Андрей Сергеевич и присоединившийся к нему ведущий специалист по строительству и реконструкции Нагатинского затона Большаков Владимир Сергеевич удивлённо смотрят на меня. И я их вполне понимаю. Времена-то нынче другие. Заказчики новых жилых домов платят деньги. В основном это частные заказчики, а не государство. Они – частники должны получить от вложенных денег прибыль. Вот, к примеру, на той же Нагатинской набережной строится ещё один дом по другую сторону «паруса». Он практически никому окна не перегораживает собой, а потому против его строительства никто и не бунтует. Так вот рядом с ним планируются трёхэтажные подземные гаражи на шестьдесят мест. Но это удобства для жильцов будущего дома. Представьте себе, сколько будет стоить квартира в таком доме, у которого под боком комфортабельный гараж, а окна смотрят на набережную. Конечно, для застройщиков это золотая жила, как, впрочем, и строительство пресловутого корпуса шесть.
Ну а что же делать с людьми, которым эти блага становятся поперёк горла? Есть же такие семьи, которые поселились в доме номер сорок по Нагатинской набережной в расчёте на то, что до конца дней своих будут смотреть из окна на реку, отдыхать, так сказать, глазами от постоянной московской сутолоки. Имеется ли у них хоть такое право гражданина? Я, например, когда производил междугородний обмен, тоже выбрал квартиру на Нагатинской набережной по той самой причине, что под окнами течёт любимая мною Москва река. Вид из окна чрезвычайно важен для жизни.
Известно, что в Москве тысячи квартир смотрят окнами в глухие стены или в окна соседних домов. Но это уже сложившаяся некогда ситуация, которую изменить, по крайней мере, сегодня невозможно. Так означает ли это, что мы можем себе позволить создавать подобные ситуации сознательно сегодня? Или мы не цивилизованные люди и нам уже не нужна красота?
Кстати, если уж говорить о том, что деньги сегодня правят балом, то ни глава управы А.С. Фролов, ни его главный специалист по строительству В.С. Большаков, ни даже архитектор проектной мастерской со сложной аббревиацией ПМТ АПО Глав АПУ Н.В. Борисевич, с которым я разговаривал по телефону, не смогли отрицать, что потенциально стоимость некоторых квартир дома сорок по Нагатинской набережной может несколько снизиться после строительства шестого корпуса по причине ухудшения вида из квартиры. А компенсировать потерю стоимости жилья никто не собирается. Демократично ли это?
Когда-то существовали строительные нормативы, не позволявшие строить новое здание ближе 1,5 высоты старого. Теперь, по словам Н.В. Борисевича, противопожарные нормативы допускают строительство одного здания от другого на расстоянии не менее 6 метров, имея в виду глухие стены. В целом же всё зависит от категорийности строений и свето-технических расчётов, то есть строить следует так, что бы свет, попадающий в комнаты, не перекрывался новым строением. Что же касается красот, пейзажей, человеческого настроения, то это в нормативах, насколько я понял, не упоминается.
Люди, отвечающие за новое строительство в Нагатинском затоне, полагают, что в минувшее воскресенье на митинг пришли бузотёры, которые просто сбивают людей с толка, когда всё делается в соответствии с документами, составленными по новым нормативам и правилам. Но, может, стоит всё-таки руководящим людям при чтении сухих бездушных документов задумываться и о самом человеке, для которого будто бы составляются эти бумаги? Ведь знаем мы, с каким восторгом рассказывали и строили линию надземного метрополитена от ВДНХ и как торжественно её принимали, совершенно упустив из виду, что движение поездов сделает невыносимой жизнь людей, проживающих в домах рядом с проносящимися над их головами поездов. Вспомнили об этом, когда начались головные боли, которые значительно труднее теперь устранять, чем если бы подумали о них заранее.
Потому и «бузят» сегодня жители дома сорок по Нагатинской набережной, что уверены в необходимости делать счастье одним людям не на горе других. Это главное.
17.03.2005
Proza.ru, 21.12.2008
Поехали с огрехами
Садишься в трамвай – покупай билет. В троллейбус – билет. В автобус – билет. Оно и понятно: хочешь, чтоб тебя культурно обслужили, оплати услугу. И кто бы возражал, но вот вопрос. Почему, скажем, билет на городском наземном транспорте в Москве стоит десять рублей? Ах, да, я ошибся. С первого января он уже не десять, а одиннадцать рублей. Давно ли он стоил два рубля? Чего это он в этом году всего на рубль стал дороже? Или, наоборот, почему вообще подорожал ни с того ни с сего?
Нет, скажет читатель, и с того и с сего. Ведь именно с первого января этого года льготы всем льготникам решили монетизировать, то есть вместо льгот дать соответствующее количество монет. Но что значит слово «соответствующее»? Это имеется в виду, что компенсация должна соответствовать, например, стоимости проезда и стоимости лекарств, выдававшихся льготникам бесплатно, в прошлом году. В законе же не сказано, что цены на эти услуги и товары не должны повышаться в следующем году. Об этом ничего не сказано вообще. Вот и поехали мы с Нового года по новым тарифам на городском транспорте и повышенным ценам на лекарства.
И вот льготники, отказавшиеся от монет и пока довольствующиеся бесплатным проездом, никак не пострадали. Они и прежде не очень переживали от роста цен на билеты. В том и заключается прелесть льгот, что позволяет не переживать о возможной инфляции хотя бы в части транспорта. Что касается остальных пассажиров, то, к примеру, милиционеру и военнослужащему, спешащему по делам службы, теперь надо платить за проезд, да по новой цене, а не по той, что подразумевалась при расчёте денежных компенсаций. Но проклятые цены имеют неприятное свойство расти не по дням, а по часам. Тогда как компенсации не успевают за ними, отставая частенько на годы по времени и внушительно по суммам. Нельзя же не учитывать того, что вслед за ростом цен на транспорт тут же растут цены и на товары, перевозимые этим транспортом, или продающиеся людьми, которые пользуются транспортом с повышенными ценами. Всё взаимосвязано.
Тут-то выясняется, что и льготники, которые не платят за проезд, попадают под удар от повышения стоимости проезда, поскольку эта стоимость повышает цены на товары широкого потребления, что уже бьёт по карману каждого.
Но вот и другой парадокс. Билет, приобретенный у кондуктора, стоил десять рублей (теперь одиннадцать), а у водителя автобуса, троллейбуса или трамвая – пятнадцать рублей. Почему так? Разве билет, проданный водителем, даёт пассажиру больше услуг? Может быть, по его билету пассажир удобнее устроится в переполненном салоне? Или он проедет дальше? Идея, оказывается в другом: водитель должен продавать билеты тогда, когда в салоне транспорта нет кондуктора. А раз он, то бишь водитель, выполняет функции шофёра и кондуктора одновременно, то и оплата его труда должна соответствующим образом увеличиваться. С этим никак нельзя не согласиться. Только почему эта дополнительная оплата должна осуществляться за счёт кошелька пассажира, которому абсолютно всё равно, где покупать билет – в салоне транспорта, у водителя или в киоске. Главное для пассажира, чтобы его довезли определённое расстояние за определённую сумму.
Было время, когда водителям вовсе не разрешалось продавать билеты, поскольку это могло отвлечь его внимание от обстановки на дороге и привести к аварии. Но, поскольку по причине низких зарплат трудно найти желающих работать кондукторами, пришлось разрешить продавать билеты водителям. Так почему же не давать доплату водителям из той зарплаты, которую должны получать отсутствующие кондуктора? Почему пассажир вынужден расплачиваться за огрехи в организации работы транспортников?
Любопытно, как вообще у нас производится расчёт стоимости билета? В прежние времена составлялась калькуляция расходов, определялась себестоимость товара, приплюсовывалась наценка. С ростом расходов на производство товара росла и его стоимость. Если считать по такому принципу и сегодня, то какие же такие расходы идут дополнительно на водителя, если у него билет стоит в полтора раза дороже, чем у кондуктора?
И ещё одна немаловажная деталь. В прежние годы билеты были на тонкой бумаге и почти ничего не стоили сами по себе. Теперь это солидные картонные карточки, на которых разве что степеней защиты казначейских билетов нет. Естественно, стоимость их выпуска гораздо выше. Только эффект ниже.
Сейчас на некоторых маршрутах городского наземного транспорта устанавливаются турникеты. Дело, наверное, хорошее. Только продумано ли оно вперёд или получится, как всегда? Не задержит ли это посадку пассажиров, особенно в часы пик? И не станут ли билеты в таком случае по пятнадцать рублей и только?
Слышал я, что в городе Липецке проезд для всех жителей в городском транспорте вообще бесплатный. Будто бы проезд всех оплачивает металлургический комбинат, главное предприятие города. Не знаю. Сам в Липецке не был, не проверял. Но если даже это только слухи, то очень ярко говорящие о том, что хочется народу. А хочется ему спокойно жить, легко добираться к месту своей работы, где отдавать свои силы на благо процветания своей страны, которая бы ему за это воздавала должное, позволяя работать, не волнуясь о том, что завтра может не хватить денег на еду или лекарство и не придётся идти пешком по причине дороговизны проезда. Так что едем-то мы едем, но куда?
«Литературная газета», 27.04.2005
Всегда ли модно быть модным?
Всегда ли модно быть модным? Вопрос почти риторический. От кого зависит мода? От того, кто её делает: от Зайцева, моделирующего одежды в Москве, мадам Тюссо с её восковыми фигурами известных личностей в Лондоне, Тригере Полин в Америке? Или она зависит от небольшого круга интеллигентов, задающих тон в жизни и называющих модным то, что им нравится, чтобы от них потом это полюбившееся им расходилось кругами в более широкие слои фанатов моды? Может именно эти несколько десятков или сотен людей высшего круга являются законодателями мод, а модельеры, художники, поэты лишь исполняют прихоти этого круга? Не случайно мода часто идёт от широко известных личностей. Ведь была же мода у женщин всего мира носить пышные причёски, как у Анджелы Дэвис, участницы антивоенного и негритянского движения Америки.
Попробуем разобраться. Но сначала, что же такое мода? Почему в народе говорят «По моде и мышь в комоде»?
В энциклопедических словарях говорится, что мода в переводе с латинского modus – мера, образ, способ, правило, предписание – это непродолжительное господство определённого вкуса в какой-либо сфере жизни или культуры. В отличие от понятия стиля, мода характеризует более кратковременные и поверхностные изменения внешних форм бытовых предметов и художественных, произведений. В более узком смысле модой называют смену форм и образцов одежды, которая происходит в течение сравнительно коротких промежутков времени. Это словоупотребление (быть одетым "по моде", a la mode) восходит к 17 в., когда французская придворная мода стала образцом для всех европейских стран.
В том числе и для России. В начале девятнадцатого века Пушкин писал Кипренскому:
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
меня, питомца чистых муз, –
И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.
Уже тогда было известно, что мода непостоянна, «легкокрыла» как у Пушкина.
В толковом словаре Даля записано: «Мода – ходящий обычай; временная, изменчивая прихоть в житейском быту, в обществе, в покрое одежды и в нарядах».
В моде первых десятилетий 20 века появляется понятие моды «от кутюр», ориентированной на широкого потребителя. Одна из первых представительниц знаменитых кутюрье – Шанель (Коко).
Именно в этот период Владимир Маяковский пишет свои стихи «Красавицы», его «Раздумье на открытии «Grand Opera», в которых так обрисовывается мода того времени:
В смокинг вштопорен,
побрит что надо.
По Гранд
по опере
гуляю грандом.
Смотрю
в антракте –
красавка на красавице.
Размяк характер –
всё мне
нравится.
Талии –
кубки.
Ногти –
в глянце.
Крашеные губки
розой убиганятся.
Ретушь –
у глаза.
Оттеняет синь его.
Спины
из газа
цвета лососиньего.
Упадая
с высоты,
пол
метут
шлейфы.
От такой
красоты
сторонитесь, рефы.
Повернёт –
в брильянтах уши.
Пошевелится шаля –
на грудинке
ряд жемчужин
обнажают
шиншеля.
Платье –
пухом.
Не дыши.
Аж на старом
на морже
только фай
да крепдешин,
только
облако жоржет.
Брошки – блещут…
на тебе! –
с платья
с полуголого.
Эх,
к такому платью бы
да ещё бы…
голову.
По Маяковскому получается, что увлекающиеся модой не всегда имеют голову. Но это не только у Маяковского. Мы можем вспомнить и Эллочку-людоедочку из «Тринадцати стульев» Ильфа и Петрова, у которой в лексиконе было всего несколько слов, но бедность речи не мешала ей обожать модные вещи.
Однако мода бывает всё же разной. В высшем свете по моде носили смокинги и бабочки, а в деревнях модны были лапти да валенки. А потом уже, как это ни странно, валенки оказались модными и в городе, правда, не столь простые, как в деревне, а стилизованные, да с ювелирными украшениями. Но, как говорится, на вкус и цвет товарища нет. Или, как писал тот же Маяковский в «Стихах о разнице вкусов»:
Лошадь
сказала,
взглянув на верблюда:
«Какая
гигантская
лошадь-ублюдок».
Верблюд же
вскричал:
«Да лошадь разве ты?!
Ты
просто-напросто –
верблюд недоразвитый».
И знал лишь
бог седобородый,
что это –
животные
разной породы.
Одни беспокоятся, модно ли в причёску пластмассовую заколку-бабочку вставлять, а других заботит, удобно ли ездить на машине марки «Ауди», когда партнёры ездят на Ролс-Ройсах. Тут явно речь о разных породах идёт.
И всё же бывают времена, когда ни то, ни другое практически не имеет смысла. О какой моде, например, можно было говорить в период революции? Я имею в виду Октябрьскую революцию семнадцатого года, хотя и во время французской революции 1789 года, когда брали Бастилию, положение было не лучше. В 1918 году российские газеты пестрели заголовками: «Всё на борьбу с голодом», «Чёрная сотня и Социал-предатели», «Раскрытие контрреволюционного заговора», «Белоруссия просит Россию оградить от захватнических тенденций Украины», «Наступление немцев продолжается», «Долой детскую беспризорность!» и так далее. До моды ли было модницам, когда с языка то и дело слетали слова: «Не до жиру – быть бы живу»?
А во время Великой Отечественной войны самая «модная» одежда была – солдатская пилотка да гимнастёрка. Через много лет после окончания войны матросские тельняшки стали носить не вынужденно, как раньше, а по моде.
Однако слово "мода" употребляется, как ясно из определения, данного словарями, не только для одежды или причёсок, но также для обозначения непрочной, быстро преходящей популярности. Всё, что популярно, становится модным.
В семнадцатом веке в России ещё не увлекались романами. Их почти не писали. Зато популярна была поэзия в высоких кругах, а у народа былины да скоморошничанье. Восемнадцатый век украсился одами. Их модно было писать, как модны были в Италии сонеты, которые затем тоже проникли в Россию. Словом, мода, явление довольно древнее. Ведь и папуасы, и индейцы носили определённые украшения, соответствовавшие своему времени, своей эпохе. Может быть, в тот период мода имела несколько отличное значение от нынешнего, но нельзя забывать, что слово «мода» переводится и как «образ жизни».
Средние века отмечены были популярностью «рыцарских романов», сменившихся затем пасторальным и семейно-бытовым романами.
Поэты были модны или не модны в зависимости от популярности самой поэзии, которая в истории испытывает волнообразные подъёмы и падения. Но любопытно отношение самих поэтов к своей популярности. Пушкин, к примеру, писал в сонете «Поэту»:
Поэт! не дорожи любовию народной,
Восторженных похвал пройдёт минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
Вполне согласуются с мыслью Пушкина, поэта золотого века, и строки представителя более позднего серебряного века поэзии Бориса Пастернака:
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
в судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчёркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Отметим, что Пастернак в этом своём знаменитом стихотворении не призывает презирать толпу, как делали многие поэты, а убеждает в том, что поэт должен жить ради творчества, которое само по себе должно осчастливливать поэта. Обратим внимание на то, что в моде как раз наоборот. Мода – это внимание, это успех, это слава. Кстати, интересно об одежде и о модном модельере написал некогда очень популярный советский поэт Андрей Вознесенский:
ОДА ОДЕЖДЕ
Первый бунт против Бога – одежда.
Голый, созданный в холоде леса,
поправляя Создателя дерзко,
вдруг – оделся.
Подрывание строя – одежда,
когда жердеобразный чудак
каждодневно
жёлтой кофты вывешивал флаг.
В чём великие джинсы повинны?
В вечном споре низов и верхов –
тела нижняя половина
торжествует над ложью умов.
И, плечами пожав, Слава Зайцев,
чтобы легче дышать или плакать, –
декольте на груди вырезает,
вниз углом, как арбузную мякоть.
Ты дыши нестеснённо и смело,
очертаньями хороша,
содержанье одежды – тело,
содержание тела – душа.
И он же написал стихи о книжном буме, который был у нас в России в восьмидесятые годы. Тогда модным было покупать стихи модных поэтов. Некоторые покупали поэтические сборники и ставили их себе на книжные полки, не раскрывая приобретенные экземпляры. Они не любили поэзию, не читали стихи, но модно было их у себя иметь и показывать гостям. И вот что писал Вознесенский:
КНИЖНЫЙ БУМ
Попробуйте купить Ахматову.
Вам букинисты объяснят,
что чёрный том её агатовый
куда дороже, чем агат.
Кто некогда её лягнули –
как к отпущению грехов –
стоят в почётном карауле
за томиком её стихов?
«Прибавьте тиражи журналам», –
мы молимся книгобогам,
прибавьте тиражи желаньям
и журавлям!
Всё реже в небесах бензинных
услышишь журавлиный зов.
Всё монолитней в магазинах
сплошной Массивий Муравлёв.
Страна поэтами богата,
но должен инженер копить
в размере чуть ли не зарплаты,
чтобы Ахматову купить.
Страною заново открыты
те, кто писали «для элит».
Есть всенародная элита.
Она за книгами стоит.
Страна желает первородства.
И, может, в этом добрый знак –
Ахматова не продаётся,
не продаётся Пастернак.
Стихи эти писались, когда волна интереса к поэзии была на пике своего подъёма. Сегодня волны этой нет. Ахматова, Пастернак и Вознесенский продаются свободно. Очереди за ними не стоят, как и за другими поэтами. Сегодня могут толпиться за детективами. На них пришла мода.
В 1962 году другой популярный советский поэт Евгений Евтушенко так писал о своей популярности.
Мне скоро тридцать.
Я герой пародий,
статей, разоблачительных стихов.
Приписаны мне прочно все пороки
и все из существующих грехов.
Мне говорят порой, что я пишу
в погоне за дешёвой популярностью.
Наверно, скоро скажут, что дышу
в погоне за дешёвой популярностью.
Выходит я за коммунизм борюсь
в погоне за дешёвой популярностью.
Выходит я с его врагами бьюсь
в погоне за дешёвой популярностью.
Наверно, я когда-нибудь умру.
Быть может, это будет и разумно.
Надеюсь, что хоть этим я уйму,
умаслю я умаявшихся уйму.
Не будет хитрой цели у меня.
Но кто-то с плохо сдержанною яростью,
наверно, скажет, что и умер я
в погоне за дешёвой популярностью.
В постперестроечное время Евгений Евтушенко уже не популяризирует это своё стихотворение, написанное более сорока лет назад. Теперь он не борется за коммунизм и не вспоминает о нём. Мне кажется, в этом слабость не только его, но и многих других замечательных художников слова, сломленных тяжёлыми катками перестройки. Однако важно то, что написанные некогда произведения уже не вырубишь никакими топорами перестроек и революций. Мода на поэта Евтушенко прошла и вряд ли возвратится, но ценность написанных им произведений никуда не исчезнет. Когда Евтушенко был на вершине своей популярности, я любил его произведения не за то, что поэт был моден. Более тридцати лет назад я написал об этом стихи, которыми и хочу поставить точку в разговоре о моде:
Стоят зеваки,
рты разиня.
От удивления повылазили очи.
В маленьком городке,
в книжном магазине
Евтушенко в очереди…
Евтушенко в очереди!
–
Евтушенко в очереди?
Где? Покажи.
–
Голову не морочь,
не дребезжи
Книга поэта
продаётся в очередь,
и каждому это
хочется очень.
–
Прошу, продай!
–
В кассу плати!
–
Евтушенко?
–
Да.
–
Пустите!
–
Пусти!
Прекратите повторять:
–
Евтушенко моден был.
Могли часами дни терять,
За книгой его в очереди.
–
Где? Где Евтушенко?
–
Вон, на прилавке.
Хватай, не мешкай,
со всеми добавками.
–
Дайте, пожалуйста, ну одну.
Я из Союза писателей.
Не писатель, но буду,
Буду обязательно.
Пол потрескивая
каблучками дробными,
из кулинарного треста
девчоночка модная:
–
А читали вы о Разине?
Разве нет?
Смелым головы отрезали,
И привет.
А у Разина, скатившись в сторону,
но жива,
хохотала над царём в глаза и в бороду
голова.
Пусть других гримаса сводит.
Евтушенко моден, моден.
Но история запомнит –
с тем и сказано –
как хохочет голова Стеньки Разина.
И другие будут так же
хохотать,
на царей глазами страшными
сверкать.
Прекратите говорить мне:
Евтушенко моден был.
Я за его книгами
в очереди, в очереди!
Модно петь одно и то же.
Модно вылезти из кожи,
но вложить заряд в слова,
но будить колокола,
разрезать тоску распилом
и толкать кого-то в спину:
–
Мимо, мимо не пройди!
Не умри на пол пути!
Дело здесь совсем не в моде.
Шаг вперёд
живёт
в народе.
13.06.2006
Проза.ру, 21.12.2008
Репортаж с больничной койки
Ныне действующий президент России Владимир Путин не раз выступал с заявлениями об успешном выполнении национальных проектов, ответственность за которые несёт только что избранный президент Дмитрий Медведев. Одним из таких проектов является улучшение системы здравоохранения в стране. В подтверждение слов Путина телевидение не раз показывало посещение Медведевым строящегося медицинского супер центра, оснащённого самым современным оборудованием. Однако почти никто не говорит о плачевном состоянии нашей медицины в целом.
Писатель Евгений Бузни не по своей воле, а по причине болезни, оказался в одной из московских больниц. Его репортаж рассказывает о поистине шокирующих условиях, в которых находятся даже столичные медицинские учреждения.
Сразу оговорюсь, что ни номера московской больницы, куда меня привезли на скорой помощи, ни каких-либо имён я называть не буду, но не потому, что боюсь журналистской ответственности (этого со мной не бывает), а по той причине, что, как я понял из бесед с коллегами пациентами, то, о чём я хочу поведать, весьма типично для многих больниц, не относящихся к разряду элитных или иных специфического характера.
Ну, к примеру, во всех больницах принято не давать больным ни ложек, ни вилок, ни чашек, полагая, что весь этот инвентарь обеспечивается самими пациентами. Исключением является, наверное, Центральная клиническая больница, в которой лечатся президенты и иже с ними. Там, как я думаю, недостатка в таких мелочах не случается, а потому никто из больших руководителей и не предполагает, чем же живут рядовые лечебницы простого народа.
Читатель, конечно, догадался, что я поведу речь не о частных клиниках, а о бюджетных. В частных, за большие деньги ситуация вероятнее всего иная. Но почему в государственных больницах нужно приносить свои столовые приборы, которые в масштабах больничных затрат стоят в общем-то копейки, мне непонятно, особенно, когда слышу, как наше правительство совершенно сбивается с ног в поисках, куда и как расходовать накопившиеся непомерные валютные резервы.
Однако жанр репортажа требует определённой последовательности изложения, так что начну всё по порядку.
Машина скорой помощи прибыла за мной довольно скоро после телефонного вызова. Врач сразу оценила ситуацию и сообщила, что, вероятнее всего, потребуется госпитализация. Естественно, мою жену обеспокоил вопрос, что нужно с собой взять для будущего больного, давать ли халат, еду и прочее. Ответ был весьма обнадёживающим: ничего не нужно, кроме спортивного костюма и домашних тапочек.
Тут надо пояснить читателю, что по ходу репортажа я буду делать некоторые отступления в прошлое, поскольку последний раз я побывал на больничной койке лет тридцать с лишним тому назад, в то старое советское время, которое не ругает сегодня только ленивый или уж особенно дотошный правдолюб.
Так вот впервые во взрослом состоянии я попал в госпиталь, будучи рядовым солдатом по довольно смешному поводу. Мне нужно было поправить испортившиеся передние зубы, а в нашей маленькой закрытой воинской части этого сделать не могли. Вот и направили в Ивано-Франковск (в то время называвшийся Станислав). Прибыл я в приёмное отделение практически совершенно здоровым человеком, но меня раздели до гола и заставили надеть больничную одежду, включая специальный больничный халат. Свою одежду я получил лишь при выписке.
Читатель усмехнётся: «Так, то ж военный госпиталь!» Это правда. Но, лет десять спустя, мне опять довелось попасть теперь уже в гражданскую больницу, и опять по пустяшному поводу. Причиной беспокойств оказалась несколько пониженная кислотность в желудке, вызванная, по-видимому, специфическим режимом питания за границей, откуда я только что приехал. Поместили меня на обследование всего на несколько дней в заштатную больничку посёлка Гурзуф, что на Южном берегу Крыма. Там меня тоже полностью раздели, отобрав временно одежду и заменив её больничной, включая халат.
С тех давних пор я побывал во многих больницах и госпиталях, но только за рубежом в качестве переводчика при болевших иногда советских специалистах да в больнице российского шахтёрского посёлка Баренцбург на архипелаге Шпицберген. О них я буду вспоминать тоже в порядке сравнения.
Теперь я ехал в одно из московских больничных учреждений, с которым, кстати, уже был до этого несколько знаком, поскольку приходилось бывать в нём в качестве посетителя, когда в больницы пускали только в белых халатах и обязательно в сменной обуви, что тоже было в традициях ушедшего советского времени. Памятуя эти времена, я и высказал пожелание поместить меня именно в эту больницу, хорошее впечатление от которой я не мог забыть и часто при случае делился им с иностранцами.
Через некоторое время после бумажных формальностей меня принял дежурный врач, мгновенно устранил возникшую у меня проблему, но порекомендовал тут же лечь на стационарное лечение с возможной операцией, дабы обострение не повторилось и не случилось ничего хуже. Я согласился, понимая серьёзность ситуации. Да и не ожидал другого. Сюрпризы начались несколько позднее.
После несложных пока обследований с аппаратурой и без неё меня, наконец, проводили в мою палату, где я оказался шестым пациентом. Возле аккуратно застеленной койки не оказалось тумбочки. Шкафчиков для одежды в помещении не было вовсе. Стулья отсутствовали. Я в растерянности смотрел вокруг, не понимая, куда девать свою куртку и другую верхнюю одежду, чтобы сменить её лёгким спортивным костюмом.
«Ветераны» палаты обнаружили одну пустую тумбочку, но такую же поломанную, как все остальные в комнате. Пришлось упаковать в нижнее отделение верхнюю одежду, а обувь поставить под кровать. Только теперь я мог подумать о пище, вспомнив, что с самого утра ничего не ел, а за окном уж давно стемнело. Однако выяснилось, что ужин имел место пару часов назад и до утра меня никто не покормит. Дежурный врач на мою просьбу разрешить выйти из больницы, чтобы купить в соседнем магазине чего-нибудь поесть, буквально вытаращил глаза, заявив, что впервые в жизни слышит от пациента такую просьбу, и предложил спокойно поголодать до утра.
Кроме голода меня одолевала и жажда. Тут мне подсказали, что в помещении столовой всегда стоят чайники с кипячёной водой. Три чайника я действительно обнаружил, но у меня не было с собой никакой посуды. Попросил у пробегавшей мимо медицинской сестры какой-нибудь стаканчик, чтобы утолить жажду. Красивая девушка, хоть и была занята своими мыслями, вежливо выслушала меня и, уже на бегу бросила в ответ: «Больные должны приходить со своими кружками, а у нас ничего нет».
Поразило не то, что в больнице нет стакана (в это я просто не верю), а полное отсутствие у персонала желания оказать реальную помощь впервые попавшему к ним больному, отсутствие элементарного сочувствия, с которого фактически должна начинаться любая больница, как театр начинается с вешалки. Сочувствие, сострадание. С недостатком этих замечательных качеств, в общем-то, присущих русскому человеку, мне, к сожалению, пришлось столкнуться в больнице неоднократно. Несколько глотков из чайника я всё же сделал, приложив к его носику ладонь, сложенную трубочкой.
Мой друг, приехавший через пару дней навестить меня, рассказал, что когда недавно сам был в больнице, то в приёмном покое ему открытым текстом предложили заплатить некоторую сумму денег, чтобы получить отдельную палату и хорошее обслуживание. В первый момент они с сопровождавшей его женой опешили от такого предложения. Растерявшаяся женщина пролепетала, что в кошельке пока только три тысячи рублей. Но оказалось, что для начала хватит и одной тысячи. Откровенно скажу, что меня в приёмной, куда я попал, с таким вариантом не познакомили, потому, может быть, я и страдал от неизвестности и непонимания, как и все стандартные больные, от имени которых я и выступаю со своим репортажем.
Эта и ещё 2 книги за 34,99 zł