Улица мира арабской вязью

Сильное шипение слева и я чувствую толчок реактивной струи в голову и плечи. Сразу же громкий звук выстрела винтовки Ляхова. И пуля, и ракета летят намного быстрее звука, и никто из каравана даже не заметил, что смерть уже тянет к ним свою руку, принявшую облик высокотехнологичного плода человеческой мысли на этот раз. Всего мгновенье до взрыва.

Но пуля оказалась на месте быстрее. Вижу, как одного из мулов, первого в караване, мощнейшим ударом отбрасывает на каменную стену, и кровавая рана расцветает на его боку. У меня хорошая оптика. Я вижу широко раскрытые глаза животного, и мне чудится, будто угадываю в них вопрос: «Почему? Я ведь так хорошо шел. Нёс тяжелые вещи. Ни разу не упал и не остановился. За что же?…» Взрыв, и пылью мне застит обзор.

Отрываюсь от прицела, смотрю вперёд и вижу, что облако пыли накрыло собою всё то место, где был караван. Поворачиваю голову влево и вижу, как Степенко уже готовит вторую ракету, не управляемую. Раз за разом грохочет винтовка Ляхова.

Снова смотрю через оптику. Вижу, как из пыльного облака, покачиваясь и размахивая руками, выходит человек без оружия, а через секунду крупнокалиберная пуля отрывает ему руку вместе с плечом, подняв в воздух красную взвесь. Ещё через несколько секунд такая же пуля почти что разламывает пополам человеческий труп, лежащий на земле лицом вниз.

Убираю глаз от окуляра. Вообще-то, моя винтовка тоже позволяет стрелять на такие расстояния, только со значительно меньшей кучностью, но я, честно говоря, не вижу ни одной цели сейчас. А добивать трупы считаю нецелесообразным.

Вскоре грохот винтовки Ляхова прекратился, и пылевое облако почти полностью рассеялось. Старлей Савичев через свой офицерский визир долго рассматривал то, что осталось от каравана, потом съехал на копчике вниз, прислонился спиной к камню и вздохнул. Я, опираясь на свою винтовку как на клюку, не спеша иду к нему. Остальные тоже собираются в кружок вокруг командира в надежде поучаствовать в обсуждении.

– В общем – начал Савичев – думаю, я видел бомбу. Ящик наполовину завален камнями и разбит. Оттуда идёт усиленное излучение.

– Так не взорвали её, что ли? – спрашивает Бекешев.

– А боевики? – спрашиваю я.

– Я насчитал шесть трупов. Возможно, остальные под завалом.

– Так чё, може ещё раз по ней е..ануть? – спрашивает Степенко.

– Нет, нельзя – возражает Савичев с видимым сожалением – не факт, что она там одна у них. Сейчас эту расколем, и местность будет заражена. А вдруг придётся туда спускаться ещё…

– Туда?! – вскрикивает Шищенко – Зачем, товарищ старший лейтенант?!

– Надо.

– Них.я себе, «надо»! – голос штурмовика выдаёт потерю контроля над собой – Там же фонит! Не, нормально?! Мало мы тут всякого говна уже нахлебались, чтобы самим в самое пекло лезть!

– А вдруг там засада? – поддержал Шищенко Бекешев.

Савичев вдруг выпучил глаза, резко повернул голову в сторону Шищенко и Бекешева, и грубо выкрикнул:

– Ну-ка пи..дёжь убили свой!

На какое-то мгновенье на лицах военных чётко зафиксировались их эмоции. На лице Шищенко нервная дерзость и раздражение, на лице Савичева гнев и желание оставить ситуацию за собой. У Бекешева – растерянность и … Опять эта улыбка! Бестолковая, бессмысленная…

– Не, ну нах.я нам это надо?! – голос Шищенко срывается на крик.

– Я сказал е..ло завалите, товарищ солдат!!! – орёт Савичев, наклоняясь вперёд.

Шищенко, стиснув зубы, замолкает, понимая, что следом последует удар. Но теперь на его лице застыла не немая обида и раздражение, как раньше бывало в подобных ситуациях, а сдавленная ярость и злоба.

Савичев медленно отворачивает от него голову, и продолжает, нарочито спокойным тоном:

– Мы должны идти туда. Необходимо осмотреть место. Будем разбирать завал, если потребуется. Бомбы должны быть уничтожены наверняка.

– Нельзя туда идти, старлей – прозвучал слева знакомый, спокойный голос.

Не успев ещё ничего сообразить, но уже готовясь отразить и подавить все возражения, Савичев резко поворачивает лицо с выпученными злобными глазами на голос. И все, повернувшись в ту же сторону, видят высокую фигуру снайпера Ляхова, стоящего на высоком камне метрах в двенадцати в стороне. Он стоит спиной к нам, широко расставив ноги, и сжимает правой рукой ствол исполинской винтовки, уперев её прикладом в камень. Заходящее солнце превращает его фигуру в чёрный силуэт.

– Иди сюда – говорит чёрная фигура – покажу!

Вообще, Ляхов не очень был похож всегда на среднестатистического бойца. Молчаливый и серьёзный, умный и выдержанный, он всегда пользовался неким немым авторитетом у солдат. Да и Савичев… Я ни разу не слышал, например, чтобы Савичев, грубый и надменный в обращении с солдатами, когда-либо переходил на личности по отношению к Ляхову. Но я не слышал так же, чтобы Ляхов когда-нибудь спорил с начальством, или даже явно выражал бы своё неудовольствие. Или обращался бы к старшему офицеру на «ты», вот как сейчас.

Я не знаю, чего ждать дальше. Нового всплеска агрессии командира или актов неповиновения личного состава. Но Савичев вдруг медленно поднимается на ноги, и также медленно, неестественно для себя сутулясь, идёт к Ляхову. Я встаю и иду следом, и остальные тоже. Савичев подошел вплотную и стал плечом к плечу со снайпером. Мы все остановились немного поодаль. Ляхов вытянул вперёд сухую длинную руку и указал пальцем куда-то вдаль.

– Видишь там темноту? – спросил он.

– Да – ответил ему Савичев абсолютно бесстрастным голосом.

Я всматриваюсь вдаль, туда, куда указывает рука, и тоже вижу! Там, в низине, вдалеке! Как будто бы тучу. Только странную. Густую и тёмную, с размытыми краями. Свету закатного солнца не пробиться сквозь неё. Но главное – эта туча не закрывает собою небо. Она как бы лежит на земле! И ещё в ней есть что-то. Что-то неестественное и страшное.

– Это пылевая буря. Очень сильная. Скоро будет здесь.

Мы стали обсуждать, как нам поступить дальше. Большинство склонялось к тому, чтобы убраться отсюда как можно быстрее, меньшинство не возражало. Савичев молчал. Просто молчал и всё. В конце концов решили расстрелять ящик из ракетомёта и тяжелой винтовки, а потом Степенко обстреляет вершину скалы и вызовет обвал.

Так и поступили. Первая же пущенная ракета попала в цель. Снайперу даже нечего было докалачивать. Ещё двумя ракетами удалось вызвать сильный камнепад и через полминуты место, где был обстрелян караван, было погребено под толстым слоем камней, земли и пыли, и сейчас Савичев в последний раз внимательно осматривает его с помощью визира во всех спектрах.

– Вижу человека – говорит Ляхов, не выпускавший всё это время из рук приклада винтовки – Дистанция: четыре двести. Цель одиночная. Движется на восток, к реке.

Не дожидаясь ни каких команд и не отрывая глаза от прицела, Ляхов отстегнул магазин, одёрнул тяжелый затвор, извлекая из казённика обычный патрон, достал из спецразгрузки управляемый и вставил его в окно экстрактора. Затем освободил затвор, дослал патрон в патронник и приготовился к выстрелу.

Этот выстрел показался мне особенно громким. Мгновенная вспышка озарила дуло и пыль поднялась с камней вокруг. И как он, такой худой и щуплый, умудряется держать такую отдачу? Если бы не дульный тормоз и не система амортизации, то его, наверняка бы, просто сбросило вниз.

Какое-то время Ляхов смотрит вслед посланной пуле, подсвечивая цель лазерным целеуказателем. Бредущему там вдалеке человеку и невдомёк, что на его спине сейчас пляшет небольшое красное пятнышко, и что это самое пятнышко, это всё что дано видеть головке наведения пули, которая несётся всем своим шестидесяти пяти граммовым телом со скоростью более километра в секунду к своей единственной цели в её жизни – крошечному красному пятнышку на чьей-то спине.

На лице Ляхова возникла едва заметная улыбка. Он медленно встаёт и начинает складывать винтовку в походное положение. Значит, она долетела.

***

Собрались мы быстро. Да и подгонять нас в обратную дорогу нет никакого смысла. За полчаса мы преодолели три четверти пути до окраины города. Шли быстро, без масок, чтобы не сбивать дыхания. Пыльная туча позади движется медленно, но уверено, и её приближение ускоряет и наступление сумерек.

Когда мы подходили к границе города, было уже довольно темно, и гул, неслышимый нами ранее, теперь давит на уши своей равномерной монотонностью. Но ветра нет. Совсем. И ещё одно:

Ещё на половине пути, там, в пустоши, я вдруг начал ощущать сильный беспричинный страх. Чувство то усиливалось, то ослабевало. Такое глухое и необъяснимое. Быть может мне только показалось, но по-моему остальные тоже чувствовали нечто подобное.

Когда входили в город, то недосчитались двоих – Буслаева и Шищенко. Вскоре они нас нагнали. И вот мы идём по разбитым, занесённым пылью одноэтажным районам в глубоких сумерках по направлению к нашей БМП. До неё отсюда, должно быть, около километра. Или полчаса хода.

За очень короткое время, но как-то незаметно, воздух вокруг утратил свою прозрачность, став будто бы немного мутным, и приобрёл неприятный вкус. Внезапный сильный порыв ветра толкнул меня в спину и едва не сбил с ног идущего впереди меня Максимова. Гул, который мы слышали на подходе, за несколько секунд превратился в рёв! Все, как по команде, надели свои маски, чтобы не задохнуться от песка и пыли.

Нашим надеждам на то, чтобы добраться до машины за полчаса, похоже, не суждено сбыться. За пятнадцать минут, прошедших с начала бури, мы прошли от силы пару кварталов, прижимаясь к стенам домов и спотыкаясь обо всё в кромешной тьме.

Сейчас я стою рядом с Савичевым в какой-то захламленной комнате на первом этаже какого-то здания, и мы оба вглядываемся в темноту за оконным проёмом, пытаясь определить, куда двигаться дальше. Вой ветра и шипение песчаных масс, трущихся о бетонные стены, заполнили всё вокруг, и мы даже не заметили, как штурмовик Максимов, спотыкаясь, бежит по направлению к нам и пытается что-то кричать через маску шлема. Мы заметили его только тогда, когда он подбежал вплотную и схватил меня за плечо. Максимов что-то громко говорит и жестикулирует руками, но я ничего не могу разобрать в таком шуме. Расслышал только «там» и «Степенко».

Помахав руками ещё немного, Максимов развернулся, и, дав знак следовать за ним, двинулся вперёд. Я иду за ним. Пробравшись на первый этаж соседнего здания, и пройдя его до противоположной стены, мы остановились у окна. Максимов пригнулся и осторожно пальцем сделал мне знак смотреть вперёд. За окном в тусклом свете я с трудом разглядываю перекрёсток с поваленным фонарным столбом, а посреди перекрёстка, едва различимо, тело!

Человек, высокого роста, одет во что-то чёрное! Это же боевой костюм морской пехоты! Кто-то из наших! Начинаю судорожно перебирать в уме всех. Степенко! Да, это он!

Я завертел головой по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из своих, и обнаружил, что Савичев тоже здесь и что он тоже видит!

– Всем укрыться! Не высовываться!!! – Савичев орал так громко, что его отчётливо было слышно даже через маску и несмотря на рёв бури. Потом он кричал ещё что-то, но я уже не слушал. Я думал только о том, что Ванька надо вытаскивать.

Вижу прямо перед собою знакомую, немного сутуловатую спину. Буслаев. Хватаю его за плечо и жестами показываю, что нужно сделать. Он кивает головой. Мы оба выпрыгиваем в оконный проём и, пригнувшись, бежим к телу.

Вот он! Ещё несколько метров. Степенко лежит на спине, широко раскинув могучие руки. Заряженная ракетница валяется в пыли в двух шагах от него. Голова!!! Её нет! Пыльный песок жадно впитывает ещё тёплую кровь, тёмным пятном расходящуюся вокруг. Шлема или хотя бы обломков черепа нигде не видно.

Поборов секундное смятение, я хватаю тело Степенко за плечи, Буслаев берёт за ноги, и мы тащим его в пролом в стене здания, из которого мы только что выбежали. Мой взгляд цепляется за край позвонка, торчащий из развороченной шеи. Его сердце давно не бьётся, но при каждом неловком движении фонтан густой крови выплёскивается из огромной раны мне на грудь и поножи.

Ещё немного. Буслаев уже занёс его ноги внутрь, а я осторожно переношу грудь и плечи через развалины стены. Остальные столпились вокруг, смотрят, но никто не помогает.

Что-то творится с моей психикой. Не знаю что. Я – молодой, здоровый парень, в меру циничный, морально устойчивый, сижу, прислонившись к стене, сжавшись в комок, и у меня не хватает сил даже на то, чтобы оторвать руки от головы. Это буря принесла сюда это? Это чувство. Мне чудится беспрестанно, будто что-то есть в этом вое и скрежете. Что-то прячется там. Нет, не там, а везде! Повсюду! В темноте! И стоит мне поднять глаза, как я это увижу! И тогда всё – конец.

Но я поднимаю голову, и вижу, что другим не лучше, чем мне. Савиче сидит на полу в двух шагах от меня, обхватив ноги руками и уперев лоб в колени. Бекешев часто вздрагивает, и то встаёт, то снова садится на поваленный деревянный шкаф. Но больше всех меня настораживает, и даже пугает, Шищенко. Вокруг совсем темно, но всё же мне удаётся разглядеть, как штурмовик, забившись в самый дальний угол, бьётся в лихорадке, время от времени обхватывая голову руками и покачиваясь из стороны в сторону. Мне вдруг представилось его лицо под маской. Безумные, широко распахнутые глаза, оскаленные зубы и текущая изо рта желтоватая слюна. Стало неприятно, страшно, а ещё, почему то, мне захотелось его убить. Да что же это происходит-то со всеми нами, а?!!

Тело Степенко лежит на деревянном столе в центре комнаты. Кровь залила полстола и, стекая по ножкам, образовала две тёмные лужи на полу.

Как же так могло выйти? Ванёк Степенко, бывалый и опытный воин, никогда не унывавший и не терявший чувства юмора, старший товарищ и хороший друг, лежит теперь передо мною без головы.

Я не раз от солдат более раннего периода службы слышал историю о том, как где-то на Кавказе БМП, на котором ехал Степенко, подорвалось на фугасе на глазах у всей колонны. Машина вдребезги, все погибли, на нём ни царапины. Какой был человек! Если уж Ваня Степенко погиб здесь, сгинул в этой проклятой пустыне, то что будет с нами?

Да что же это? Неужели конец?! Что, так и сдохнем здесь все?! Или еб..нёмся по очереди?! Нееет, нах.й! Надо вставать, идти, сейчас! Иначе – пи.дец!

Вскакиваю на ноги и, не обращая внимания на лёгкое головокружение, быстрыми шагами подхожу к сидящему на полу Савичеву.

– Товарищ старший лейтенант! – я говорю громко, но в ответ только молчание – Товарищ старший лейтенант!!!

Снова без результата.

– Старший лейтенант Савичев!

Хватаю старлея за плечо, но тот только качает головой. Тогда я с силой толкаю его в плечо со спины.

Вставай, старлей! Идти надо! Сейчас надо! Или пиз.ец нам всем, понял?! Давай, поднимай людей!!!

Савичев, качнувшись от толчка, поднял на меня взгляд, и стал медленно вставать на ноги. Я решаю осмотреться вокруг и понять, куда двигаться дальше. Бегу к окну, попутно расталкивая Буслаева и Бекешева, и выскакиваю наружу.

Бегал я недолго. Сразу за следующим зданием я заметил знакомый поворот, а за ним край улицы. Если идти вдоль неё, то скоро окажемся на площади, от которой до нашей БМП рукой подать.

Меня не было минуты полторы, и за это время со старшим лейтенантом Савичевым начало твориться что-то странное. Глубокая апатия вдруг сменилась дикой, беспричинной яростью. Он носится по комнате, пинает ногами бойцов, собирая всех в кучу, швыряет в них всем, что попадается под руку, валит на пол и ломает и без того переломанную мебель.

Вдруг Савичев натыкается на сидящего в углу Шищенко. Несколько ударов и попытка поднять его на ноги не дают результатов, и тот снова сползает на пол. Тогда Савичев выламывает ножку у стула и начинает что есть силы бить ей Шищенко по голове, плечам и спине. Бьёт с такой силой, что не будь на Шищенко шлема, он бы проломил ему череп с первого же удара.

Шищенко медленно и испугано поднимается на ноги, но при нём нет оружия. Савичев мечется по комнате в поисках автомата, находит его на полу в трёх метрах в стороне и швыряет им в Шищенко. Тот безвольно поднимает своё оружие и медленно бредёт к остальным.

Темно – хоть глаз выколи. Идём практически на ощупь. Если раньше хоть какие-то лучи, пусть даже не заметные глазу, всё же прорывались сквозь пыльную завесу, то теперь, когда солнце окончательно село, я не в силах различить даже носков своих ботинок.

Тело Степенко несём с собою. Несём лицом… Грудью вниз, я под левую руку, Буслаев под правую, Максимов за ноги. Позади бредут Ляхов с Шищенко. Бекешев и Савичев ощупывают дорогу впереди. Я всё время одним глазом стараюсь приглядывать за Шищенко. Очень уж он меня беспокоит. Во время короткого привала я заметил, что он снял маску и выливал что-то из неё на землю. Я ещё подумал тогда: «неужели Савичев всё-таки разбил ему лицо?». Чуть позже, не привлекая внимания, я осмотрел то место, куда он выплеснул содержимое маски. Это была не кровь.

Мы двинулись дальше. Идти было тяжело. Темно, не хватало воздуха, каждую секунду мы ждали выстрела из темноты и пулю в висок. Но того необъяснимого, животного ужаса уже не было. Хотя какое-то странное, не естественное чувство страха всё же осталось.

Вскоре я услышал, как под ногой у кого-то из впереди идущих скрипнула металлическая пластина, а спустя несколько секунд сам едва не задел плечом железную тушу сгоревшего первого БМП. Впереди послышались лязгающие стуки метала о метал.

Мы идём на звуки. Вот она – наша БМП! Это Бекешев стучит прикладом по броне.

Что там с Тереховым? Неужели мёртв?! Слышу бурчание и ругань Савичева, крики Бекешева. Может, ушел куда? Сейчас, ночью? В бурю?

Минуту спустя на машине вдруг разом зажглись все уцелевшие огни и люк наводчика коротко пшикнул, свидетельствуя о разгерметизации отсека.

Мы все замерли у раскрытого люка, не решаясь заглянуть внутрь, пока из него не показалась макушка с растрепанными волосами. Затем медленно появился лоб, весь мокрый от пота, а потом и лицо. Жёлтое, со следами застывшего ужаса, с широко раскрытыми не мигающими глазами.

Голова высунулась по подбородок, замерла и стала медленно поворачиваться из стороны в сторону, как бы стараясь разглядеть что-то в кромешной тьме. На окрики и возгласы голова не обратила ровным счётом никакого внимания, и только когда Савичев с силой схватил её за щёку, голова вдруг вскрикнула и уставилась на человека испуганными глазами.

Мы в десантном отсеке. Наконец-то можно снять шлем. Ужасно хочется воды и спать. Чувство страха по-прежнему не покидает меня, хотя оно и стало несколько тупее, но даже ему не под силу бороться с чудовищной усталостью. Роняю голову на колени и засыпаю.

Всю ночь мне снились одни кошмары. Не помню точно, о чём они были, сколько раз за ночь я просыпался и снова засыпал, но знаю точно, что если бы в моём организме осталось хоть немного воды, то и та бы проступила на коже холодным потом.

Последний раз я проснулся часов в шесть утра и уже около получаса не могу заснуть. Чувство тревоги и страха, возникшее вчера, встретило моё пробуждение и сегодня. Я проснулся первым. Вижу, что остальным сейчас не лучше, чем мне. Ночью я часто слышал стоны, и даже крики, и сейчас замечаю, как дёргаются мимические мышцы на лицах спящих товарищей, и как то и дело раздаются прерывистые вздохи и беспокойное сопение.

Малая нужда требует от меня выйти наружу. В отсеке очень тесно, люди спят «вповалку», на полу и на лавках. Я осторожно привстаю и пробираюсь к люкам, стараясь ни на кого не наступить. Отодвигаю защитную пластину смотрового окна. За крошечным окошком с толстым стеклом серое хмурое утро. Нажимаю на рычаг, массивный люк бесшумно открывается, и я осторожно ступаю на пыльную землю.

Странно, действительно. Буря, начавшаяся вчера, в изрядной степени утихла, но в воздухе всё ещё полно пыли и песка, которые, смешавшись с невесть откуда взявшейся сыростью, придают воздуху необычный привкус. Впрочем, ветер всё ещё силён. Я вышел без шлема и успел пройти всего несколько шагов, но в мои уши и нос уже успело набиться пыли, а глаза приходится постоянно щурить, чтобы их не залепило песком.

Когда я вернулся Савичев и Максимов уже проснулись. Вскоре поднялись и все остальные.

Завтрак был обильным. Принимая во внимание потери личного состава двух машин, можно не удивляться тому, что запасов сухих пайков оставшимся хватило бы надолго, а вот с водой дела обстоят намного хуже. Резервуары с водой первой машины оказались пробиты и разорваны взрывом, так что из них не удалось слить почти ничего, а наши собственные баки почти что пусты. Воды осталось чуть больше литра на человека, так что жуём молча и на сухую, с трудом пропихивая кашу с мясом через пересохшее горло.

Во время еды, как это обычно бывает, чувство страха несколько притупляется, но сейчас я всё же чувствую, что мне как-то не по себе. К тому же я постоянно думаю о Степенко, вижу его обезглавленное тело, которое мы оставили минувшей ночью лежащем на ковре покрывшем пол соседнего здания, и кусок, и без того тяжело идущий в горло, становится там недвижимым комом.

Настало время решать, как нам поступить дальше. Все собрались в отсеке в ожидании. Среди общей подавленности и страха я выделяю Савичева, который выглядит явно растеряно и как бы ждёт, чтобы кто-то что-то сделал или сказал, но понимает, что сделать или сказать что-то следует именно ему. Решаю его подтолкнуть:

– Какие у нас планы, товарищ старший лейтенант? – спрашиваю я – Что делать будем?

Савичев, не отрывая глаз от пола, очень медленно начинает :

– Я думаю… думаю, что…

– К реке надо идти, товарищ старший лейтенант! – кричит Бекешев, хватая Савичева за плечо – К реке! Иначе загнёмся здесь без воды!

– Вода в реке отравлена – отзывается сидящий рядом Буслаев

– У нас очист.комплектов дох.я! – продолжает Бекешев

– А радиация? Вода фонит

– Пох.й! – Бекешев уже просто орёт во всё горло и в его голосе проскакивают истерические нотки – Лучше от радиации загнуться через два месяца, чем от жажды через два дня!

Я подождал, пока все отдышатся, и решил высказать своё мнение:

– Сейчас к реке идти нельзя – говорю я, и все глаза способные смотреть обращаются ко мне в ожидании пояснений – Кто бы не убил вчера Степенко, он где-то рядом. Здесь, в городе, или в окрестностях. Буря немного утихла…

– Утихла?! – голос Шищенко звучит высоко и неестественно громко – Воет как тварь! И небо всё чёрное! Такое чёрное! Темно!

– Буря стихла – продолжаю я, как бы не обращая внимания на Шищенко – и видимость улучшилась. Если мы пойдём к реке через открытое место, то что им стоит перестрелять нас всех, как Ванька?

– Чем же это его? – спрашивает Буслаев вслух сам у себя

– Я осмотрел тело – в разговор вступает Ляхов – Разрывную тяжелую пулю или небольшой снаряд, но никаких следов взрывчатки на груди и плечах. Да и сама рана не обожжена.

– Как будто ему оторвали голову – голос Шищенко стал вдруг тихим и сдавленным

– Хватит! Хватит х.ню городить тут!!! – заорал Савичев и бросил в сторону Шищенко такой яростный взгляд, что тот, видимо, вспомнив тяжесть ударов старлея, мгновенно заткнулся.

Савичев, успокоившись так же быстро, как и вышел из себя, оборачивается в мою сторону и спрашивает:

– Что ты предлагаешь?

– Идти надо – начинаю я осторожно, чтобы не показалось со стороны, что я оттягиваю часть лидерства на себя, опасаясь воспалить и без того раздраженные умы – но двигаться нужно в черте города, плотной цепью узкими улочками. Иначе нас всех перехлопают.

– Опасно. Наскочим на засаду.

– Их, тех, кто убил Степенко, здесь не много. Один снайпер, может с прикрытием один-два человека. Иначе бы мы их заметили. Или они сами бы напали на нас, пока мы ползали на карачках ночью в темноте. Их мало!

– Куда идти?

– Двигаться надо осторожно – продолжаю я – Этот город в ширину не более двух километров, но в длину все семь, или больше. Когда мы только входили, я заметил, что там с юго-восточной стороны он впритык к реке. Там ещё мост разрушенный…

– Давай короче! – вскрикнул вдруг Савичев довольно резко

– К реке надо идти через город. А там или вниз по реке, или не знаю что. Там решим. Главное – до воды добраться сейчас!

Все принялись обсуждать. С тем, что первым делом нужно добраться до реки никто не спорил, но вот что делать дальше? Предложения звучали самые разные. Кто-то предлагал идти вдоль реки к океану, кто-то предлагал сидеть и ждать эвакуации. Было даже предложение сделать плот и сплавится на нём вниз по реке.

– Ладно! – выкрикнул, наконец, Савичев – Делать нечего. Доберёмся до реки, а там видно будет.

***

Вещмешок. В последний раз снаряжал его на строевой смотр месяца четыре назад. Ну, ходили пару раз на полевой выход в полной экипировке, ну по духанке прокачивали, бегали кросс с полной выкладкой, но вот в боевых условиях мне его использовать никогда не доводилось ещё.

Несмотря на то, что при желании я бы мог с головой упаковаться в такой вот мешок, сейчас он мне совсем не кажется таким уж большим. Снизу до трети я уложил его сухими пайками, затем положил боезапас, второй запасной пистолет, медикаменты, сменные аккумуляторы, несколько комплектов фильтров для маски и поверх мешка закрепляю герметичный спальник. Вот и всё, можно одевать. Пробую на вес одной рукой – поднимается с трудом. Килограммов сорок, наверное, а то и больше. Я прислонил мешок к обломку обваленной стены и сам сажусь на пыльный сухой кирпич.

За последние полчаса мы успели вывести из строя всё оружие и электронику нашей БМП, перенести тело Степенко в десантный отсек и заклинить люки. Погрузили в свои мешки максимальное количество провизии и амуниции, выгребли по капле вес остатки воды из баков, и теперь готовимся с минуты на минуту двинуться в путь.

Через минуту из пустого дверного проёма вышел Савичев и скомандовал: «Становись!» Резкий голос старлея, усиленный громкой связью шлема, вызвал во мне некоторое раздражение, но я всё-таки встаю и медленно, с трудом, взваливаю на себя непривычно тяжелый вещевой мешок.

Солнца не разглядеть за серо-бурой пеленой, только кусочек неба на том месте, где оно должно было бы быть сейчас, немного светлее. Буря бушует сейчас уже не с той силой, с которой она бушевала минувшей ночью, но в воздухе по-прежнему полно пыли и вихри, путаясь в трубах и оконных проёмах, рождают звуки, похожие на стоны и на протяжный глухой вой. И ещё это чувство, которое появилось вчера. Оно возникло вчера перед бурей, и сейчас ни на минуту не оставляет меня. Судя по всему, не только меня.

Идём растянутой цепью, навьючены, как верблюды в караване. Все несут что-то: и стрелок Макс Терехов, и Ляхов, и даже сам Савичев заметно ссутулился под весом тяжелого мешка. Налегке идут только двое штурмовиков, Максимов и Буслаев, которые разведывают дорогу впереди. Шищенко не с ними. Он идёт где-то в хвосте с мешком.

Я останавливаюсь на секунду, оборачиваюсь назад, вижу бредущего по следу, оставленному в глубоком слое пыли впередиидущими, Макса Терехова, и нашу БМП. Она мне вдруг показалась такой одинокой и печальной.

В пути мы уже больше получаса. Минут сорок, наверное. Прошли меньше километра. Протискиваемся в узкие проходы между домами, перелезаем чрез бесконечные завалы. В общем, стараемся идти таким путём, чтобы быть менее уязвимыми для снайперского огня.

Выстрел! Близко, впереди! Несколько одиночных подряд! Очередь. Ещё одна, ещё! Калашников, семь-шестьдесят два. А вот к нему подключился и пулемёт. Две короткие очереди наших девятимиллиметровых автоматов! Ещё две! Трудно расслышать в общем шуме стрельбы. Вот две очереди одновременно – значит, оба ещё живы!

Вдруг в тёмном оконном проёме первого этажа дома на противоположной стороне улицы вспыхивает знакомый огонёк. Послышались удары пуль о бетон и их режущее ухо жужжание в воздухе. «Всем укрыться!» – голос Савичева в наушниках шлема.

Вижу, кА неуклюже бегут мои сослуживцы со своими огромными мешками, и ныряют, а вернее падают за укрытия. Вижу, как сильный удар сбивает Бекешева с ног и тот падает на землю за кучу строительного мусора.

Я прыгаю в пустой оконный проём, цепляю закреплённым сверху мешка спальником багету, и падаю на пол. Расстёгиваю ремни мешка, привстаю на одно колено и привожу винтовку в боевое состояние.

Бекешев лежит всего в десяти метрах от меня. Вижу, он жив, шевелится. Короткими перебежками бегу к нему, подбегаю и вижу, что он ранен… в мешок. На боку его мешка пулевое отверстие. Ну, с таким ранением он в состоянии справиться и сам, и я занимаю позицию, прижавшись спиной к стене между двух окон.

Наши уже заняли оборону и отвечают довольно плотным огнём. Я выдвигаю из шлема телескопическую обзорную трубку, сгибаю её в нужное положение и высовываю из-за края стены. Наши гранаты и разрывные пули подняли в воздух столько пыли, что я не могу разглядеть ни одной огневой точки противника. Вдруг вижу – в здании неподалёку мелькнула человеческая фигура и скрылась за углом. Приближаю это место. Через пару секунд из-за этого самого угла выскакивает человек. Его лицо открыто и я вижу, что это совсем ещё молодой юноша. Оскалив белые зубы, стиснув автомат обеими руками что есть силы, он делает короткую очередь, почти не целясь, и тут же снова прячется за угол. Я резким движением прячу обзорную трубку обратно в шлем, высовываюсь из-за стены и беру на прицел то самое место, где только что стоял боевик.

Эта стена, за которой он спрятался. Похоже, это гипсокартон. Намечаю место, где, по моему мнению, должна быть его грудь, и открываю огонь! Белая, гладкая поверхность стены покрывается трещинами, от неё отлетают куски штукатурки и поднимаются клубы пыли. Пули, не успевая разорваться, пробивают стену и взрываются где-то внутри. Укрываюсь за подоконником и тут же меняю позицию.

Перестрелка длится минут десять, а интенсивность огня боевиков уже заметно снизилась. Очередей почти не слышно, только частые одиночные выстрелы. В одном из зданий, метрах в двухстах, замечаю активность. Выпустил пару очередей, а потом вспомнил, что у меня в разгрузке на боку и в мешке за спиной полным-полно гранат для подствольного гранатомёта. Сейчас посылаю их одну за одной, едва успеваю заряжать в подствольник. От моего обстрела уже обвалился угол здания и на втором этаже начался пожар. Ещё раньше наблюдал, как группа боевиков переходила улицу короткими перебежками. До них было две с половиной сотни метров, я стрелял прицельно, но ни в кого ни попал. «Буря не разрешила» – промелькнуло в голове. Вот бред! Буря на стороне бойцов арабского сопротивления.

Уже минут пять не слышно ни единого выстрела. Видимо, боевики отступили. Почему, интересно? Их ведь было не менее тридцати человек!