Улица мира арабской вязью

– Тиииише… Мы не должны привлечь его внимание…

Я не придаю его словам значения, но спустя несколько секунд всё же спрашиваю:

– Чьё внимание?

– Тише! – говорит Шищенко резче, но намного тише, сквозь зубы – Он же здесь!

Стеклянные глаза штурмовика забегали из стороны в сторону. Мне кажется, что он очень хочет обернуться, посмотреть назад, но просто жутко боится это сделать. Я хотел было спросить, кого он имел ввиду, но не стал. Вместо этого я просто уставился в потолок.

Не прошло и минуты, как Шищенко заговорил вновь, собрав все силы, чтобы придать своему голосу убедительности:

– Разве ты не видишь, что это всё он?! – стараясь скрыть умоляющие нотки в голосе говорит штурмовик – Он перерезал горло Бекешеву и Буслаеву, он оторвал голову Терехову, он убил Максимова. И всех остальных тоже он!

– Кто он? – спрашиваю я устало – Максимова застрелили.

– Да, да. Застрелили. Но это ОН! Это он всё подстроил! И Максимова, и засаду на дороге, и те двое внизу, и голову Терехова забрал тоже он!

– Какую голову?! Голову Ваньку из винтовки отстрелили!

– Да?!! А где она тогда?! Где шлем, где хоть что-нибудь?! – лицо Шищенко вспыхнуло яростью, но он всеми силами пытается этого не показывать – Это он! Он унёс её с собой!

– Да кто он-то? – начинаю выходить из себя я, и вдруг понимаю, кого он имеет ввиду.

Ляхов стоит у окна спиной к нам, сложив руки на груди. Для меня они с Шищенко находятся почти на одной линии зрения: один сидит в двух метрах от меня, а другой немного дальше и чуть правее, но я могу одновременно видеть их обоих.

– Это он вызвал бурю. Разве ты сам не видел? – продолжает Шищенко – Там, на скалах. И взрывы. Он знал про них. Не знаю как, но он знал. Конечно, знал.

«Похоже, парень совсем спятил» – подумал я, но что-то заставляет меня продолжать этот разговор.

– Ты же сказал, что видел какое-то существо – говорю я

Глаза Шищенко вдруг вспыхнули бешеной злобой! Мне кажется, что он вот-вот готов броситься прямо на меня!

– ОН!!! Он и есть ЭТО существо!!!

Безумен ли Шищенко? Да, думаю, есть основания так полагать. Какое внимание можно уделять словам сумасшедшего? И эта буря, это чувство постоянного страха. Нормально ли оно для человека, здорового психически? Глядя со стороны, мог ли кто-нибудь судить, насколько он безумнее любого из нас?

–То есть ты считаешь – спрашиваю я, пытаясь своим тоном немного успокоить Шищенко – что Ляхов превращается в чудовище, охотится на людей и жрёт их?

– Жрёт? – лицо Шищенко исказила жутковатая улыбка и по его выражению можно с трудом сказать, что искалеченный рассудок погружен в какие-то размышления – Нееет. Он убивает не ради еды.

– А зачем тогда?

– Он ищет что-то. Что-то внутри людей. Раздирает тела, чтобы доскрестись, доцарапаться до чего-то внутри. Он что-то ищет. Я не знаю что!

Плечи Шищенко вдруг перестали покачиваться, всё тело замерло, и голос снизился до едва различимого шепота.

– Ты слышал звуки? – продолжает он так тихо, что я удивляюсь, что мне удаётся различать слова – Такие шкрябающие, шаркающие? Это он. У него слишком длинные когти, и из-за этого ему трудно передвигаться бесшумно.

Мне вдруг стало не приятно и захотелось, чтобы этот человек исчез, но у меня не осталось сил на злобу и я просто решаю не поддерживать разговор дальше.

– Почему он оставил перчатки? – продолжает Шищенко – Все сняли перчатки, а он оставил. Что там не так с его руками?

Я, действительно, и сам припоминаю, что Ляхов, в отличии от остальных, когда все решили снять защитные костюмы, оставил перчатки. Вместе с защитными нарукавниками они скрывают его пальцы, ладони, предплечья до самого локтя. Однако в тот момент мне это вовсе не показалось странным. В общем-то, и сейчас не кажется.

Шищенко ещё долго твердил что-то на эту тему, но я перестал его слушать. Сейчас я смотрю куда-то вдаль, сквозь него, сквозь эти стеклянные глаза, сквозь стены и крыши, сквозь серую тяжелую мглу. Смотрю, и вижу только пустоту.

Под вечер мне удалось уснуть. Я проспал часа два и проснулся от того, что услышал звуки возни, а затем кто-то толкнул меня в плечо. Это оказался Терехов. «Вставай, идём» – сказал он, и я услышал, как кто-то уже спускается вниз по лестнице на первый этаж.

***

В кромешной тьме мы выбрались из здания, перелезли железную изгородь и, выстроившись цепочкой, идём по какому-то пустырю, натыкаясь друг на друга. Я чувствую под ногой сухую, твёрдую как камень землю, покрытую слоем мягкой пыли. Буря утихла. Сухая ветка упёрлась мне в живот, хрустнула и, через мгновенье, я плечом натолкнулся на такой же мёртвый иссушенный ствол небольшого дерева. Я осторожно обступаю его и спешу догнать едва различимую спину идущего впереди Терехова, боясь потеряться.

Чую запах! Запах реки, воды! Я помню этот запах с самого детства. Вернее, не совсем этот.

В детстве летом родители часто отправляли меня погостить к бабке с дедом в маленький городок на берегу Волги. Я с утра до вечера пропадал на реке с местными ребятами. Волга, конечно, далеко не самая чистая река, но запах, который я чувствую сейчас… Это не запах грязи или нечистот. Нет, он другой. Душный какой-то. Мёртвый, что ли. Но, с другой стороны, это же вода!

Не знаю, толи от усталости, толи от психологического перенапряжения, но сейчас мне чудится, будто я слышу журчание и плеск волн впереди! Блики света на водной ряби! Откуда им тут взяться? Небо черным-черно. Всматриваюсь повнимательнее – ничего. Что за бред?

По времени, как будто бы, мы уже давно должны были дойти до реки. Вдруг я слышу, как под ногами у впереди идущего зашуршала речная галька.

Мы все столпились на берегу физически ощущая близость воды. Было решено спускаться к воде по очереди, по два-три человека. Остальные должны будут ждать здесь. Первыми идём мы с Тереховым. Я снимаю с себя шлем, разгрузку, китель и верхнее нательное бельё. Всё аккуратно складываю на камни, рядом с винтовкой. Впервые за много дней ощущаю прикосновение ветра, пусть даже такого сухого и колючего, к голому торсу. Вешаю на темень три пустых фляги для воды, и вот я уже готов идти. Жду Макса.

Мы идём по пологому берегу, и с каждым шагом я ощущаю приближение воды. Слышу, как звуки шуршащей под ногами гальки, отражаемые водной глади. Чувствую более сырой воздух на сухой тёплой коже. И вот мой правый ботинок, наконец, опускается в речную воду!

Неужели вода?! Такая холодная! От неё кожа на моих руках мгновенно покрывается пупырышками. Даже не верится! Я уже забрёл по колено, и вода залилась мне в ботинки. Слышу, как за моей спиной захлюпали ноги Терехова. Впереди обрыв и я проваливаюсь сперва по пояс, а затем сразу же по грудь. Пустые фляги, закреплённые на ослабленном ремне, задрали его до самых подмышек и не дают мне свободно нырнуть с головой под воду. Дикая жажда достигла своего предела и я, забыв о безопасности и бактериях, жадно глотаю речную воду большими глотками.

Ещё секунду назад мне казалось, что я вот сейчас выпью всю эту реку до самого дна, но я уже сделал пять-шесть огромных глотков и чувствую, что начинаю давиться и больше пить я не хочу. Отрываю губы от воды, широко распахиваю рот и делаю несколько глубоких вдохов. Вкус у воды, действительно, странный. Отдаёт глиной и что-то скрипит на зубах. Но вскоре чувство жажды возвращается, и я делаю ещё несколько больших глотков. Наполняю все фляги одну за одной, затем опускаюсь, наконец, под воду с головой и начинаю массировать кончиками пальцев кожу у висков и корни волос, будто бы втирая душистый шампунь.

Я просидел так, погрузившись в воду по самые ноздри, до тех пор, пока не услышал, что Макс уже выходит на берег. Тогда и я двинул на выход, с каждым шагом ощущая, как тяжелеет моя одежда, напитавшая в себя воду, и три полные фляги всё сильнее оттягивают ремень.

Для ночлега мы выбрали дом на углу улицы не далеко от реки. Ужасно уставшие, мы добрались до места и расползлись по комнатам в поисках уцелевшей мебели. Я нашел несколько паралоновых подушек на втором этаже, свалил их в кучу и лёг. Савичев с Максом устроились внизу в гостиной на диванах. Шищенко, наверное, где-то рядом. В последнее время он ни на шаг не отходит от этих двоих. Где Ляхов я не знаю. В последний раз я видел его, когда он наполнял фляги у реки. В воду, однако, он не полез.

Наконец-то мне удалось справиться с постоянными приступами жажды. Одна из фляг уже почти опустела. Я лежу в мокрой одежде на пыльных паралоновых вставках, бывших когда-то частями раскладной софы, и чувствую, что засыпаю.

***

Я просыпаюсь от жуткого, непередаваемого чувства. Оно пришло ко мне во сне, но что вызвало его, что я там видел, я не помню. Лежу на полу в углу комнаты, сжавшись в комок. Всё моё тело трясёт в лихорадке, а на лбу проступили крупные капли пота. Головокружение, тошнота и это… Нет, это не смятение и не страх! Это бесконечно чёрное и всепоглощающее дыхание ужаса и смерти, коверкающее мир вокруг и сокрушающее сознание! Звон в ушах, нарастая, превращается в свист, а затем толи в стон, толи в пение какого-то страшного хора в тысячу голосов. Я вижу чёрные одежды и мертвецки бледные вытянутые лица с широко раскрытыми ртам! Они подхватывают следующую ноту, и пение превращается в вой! В вой существа настолько ужасного, настолько чёрного, что напрочь лишенного внешнего облика! НЯ не могу видеть его, но я чувствую его и смог бы узнать из бесчисленного множества других сущностей! Оно здесь, оно реально!

Буря показала мне свой истинный облик, развернулась в полную силу и распахнула свои душные колючие крылья над городом, над всем миром. Да теперь я вижу всё! Это она! Нет никакого царапуна, поскрёбыша, чудовища с длинными когтями! Есть только она – буря! Она живая! Это она скребла стены домов по ночам, это она выла в трубах и кидала в нас камни с крыш, это она поглотила весь этот город вместе со всеми жителями! И наших убила тоже она! Это взрывы разбудили её, и она пришла за нами из самого сердца Долины Смерти!

И вот, среди всего этого, среди жуткого стона обезумевшей стихии, среди душного и пыльного воздуха, пропахшего смертью, мне вдруг ясно и отчётливо видится дом. Такой тихий и безмятежный, такой добрый и тёплый. Воспоминания из детства, представшие передо мной в нереально ярких красках, безупречно чёткие и такие близкие! Мост через реку. Стела на въезде в город, асфальт возле которой вечно усыпан стеклом битых бутылок из-под шампанского, оставленных очередной свадебной процессией. Как бы я хотел проезжать мимо сейчас, глядя на неё из окна автобуса, и через пять минут шагнуть с подножки на усыпанную щебнем обочину. Вижу наш двор, лужайку перед домом. Старые качели и баскетбольное кольцо на столбе. Вижу своего отца. Что с ним?! Он постарел. Огромная, некогда мощная фигура, ссутулилась и потеряла форму. Он сидит у столика, сделанного из автомобильной покрышки и дверцы от шкафа, с пластиковым стаканом в руке, наполненным водкой, и тихо говорит о чём-то с мужиками, уставившись в пол. Я не слышу, о чём именно, но я знаю. Он говорит о том, что меня, его единственного сына, уже давно нет в живых. Вижу свою мачеху, Аню. Милая, кроткая женщина. Почему я раньше был так груб и несправедлив к ней? Вспоминаю её неумелую, но очень старательную стряпню, которой она старалась каждый раз мне угодить. Вспоминаю, как лет в шестнадцать, придя домой поздно ночью, в ответ на её вопросы так наорал на неё, что она сутки потом плакала, и неделю боялась ко мне подойти. Я жутко переживал, но так и не извинился.

Моя бабушка! Мой самый светлый и добрый ангел! Каждый день с ней был переполнен теплом и лаской. Помню её усталые морщинистые руки у себя на голове, помню вкус и яблочный запах её пирожков.

Неужели я погибну? Как же они без меня-то? Мне вдруг стало ужасно жаль всех. И Батю, и Аннушку, и бабулю… и себя.

Я чувствую, как впервые за всё время мой страх отступает. Необъятная печаль поглощает, растворяет его, как горячая слеза, бегущая по пыльной щеке, оставляет за собою полоску девственно-чистой кожи. Ещё одна! Нет, мне вовсе это не чудится! Не знаю как и откуда в моём теле нашлась жидкость, но по моим щёкам сейчас действительно бегут слёзы! Растопили бы эти слёзы моё тело, полетел бы я сейчас туда, ласковым облаком укрыл бы свой дом и всех родных. Оградил бы их от всех бед и печалей, и никогда больше ничего плохого не произошло. Ни с ними, ни со мной.

Звук материализуется, скручивается в замысловатую, бесконечно сжимающуюся, спираль, и я чувствую, что теряю сознание…

***

– Он жив?

– Да

– Что с ним? Идти сможет?

– …

– Поднимай его. Надо уходить.

Эти голоса, которые я слышу сейчас, они мне знакомы, только звучат как-то странно. Как бы издалека. Чувствую боль в правой руке. Открываю глаза и вижу перед собой голову Терехова. Белые пятна глаз из-под забрала шлема, лицо, испачканное чем-то чёрным, и зубы… Такие острые… Пытаюсь отстраниться и пячусь назад, упираясь в стену плечами и затылком. Макс пытается удержать мою руку и вынимает иглу из моей вены. Посидев рядом со мной немного на корточках, он встаёт и уходит в глубину комнаты.

Через минуту я чувствую прилив тёплой крови к моим вискам и неприятный химический привкус во рту. Моё сознание всё ещё затуманено, но дрожь почти исчезла, и я пытаюсь подняться на ноги. Нащупываю свою винтовку рядом на полу и, упираясь прикладом в пол, встаю на ноги.

– Готов? – слышу голос Савичева, отдающийся эхом в ушах – Нормально? Идти сможешь?

– Да – киваю я в ответ.

Куда мы идём, как долго и даже в каком направлении я не знаю. Я не знаю даже где все мои товарищи. Буря настолько сильная, что едва не сбивает меня с ног, а на расстоянии десяти метров уже трудно разглядеть человеческую фигуру. Я бреду, ориентируясь на чью-то спину, маячащую впереди. Пыль и песок забивают мне глаза, ноздри и уши. У меня жутко кружится голова, в ушах стоит звон и сильно тошнит. А ещё мне страшно. Очень страшно, несмотря на физическое истощение. Звон в ушах нарастает, пульсирует, вновь превращается в вой. Я оглядываюсь по сторонам и вдруг обнаруживаю, что вокруг никого нет. Я один. Остались только я и буря. Она всё-таки добилась своего. Ей осталось только…

Нет! Я должен бежать!!! Бежать, что есть мочи!

Спотыкаясь о камни, но не выпуская из рук винтовку, я бегу со всех ног, прорываясь сквозь серую кутерьму. Внезапно передо мною возникает стена дома и пустой оконный проём. Пытаюсь на бегу запрыгнуть в него, спотыкаюсь о подоконник и со всего размаху падаю на пол.

Всё тело сводят судороги, руки и ноги не слушают меня и нет сил чтобы подняться. Я не вижу что происходит вокруг, потому что лежу, уткнувшись лицом в пол, но чувствую, как когтистая лапа ворвалась вслед за мной и скребёт по стенам, полу и потолку, пытаясь найти и схватить меня. Я пытаюсь преодолеть свой ужас, оглянуться, но сил хватает только на то, чтобы немного повернуть в сторону голову. По-пластунски, беспомощно ёрзая ногами и руками по пыльному полу, ползу в дальний угол комнаты, подальше от окон.

Мне всё-таки удалось подняться, встать на ноги и идти дальше, держась за стены, чтобы снова не рухнуть на пол. Буря бушует по-прежнему. Мой нос забит песком а во рту неприятный привкус. В кромешной серой каше пытаюсь разглядеть хоть какие-нибудь следы или признаки кого-нибудь из своих, но натыкаюсь только на горы мусора и разный хлам. В моей голове всё окончательно перемешалось. Я даже не знаю, сколько времени бреду один. Может десять минут, а может час. Но я знаю точно, что за это время, спотыкаясь и падая на четвереньки, я не прошел и двух кварталов.

Эта часть города пострадала особенно во время войны. Здесь была какая-то промзона, а теперь только разрушенные корпуса и брошенное оборудование. Я вижу пролом в стене какого-то здания, и, чтобы хоть как-то спастись от удушливого пыльного ветра, шагаю внутрь.

Похоже, здесь раньше была какая-то химлаборатория. Колбы и мензурки разбросаны по полу, на уцелевших столах компьютеры и микроскопы, а в углу комнаты небольшая барокамера.

Я внутри здания уже минут десять, а всё, что мне удалось, это добрести до соседней комнаты, держась за стены и спотыкаясь о мусор на полу. У меня жутко кружится голова и мне трудно ориентироваться в пространстве. Буря больше не трёт мой шлем своими песчаными ладонями, но зато стал более отчётливо слышен вой. Сперва далёкий, но с каждой секундой он становится всё ближе и пронзительнее, вызывая в теле дрожь. Все другие звуки ушли, остался только этот вой и звон в ушах. Чувствую, что вот-вот снова упаду. Голова кружится в сё сильнее, верх смешивается с низом, моё горло раздувается, и рвотные массы переполняют ротовую полость.

Всё содержимое своего желудка я оставил в углу на полу. По-прежнему кружится голова. В завываниях ветра мне вдруг слышатся чьи-то голоса. Человеческие, звонкие, хотя и едва различимые. Я должен идти на звук этих голосов! Делаю шаг, другой, пытаюсь ухватиться за дверной косяк, но всё же падаю на пол и через секунду сознание покидает меня.

***

Там что-то есть! Там, за стеной! Что-то движется! Это движение было бы неуловимым, если бы не шаркающий звук. Как будто бы кто-то чиркает по стенам сухой палкой или костылём. Но я чувствую! Чувствую это! Как больно! Словно кто-то сжимает в тисках мою голову!

Вижу!!! Сердце сейчас выпрыгнет из груди! Из-за стены показывается что-то чёрное и длинное, похожее на обгоревшую в костре палку, затем длинный белёсый палец, ладонь… потом…

В дверном проёме, всего в нескольких шагах от меня, стоит он. Его невероятно худое тело, сгорбленная спина и полусогнутые тощие ноги… Мертвецки-белая кожа не в силах скрыть не единой косточки. Руки настолько длинные, что касаются земли. И когти! Огромные, огромные, страшные когти!!! Лица у существа нет. Потому что его голова не похожа на человеческую. Скорее она похожа на голову какого-то уродливого зверя. Но глаза! Огромные, чёрные, начисто лишенные зрачков! Такие глаза не могут принадлежать ни зверю, ни человеку!

Вывернув голову набок, существо смотрит прямо на меня. Я чувствую, что задыхаюсь. Задыхаюсь от ужаса. Чувствую, что теряю сознание. Сквозь опускающуюся пелену вижу, как существо поворачивается ко мне спиной и уходит вдаль по коридору. Последнее, что я замечаю, это как оно заворачивает направо и скрывается за дальней стеной.

Не знаю, по ту ли я сторону забытья, или по эту, но мне кажется, что я нахожусь всё в том же помещении, только всё вокруг стало каким-то размытым. Стены и оконные проёмы утратили свои прямолинейные очертания и поплыли, как рисунок на подтаявшем торте-мороженом. Звуки, шумы и даже тот самый вой также стали не чёткими, размытыми. Голоса. Я слышу всё те же голоса. Они кружат надомною, становятся то тише, то громче. Вдруг, среди них выделяется один, становится всё громче и отчётливее. Я знаю этот голос! Это…

Вижу прямо перед собою взъерошенную голову, приоткрытый судорожный рот и пару безумных глаз. Вспоминаю, что давно уже не видел Шищенко, с тех пор как… Где он был всё это время? И почему сейчас вдруг оказался здесь? Шишенко говорит мне что-то, но его слова не доходят до моего сознания и так и остаются звуками.

Постепенно прихожу в себя. Головокружение уже не такое сильное, окружающий мир не расплывается перед глазами, и я начинаю частично воспринимать бормотание обезумевшего человека. Шищенко говорит быстро, не внятно, без умолку и постоянно вертя головой. Говорит что-то о смерти, о том, что ему удалось выяснить, что же именно ищет «Белый Шкребун». Он говорит, что шансов спастись здесь в городе или в пустыне нет, что остальные наверняка уже мертвы, и что единственный способ спастись – это пересечь реку, уйти с его земли. Тогда он нас не достанет.

Внезапно дёрганая беспокойная голова штурмовика застывает как вкопанная. Тело его начинает трясти крупная дрожь, грудь лихорадочно вздымается, набирая воздух, и из широко раскрытого рта вырывается крик! Или, скорее, визг! Не человеческий, надрывный, страшный! Шищенко пытается пятиться назад, а непослушные ноги только беспомощно скользят по пыльному полу.

Я вижу куда направлен его взгляд. По коридору по направлению к нам, от того самого места где я в последний раз видел «поскрёбыша», идёт Ляхов. Идёт спокойно и размерено. С каждым его шагом Шищенко кричит всё сильнее, разрывая свои голосовые связки.

Ляхов подходит ближе. На его голове шлем, и верхняя часть лица закрыта опущенным забралом. Нижняя часть неподвижна и невозмутима, как восковая маска.

Не доходя до нас всего нескольких шагов, Ляхов останавливается точно на том самом месте, где ещё недавно стояло чудовище. Снайпер стоит и смотрит на нас, и кровь стынет в моих жилах. Толи от душераздирающего крика Шищенко, толи… А может быть штурмовик прав? Может Ляхов и есть «белый поскрёбыш» , странное чудовище Долины Смерти?

– Уйди!!! – вырывается из изуродованного криком горла Шищенко – Уйдиии!!! Не трожь!!!

Мне вдруг показалось, что от этих слов долговязая фигура замешкалась.

– Не трооожь!!!

Слышу звук знакомых голосов и топот ног. Слева в комнату вбегают Савичев с Тереховым и замирают в двух шагах от нас.

– Это он! Ооооон!!! – продолжает неистово орать Шищенко – Не пускайте! Не пускайте его сюдааа!!!

Ляхов поворачивает голову в сторону Савичева и Терехова и в ту же секунду Макс направляет на него свой пистолет-пулемёт. Дуло сильно пляшет в неверных руках. Савичев тянется рукой к поясу за своим. Ляхов медленно тянется рукой к лицу и поднимает забрало шлема. Я вижу его глаза. Не две бесконечно-чёрные бездны, а живые человеческие глаза! В них застыли непонимание и растерянность! Я никогда прежде не видел у Ляхова таких глаз! И тут я понимаю, что никакой он не оборотень, ни чудовище, убивающее людей. Это наш старый боевой товарищ, и нет здесь больше никого, кроме нас, во всём городе.

Постояв немного в недоумении, снайпер, не проронив ни слова, развернулся и медленно побрёл прочь, едва не волоча свою винтовку прикладом по полу. Макс не опускал дрожащих рук, сжимающих оружие, и не отрывал от удаляющейся фигуры оцепеневших глаз, пока Ляхов не скрылся из вида.

***

Как странно. Вроде бы и не было ничего. Ни боя в городе, ни ужасной бури, ни того постоянно давящего чувства страха. Светит яркое солнце и над головою синее небо. Мы выдвинулись поздним утром, ближе к полудню. Минувшую ночь провели на заброшенном складе. С утра пополнили запасы воды из реки, привели в порядок оружие и амуницию и вышли. Мы – это я, сержант морской пехоты Александр Бондарь, мой командир, старший лейтенант Алексей Савичев, и огневой оператор экипажа старший сержант Максим Терехов. Всё что осталось от нашего взвода.

Про вчерашний вечер почти ничего не помню. Помню только как меня втаскивали в окно в почти бессознательном состоянии, как кололи какой-то дрянью. А на утро я проснулся, и от головокружения и лихорадки не осталось и следа.

Шищенко исчез. Я не видел его с той нашей последней встречи с Ляховым. А сам Ляхов… Я знаю, он где-то рядом.

Мы идём уже около часа и вот-вот выйдем за окраину города. За это время я несколько раз замечал какие-то движения, не чёткую фигуру в окнах и на крыше. Савичев и Макс тоже что-то видели, но вида старались не подавать.

Я знаю, они думают, он следит за нами, чтобы убить. Поэтому они так дёргаются. А мне кажется, что он растерян и напуган. Возможно, впервые за всё время. Он боится приблизиться к нам, и боится оставить нас. Боится приблизиться, потому что видел оружие в руках своих товарищей, нацеленное на него, и видел страх в их глазах. И боится уйти, потому что тогда он останется совсем один. Он не понимает, что произошло, и не знает, что ему делать дальше теперь, когда он остался один по-настоящему.

Но это не всё. Я видел ещё кое-что. Раз от разу, то чья-то спина промелькнёт в окне, то кирпич нечаянно сорвётся с крыши и рухнет на землю. Но это точно не Ляхов. Я знаю.

Вот и всё! Мы на окраине города! Через полквартала улица заканчивается, упираясь в неглубокий поросший кустарником овраг, а за ним, сколько видит глаз, жёлто-серо-коричневое песчаное море.

Ещё на марше мы видели небольшое селение на этом берегу реки. Отсюда до него, по прямой, километров двадцать пять-тридцать. Мы решили добраться до него, а там будет видно.

Выстрел! Это винтовка Ляхова! Ещё один, ещё! Выстрелы доносятся из невысокой башенки здания с часами. Я выхватываю винтовку, передёргиваю затвор, припадаю на колено и беру под прицел весь второй этаж здания. Взрыв! Из окон башенки ударной волной выбивает оставшиеся рамы, и валят клубы дыма и пыли!

Что это было? Похоже на взрыв гранаты. Это Ляхов стрелял? Он – больше некому! Но в кого? И кто взорвал гранату? Тоже он? Если на него напали, то почему не было слышно других выстрелов?

Что делать? Идти на помощь, штурмовать здание? Я оборачиваюсь и вижу, что Савичев и Терехов уже далеко и уходят всё дальше, не оборачиваясь. Идти на выручку одному? Я готов. Мне уже ничего не страшно. За последние несколько дней лицо смерти стало мне привычным, как лицо уже давно знакомого человека. Я не боюсь. Но что-то подсказывает мне, что Ляхов уже мёртв, и спасать уже некого.

Я оборачиваюсь и смотрю вслед удаляющимся своим, потом снова оборачиваюсь и вижу мёртвый город, дым над зданием, затем снова оборачиваюсь… Встаю в полный рост, поднимаю свою винтовку и иду вслед двум маленьким человеческим фигуркам, медленно поднимающимся на жёлтую стену залитой солнцем дюны. Они уже сделали свой первый шаг на пути к бесконечности по направлению к краю, где синяя бахрома небесного платья укрывает своим пологом острые песчаные гребни. Вот теперь свой шаг сделал и я. Отныне ни мыслей, ни чувств, ни воспоминаний. Теперь только сон.

***

Самое крупное скопление хаотично отступающих от побережья террористических сил было настигнуто в пустыне и, под угрозой полного уничтожения, лидеры террористов привели в действие перевозимый ядерный заряд мощностью около сорока килотонн. Вся фронтовая авиация и большая часть сил преследования были уничтожены вместе с остатками сил террористов. В кротчайшие сроки на высшем уровне министерства обороны было принято решение использовать новейшее оружие космического базирования и начать облучение всего района операции из космоса что, при разных плотностях концентрируемых на разных участках местности лучей, вызывало панику, галлюцинации, безумие или даже смерть всего живого в зоне облучения.

Мощность второго взрыва – спрятанного на побережье более крупного ядерного заряда составила более двухсот килотонн. Два из четырёх находившихся в тот момент на удалении от эпицентра, но всё же на побережье, десантных корабля были затоплены, один потерял плавучесть и лёг на грунт.

Ещё один малый заряд террористы успели утащить на вьючном транспорте, но он был разрушен двумя отделениями одной из рот первого батальона, уничтожившими весь отряд боевиков. Весь личный состав обоих отделений пропал без вести или погиб и был похоронен в пустыне вызванной взрывами песчаной бурей. Два тела с огнестрельными ранениями удалось найти в двух днях пути от места на карте, где была уничтожена бомба. Ещё один погибший от обезвоживания был обнаружен в десяти километрах от южного побережья…