Улица мира арабской вязью

Савичев дал команду готовиться занять близлежащие здания. Я наметил себе маршрут, сжал винтовку покрепче и приготовился по команде бежать вперёд.

Спустя полминуты я уже лезу в окно первого этажа, выбивая ногой остатки пластиковой рамы. Внутри тот же интерьер, что и в большинстве других домов по соседству – избитые пулями стены, перевёрнутая мебель и толстый слой пыли повсюду.

– Бондарь! – слышу в наушниках голос Савичева – Первый этаж зачищаешь, затем на второй!

Боевики отступили, бросив своих убитых. Не очень-то в их духе. Мы уже насчитали девять трупов. Выглядят они, конечно… Грязные, одежда вся изорвана, оружие в ужасном состоянии. Боеприпасы – один-два рожка на ствол. У некоторых один автомат на двоих. Вряд ли это местная банда. Скорее всего, они пришли издалека.

Мне вдруг захотелось осмотреть то место, где прятался тот парнишка с автоматом. Интересно стало, достал я его или нет. Я толкаю ногою дверь, прохожу по комнате и заглядываю в узкий проход за тонкой стеной. Он здесь. Не успел уйти.

– Думаю, отходить надо. Обратно к машинам идти.

Мы сидим на втором этаже в тёмной комнате без окон с одной дверью. Буря снова усиливается и с каждым порывом ветра через дверной проём в помещение врывается поток воздуха, полного колючего песка, и глухой печальный вой стихии.

Все собрались. Мы никого не потеряли в этом бою, ни убитыми ни ранеными. Только одна пуля ударила Максимова вскользь, оставив на нагруднике заметный след, да ещё Бекешева ранили в вещевой мешок. Кстати, он достал пулю. Она пробила несколько сухих пайков, аккумуляторную батарею, и застряла в сменном воздушном фильтре для маски. Теперь он ходит, и все её показывает.

– Зачем обратно-то, товарищ старший лейтенант? – возражает Бекешев, даже не пытаясь скрыть свой резкий тон.

– Да потому что неизвестно, что это была за банда, и сколько их тут ещё! – орёт в ответ Савичев, я чувствую, что он растерян, сам многого не понимает и ему ему очень не легко держать ситуацию. Вот и дерёт горло, а в голосе проскальзывают едва уловимые истерические нотки – Мы на них случайно наскочили! Сейчас они перегруппируются и атакуют нас с нескольких сторон сразу! И х.й мы их удержим!!!

– Туда пиз..вать? А там чё?

– Нас будут искать – Савичев понизил голос и отвернул лицо от теряющего над собой контроль Бекешева.

– Кто?!! Кто нас будет искать?!! – рвёт горло тяжелый пехотинец, нависая чёрной скалой над своим командиром – Они там все сгорели, еб.ный в рот!!! Все!!!

– Да успокойся ты, не мелькай! – кричу я Бекешеву, решая вмешаться. Тот бросает на меня короткий взгляд и тут же возвращается к своим нападкам на старлея.

– Туда пойдём, потом обратно, да?! Или как?!

Я хватаю подвернувшуюся под руку фарфоровую вазу и резко швыряю её в Бекешева. Ваза ударяет Бекешева в бок, но не разбивается, а падает ему под ноги на мягкий ковёр.

– Я сказал е..ло завали своё!!! – кричу я так громко, как только могу, вкладывая в свой крик всю злобу и нервозность, накопившуюся у меня за эти дни. Бекешев вновь бросает на меня дикий взгляд, но через секунду отворачивается, быстрыми шагами идёт к стене и садится на пол.

Повисла пауза. Все молчат. Только эта буря продолжает свой рассказ на не понятном языке.

– Назад нельзя – вдруг раздаётся спокойный и ровный голос снайпера Ляхова и все поворачивают головы в его сторону – Там уже повсюду боевики. Я видел в оптику с крыши.

– Много? – спрашивает Савичев

– Человек сорок. Они вскрывают нашу БМП

Я заглядываю Ляхову в лицо, и мне кажется, будто оно стало необычайно, просто мистически, спокойным и неподвижным. Мне показалось, что я никогда прежде не видел его таким. Никогда до этой злосчастной высадки.

Буслаев и Максимов всё это время сидели рядом друг с другом, молча и неподвижно. Шищенко в углу у дальней стены. Оттуда постоянно доносились какие-то шорохи и другие странные звуки, на которые я уже просто перестал обращать внимание. Вот и сейчас тоже. В отличии от всех он не снял маску и не поднял забрало, поэтому мне трудно разобрать, но мне кажется что он бормочет что-то. Что-то вроде молитвы. Только в этой молитве жалостливые причитания то и дело сменяются злобным сдавленным бормотанием, и в такие моменты голова штурмовика то резко дёргается из стороны в сторону, то бьётся затылком о стену. Макс Терехов сидит рядом с Савичевым. В его глазах я вижу некое недопонимание и ожидание того, что вся эта нелепая история вот-вот разрешится. Кто-нибудь даст команду «по машинам», он займёт своё привычное место огневого оператора, БМП тронется и он, Максим Терехов, уедет отсюда. Уедет подальше. И всё закончится.

Наш бравый командир, старший лейтенант Савичев, сидит на подголовнике низкого топчана, широко расставив ноги, и смотрит в пол. Кисти его рук, лежащих на коленях, безвольно обвисли и длинные пальцы… Мне вдруг начинает казаться, что они тают Его пальцы начинают таять и крупными каплями капают на ковёр…

– Идём! – внезапно Савичев встаёт на ноги и затягивает поясной ремень – Пойдём намеченным маршрутом, только возьмём немного юго-западнее.

Никто спорить не стал. Всем нужно было какое-то решение. Всё равно какое, лишь бы решение. Все принялись собираться.

Снова этот ветер, снова песок, снова пыль. Буря опять усиливается. И это чувство. Чувство непонятного, безотчётного страха. Оно тоже здесь.

Теперь мы идём не дворами, не пробираемся между зданиями, а идём через них, по первым этажам, изредка пересекая улицы и небольшие внутренние дворики. Двигаемся очень медленно. Перемещаться внутри закрытых помещений с тяжелыми и громоздкими вещевыми мешками очень тяжело, но я не ощущаю даже этой ноши, потому, что мною всецело владеет ужас. Ужас отчаянно сильный, почти материальный. За каждым углом, в каждом окне мне видится смерть. Смерть не в обличии бородатого боевика или мины-ловушки, а какая-то первобытная, животная, и от этого невыносимо страшная и лютая.

Во время короткого привала мы все сидим в комнате на первом этаже какого-то здания. Все молчат. Я смотрю в окно. Буря набрала такую силу, что на расстоянии в пятьдесят метров уже невозможно различить человеческую фигуру. Вдруг Шищенко говорит еле слышным голосом, но мне удалось различить слова:

– Там что-то есть – штурмовик застыл напротив окна, не в силах шевельнуться – Там, в этих клубах пыли. Что-то живое.

Уверен, я не единственный, кто слышал эти слова, но никто не обратил на них внимания. Даже Савичев, сидевший рядом, не обругал и не ударил Шищенко, как он делал это прежде, а лишь продолжил смотреть через окно куда-то внутрь бури, туда, где внезапные вихри в диком танце кружат лоскутки песчаного савана мёртвой земли.

***

Мы идём уже давно. Сколько – не знаю. Несколько часов, наверное. Не знаю даже, что сейчас, день или уже вечер. Небо везде одинакового, серо-коричневого цвета. Но, видимо, сейчас не больше пяти по полудню.

Я и Максимов идём нижними этажами по эту сторону улицы. Я видел Бекешева и ещё кого-то с ним вместе на противоположной стороне. Кто-то из наших топочет на втором этаже, прямо над нами. Где кто конкретно – я не знаю. Радиосвязь каждого из нас настроена на приём, только у Савичева остался включённым канал передачи.

Внезапно длинная автоматная очередь из здания на противоположной стороне! Наш 9П50! Затем грохот штурмовой винтовки! Спустя секунду ещё две коротких автоматных, и тишина. Я держу под прицелом оконные проёмы и дверь, но уже полминуты никакого движения и ни звука.

– Максимов, Бондарь! – слышу в наушниках взволнованный голос Савичева – Здание напротив! Двигайтесь туда! Осторожно.

Я бью ладонью по замку на груди, ремни расстегиваются и тяжелый мешок падает с плеч на землю. Вываливаюсь в пролом в стене и бегу через улицу. Меня опережает Максимов, первым добегает до окна, складывает автомат в положение «за угол» и осматривает помещение через прицел, не высовывая головы из своего укрытия. Тут же резко одёргивает автомат, вскакивает на ноги и прыгает в окно.

Я вхожу в комнату через дверь и вижу жуткую картину: Бекешев лежит на полу, упершись плечами в разбитый журнальный столик. Его руки отчаянно вцепились в защитный ворот, а из-под подбородка на грудь ровным потоком течёт тёмно-красная кровяная река. Шлема на нём нет и на побледневшем лице посмертная маска предсмертного ужаса. Глаза широко раскрыты и мне вдруг чудится, будто я слышу его голос: «Не я. Ведь не я же!» Но обмякшие губы неподвижны. Сержант Бекешев мёртв. В двух шагах от него, будто черепаха, опрокинутая на спину, на своём массивном вещевом мешке лежит штурмовик Буслаев. Шлем на нём, но маски нет и забрало поднято. Глаза закрыты и красная мантия, тянущаяся от подбородка вниз, делает его лицо величественным в своём безмятежном спокойствии. Его автомат валяется в углу, и весь пол усеян стреляными гильзами.

Мы с Максимовым стоим, и в оцепенении смотрим на тела наших товарищей, не в силах пошевелиться. Толи от страха, толи от неожиданности, толи от того и другого вместе.

Слышу топот ног за спиной. В помещение входят Савичев с Тереховым и останавливаются как вкопанные, едва заметив двухсотых.

Первый шаг делаю я. Опустившись на одно колено у теля Бекешева, я осторожно касаюсь пальцами угловатого подбородка и приподнимаю голову. Вижу широкий разрез на чёрном горловике, из которого при каждом моём движении сочится тёмно-красная густая кровь. Эластичный полимер армированный металлической нитью разрезан чем-то очень острым вместе с шеей до самого позвоночника. Осторожно отпускаю голову Бекешева и иду осматривать тело Буслаева. Там такая же ситуация, только разрез сделан более аккуратно.

– Ну, что там? – опомнившийся Савичев хватает меня сзади за плечо. Я ничего не отвечаю, встаю, и быстрыми шагами иду осматривать соседние комнаты. В комнате справа, прямо за стеной, я нахожу Шищенко. Он сидит на столе, поджав ноги, а его шлем валяется на полу. Вцепившись зубами в запястье своей левой руки, он мерно покачивается взад-вперёд всем телом, и красные круги вокруг глаз говорят о том, что если бы его слёзные железы могли бы выделить хоть немного влаги, то по его лицу сейчас рекой текли бы слёзы. Я оставляю его и возвращаюсь обратно в комнату с погибшими.

Вернувшись, я замечаю Ляхова. Он стоит, широко расставив ноги, и упершись прикладом винтовки в пол. Свет падает ему со спины, делая его фигуру тёмной и нечёткой.

Савичев резко перевёл взгляд на меня, затем на тела, затем на бойцов. Я заметил едва уловимую дрожь в его запястьях.

– Так, быстро! – заорал он вдруг – Берём из их мешков по два-три сухпая, воду, боеприпасы, и уходим! Быстро!

– А наши вещи? – спросил кто-то

– Нах.й вещи! Отходим! – ещё более резко отозвался Савичев.

Ветер воет так сильно, что я не слышу даже топота своих собственных ног, бьющих тяжелыми ботинками по пыльным полам домов, по асфальтовым тротуарам и булыжным мостовым, по завалам из кирпича и кусков бетона, и по сухой земле газонов и цветочных клумб, некогда утопавших в зелени. Только ерзание шлема и тяжелое горячее дыхание.

Не знаю, как долго мы уже бежим без остановки. Всё смешалось в моей голове. Чудится мне, будто этот мёртвый город вдруг разросся, стал бесконечно большим и поглотил весь остальной мир. Будто мы бежим по его улицам уже целую жизнь, пробежали весь свет, от края до края, а город всё не кончается, а лишь становится всё мрачнее и нависает над нами чёрными громадами развалин домов, пялится на нас пустыми глазницами окон.

Кто и где из наших, я не знаю. Связь не работает, я бегу, ориентируясь по свежему следу в пыли, оставленному ногами бегущих впереди, и лишь изредка замечаю чью-то спину, мелькающую впереди. Бежит ли кто-нибудь позади меня – этого я тоже не знаю. Оборачиваться и смотреть – совсем нет времени. А ещё… мне страшно. Этот страх, этот нестерпимый ужас, несколько притупляемый бегом, становится всё сильнее и заставляет бежать вперёд без оглядки не останавливаясь.

Не знаю, сколько бы мне бежать ещё вот так, но вдруг вижу, что метрах в десяти впереди след скрывается в дверном проёме какого-то здания. У самой двери стоит Максимов с автоматом в руках и жестом указывает мне забегать внутрь.

В помещении темно. Первым, что я увидел, как только мои глаза привыкли к темноте, был сидящий верхом на ящике в центре комнаты Савичев. Он снял маску и, широко раскрыв рот, жадно глотал душный пыльный воздух. С трудом разглядываю чёрную фигуру, сжавшуюся в углу, и ещё одну, высокую и худощавую у стены.

Вскоре в помещение, тяжело дыша, вбежал Макс Терехов и едва не выронил из рук пистолет-пулемёт. Следом за ним вошел Максимов. Савичев сказал, что нужно отдохнуть. Мы отдохнём немного и пойдём дальше.

Наступила ночь. Мы так никуда и не двинулись. Я лежу на разорванном матраце в углу комнаты, свернувшись калачиком и упершись спиной в стену. Едва мне удаётся заснуть, как мой сон тут же прерывается. Толи из-за этого не прекращающегося чувства страха, толи из-за бесконечных стонов и всхлипываний Шищенко. Каждый раз открывая глаза среди ночи, я видел, или, скорее, чувствовал, как он мечется по комнате, не находя себе места, и стонет. Один раз в слабом свете я заметил его нечёткий силуэт в единственном дальнем окне. Мне показалось, что он собирался выпрыгнуть, но что-то его остановило, и он быстрыми шагами вернулся опять в свой угол и затих часа на два.

Не знаю, спал я или нет, когда настало утро. Не уверен. И не могу сказать точно, когда именно оно наступило. Просто в один момент я обнаружил, что в комнате стало немного светлее, что люди стали чаще ворочаться и переползать с одного места на другое. Потом я увидел Ляхова. Он сидел на краю стола и возился со своей винтовкой. Я решил, что пора вставать. Вскоре начали подниматься и остальные.

Спустя минут сорок все уже сидят вокруг пустого деревянного ящика, исписанного арабской вязью и со значком боеприпасов на крышке, в центре комнаты. Почти все.

Так странно: ещё вчера наша цель была чёткой и ясной – двигаться вперёд как можно быстрее и ни за что не останавливаться. Мы и останавливались-то здесь всего на минутку, передохнуть. В итоге провели ночь. А теперь что? Мы, молча, смотрим друг на друга и никто не знает, что нам делать дальше.

Сидим уже долго, почти не разговаривая. Любая оброненная кем-то фраза быстро растворяется во всеобщем молчании, даже если её встретит чей-то короткий ответ.

Послышался шелест и звук вскрываемого пластика. Терехов разложил перед собой сухпай. Савичев было бросил на него резкий взгляд, но этот взгляд тут же сменился выражением бессильного согласия на лице, и старлей сам потянулся к своему поясу, чтобы снять с него свой сухой паёк.

Вдруг из угла комнаты, где сидит Шищенко, доносится ровный и чёткий голос:

– Неужели вы не видите? – спросил голос и все повернули головы в его сторону – Те истории про Долину Смерти. Это же всё правда.

Сейчас я припоминаю. Ещё на базе в Хорватии, потом на перевалочной базе в Египте Шищенко вечно пересказывал нам разные байки о Долине Смерти. Слушал дурацкие рассказы в солдатских барах и всё такое. Однажды вернулся в роту из увольнения пьяным в хлам, после того как остался в каком-то портовом кабаке в компании нескольких ребят из десантуры. Отдельная развед-десантная рота. Так они себя называли, и жутко не любили напоминания о том, что их рота входит в состав мотострелковой дивизии. В общем, он пришёл синючим и всю ночь не давал нам уснуть страшными историями пока прапор, дежурный по подразделению, не кинул в него табуретом. Иногда, когда он рассказывал нам все эти истории, было довольно весело, и совсем не было похоже, что он сам верит в них. Казалось, что они его просто забавляют, как и всех остальных. Да мы и сами слышали кучу бреда о Долине Смерти и от других людей. О городах населённых мертвецами, о племенах человеческих мутантов. О том, как погибшие там солдаты на следующий день сами возвращались в свою часть. О призраках, рыщущих в пустоши, о таинственных местах, где пропадают самолёты, вертолёты и даже целые караваны. Да всего и не упомнишь…

– Неужели вы совсем ничего не видите? – продолжил Шищенко – Вы все ослепли. Там же есть что-то!

– Чёёёё?! – процедил Савичев сквозь зубы угрожающе тихо.

– Я видел что-то – Шищенко не обратил ни какого внимания на командира – Там, на перекрёстке, где убили Степенко. Я видел глаза! Не человеческие, красные…

Все, молча, слушают Шищенко, чей голос вдруг стал звучать ровно и спокойно, а ведь всё последнее время он становился всё более нервным.

– Потом я видел их в окнах, в тёмных углах, в переулках между домами…

– Чё за бред ты несёшь?! – Савичев попытался сказать строго, но его голос заметно дрогнул на последнем слове.

– Думаете, почему арабы отступили вчера? Их ведь было человек пятьдесят! – продолжил Шищенко – Да они тоже его видели!

– Бред.. – голос Савичева превратился в шепот.

– А потом я увидел его – я смотрю в глаза Шищенко и вижу, что они превратились в два стеклянных шара – Он был высокий и очень худой. Слишком худой для живого человека. И с белой кожей. И глаза. Те самые, красные, без зрачков. И пальцы… Такие длинные. Я видел его всего секунду из далека. А потом он скрылся за углом. Быстро, очень быстро.

Снова повисла тишина. От вновь накатившей волны ужаса у меня к горлу подступил ком, но я решаю, что нужно хоть что-то сказать.

– Ты это, Серёга, не психуй – говорю я, шевеля непослушными губами – Давай…

– Он, это он! – голос Шищенко начал возвращать себе знакомые истерические нотки – Эта буря ему помогает! Он её вызвал, или она его, не знаю! Он оторвал голову Степенко, он убил Бекешева и Буслаева!!!

– Кто он? – возражаю я – это снаряд или пуля разрывная. А ребятам горло перерезали ножами.

– Снаряд?!! Ножами?!! – лицо штурмовика изуродовала жуткая гримаса ярости и бессилия – Ахх!!! Да вы!!!… Твари вы!!! Сволочи!!!… Он нас всех здесь прикончит!!!… Мммм..

Шищенко отвернул голову и уткнулся лицом в угол.

Был уже почти полдень, когда мы всё-таки решили идти дальше. Прежние планы перемешались, но одно мы понимаем точно – необходимо добраться до реки, иначе мы все умрём от жажды. Возьмём с собой только самое необходимое: оружие, часть боеприпасов, остатки еды и воды. Даже всю защиту мы решили снять, оставили только шлемы и ботинки. Ляхов оставил ещё и перчатки, а Шищенко не взял даже шлема.

Буря заметно поутихла. Вообще-то, так тихо не было с самого момента её начала. По-прежнему сильный ветер, но видимость гораздо лучше, чем вчера, и в небе над головой легко различается нечёткое пятно-солнце.

В комнату вошёл Ляхов. Из его разговора с Савичевым я понимаю, что снайпер побывал на крыше и осмотрел местность. Он предлагает идти на восток через район новостроек. По его мнению, это кротчайший и достаточно безопасный путь к реке. Савичев, молча, согласился и через пять минут мы уже покидаем место своего ночлега один за одним, опустив забрала шлемов, чтобы не щуриться от непривычно яркого света.

Никто нас не распределял и не организовывал. Мы как-то сами-собой идём в паре с Максимовым. Честно говоря, мне симпатичен этот молодой, смышлёный парнишка. Немногословный и выдержанный, он всегда выполняет то, что от него требуется быстро и чётко. Толковый боец, в общем. Откуда там он говорил родом? Из Кировской области, по-моему…

Мы идём нижними этажами. Савичев и Терехов справа от нас, по другой стороне улицы. Ляхова я видел пару раз наверху: один раз на крыше, один раз в окне третьего этажа. Где Шищенко я понятия не имею.

Идём уже минут двадцать. Никаких признаков боевиков. Видели только разбитую зенитку да кучу пустых ящиков из-под боеприпасов, разбросанных во внутреннем дворике одного из зданий.

Вдруг слышу длинную очередь справа! Это пистолет-пулемёт Седина, такой у Терехова. Я быстро охватываю взглядом соседние здания, смотрю влево, вправо, и, пригнувшись, быстро бегу вперёд. Максимов следом за мной.

В ближайшем же здании на втором этаже слышны знакомые голоса. Максимов проверил лестницу, и мы вбегаем по ней наверх.

В центре комнаты стоит Макс Терехов, прижимая к животу своё оружие обеими руками, а на полу вокруг валяется куча стреляных гильз. На круглом его лице застыла растерянность и недоумение. Перед ним стоит Савичев и пытается узнать, что случилось.

– Ничего – отвечает тот – Показалось просто.

Дальняя стена вся избита пулями, а левая рука Терехова слегка подрагивает, и на кителе проступило тёмное пятно крови. Как выяснилось, это одна из пуль, отрикошетив, зацепила предплечье. Вскоре в дверном проёме появился Ляхов, а из-за Шищенко.

– Чё показалось? – спрашиваю я

– Да, ничего! – отвечает Терехов чуть более резко – Нормально всё!

Никто не хотел развивать тему, да и времени на это у нас не было, и мы двинулись дальше.

По-прежнему никаких следов боевиков, или вообще человека. Ветер поутих и небо прояснилось настолько, что стало возможным разглядеть очертания круглого диска солнца над головой. В воздухе стало не так много пыльной взвеси, и мы идём без масок и с поднятыми забралами шлемов.

Вижу, как из-за угла здания на той стороне улицы выглядывает корма БМП. Подходим ближе. Вижу ещё одну машину, за ней ещё одну, и ещё. Это БМП-1, советского ещё производства. Все они выведены из строя. У некоторых сильно обгорел корпус, у одной оторвана башня. На броне я вижу следы от попаданий кумулятивных снарядов. Вероятнее всего ракет воздух-земля. Все эти машины сожгли не менее года назад, в самый разгар войны, и с тех пор они стоят здесь, покрытые слоем пыли и наполовину занесённые песком, как молчаливое и логичное дополнение общей картины разрухи.

Вижу, как из окна здания, ещё недавно скрывавшего от наших глаз это кладбище военной техники, не спеша вываливается старший лейтенант Савичев, а за ним и стрелок Терехоа. Они подходят к одной из машин, командир, не без труда, запрыгивает на ребристый лист, затем, не спеша, проходит на корму, приседает «на кортчки» и рукой ощупывает дыру в броне. Не найдя, видимо, ничего интересного, Савичев медленно поднимается, устало спрыгивает на пыльную землю и двое, всё так же не спеша, отправляются к следующему зданию.

***

Под моей ступнёй хрустнул глиняный черепок, и я остановился на мгновение, вслушиваясь в завывания ветра. Буря снова начала набирать силу, но пока ещё сравнительно тихо. Максимов, заметив мою задержку, тоже сбавляет шаг. Он осторожно идёт к дверному проёму впереди, складывает автомат в положение «за угол» и, высунув ствол, осматривает соседнюю комнату через световодный прицел. Чисто. Складывает автомат обратно в положение «прямо» и отходит от двери. Неспешно прохаживаясь по комнате, Максимов подходит к деревянной тумбе, открывает дверцу и тут же закрывает её. Затем так же не торопливо, внимательно осматривается по сторонам. Спустя мгновение уходит в дальнюю часть комнаты и пропадает из моего поля зрения.

Дааа, это был богатый дом когда-то. Просторные комнаты, два этажа, высокие потолки. Хорошая мебель, репродукции картин на стенах. Медленно подхожу к большому телевизору на стене и нажимаю клавишу включения. Ничего не происходит. Впрочем, другого ожидать и не следовало. Слышу топот ног Максимова, бегом поднимающегося по деревянной лестнице на второй этаж.

Вдруг (какое странное это слово: «вдруг». И как плохо оно отражает то, что призвано описывать) слышу грохот автоматной очереди, звон разбиваемого стекла!!! Мне кажется, будто я слышу, как пули с глухим звуком ударяются о мягкое тело и утопают в нём, чтобы спустя миг вновь вырваться на свободу, вырывая вместе с собою куски плоти и осколки костей. Мне кажется, будто я слышу, как они ударяют в стену, намечая место, которое через мгновение покроет слой молодой, ещё тёплой крови. Оборачиваюсь. Между мною и Максимовым стена, но я будто бы отчётливо вижу его ноги ниже колена, обутые в ботинки. Они вздрогнули, покачнулись и стали клониться назад. А потом звук падающего на пол тела.

Да что же это? Надо…надо скорее бежать… Вверх, по лестнице! Я чувствую, как минутное замешательство сменяется другим чувством. Комок подступает к горлу и дикая, первобытная, всепоглощающая ярость овладевает всем моим естеством. Спустя секунды я уже бегу вверх по лестнице, и тяжелые ботинки бьют по деревянным ступеням. Рука сжимает цевьё, приклад упёрт в плечо и указательный палец лёг на спусковой крючок. Оружие готово, беззвучно и бесстрастно ждёт своего слова.

Вот он – второй этаж! Коридор, изгибаясь, уходит вправо. Впереди, метрах в пяти, стена. Кто бы ни убил Максимова, он находится сейчас прямо за этой стеной.

Я нажимаю на спуск. Моя винтовка, послушное и надёжное оружие, ещё несколько секунд назад тихо покоившееся на моих руках, вздрагивает всем своим телом, отправляя в полёт первую пулю.

Чувствую, как ствол движется назад, расцепляясь с затвором. Вот они разъединяются. Затвор продолжает движение, извлекая из патронника стреляную гильзу, тащит её, пока та не ударяется об отражатель и не вылетает в окно экстрактора. Затвор возвращается назад, цепляя новый патрон, и досылает его в патронник. Затем всё повторяется снова. Я чувствую это всё. Мне так кажется, что я чувствую.

Стена из гипсокартона под огнём разлетается по мелким кусочкам, а суровая и безжалостная машина продолжает отделять пули от гильз, разлучать прежде неразлучных, отправляя одних в их последний, единственный и очень короткий полёт навстречу к цели и концу, а других выбрасывая на пол, обрекая провести вечность под слоем пыли, в тишине и забвении.

Я бегу прямо на стену, преодолевая силу отдачи оружия. Мелкие осколки барабанят по шлему, по визиру забрала. Некоторые из них больно бьют по телу даже через китель, но мне нет до них никакого дела. Чувствую сильный удар в правую нижнюю часть лица, и что-то тёплое заливает подбородок. Винтовка умолкла. Я придавливаю пальцем рычажок, и пустой магазин падает на пол. Набегу вставляю новый и передёргиваю затвор. Добежав до полуразрушенной стены, срываю с пояса гранату и бросаю её в дверной проём. Граната ударяется о стену и с характерным звуком катится по полу комнаты.

Ударная волна едва не сбила меня с ног, но я вбегаю внутрь. В густом дыму вижу сильно искореженное тело, лежащее в углу в луже крови. Второй лежит на спине среди обломков мебели, широко раскинув руки. Серая одежда, в которую замотан человек с ног до головы, стала ало-красной от крови. Он мёртв! Но…

Винтовка вновь забилась в моих руках, заполняя комнату густым грохотом. Грудь мёртвого боевика стала на глазах разрываться на куски, затем лопнула голова как спелый арбуз. От разрыва пули тюрбан отлетел в сторону и катится по полу.

Что это?! Да это же и не тюрбан вовсе!!! Это голова! Голова Степенко!!! Остановилась и смотрит на меня живыми, знакомыми глазами!!!

Рассудок вернулся ко мне так же внезапно, как и покинул. Секунду я смотрю на размотавшийся окровавленный тюрбан у стены, всё ещё сжимая цевьё винтовки с дикой силой, затем перешагиваю через труп и иду к разбитой стеклянной двери, через которую только что расстреляли Максимова.

Темно в коридоре. На полу у самой лестницы пятно. Подхожу ближе и вижу Максимова в луже крови.

Я сразу и совершенно точно знал, что Максимов убит. Не ранен, не тяжело ранен, а именно убит. И что он погиб мгновенно. Не знаю как, но я понял это с первым звуком выстрела. А сейчас я вижу подтверждение этому. Но подтверждение я вижу не в страшной ране на груди, а в широко раскрытых и необычайно ясных глазах. Он смотрит, не мигая, сквозь чёрный потолок, сквозь серую страшную кутерьму, прямо в чистое синее небо, которое, без сомнение, где-то есть. Где-то там, выше всего этого. И теперь он видит что-то такое, что каждый человек стремится увидеть при жизни, но успевает увидеть, как правило, лишь в тот момент, когда его жизнь уже передаёт свои полномочия в руки смерти.

Я сижу на полу, обхватив одно колено обеими руками, и не замечаю, что верхними зубами я впился в пыльную камуфлированную ткань. Где-то под глазами стало горячо, но ни одной слезинки так и не проступило. Может быть из-за обезвоживания, может быть ещё из-за чего-то, но слёз нет.

В коридоре появляются остальные, но я их не замечаю. Они столпились в кучу, молча, стоят и смотрят на нас. На меня и на тело Максимова. Не замечаю я и безумного, дикого взгляда Шищенко, выглядывающего из-за дверного косяка. Этот взгляд, страшный и остервенелый, направлен, почему-то, в самую гущу собравшихся, в какую-то конкретную точку. Я вижу это, конечно. Вижу, но не замечаю.

***

Мы снова на марше. Идём все вместе, цепью, не разбиваясь на группы. Теперь мы идём вплотную к стенам домов, узкими улочками и внутренними двориками, стараясь не заходить внутрь помещений.

Я думаю о Максимове. Удивительно, но я с трудом могу вспомнить его имя. Дима, кажется. Он всего пару месяцев в нашем взводе. Всегда был тихим, не искал ни чьей компании, но было в нём что-то такое, что не позволяло нам навесить на него какое-нибудь простяцкое погоняло, типа «Максимка» или «малой». Как правило, его звали по фамилии, редко по имени, а в солдатской компании его вообще никак не звали. Но, нет, замкнут он не был. Просто немногословный, смышлёный и улыбчивый парень. Что ещё? Помню, что когда разговор заходил о доме, о родителях, то его глаза заметно теплели, о девушке…

Вот сейчас я начинаю понимать кое-что, понимать природу моей привязанности к Максимову. Максимов был для меня живым воплощением чего-то светлого и правильного. Мне даже казалось подсознательно, что его невозможно убить, как невозможно подстрелить из дробовика летящего в небе ангела. А тут…

Последний привал перед рекой. Мы добрались до места немного раньше, чем предполагали, и теперь ждём наступления темноты в большой комнате на втором этаже полицейского участка. До речного берега всего метров триста, и мне даже кажется, что я слышу журчание и плеск воды. Но эти двести метров – это покрытая редким сухим кустарником открытая полоса красно-серой земли.

Я сижу на полу, устало прислонившись спиною к стене, и слушаю как вновь набирает силу буря. Макс и Савич в противоположном углу роются в каких-то бумагах из полицейского архива. Ляхов стоит спиной ко мне у окна и смотрит на улицу сквозь дыру, оставленную пулей в жалюзи. Шищенко сидит прямо передо мной на столе, прижав к себе левую ногу и обхватив её руками. Шлема на нём нет. Чёрные волосы взъерошены и торчат клочками в разные стороны. И глаза… Глаза безумные, стеклянные. И рот застыл в какой-то страшной гримасе.

С недавних пор мне, почему-то, не стало до него никакого дела. До него и до его безумия. Не знаю почему. Я смотрю сквозь, молча, на ту линию, где стена соединяется с потолком. Я слышу очень тихий, сдавленный голос, и даже не сразу понимаю, что он принадлежит Шищенко: