились, что я (один) буду приходить только ночевать – мне удобно здесь, потому что близко, и буду приносить старушке что-нибудь из питания.

Это было что-то романтическое. После долгого дня, проведённого в части, уже после ужина я уходил из светлых шумных помещений, из многолюдного общества молодых людей в старый, почти заброшенный дом, в котором в углу, на печных полатях дремала больная старушка. Я шел к дому по узенькой протоптанной дорожке, открывал калитку, дверь – входную – и оказывался в этом доме. Иногда после снегопада брал в сарае лопату и расчищал дорожку во дворе и перед домом. Не ложился спать. Согревала мысль, что этой старушке я приношу какую-то маленькую пользу: своим присутствием, маленькой помощью, кое-каким приношением из столовой. Да и мне было мило – всё-таки не в казарме, а в домашней обстановке. Как это дорого человеку!..

Но моё проживание в этом домике оказалось недолгим. Человек быстро привыкает, кажется, ко всему, к любой обстановке. И вот через несколько дней было уже грустно расставаться еще с одним гнездом, приютившим меня в то грозное лихолетье…

А произошло вот что. В один из дней Шамиля (одного) вызвали для получения нового назначения. Мы оба тяжело переживали предстоящую разлуку. Ведь вместе мы были уже полтора года. Полтора года совместной службы в военное время! Это очень много. Мы очень сблизились духовно. Видимо, у нас было много общего. Мы жили одной жизнью, одними тревогами, одними надеждами… Мы уже многое преодолели, мы были готовы всегда прийти на помощь друг другу. Каждый из нас служил опорой для другого… И вот – разлука. Скорее всего – прощание. Это тяжело… После завтрака в столовой, куда мы трижды приходили каждый день, мы крепко обнялись и пожелали друг другу остаться в живых!..

После отъезда Шамиля мне стало очень грустно и тоскливо. Ничего не хотелось делать. Мысли были только о друге. Когда приходил в столовую, чувство еще более обострилось: раньше мы всегда приходили вместе и свои десантные тужурки вешали на соседние крючки. Теперь же тужурки Шамиля, которую я мог отличить из нескольких десятков других, не было…

Через день или два я пришел в столовую на ужин. Снимаю тужурку, собираюсь повесить её на привычное место и… И вижу, что тоже на своем привычном месте висит тужурка – точь-в-точь Шамиля… Ну и наваждение, подумал я. И кто же это обзавелся такой? Мне назло, что ли?!

Вхожу в зал столовой. А там за нашим привычным столом сидит… улыбающийся Шамиль! И жестом приглашает меня занять место рядом с ним… Как теперь часто говорят, – нарочно не придумаешь… То была радость несказанная!

– Тебя, что, вернули? – спросил я Шамиля.

– Нет, я получил новое назначение, – ответил он.

– Так почему же ты приехал сюда?

– За тобой, – сказал Шамиль, лукаво улыбаясь, и он показал мне предписание, в котором, как говорится, чёрным по белому (но пишущей машинкой) было написано: «Лейтенанта Ш. Агишева и лейтенанта Е. Иванова для прохождения дальнейшей службы направить в распоряжение командира в/ч 33538».

Так вот – одного его, оказывается, направить не могли, только – вместе со мной!.. Здорово! Мы снова крепко обнялись. С аппетитом поужинали и стали готовиться к отъезду. Самое интересное в этом назначении было то, что нас направили в часть, находившуюся в г. Тейково⁶! Значит, по пути мы заедем в Иваново, зайдем ко мне домой. Да и потом мы будем служить совсем рядом от моего дома. Это удача. Счастье улыбнулось нам! Надолго ли?..

Утром следующего дня мы вышли на шоссе, ведущее к Москве. Стали ловить попутную машину. Погода была тихая, ясная, но весьма морозная… Мы торопились – ведь дорога вела ко мне домой! Не опоздать бы на поезд! Наконец, притормозила грузовая военная машина. Водитель согласился, предупредив, что по пути ему надо ненадолго заехать куда-то по делам. Согласились – выбора не было, да и ждать не хотелось. В кабине места не оказалось, пришлось забраться наверх и ехать стоя, на ветру. Торопясь, мы не учли, что это будет для нас означать… Поехали. Встали к кабине. На ногах у нас были отнюдь не валяные сапоги… Скорость приличная. Ветер бьет в лицо, ноги начинают остывать. Переминались с ноги на ногу…

Но вот машина сделала поворот, и мы свернули с шоссе на проезжую грунтовую дорогу и поехали в сторону леса. Вскоре на какой-то полянке остановились. Шофер пошел по своим делам, а мы остались одни, не зная точно – надолго ли… Слезли с машины на землю. Чувствуем, что уже промерзли основательно. Стали усиленно двигаться, подталкивая друг друга. Время шло, шофёр не возвращался, а мороз наседал всё крепче… Мы начали пританцовывать, выделывать всё более замысловатые «па». Словом, со стороны было на что посмотреть…

Наконец, мы снова поехали. Как бы нагоняя потерянное время, шофёр повёл машину на большой скорости. Держась за кабину, приплясывая, поочередно отогревая руки, мы приближались к Москве. Видно, в награду за наше испытание, шофер довёз нас до какой-то станции метро. С трудом слезли с машины. На ногах еле-еле держались. Кое-как добрели до метро, спустились вниз и стали обогреваться, «приходить в себя». На нас обращали внимание прохожие. «Где это они, бедненькие, так замерзли? Молоденькие ещё!» – так, наверное, думали о нас люди…

…Ярославский вокзал. Втиснулись в общий вагон. Поехали. Рады, что в тепле. Счастливы, что едем в Иваново…

Дома нас ждала радостная, счастливая встреча. Мама, как всегда в таких случаях, стала хлопотать на кухне. Хоть чем-то угостить дорогих гостей. Бабушка, кажется, не верила глазам своим…

На другой день, снова попутной машиной, мы отправились в Тейково, на новое место службы. Оно, это место, оказалось в нескольких километрах от города в лесу, против деревни Мелюшево. Здесь мы с Шамилем разошлись, как было указано в направлении, по разным частям: я в одну бригаду, он – в другую, находившуюся с нашей по соседству. Каждый из нас стал «рангом выше» – мы были уже при штабах бригад, а не батальонов. Стали находиться подальше друг от друга, но, всё-таки, мы были соседями (а как же иначе!).

Эти бригады только начинали формироваться. К нашему прибытию там уже находилась часть офицерского и рядового состава, но пополнение приходило к нам довольно регулярно. Всех офицеров, включая штабных, привлекали к работе с личным составом. И мне довелось стать временно командиром то ли взвода, то ли роты (ещё определённого формирования не было). Я не раз ловил себя на мысли, что сам-то еще – мальчишка, недавно исполнилось 19 лет, а уже смотрю на новобранцев, почти одногодок, как человек «бывалый». Вообще, я часто убеждался на многих примерах, в том числе на своём, что после того, как совершишь какое-то количество прыжков с парашютом, становишься несколько иным человеком, приобретаешь какие-то черты характера, каких раньше вроде бы и не было, становишься старше, что ли, крепче, увереннее…

2-я Гвардейская воздушно-десантная бригада, в которой мне довелось служить продолжительное время, оставила в моей памяти огромный, неизгладимый след. В сущности, она стала для меня не только местом службы, а большой семьей истинных друзей, интересных людей, можно сказать – вторым родным домом в годы войны. Вот и теперь, почти полвека спустя, я с трудом подбираю слова, чтобы оценить эту семью однополчан, чтобы сказать в ее адрес заслуживающие эпитеты. Мне очень повезло, что я оказался в кругу таких замечательных людей, которым преисполнен самой искренней, дружеской благодарности. Мы гордились своим командиром (в то время по званию подполковником) по фамилии Голофаст. Могучего телосложения, всегда подтянутый, жизнерадостный, уверенный в себе, своей силе человек. Говорят, он возил с собой штангу и гири и регулярно занимался со снарядами. Умный, энергичный командир. Его побаивались, но любили. Он и в солдатах, и в офицерах постоянно воспитывал гордость за свою профессию. Любил говорить, обращаясь к подчиненным: «Ведь вы – десантники, гвардейцы, покажите на что вы способны!» Нередко повторял: «Воздушные десантники – это резерв, это личная гвардия Верховного главнокомандующего». В сочетании с усиленными занятиями и специальной подготовкой всё это способствовало тому, что вчерашние робкие новобранцы через несколько месяцев становились «орлами» – и в воздухе, да и на земле… В бригаде было много кадровых офицеров, были и недавно «вылупившиеся из яйца» – вроде меня и мне подобных, чей стаж по сравнению с кадровыми командирами был невелик. То же самое отличало и рядовой состав – были и кадровые, и молодые новобранцы, и мобилизованные из запаса. Это, пожалуй, и хорошо: молодым, малоопытным было у кого поучиться, на кого положиться.

По службе мне более всего, естественно, пришлось общаться с офицерами штаба, с командирами спецподразделений, непосредственно подчиненными штабу. Среди них было немало интеллигентных, хорошо воспитанных людей, отличных специалистов. Мне особенно импонировали такие личности, как майор Гуляев – начальник оперотдела, Григорий Чухрай⁷ – командир роты связи (да-да, тот самый, который стал известным кинорежиссером), офицеры разведотдела и оперотдела Голубцов, Захаров, Форесь, Лебедев, Л. Горбачёв – командир химвзвода, С. Щукин – шифровальщик, Чередниченко – начальник штаба бригады, Грачёв – начальник медслужбы и многие другие.

Я уж не говорю о Шамиле, который служил в соседней части, но, благодаря очень близкому расстоянию между нашими бригадами, мы с ним общались регулярно.

Жили мы в землянках, находившихся в лесу у самой дороги. Службу несли исправно. Особенно доставалось, конечно, командирам рот, взводов, а более всего – солдатам. И с пользой! Прямо на глазах новобранцы наливались силой, мужали, становились «орлами»…

Как-то приехала навестить меня мама. Я устроил её в одном из домов в деревне Мелюшево. И вот однажды поздним вечером хозяйка дома и ещё одна женщина – то ли из другого дома, то ли квартирантка, приехавшая из другой местности, пригласили нас… погадать на блюдечке. Интересно? Безусловно. И мы сели за небольшой круглый стол вчетвером. Затевала гадание приезжая женщина. Она взяла лист бумаги большого диаметра, нарисовала круг и по кругу, через равные промежутки поставила все буквы алфавита. Затем взяла чайное блюдце и на нём нарисовала стрелку (от центра к окружности). Нам было предложено к блюдцу, лежащему в центре в перевернутом положении, приблизить как можно ближе ладонь руки, но ни в коем случае не касаясь пальцами блюдца. Затем стали вызывать «дух Пушкина». Наконец, о чудо! – блюдце стало немного двигаться… Потом ещё сильнее. Движение блюдца, происходило по кругу по часовой стрелке. Теперь стали задавать вопросы – каждый по очереди. И блюдечко после заданного вопроса стало приостанавливаться таким образом, что стрелка на нём точно указывала букву. Оказалось, что таким образом образуется слово или короткая фраза, что и означает ответ на заданный вопрос. Для нас это было чудо! Неразгаданное до сих пор. Блюдечко порой носилось по кругу так быстро, что все участники этого гадания с трудом успевали своими ладонями догонять его… Ни о каком мошенничестве кого-то из участников не могло быть и речи. Блюдечко энергично двигалось и как бы «колыхалось» вокруг своей горизонтальной оси.

В те военные годы нередко происходили события, которые по прошествии лет кажутся трудно объяснимыми.

Кажется, это было в июне, когда ночи были короткими, но они были… Утром, на один только день, до вечера, меня приехала навестить мама. Вечером мы отправились с ней вместе на вокзал, там же и автобусная станция. Меня отпустили на сутки домой, я смог поехать в Иваново, вместе с мамой (то-то радость!).