Красный Дракон Империи

Изобразив смущение (вот не в моём реальном возрасте смущаться от такого), я слегка приобнял девушку и по-быстрому её просканировал. Всё просто замечательно. Сердце работает как новенькое, кровь бежит по чистеньким сосудам, а остальные органы потихоньку тоже приведём в порядок.

Ольга поцеловала меня в щёку, что мне очень понравилось, и, покраснев, быстро отскочила обратно к столу. На смену ей полезла обниматься и целовать мне щёки её мать. Когда и Николай Фомич собрался было обнимать меня, я сказал:

– А вот с вами, товарищ красный военмор, я целоваться категорически не буду, – чем вызвал всеобщий смех. Похоже, у них в семье давно уже не смеялись, поэтому этот процесс доставил им всем огромное удовольствие.

– Ну, раз у вас всё хорошо, то мы пойдём завтракать, а на обратном пути опять зайдём, и я проведу ещё один сеанс.

– Виктор, – обеспокоенно произнесла Антонина Владимировна, – а вам, как вчера, плохо не станет?

– Нет, теперь уже не станет. Самое сложное позади, и теперь надо лишь укрепить достигнутое. Да, у меня к вам будет одна маленькая, но существенная просьба: не надо никому рассказывать, что это я вылечил вашу дочь.

– Но как же? – начала было мать Ольги. – Вы же можете стольких вылечить и станете прославленным врачом.

– Заключённым я стану в каком-нибудь дальнем лагере.

Ага, хотел бы я посмотреть, как с моими способностями кто-то попытается законопатить меня за колючую проволоку Если только сам туда не отправлюсь по какой-то необходимости.

– Вы же понимаете, что всё, что я сделал, всё это противоречит официальной медицинской науке? А раз противоречит – значит, опасно. Кроме того, у меня нет диплома врача, а значит, врачебной деятельностью я занимаюсь незаконно.

– Но как же тогда быть? Ведь в Ленинграде лишь только посмотрят в Олину медицинскую книжку и сразу поймут, что она из Владивостока выезжала в очень плохом состоянии, а приехала почти здоровая. Начнут вопросы задавать, и что мы скажем?

– Скажите, что перед самым отъездом вам повстречался старый шаман и дал какую-то настойку, которую Оля пила всю дорогу, и эта настойка ей помогла. Кому будет нужно, тот пусть и ищет этого мифического шамана.

– Скажите, Виктор, только прошу вас, не обманывайте: Ольга выздоровела, или это временное улучшение? – Голос Антонины Владимировны был наполнен тревогой.

– Не волнуйтесь, – с улыбкой ответил я. – Ольга больше никогда и ничем не заболеет. Вообще ничем. И никогда.

На завтраке повторился сценарий вчерашнего ужина. Всеобщее внимание в адрес Насти, букетик цветов в маленькой вазочке перед ней на столе и мгновенное обслуживание со стороны официанта. Настёна на этот раз вела себя более раскованно и вполне нормально позавтракала.

Вновь зашли к Стрельниковым. На этот раз я никого из купе не выгонял. Попросил Ольгу лечь на живот, положил ладони ей на лопатки и медленно вёл их вниз, по пути сканируя организм, очищая и заставляя нормально работать внутренние органы. На всё ушло минут двадцать. В конце я опять влил в неё Силу, но уже немного. Ольга сказала, что очень проголодалась, чем вызвала счастливые улыбки у своих родителей. Мы с Настей попрощались и предложили Ольге позже сходить с нами пообедать в вагон-ресторан, а потом прогуляться до клубного вагона, посмотреть, что там вообще есть.

Похоже, шокировать публику вагона-ресторана начинает входить у нас в привычку. На этот раз я появился в сопровождении уже двух королев. Настя – в тёмно-синем платье, на Ольге тоже что-то похожего фасона, только тёмно-зелёное и чуть попроще, а я заявился на обед в прикиде «а-ля клерик тетрагамматона», то есть в абсолютно белом костюме, во френче со стоячим воротником. Шашку, что ли, надо было с собой взять, чтобы быть совсем уж в образе. Жаль только, никто не зацепит.

На этот раз на столе появилось уже две вазочки с букетиками цветов. Как я заметил, другим дамам здесь цветы на стол не ставят. Настя сделала заказ сама, а для Ольги я заказал большую отбивную, салат из свежих овощей и большую чашку какао и заставил всё это съесть. Сил ей набираться надо побольше. Организм сейчас начнёт наверстывать упущенное в развитии. Из разговора я узнал, что ей 16 лет, что очень хочет вернуться в школу, в которую из-за болезни не ходила последние три года, что очень любит предмет химию и хотела бы в будущем стать фармацевтом и создавать новые лекарства. Более чем достойная мечта, а уж теоретическим материалом для исследований я обеспечу.

После обеда вначале заглянули в купе к Ольгиным родителям и предупредили их, что будем в клубном вагоне, потом зашли к нам. Наше купе Ольге очень понравилось, особенно наличием своего душа и туалета. Предложили ей приходить к нам в гости в любое время.

В клубном вагоне никого из пассажиров не оказалось, и только одна девушка-культмассовик сидела у окна и с мечтательной улыбкой смотрела на проплывающий пейзаж. Сам вагон был очень интересным, с большим панорамным окном в задней части. Сбоку у стены стояло, похоже, ещё дореволюционное, пианино, рядом была прислонена гитара и стоял аккордеон. Вдоль стенок вагона стояли мягкие диваны, а в самой серёдке можно было даже, при некоторой сноровке, потанцевать.

Танцевать мы не собирались, и я попросил разрешения сыграть на пианино. В своём новом теле я ещё ни разу на нём не играл, но волновался напрасно, всё получилось просто замечательно. Сыграв пару мелодий и разработав пальцы, повернулся к замершим девчонкам.

– Настён, попробуй спеть «Прекрасное Далёко». Слова помнишь?

Настя молча кивнула. Я заиграл вступление, и ручейком полился прекрасный голос.

Интерлюдия. Ольга

Ольга стояла и смотрела на этого невероятного парня. Он сидел за пианино, чуть прикрыв глаза, а его пальцы легко порхали над клавишами, и из-под них рождалась музыка. Мелодия была завораживающе красивой, и в неё гармонично вплетался такой же красивый голос его сестры.

Вообще всё произошедшее за эти два дня было похоже на чудо. Хотя почему похоже? Всё это и было чудом. Ещё вчера утром она умирала от страшной болезни, и каждый вздох мог стать для неё последним, а сегодня она абсолютно здорова, счастлива и радуется жизни. И это всё он! Такой необычный, такой замечательный и добрый. Такой… такой… Она не могла подобрать слов, чтобы описать его. Ей просто хотелось быть с ним рядом всегда-всегда.

Ольга с улыбкой вспомнила, как вчера днём они встретились в первый раз. Вчера? А кажется, что прошла целая вечность, и это всё было будто бы в другой жизни. Хотя, наверное, так оно и есть. Ещё вчера это была совсем другая жизнь. Даже не жизнь, а её подобие. Такая далёкая, о которой хотелось побыстрее забыть.

Она с папой и мамой вышла на перрон, чтобы подышать свежим воздухом. Хотя ей это уже давно было безразлично. Пошла лишь для того, чтобы не расстраивать родителей. Ей было очень плохо, каждое движение давалось с большим трудом и требовало много сил. Сердце гулко стучало, и его стук отдавался в голове. Она знала, что умирает и что, скорее всего, не доедет до Ленинграда, куда исключительно из-за неё добился перевода отец.

Так, предаваясь своим невесёлым думам, она тихонечко брела вдоль вагонов, не смотря по сторонам, когда вдруг чуть не налетела на кого-то, стоящего на перроне. От неожиданности она оступилась и непременно упала бы, если бы её не подхватили чьи-то сильные руки.

Оля подняла глаза и увидела перед собой красивого подтянутого юношу, который держал её за руки. В его взгляде было такое изумление, как будто он увидел кого-то очень хорошо ему знакомого и дорогого, кого он никак не ожидал здесь увидеть. И она вдруг ощутила, как от его рук к ней пошла волна ласкового тепла, принося вслед за собой облегчение и силы. Краем сознания она услышала, как где-то совсем рядом над головой что-то лопнуло. Как будто кто-то разбил лампочку. Она только смогла, глядя ему в глаза, чуть слышно сказать:

– Спасибо.

Следующая их встреча произошла чуть позже в тот же день. Она сходила в медпункт в сопровождении родителей, чтобы сделать укол, и уже возвращалась, когда в своём вагоне увидела его, что-то расспрашивающего у стоявшего перед ним навытяжку проводника. Рядом с ним была очаровательная девушка в невероятно красивом бежевом брючном костюмчике (она и не знала, что такие бывают) и невероятно красивых красных туфельках. Она была очень похожа на этого юношу которого, как она уже знала, зовут Виктор. Сестра? Он говорил родителям, что едет вдвоём с сестрой. А сколько было радости, мгновенно сменившейся тревогой, в его взгляде, когда он увидел её, входящую в вагон с ваткой на сгибе локтя.

А потом было чудо!!! Он вылечил её. Сумел убедить родителей, что сможет ей помочь. Даже прикрикнул на отца, так, что заставил его моментально подчиниться. Потом выставил всех за дверь купе и подошёл к ней. А когда он положил свои ладони ей на грудь, вдруг стало так сладко-сладко. От волн тепла, исходящих от этих ладоней, она уснула, а когда проснулась, его уже не застала. Зато почувствовала себя совсем здоровой. И безумно голодной. Папа с мамой со счастливыми улыбками смотрели на то, как она с аппетитом ест принесённую из ресторана еду, и мама время от времени дотрагивалась до неё, словно хотела убедиться, что это не сон.

На следующее утро Виктор вновь зашёл к ним, она не удержалась и поцеловала его. А он опять лечил её, водя руками по спине, и ей было до безумия хорошо, хотелось, чтобы это не прекращалось.

В обед они втроём с его сестрой пошли в ресторан. Он был такой красивый в своём невообразимом белом костюме. Виктор заставил её съесть огромную отбивную с салатом и выпить большущую чашку какао. А сколько заботы было в его взгляде, и это заставляло её, уже совсем здоровое сердце, учащённо биться.

И вот сейчас они в вагоне-клубе, она смотрит на того, кто стал ей так близок, наслаждается замечательной песней и прекрасным голосом его сестры.

Глава 6

Настино исполнение этой прекрасной песни было, пожалуй, даже лучше, чем в её том, что называется, каноническом варианте. Были, конечно, мелкие огрехи, но заметны они были только мне. Красивый голос плыл над музыкой, завораживая сказочным звучанием.

 
Прекрасное Далеко,
Не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь.
От чистого истока
В Прекрасное Далеко,
В Прекрасное Далеко
я начинаю путь.
 

Лишь только прозвучали последние аккорды и последние слова песни, как раздались громкие аплодисменты и крики «Браво!». Оказывается, мы не заметили, как в вагон-клуб начала собираться публика.

Девушка-культмассовик, с восторгом глядя на нас, поинтересовалась, чья это песня, кто автор, на что Настя с гордостью ответила, кивнув в мою сторону:

– Это мой брат Виктор сочинил.

– Виктор, – обратилась она уже ко мне, – а у вас есть ещё песни?

Тут к ней присоединилась вся пришедшая публика. Ну, их понять можно, с развлечениями в это время, да ещё и в дороге, мягко говоря, не густо.

– Вам хочется песен? – хохотнул я, не переставая наигрывать попурри из разных мелодий. – Их есть у меня.

А почему бы и нет? Никаких угрызений совести, выдавая эти музыку и песни за свои, я не испытывал. Я всё сделаю для того, чтобы история этого мира пошла по другой колее, а значит, никто этих песен не напишет. Зато напишут другие, не менее замечательные. А значит, хорошей музыки и хороших песен станет только больше. Уж разную чернуху я точно сюда не привнесу.

– Товарищи, я сразу хочу сказать, что некоторые песни хорошо бы исполнять в сопровождении оркестра, но, боюсь, что большой симфонический оркестр займёт как минимум полсостава. – Раздался смех среди собравшихся. – Поэтому я постараюсь исполнить их на тех инструментах, которые есть в наличии. Так что прошу вас быть снисходительными. Итак, следующая песня называется «Товарищ Правда».

Я начал играть вступление. Выбор песни был не просто так, я решил, что идеологически выдержанные песни тоже необходимы.

Есть в старых, для меня, советских песнях какая-то энергетика, которая затрагивает те, правильные струны души.

 
Остался дом за дымкою степною,
Не скоро я к нему вернусь обратно.
Ты только будь, пожалуйста, со мною,
Товарищ Правда, товарищ Правда!
 
 
Я все смогу, я клятвы не нарушу,
Своим дыханьем землю обогрею.
Ты только прикажи – и я не струшу,
Товарищ Время, товарищ Время!
 
 
Я снова поднимаюсь по тревоге.
И снова бой, такой, что пулям тесно!
Ты только не взорвись на полдороге,
Товарищ Сердце, товарищ Сердце!..
 

Мгновения тишины – и оглушительные аплодисменты. И тут меня, что называется, приложило волной светлой энергии, идущей от собравшихся. Я даже рукой схватился за стул, на котором сидел, чтобы меня буквально не снесло. Первое ошеломление прошло, и стало легко-легко.

Казалось, что я могу взлететь. Я просто купался в потоках этой лучистой энергии, пронизывающей каждую клеточку тела, напитывая и очищая их от всего тёмного и наносного. Хорошо, что моё замешательство длилось какие-то мгновения, и этого никто не заметил.

Тут я заметил среди публики только что пришедшего молодого мужчину в кителе и в фуражке с кокардой гражданского воздушного флота.

– Товарищи, следующую песню я хочу посвятить присутствующему здесь представителю нашего славного воздушного флота.

 
В далёкий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город в синей дымке тает:
Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд.
Пройдёт товарищ все фронты и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны.
Когда ж домой товарищ мой вернётся,
За ним родные ветры прилетят.
Любимый город другу улыбнётся:
Знакомый дом, зелёный сад, весёлый взгляд.
 

И вновь аплодисменты. Авиатор, смутившись, с лёгким поклоном, козырнул. Девушка-культмассовик смотрела на меня с обожанием, что не прошло незаметно для Насти и Ольги. И если первая лишь ехидненько улыбнулась на это, то во взгляде второй появились нотки ревности.

– А теперь, товарищи, сменим инструмент. – Я накинул на плечи ремни аккордеона. – Так как мы с вами едем в этом прекрасном поезде, то и песни должны быть, что называется, дорожными. Следующая называется «От Волги до Енисея». Мы с вами, правда, едем немного в другую сторону, но представьте, что мы доехали до Ленинграда и решили вернуться обратно во Владивосток.

Среди присутствующих раздался смех и чей-то выкрик:

– С такими концертами – с удовольствием!!!

На это я изобразил лёгкий поклон и заиграл песню группы «Любэ».

 
От Волги до Енисея леса, косогоры да степи.
Рассея, моя ты Рассея от Волги и до Енисея.
Е-я, е-я, Рассея, е-я.
 
 
По дороге ночной гармонь заливается,
Девки ходят гурьбой, милым улыбаются.
Ночь такая замечательная рядом с тобой,
Песня русская, мечтательная льется рекой.
 
 
От Волги до Енисея ногами не счесть километры.
Рассея, моя Рассея от Волги и до Енисе-е-е-я.
От Волги до Енисея ногами не счесть километры.
Рассея, моя Рассея от Волги и до Енисе-е-е-я.
Е-я, Рассея, е-я…
 

Если честно, то было сомнение, как воспримут слово «Рассея», но ничего, приняли просто замечательно.

– Ну а теперь, товарищи, пара песен под гитару. – Я снял с плеч аккордеон и взял в руки гитару, пробежал пальцами по струнам. Хороший инструмент, звучный.

– Следующая песня называется «Берёзы».

О том, что когда-то в будущем ее будет (или уже не будет?) исполнять группа «Любэ», я, разумеется, умолчал.

 
Отчего так в России берёзы шумят,
Отчего белоствольные всё понимают,
У дорог, прислонившись, по ветру стоят
И листву так печально кидают.
Я пойду по дороге, простору я рад.
Может, это лишь все, что я в жизни узнаю,
Отчего так печальные листья летят,
Под рубахою душу лаская.
 
 
А на сердце опять горячо-горячо,
И опять, и опять без ответа,
А листочек с берёзки упал на плечо,
Он, как я, оторвался от веток…
 

Пока пел, смотрел на реакцию публики. На лицах собравшихся играли лёгкие улыбки с грустинкой. Значит, песня понравилась.

– Ну, и сразу ещё одна.

Я решил исполнить «Вальс-бостон» Розенбаума.

 
На ковре из желтых листьев в платьице простом
Из подаренного ветром крепдешина
Танцевала в подворотне осень вальс-бостон,
Отлетал теплый день, и хрипло пел саксофон.
 
 
И со всей округи люди приходили к нам,
И со всех окрестных крыш слетались птицы,
Танцовщице золотой захлопав крыльями.
Как давно, как давно звучала музыка там. <…>
 
 
Как часто вижу я сон,
Мой удивительный сон,
В котором осень нам танцует вальс-бостон.
Там листья падают вниз,
Пластинки крутится диск,
Не уходи, побудь со мной, ты – мой каприз.
Как часто вижу я сон,
Мой удивительный сон,
В котором осень нам танцует вальс-бостон…
 

Бешеные овации были мне наградой. Вагон уже был забит буквально битком. Осталось немного свободного места возле меня. Некоторые из тех, кто пришёл первыми, успели сбегать за своими знакомыми, и теперь люди толпились, по-моему, даже в тамбуре. Девушки смотрели с обожанием, но как-то проявлять свои чувства не осмеливались, видя рядом со мной двух ослепительных красавиц.

Настя смотрела на меня с гордостью, а Ольга с явной влюблённостью. Ну, в общем-то, этого я и добивался. Весь этот импровизированный концерт я и затеял исключительно ради неё. Кстати, а почему бы и нет? Устрою-ка я пару концертов, пока едем. И хоть какое-то развлечение, и Настю надо приучать к публике. Заодно ещё пару песен с ней разучим и отрепетируем.

– Товарищи, давайте я исполню ещё две песни и на этом закончим. – Ответом был разочарованный гул. – Ну правда, товарищи, с непривычки немного устал. Но ведь это же не последняя наша встреча здесь? Итак, одна песня будет лирическая и немного грустная, а вторая – заводная, испанская. Первая называется «Позови меня тихо по имени».

Я начал играть вступление. Всё же есть песни на все времена, и ребята из «Любэ», что ни говори, гениальные музыканты и исполнители.

 
Позови меня тихо по имени,
Ключевой водой напои меня.
Отзовется ли сердце безбрежное,
Несказанное, глупое, нежное.
Снова сумерки всходят бессонные,
Снова застят мне стекла оконные.
Там кивает сирень и смородина,
Позови меня, тихая родина.
 
 
Позови меня на закате дня,
Позови меня, грусть печальная, позови меня.
Позови меня на закате дня,
Позови меня, грусть печальная, позови меня.
 
 
Знаю, сбудется наше свидание,
Затянулось с тобой расставание.
Синий месяц за городом прячется,
Не тоскуется мне и не плачется…
 

Некоторые из слушателей даже смахнули слезинки с глаз. Заключительной я решил исполнить песню из кинофильма «Отчаянный». Это там, где Антонио Бандерас играл на гитаре. Первые же аккорды и слова заводной песни, да ещё и на испанском, привели публику в восторг, а я выложился полностью. Мне и в той жизни нравилась эта мелодия.

Я думал, что от взрыва аплодисментов либо вылетят стекла, либо вагон сойдёт с рельсов. Отложив гитару, я низко поклонился публике.

– Огромное спасибо вам, товарищи, за внимание.

Уходили мы под гром оваций. Перед нами расступались, пропуская, и продолжали аплодировать. Девушка-культмассовик успела схватить Настю за руку и спросила:

– Девушка, извините, а все эти песни ваш брат написал?

– Да, – как само собой разумеющееся ответила Настя.

– И испанскую?

Настя лишь с улыбкой кивнула.

– Девушка, а как фамилия вашего брата?

– Моего брата зовут Виктор Головин, и скоро о нём узнает вся страна, – с гордостью ответила Настя.

А потом я проводил Ольгу до их купе и у самой двери поцеловал в щёку. Боже, кто бы знал, как я хочу поцеловать её по-настоящему, но рано… рано…

Интерлюдия. Родители Ольги

Дверь купе закрылась за Ольгой. Этот очень необычный молодой человек, Виктор, пригласил их дочь в вагон-ресторан пообедать. А как загорелись счастьем глаза их девочки, когда она вновь увидела его. И вот сейчас, с щелчком закрывшейся двери, словно лопнула какая-то верёвка, что душила их, её родителей, все эти годы.

Они молча сидели друг напротив друга и впервые не знали, что делать. Та невероятная моральная и физическая тяжесть, что многие годы, словно огромная гранитная скала, давила на них, вдруг, по мановению руки этого юноши, исчезла. Их дочь, ещё вчера страдающая от страшной болезни, фактически (что уж самих себя-то обманывать?) умирающая, сегодня абсолютно здорова и идёт обедать в ресторан с молодым человеком.

Первым тишину нарушил Николай Фомич.

– Гхм. Мне показалось, или наша дочь только что ушла на свидание? – пряча улыбку, спросил он.

И этот невинный вопрос прорвал какую-то плотину, что сдерживала эмоции. Слёзы неудержимо хлынули из глаз Антонины Владимировны. Слёзы сквозь смех. У неё началась форменная истерика, какая бывает, пожалуй, у тех, кого приговорили к казни, и в тот миг, когда топор палача был уже занесён над плахой, зачитали полное помилование. И эти слёзы словно смывали всю ту черноту, что скопилась в душе за долгие годы борьбы с болезнью ребёнка, и одновременно вызывали безумное, невозможное счастье.

Николай Фомич прекрасно понимал состояние своей супруги. У него у самого камень свалился с души, когда Виктор сказал, что теперь Ольга будет абсолютно здорова. И эти слова были произнесены так, что не верить им было невозможно. И он верил.

Сейчас же он просто подошёл к той, с которой столько пережил вместе, и нежно обнял вздрагивающие от рыданий и смеха плечи. Так они и стояли обнявшись, пока Антонина Владимировна не успокоилась.

– И что теперь будет? – Она подняла заплаканные глаза на мужа.

– Даже не знаю, но, думаю, что теперь всё будет хорошо, – посмотрев в глаза жены, ответил он.

– А что скажешь о Викторе?

– Очень интересный и необычный юноша.

– О, да, – улыбнулась Антонина Владимировна, – необычный – это не то слово.

Они вдвоём засмеялись.

– Ты знаешь, Коля, – продолжила она, – а мне этот юноша понравился. И не потому, что он вылечил Оленьку. Просто он надёжный. Это чувствуется. Он сметёт любые преграды и сделает всё ради тех, кто ему дорог. И я бы, если честно, хотела, чтобы у них с Оленькой возникла дружба, а там дальше, – она лукаво улыбнулась, – кто знает?

– Мне он тоже нравится, – произнёс Николай Фомич. – Цельный парень. Да ещё с такими способностями. И явно не из простой семьи. Чувствуется в нём воспитание и образованность. И сестра тоже воспитанная и образованная девочка. Да и едут они не в обычном вагоне. Я вот в люкс билетов достать не смог.

– Надо как-то аккуратно порасспросить их о родителях, только так, чтобы не обидеть… – Антонина Владимировна уже начала строить в уме некие планы, которые сама же ещё не сформировала полностью, но подсознательно начала работать в нужном направлении.

Чуть погодя в купе со счастливой улыбкой заглянула Оля и сообщила, что с Виктором и его сестрой Настей они идут в клуб. А примерно часа через полтора вернулась с пунцовыми щеками и застывшим в глазах восхищением.

– Что случилось, дочка, ты сама не своя, – заметила Антонина Владимировна её состояние.

– Мама, там Виктор… – задохнулась от волнения Ольга.

– Что Виктор? – вскочил Николай Фомич.

Что бы ни сделал этот парень для них, но если он позволил себе лишнее по отношению к его дочери, то ему несдобровать.

– Папа, всё хорошо, – поспешила Ольга успокоить своего отца. – Просто мы были в клубе, и Виктор там играл на инструментах и пел. Вернее, вначале Настя спела одну замечательную песню, которую сочинил её брат, а потом он сам играл и на пианино, и на аккордеоне, и на гитаре, пел свои песни. Он, оказывается, сочиняет такие прекрасные песни, сам пишет музыку и сам же исполняет. А как он играет, мамочка! – Волны восхищения так и лились от Ольги. – А одну песню он сочинил и спел на испанском языке. Она такая весёлая и задорная. Он пообещал мне написать перевод на русский. И все ему долго аплодировали. А девушки на него так смотрели… – прорезались нотки ревности в голосе. – А потом Виктор меня проводил и, – Ольга опустила глаза, ещё больше покраснела и чуть слышно произнесла: – поцеловал… в щёку… – поспешила она успокоить родителей.

А родители смотрели на свою смутившуюся дочь и счастливо улыбались. Впервые за долгие-долгие годы.

– Товарищ Головин, я вас очень настоятельно прошу! – Передо мной в дверях нашего купе, впрочем, не переступая через порог, стоял колобкообразный невысокий мужчина в форме железнодорожника. Он периодически снимал фуражку и вытирал платочком лоб и шею. – Ну хотя бы пару концертов… Я же не доеду до конечной, меня просто растерзают пассажиры. Я и так запретил пропускать в ваш вагон всех, у кого нет в него билета, а то они уже брали бы штурмом ваше купе, – пошёл он на откровенный шантаж.

– Ну хорошо, товарищ… – Я, приподняв бровь, посмотрел на колобка.

– Мищенко, – торопливо представился он. – Иван Сильвестрович Мищенко, начальник поезда.

– Рад знакомству, Иван Сильвестрович. Пожалуй, пару концертов действительно можно организовать. Но не сегодня, – быстро перебил я собиравшегося что-то радостно сказать начальника поезда. – Нам нужна пара дней на репетиции. Ну, хорошо, один день на репетиции, – поспешил успокоит взгрустнувшего колобка. – Так что дайте объявление, что завтра после ужина в клубе состоится концерт. Но вы должны дать нам в помощь пару человек, разбирающихся в нотной грамоте и умеющих играть на инструментах. И надо сделать небольшую перестановку в клубе. Пианино передвинуть и стульев поставить побольше. И нам до концерта никто не должен мешать.

– Товарищ Головин, вы меня просто спасли! Всю помощь окажем! Обратитесь в клубе к товарищу Герман, и вам всё организуют! – Колобок просто светился от счастья.

Когда дверь закрылась, я обернулся к с интересом прислушивающейся к разговору сестре.

– Ну что, Настён, устроим концерт? – я весело подмигнул ей.

– Да-да-да! – захлопала в ладоши, подпрыгивая, Настя.

– Тогда тебе надо будет выучить ещё одну песню.

За то, что Настя не успеет разучить текст, я не боялся. Ещё там, на хуторе у дядьки Андрея, я поработал Силой с её памятью и восприятием. Теперь Настя влёт запоминала любой текст и не просто механически его воспроизводила, а полностью осознавала. Что самое интересное, так это то, что больше такое не получилось сделать ни с кем. Сколько я ни экспериментировал с приходившими к нам хворыми и больными, но ничего не вышло.

– Так, собирайся и пошли в клуб репетировать. У нас не так и много времени.

В тамбуре вагона-клуба стоял проводник и заворачивал всех, идущих туда. Увидев нас, он вытянулся во фрунт и отрапортовал, что поставлен здесь по приказу начальника поезда, чтобы нам никто не мешал готовится к концерту.

В самом клубе мы застали ту самую девушку-культмассовика, пытающуюся на гитаре подобрать аккорды к песне «Берёзы».

– Добрый день, девушка, – поздоровался я, – нам бы увидеть товарища Герман.

– Здравствуйте, Виктор, – она отложила в сторону гитару, – Герман – это я.

Оба-на! Герман! Как же я сразу не вспомнил одну из известнейших певиц Советского Союза из моего мира.

– А вас не Анна зовут? – на всякий случай спросил я.

– Анна, – неуверенно ответила девушка, заметив изумление в моих глазах, и протянула руку.

Вот бывают же совпадения! Аккуратно пожимаю протянутую ладонь. Есть контакт. Анна Иосифовна Герман. 20 лет. Сирота. В этом году окончила с отличием Ленинградский центральный музыкальный техникум, исполнительское отделение. Дядя, а это оказался тот самый колобок, начальник поезда, помог устроиться в вагон-клуб культмассовиком. Это уже её третья поездка из Ленинграда во Владивосток и обратно. Работа ей очень нравится.

– Аня, если вы ещё и хорошо поёте, то у вас будет просто замечательное будущее, – сказал я смутившейся девушке.

Репетиция прошла просто замечательно. Аня прекрасно играла и на пианино, и на гитаре, и на аккордеоне, а также на скрипке, которую я в прошлый раз не заметил. А ещё у неё был хороший голос.

Я написал текст песни для Насти и расписал на позаимствованных у Анны нотных листах партии для скрипки, пианино и аккордеона для всех песен, которые собирался исполнять. Причём петь придётся не только мне и Насте, но и Анне. Будет заодно и бэк-вокалом. А исполнять Настя будет, вот ирония, песню той Анны Герман «Надежда». Пришлось только немного поправить текст и изменить слова «взлётные огни аэродрома» (маловато пока этих самых аэродромов, и они не так распространены) на «светят нам с тобой огни перрона».

Увлеклись так, что едва не забывали о еде. Впрочем, каждый раз, идя в ресторан, мы с Настей обязательно заходили к Стрельниковым за Ольгой. Заодно пригласили их на концерт. На просьбу Ольги разрешить ей прийти к нам на репетицию пришлось отказать, сказав, что не хочу портить сюрприз. По-моему она немного обиделась.

Когда на репетиции я исполнил вначале «Если б не было тебя», а потом «Вечную любовь», Настя, вытерев слёзы с глаз, спросила:

– Это ты для Ольги будешь петь?

Я молча кивнул. В той жизни моя Марина очень любила эти песни и на русском, и на французском языках.

Анна тоже стояла с мокрыми глазами. Она играла во время исполнения на скрипке. Получилось щемяще-красиво.

На репетиции случилось ещё одно происшествие, открывшее мне новую способность, немного комичную, но, безусловно, полезную в бытовом плане. И, как оказалось позднее, не только в бытовом. А началось всё с того, что я посадил шикарное чернильное пятно на рукав своего белого костюма. И не заметил бы, если бы не Настя. Она уже в нашем купе вдруг в ужасе закрыла ладонями лицо и чуть слышно жалобным голосом простонала:

– Ви-итя-я, рукав…

Я поднял руку и на внутренней стороне рукава костюма увидел расплывшиеся и уже впитавшиеся чернила. Ну всё, теперь точно узнаю, изобрели здесь шариковые ручки или нет, и если нет, то изобрету. Ненавижу чернила! В таком раздражённом состоянии я чисто рефлекторно ладонью попытался стряхнуть загрязнение, и… чернила послушно скатились на пол, оставив после себя девственно чистую ткань, при этом идеально разглаженную. У Насти глаза стали размером с блюдце.

– Так, очень интересно. Настюш, а сбегай-ка до клуба и принеси баночку чернил.

Вскоре на столике на расстеленной газете лежал белоснежный Настин платок и стояла банка чернил. Как следует пропитав платок тёмно-синей, почти чёрной жидкостью и хорошенько помяв его в руках, отчего те стали похожи на руки шахтёра или трубочиста, я разложил его на газете, чтобы немного подсохли чернила. Сам попытался отмыть руки, но безуспешно. Кисти рук лишь изменили цвет с почти чёрного на какой-то синевато-голубоватый. Как у зомби из фильмов того мира. Примерно через полчаса попробовал стряхнуть ладонью чернила с платка. А вот фигушки! Абсолютно никакого эффекта. Попробовал ещё раз. Результат тот же.

Уже начав раздражаться вновь провёл ладонью по ткани, и… чернила скатились на газету. Причём не только с платка, но и с ладони. А платок оказался идеально разглаженным, словно по нему только что прошлись утюгом. Значит, всё дело в настрое.

Решил повторить опыт и ещё раз испачкать многострадальный платок чернилами, и… ничего не получилось. Чернила категорически отказывались приставать к платку и скатывались с него. Мяться в руках платок тоже не пожелал. Он, как говорится, после использования опять становился разглаженным, как из-под утюга.