Через переулок налево от меня, на узкой полоске между входом в торговый центр и автостоянкой, администрация центра попыталась сымпровизировать что-то вроде миниатюрного парка культуры и отдыха: скамеечки, газончики и крытая эстрада. С эстрады каждый вечер до темноты бодрый юноша, – солист под «минус один» и конферансье в одном лице, – исполняет одну и ту же программу. Каждый вечер – одни и те же шлягеры, конкурсы и шутки: слово в слово, нота в ноту, хоть часы сверяй. Вот сейчас как раз начинается второй куплет «Ты меня не покидай» – шесть тридцать две.

Юношу зовут Стас, он студент музучилища по классу вокала, обожает джаз, и по ночам, для души, вдохновляясь примером Гершвина, сочиняет джазовые переложения славянских народных песен.

От песняков, за которые Стасу платят, его воротит с души, но, по счастью своему, он их не слышит – он их исполняет. Запускается фонограмма – и его сознание полностью отключаются. На несколько часов, в течение которых ноги перемещают тело по сцене, руки подносят ко рту микрофон, а легкие, голосовые связки и язык издают звуки, – членораздельные и не очень, – Стас словно бы сдает себя в аренду. Кому? Он предпочитает не задумываться, в крайнем случае – думать, что происходящее с ним совершенно нормально. В конце концов, одержимость духом искусства – это звучит! Причем звучит не только пафосно, но и привычно…

С противоположной стороны переулка, из настежь распахнутого окна на четвертом этаже панельной пятиэтажки, выплескивается русский рэп. Звуковые волны мелодичной попсы и рэпа катятся навстречу друг другу, и где-то примерно в середине двора сталкиваются, вздымаясь могучим прибоем и разбрызгивая по окрестностям децибелы акустической пены.

Меня всегда интересовали хозяева таких вот жилых репродукторов. Занятные, должно быть, личности – но до сих пор мне так и не удалось познакомиться поближе хотя бы с одним экземпляром. Ни в кругу моих знакомых, ни среди знакомых этих знакомых не обнаружилось ни единого. Я чувствовал себя орнитологом, безуспешно выслеживающим представителя редкой породы райской птицы, таящегося в густой тропической растительности и выдающего себя лишь пением. Наконец, месяца два назад я, повинуясь внезапному позыву, вошел в подъезд, поднялся на четвертый этаж, вычислил нужную дверь и нажал на кнопку звонка. Никто не открыл. Я трезвонил долго и упорно, пробовал стучать – никакой реакции. Разумеется, наиболее очевидным представлялось предположение, что неуловимые обитатели на самом деле просто оглохли от музыкального грохота. Но я, на всякий случай, установил за квартирой постоянное наблюдение. И подозрения мои оказались не напрасны: до сих пор никто ни разу не входил в нее и не выходил.

Но при чем тут Мельников? Да не при чем. Он, с одной стороны, не то что музыкального образования не имел, но и слуха; а голос его уместнее сравнивать с острым хреном, чем со сладким медом. К тому же все его появления на сцене, которые я способен припомнить, трудно назвать вполне полноценными выступлениями. Обычно он просачивался за кулисы, подползал по-пластунски к солисту выступающей на сцене группы, внезапно вскакивал, отнимал микрофон и принимался выкрикивать свои тексты, не обращая внимания на несоответствие аккомпанемента. Его прогоняли – он возвращался и, поскольку больно бить каких-никаких, а своих было как-то не принято, эпизод повторялся снова и снова до тех пор, пока не устанавливалось хрупкое подобие мирного соглашения: Мельников отплясывал вокруг музыкантов свои жуткие танцы, но оставлял в покое микрофон; а музыканты, организаторы и публика дружно делали вид, будто Мельникова не существует.

С другой стороны, тексты и стихи Мельникова – настоящая поэзия. Тонки, изящны – но не бескровны. Преисполнены чувства, но отнюдь не лишены мысли. Глубоки, но не пафосны. Печальны, даже тоскливы до безнадежности… а вот здесь, увы, придется обойтись без «но»: тоскливы до безнадежности, и полная точка. Очень трудно поверить, что такой человек, как Мельников, на самом деле способен писать подобные вещи. Вернее сказать, трудно представить, что такой человек, как Мельников на самом деле способен переживать подобные терзания. Это куда как более удивительно, чем, к примеру, магнитофон, сам себя запускающий и останавливающий в пустой квартире. Тем не менее, это тоже правда.

Особенно запомнившееся мне стихотворение, – полагаю, не лучшее с литературоведческой точки зрения, – не блистает утонченной игрой оттенков, проскальзывающих сквозь хитросплетения ритмов, гладко зарифмованных в немыслимо сложный размер, к неожиданному финалу. Зато в центре его – яркий, хотя и мрачный, образ: шпион, однажды заброшенный в чужую страну, чуждую среду, иной мир… и по неизвестной причине забытый своим центром. Утративший не только связь с родиной, но даже и надежду на возвращение, а следовательно – и самую цель существования. Но продолжающий по привычке цепляться за бессмысленную жизнь, каждое утро нацепляя на себя маскировку. Не хотел бы я однажды почувствовать себя в его шкуре…

Есть и еще один источник громких звуков – автомобиль, припаркованный на тротуаре. Припаркован он таким хитроумным образом, что его весьма сложно обойти, не задев локтем или бедром; а поскольку иного короткого пути к автобусной остановке нет, то автомобильная сигнализация верещит практически непрерывно. Интересно, кому и зачем нужно ежеминутно тревожиться?..