Между тем ко времени получения этого запроса Винифред успела познакомить друг с другом двух своих лучших друзей, так что Гитлер мог и сам составить представление о новом художественном руководителе и дать ему кое-какие указания. После прихода к власти национал-социалистов Титьен умело использовал эту встречу для укрепления своего положения, поскольку поставленный надзирателем за деятелями культуры Альфред Розенберг ему упорно не доверял. В связи с третьей годовщиной прихода национал-социалистов к власти интендант Берлинской государственной оперы вспоминал в опубликованном 30 января 1936 года обращении об этой встрече, которая, по его словам, произошла «во время грозы бурной летней ночью», когда Винифред Вагнер вызвала его в Байройт. Тогда будто бы нависла реальная угроза существованию фестивалей, поскольку веймарское правительство не любило Вагнера. Титьен утверждал, будто «Гитлер вынужден был разъезжать по ночам в тумане, поскольку его могли арестовать в любом месте, где он появится», и таким образом намекал на свое собственное участие в борьбе, которую вела НСДАП. По его словам, той бурной ночью фюрер дал ему короткую и четкую установку: «Выдержать!» Когда через одиннадцать лет Титьену пришлось отвечать перед комиссией по денацификации, он представил эту встречу как совершенно незначительное случайное событие: «Госпожа Вагнер представила нас друг другу: господин Гитлер – господин Титьен. Потом он задал какой-то небольшой вопрос. Теперь я уже не помню, как все это происходило. Дело было решено за полминуты. Вопрос был щекотливым для обеих сторон, это было какое-то смущенное бормотание. Снаружи бушевала буря и лило как из ведра, и он исчез точно так же, как и появился». Слов нет, Титьену не откажешь в изворотливости, которую приписывали ему нацисты. Известно, что, почувствовав усиление влияния правых сил, он еще в 1931 году устроил на какую-то незначительную должность обратившегося к нему молодого нациста, который сразу же организовал в Берлинской государственной опере ячейку НСДАП, после чего интендант стал пользоваться особым доверием приславшего к нему своего представителя Германа Геринга.
Поскольку в 1932 году в проведении фестивалей был сделан обычный перерыв, у Титьена появилась возможность реализовать в Байройте свои преимущества интенданта прусских театров. На следующем фестивале предполагалось осуществить новую постановку Мейстерзингеров и обновить сценографию и режиссуру байройтского Кольца, использовав наиболее удачные находки берлинских постановок. Этим Титьен занялся вместе со своим постоянным сценографом Эмилем Преториусом. Тот привез в Байройт студентов своего отделения сценографии в Берлинской академии изобразительного искусства, и первым делом они занялись изучением имеющихся декораций, отбирая все, что могло пригодиться на сцене Дома торжественных представлений, и безжалостно освобождаясь от всего лишнего. В своем интервью для радио сценограф отметил: «В пустом театре, где все еще стояли старые декорации, я в первую очередь сказал Титьену и госпоже Винифред, что необходимо освободить сцену, дабы создать воздушное пространство. То есть нужно было убрать со сцены все лишнее». Кроме того, продолжая традицию Зигфрида и ориентируясь на отвергнутую в свое время Козимой эстетику Адольфа Аппиа, он придавал особое значение сценическому освещению: «Вагнер – это свет». В этом он также получил поддержку интенданта, предоставившего в распоряжение Байройта своего лучшего осветителя Пауля Эберхарда, который проработал на фестивалях много лет и после войны участвовал в революционных постановках Виланда Вагнера. Отмечая заслуги Преториуса, Титьен писал, что ему удалось создать «пространство, сформированное декорациями». Сам же он в качестве режиссера сосредоточился на создании психологически достоверных и индивидуально проработанных массовых сцен. Для участия в следующем фестивале он пригласил лучших солистов Берлинской государственной оперы – Фриду Ляйдер, Марию Мюллер, Макса Лоренца, Александра Кипниса, Рудольфа Бокельмана, Яро Прохазку и Герберта Янсена. В партии Гурнеманца должен был выступить знаменитый венский бас Эмануэль Лист. Захваченная открывшимися перед Байройтом перспективами, Винифред согласилась на участие в фестивале ненавидимой ею Фриды Ляйдер и двух евреев – Кипниса и Листа. Участие большого числа берлинских исполнителей значительно упростило подготовку к фестивалю, но вызвало насмешливую реакцию журналистов, писавших теперь, что Байройт превратился в филиал Берлинской оперы.
Поскольку Титьен освободил Винифред от множества организационных забот, а Книттель успешно решал финансовые проблемы, у нее оставалось достаточно времени для модернизации своего жилища и реконструкции холостяцкого дома Зигфрида. Прежде всего она решила освободить от хлама Ванфрид, продав, подарив или передав различным фондам ненужную мебель и малоценные громоздкие вещи, и сделать там ремонт. Кое-что досталось музею Вагнера в Люцерне. Чтобы этот дар не выглядел как избавление от лишних вещей, туда передали также имевший большую историческую ценность рояль фирмы Эрар, подаренный в свое время композитору вдовой владельца фирмы; Вагнер очень любил этот инструмент и повсюду возил за собой. Некоторые предметы мебели попали в квартиру Даниэлы. Многое было передано в мемориал Рихарда Вагнера, организованный поклонницей композитора Хеленой Валлем в Новом замке Байройта; эта коллекция стала впоследствии основой его музея. В Ванфриде был сделан основательный ремонт, заново обтянуты шелковой материей стены и обита мягкая мебель, в результате чего салоны и комнаты приобрели необычайно привлекательный вид, который, однако, привел в негодование привыкших к прежнему облику виллы тетушек и посещавших дом еще в прежние времена старых вагнерианцев.
Занимаясь обновлением дома Зигфрида, Винифред имела в виду создание отдельного жилища для себя и Титьена, где они смогли бы поселиться, когда она передаст бразды правления в руки Виланда: вопреки завещанию покойного мужа она явно отдавала ему предпочтение перед остальными детьми. Теперь же Винифред пользовалась каждым удобным случаем, чтобы съездить к возлюбленному в Берлин. Несмотря на свой бальзаковский возраст и многолетний опыт пребывания в браке, молодая вдова была полным профаном в деле общения с мужчинами и безоглядно доверилась человеку шестнадцатью годами старше нее, искушенному в интригах с представительницами театрального мира. Титьену ничего не стоило манипулировать ею по своему усмотрению и извлекать из ее страсти максимальную для себя выгоду. Поэтому он до поры до времени не разводился с женой и продолжал жить в одной квартире с полубезумной бывшей возлюбленной Неной, которую выдавал за свою экономку. Для встреч с ним во время своих наездов в Берлин Винифред пришлось впоследствии снять квартиру. Признавая правоту Книттеля, который пытался ее вразумить на этот счет и предупредить о коварстве возлюбленного, она все же настаивала на том, что «Титьена при всех его слабостях нужно понять». О своих отношениях с ним она могла поведать только ближайшей подруге Хелене: «В остальном, разумеется, все столь же безнадежно, как и раньше, – и тем не менее мы счастливы! Мы сошли с ума, не так ли?» Она жаловалась также на то, что в «своих личных делах Хайнц не продвинулся ни на шаг» – по-видимому, имея в виду, что Титьен никак не может ни развестись, ни избавиться от Нены. К концу 1932 года добавились переживания, связанные с правительственным кризисом и нежеланием Гинденбурга назначить Гитлера канцлером несмотря на то, что на состоявшихся в конце июля выборах в рейхстаг НСДАП набрала 37,2 % голосов – больше, чем социал-демократы и центристы, вместе взятые. Волнение достигло своей кульминации, когда Винифред в середине января получила отчаянное письмо Гитлера.
* * *
В преддверии выборов в рейхстаг нацисты провели 9 июля в Байройте свой региональный съезд, кульминацией которого стала речь принца Августа Вильгельма. Поскольку Винифред отдыхала тогда с детьми на Боденском озере, принца принимала в Ванфриде его верная поклонница Лизелотте. Новый рейхсканцлер Франц фон Папен не хотел портить отношения с самой мощной фракцией в рейхстаге и с самим фюрером, поэтому он отменил приказ о запрете СС и СА. На съезде Шемм получил возможность использовать эти формирования для противодействия альтернативным мероприятиям социал-демократов, против которых нацисты развязали настоящий террор.
Вскоре во время очередного облета страны в Байройте появился и сам Гитлер. По этому поводу на спортивной площадке городского Гимнастического общества состоялся митинг; порядок на нем поддерживали штурмовики в коричневых рубашках. В ожидании прилета фюрера перед собравшимися выступил прибывший из Чехословакии представитель Судетской области, который рассказал о том, какое «отчаяние царит среди страдающих от произвола чехов судетских немцев». Закончить свою речь ему не удалось, потому что в это время раздался шум авиационных моторов, и под крики «Хайль!» на поле приземлился самолет, из кабины которого вылез Гитлер. Он, как водится, принял букеты цветов от встретивших его детей, перебросился парой слов с местным партийным начальством и проехал в автомобиле вдоль выстроившихся в шеренгу штурмовиков на спортивную площадку, где происходил митинг. В своей речи он отметил, что за тринадцать лет существования Веймарской республики социалисты разрушили экономику и оставили миллионы людей без работы. Затем он вернулся на летное поле и тем же самолетом вылетел в Нюрнберг, где должен был состояться очередной митинг.
Описывая царившее на митинге настроение, газета Bayreuther Tagblatt с восторгом отметила: «И все они чувствуют, что этот простой человек, этот неизвестный ефрейтор мировой войны превратился в личность, которая навсегда останется в истории немецкой нации». То, что благоволившая нацистам газета рассматривала как несомненно положительное качество, в ближайшие полгода стало препятствием к назначению Гитлера рейхсканцлером, так как у бывшего рейхсмаршала Гинденбурга не было никакого желания ставить во главе правительства «ефрейтора мировой войны», пусть даже завоевавшего за последние годы небывалую популярность. Поэтому, когда 17 ноября Папен ушел в отставку вследствие очередного правительственного кризиса, Гинденбург назначил новым рейхсканцлером отставного генерала Курта фон Шляйхера.
Переговоры о создании коалиции сразу зашли в тупик, поскольку Гитлер соглашался войти в правительство только в качестве его главы. Тогда Шляйхеру удалось в результате сепаратных переговоров с внутрипартийным соперником Гитлера Грегором Штрассером сделать его своим «вице». Это грозило партии расколом, чем и было вызвано подавленное настроение Гитлера в декабре и начале января. Однако он выстоял. После очередной убедительной победы НСДАП на выборах в ландтаг земли Северный Рейн – Вестфалия (партия набрала там порядка 40 % голосов) Гинденбург отправил Шляйхера в отставку и 30 января назначил Гитлера рейхсканцлером. Вице-канцлером стал Папен – Гинденбург надеялся, что в этом качестве и в качестве министра-президента Пруссии тот составит сильный противовес Гитлеру, тем более что в новом кабинете министров нацисты получили только два места (Вильгельм Фрик стал министром внутренних дел, а Герман Геринг – министром без портфеля, остальные министерские посты заняли верные Папену люди). Однако президент сильно просчитался. Впоследствии Гитлер жестоко отомстил предателю Штрассеру – в конце июня 1934 года его, как и Шляйхера, расстреляли во время «ночи длинных ножей».
* * *
Вскоре по возвращении Фриделинды в монастырь аббатиса вызвала ее в свой кабинет, чтобы сообщить радостную весть: «Это действительно счастливый день для твоей матери, дитя мое. Я знаю, что она верная сторонница Гитлера». В своих воспоминаниях Фриделинда пишет: «…день 30 января стал днем моего совершеннолетия. С тех пор я начала размышлять вполне самостоятельно и абсолютно независимо. Сначала я пыталась изучить подаренную мне на Рождество книгу Моя борьба». Вполне возможно, что по мере взросления у Фриделинды стали появляться некоторые сомнения в безупречности нацистского правления. Сомнительно, однако, чтобы она отнеслась к полученной новости настолько скептически, как она об этом пишет в своих мемуарах: «Это все прекрасно, однако мне любопытно, каким образом все эти люди вдруг станут государственными деятелями. Восстановить разрушенную страну намного труднее, чем болтать о свободе в пивных». Что у нее могло в самом деле вызвать беспокойство, так это судьба предстоящего фестиваля, на котором должны были выступить также евреи.
Во время каникул мать сообщила ей о своей недавней встрече с Гитлером, когда она показала ему список евреев, приглашенных для участия в фестивале. Помимо Кипниса и Листа там было еще несколько десятков фамилий, однако ей не хотелось бы расторгать уже заключенные договоры. К ее удивлению, Вольф пошел ей навстречу и согласился на их выступление в будущем году. Разумеется, после прихода партии к власти его мнение могло измениться, однако фюрер сдержал слово, и в том году на фестиваль прибыли все исполнители, с которыми успели заключить договоры.
Один из лучших басов XX века Александр Кипнис продолжал выступать до истечения срока своего контракта и в Берлинской государственной опере, а потом в Вене. Поскольку певец еще в 1931 году получил вид на жительство в США, после аншлюса Австрии он переселился за океан, где с успехом выступал до 1946 года в вагнеровских партиях (Гурнеманц, Хундинг, Хаген, король Марк), а также в партии барона Окса в Кавалере розы Штрауса, короля Аркеля в Пеллеасе и Мелизанде Дебюсси и Бориса Годунова. Фриделинду, разумеется, больше всего волновала судьба Фриды Ляйдер, однако в первые годы после прихода к власти нацисты были готовы закрыть глаза на ее мужа-еврея, тем более что Рудольф Деман был гражданином Австрии и до ее аншлюса оставался в Германии иностранцем.
Приход к власти национал-социалистов был, разумеется, важным событием и для обитателей Хайлигенграбе, однако там к нему отнеслись намного спокойнее, чем в кипевшем политическими страстями Берлине, где торжествовавшие штурмовики устраивали помпезные факельные шествия. В ту зиму в монастыре случилось важное событие местного масштаба – учебное заведение, где училась одна из внучек отставного кайзера, посетила прусская кронпринцесса Цецилия в сопровождении прочих членов королевской семьи. По случаю прибытия высоких гостей состоялся торжественный обед, в связи с чем столы были сервированы фарфоровой посудой (в обычные дни воспитанницы ели из оловянных мисок) и хрустальными бокалами, из которых гости и старшие ученицы пили вино, а все остальные – разбавленный малиновый сок. Высокая гостья выступила с застольной речью. «Пока кронпринцесса произносила свою длинную зажигательную речь, посвященную возвращению династии на законный престол, мы старались сидеть с внимательным видом. Она говорила так, словно Гогенцоллерны все еще правили Германией, а император не жил в Голландии на правах гостя. Наконец она подняла свой бокал и предложила нам выпить с ней за возвращение Гогенцоллернов. Все, кроме меня, подняли свои стаканы с малиновой водой. Мне вовсе не хотелось пить за все что ни попадя». Выступление кронпринцессы свидетельствовало о том, что члены королевской семьи плохо себе представляли суть происходивших на их глазах политических событий. Впоследствии Фриделинда вспоминала, что она и сама плохо понимала, что происходит в стране: «Запертая в Хайлигенграбе, я могла себе составить лишь приблизительное и даже искаженное представление о тогдашней жизни в Германии».
Между тем 13 февраля в Байройте отмечали пятидесятую годовщину смерти Рихарда Вагнера. Торжество, в котором участвовали многие друзья Ванфрида, видные политики, представители аристократии и деятели культуры, началось с возложения венков на могилу Мастера. Наиболее достойных Винифред потом принимала в своем доме. Помимо нового рейхсканцлера Гитлера венки от своего имени прислали баварский кронпринц Рупрехт и «гостивший» в Голландии бывший кайзер. По этому поводу Лизелотте писала родителям: «Несчастный, по-видимому, все еще пребывает в заблуждении, будто он когда-нибудь еще сможет вернуться в Германию императором». Речь кронпринцессы в Хайлигенграбе полностью подтверждает мнение секретарши Винифред.
По случаю памятного события власти Байройта присвоили звания почетных граждан Винифред Вагнер, Еве Чемберлен, Даниэле Тоде, Бландине Гравине и Артуро Тосканини. Аллея, ведущая от подножия Зеленого холма к Дому торжественных представлений, получила название Зигфрид-Вагнер-аллее. При этом по всей стране началось изгнание нежелательных, с точки зрения национал-социалистов, деятелей культуры, прежде всего евреев.
В тот год Берлинская опера давала все произведения Вагнера, включая раннюю оперу Запрет любви. Скандал разразился в связи с постановкой Тангейзера, которую осуществил поставивший незадолго до этого в Кроль-опере Голландца Юрген Фелинг. Дирижировал бывший музыкальный руководитель Кроль-оперы Отто Клемперер. Автор опубликованной в газете Allgemeine Musikzeitung статьи заклеймил берлинскую постановку как преступление против искусства и, перефразируя слова Саломеи из одноименной оперы Штрауса, призвал: «Подайте нам на серебряном блюде голову генерального интенданта!» Судя по всему, статья была инспирирована ненавидевшим Титьена Альфредом Розенбергом, который не очень хорошо себе представлял, насколько сильную позицию занимал к тому времени генеральный интендант прусских театров, пользовавшийся поддержкой Германа Геринга и Винифред Вагнер. Что касается Клемперера, то он хорошо осознал, чем грозит эта статья лично ему, и поспешил покинуть Германию.
Политические страсти, кипевшие в стране во второй половине февраля в связи с приближающимися парламентскими выборами, достигли кульминации в результате случившегося 27 февраля пожара Рейхстага. На следующий день Гитлер потребовал от Гинденбурга, чтобы тот воспользовался своим правом на введение чрезвычайного положения, выпустил «Распоряжение о защите народа и государства» и приостановил действие конституции. В результате были арестованы депутаты-коммунисты и запрещены коммунистические газеты. Эти меры не только не вызвали массовых протестов, но привели, как и надеялись нацисты, к сокрушительной победе НСДАП на состоявшихся 5 марта выборах. Число мест, занятых национал-социалистами, возросло со 196 до 228. В Байройте за партию Гитлера проголосовало 60 % жителей. После успешных выборов нацисты направили в правительство Баварии своих видных представителей: Ганс Франк стал министром юстиции, а Ганс Шемм возглавил Министерство по делам культов, занимавшееся также вопросами культуры и образования. Представителем имперского правительства в Баварии (рейхсштатгальтером) был назначен Франц фон Эпп, в результате чего полномочия министра-президента оказались сильно урезаны.
В честь получившего высокое назначение Шемма в Байройте устроили праздничный митинг, на котором свежеиспеченный баварский министр выступил с речью, назвав главными предтечами нового национал-социалистического мировоззрения Рихарда Вагнера и Хьюстона Стюарта Чемберлена – это была одна из первых попыток встроить байройтскую религию в новую, национал-социалистическую государственную идеологию; в дальнейшем религиозное поклонение Мастеру и признание Чемберлена в качестве одного из его апостолов стало повсеместным.
После этого в Третьем рейхе началась война на уничтожение против неугодных деятелей культуры; ее жертвами стали как расово неполноценные художники, так и «арийцы», вызывавшие неприязнь новых властей. В Дрездене устроили обструкцию директору оперы Фрицу Бушу, сорвав очередной спектакль, после чего ему пришлось уехать за границу; за ним последовал его брат, виолончелист Герман Буш, а в 1939 году Европу покинул другой брат, скрипач Адольф Буш, возглавлявший камерный оркестр в Базеле. Фриделинда писала: «Нацисты попытались вернуть Адольфа Буша и участников его камерного ансамбля, и с этой целью послали в Базель переговорщика с соблазнительными предложениями, однако Буш заверил посланника, что он с друзьями вернется в тот день, когда Гитлер, Геббельс и Геринг будут публично повешены». Вернувшегося с американских гастролей Бруно Вальтера сначала отстранили от руководства лейпцигским Гевандхаузом, а затем вынудили отказаться от концерта в Берлине (там его заменил готовый оказать услугу новым властям Рихард Штраус); после этого Вальтер также эмигрировал.
Поскольку здание Рейхстага сильно пострадало от пожара, Гитлер перенес торжественное открытие недавно избранного парламента в город прусской воинской славы Потсдам и назначил это мероприятие на 21 марта – шестьдесят вторую годовщину первого заседания рейхстага, объединившего земли Германского рейха. Сначала в католической и протестантской церквах провели богослужения для депутатов соответствующих конфессий. Гитлер и Геббельс в богослужениях не участвовали – они провели отдельную церемонию на Луизенштадтском кладбище, отдав дань памяти героям, погибшим в борьбе за победу идей национал-социализма. Затем в гарнизонной церкви Потсдама, где находятся могилы Фридриха I и Фридриха Великого, облаченный в визитку новый рейхсканцлер Гитлер и президент Гинденбург в маршальском мундире одновременно преклонили колени перед могилами прусских королей и возложили венки. Этот день завершился представлением Мейстерзингеров в Берлинской государственной опере; дирижировал Фуртвенглер. Через день состоялось первое заседание вновь избранного рейхстага, где теперь 82 % мест занимали национал-социалисты. Поэтому принять Закон о чрезвычайных полномочиях, который действовал на протяжении последующих четырех лет, уже ничего не стоило. В соответствии с этим законом правительство получало право принимать любые решения без их согласования с рейхстагом и рейхспрезидентом – Гитлер стал диктатором, сосредоточившим в своих руках неограниченную власть.
Воодушевленная событиями последних дней, Винифред писала Рихарду Штраусу из Берлина, где она находилась вместе с Фриделиндой: «Да, теперь мы все переживаем время стихийной силы, а фюрер и его народ предстают как непостижимое чудо, перед которым мы можем лишь благодарно склониться. Было невероятно радостно впервые водрузить перед Ванфридом наше знамя. Дети с восторгом принимали участие во всех народных манифестациях – во время радиопередач и на рыночной площади. А недавно, 21-го вечером, Виланд маршировал с вымпелом в руке во главе колонны гитлерюгенда. Истинный внук Вагнера. В этом было что-то трогательное».
* * *
Пятидесятую годовщину смерти Вагнера отмечали не только потомки Мастера в Байройте. Франц Вильгельм Байдлер, оказавшийся при новой власти, как и все социал-демократы, изгоем, к тому же известный как ближайший сотрудник Лео Кестенберга, одно имя которого вызывало ярость новых властей, выступил на радиостанции Deutsche Welle с докладом, заполнившим во время трансляции Тристана антракт между вторым и третьим действиями. По этому поводу Байдлер написал Томасу Манну, с которым его связывала крепкая дружба. Они познакомились в доме Клауса Прингсхайма (Pringsheim) – брата-близнеца жены Манна Кати, дирижера, преподавателя музыки и почитателя творчества Вагнера; в период культурной реформы Кестенберга он служил музыкальным руководителем возглавляемых Райнхардтом драматических театров.
После прихода к власти национал-социалистов имя Манна было у всех на устах в связи с докладом Страдания и величие Рихарда Вагнера, который он прочел в Амстердаме, Брюсселе и Париже. Поскольку представления Манна о творчестве Вагнера не совпадали со взглядами националистов и прямо противоречили сформированной в Байройте религии, доклад вызвал волну протестов по всей Германии. Ее материальным выражением стала статья Протест Мюнхена, города Рихарда Вагнера, опубликованная в газете Münchner neueste Nachrichten от 16/17 апреля 1933 года. Инициаторами публикации были бывший поклонник Манна композитор Ганс Пфицнер, разругавшийся с писателем еще в двадцатые годы, когда тот выразил свое разочарование в националистической идеологии после убийства министра иностранных дел Ратенау, и дирижер Ганс Кнаппертсбуш; оба они надеялись с помощью этой статьи проложить себе путь в Байройт и заодно заслужить доверие новых властей. Кроме них, а также Рихарда Штрауса и таких мало кому известных ныне композиторов, как Зигмунд фон Хаузеггер (в то время директор Мюнхенской музыкальной академии) и Клеменс фон Франкенштайн, письмо подписали министр внутренних дел Баварии Адольф Вагнер, обербургомистр Мюнхена Карл Филер и гауляйтер Баварской восточной марки Ганс Шемм.
Согласно Дитеру Борхмайеру, суть расхождений между Томасом Манном и авторами статьи заключается в отмеченном еще Ницше отличии между восприятием Вагнера как чувствительно-декадентского современника поздних французских романтиков и символистов и концепцией Вагнера как героя-германца (соображения Борхмайера приведены в книге Верены Негеле и Сибиллы Эрисман Байдлеры). В нацистской Германии это эстетическое расхождение стало основанием для политических обвинений.
Год спустя, в письме Министерству внутренних дел, Томас Манн назвал Протест чудовищным доносом, который мог стоить ему жизни. Ко времени появления этой статьи он с семьей проводил отпуск в швейцарской Арозе и счел за лучшее не возвращаться в Германию. Байдлер, оказавшийся в сходном положении, еще больше сблизился с Манном. После своего выступления на Deutsche Welle он писал Манну: «Десять дней спустя сняли руководство Deutsche Welle, и 13 февраля мы уже не знали, смогу ли я еще говорить! Однако у захвативших власть господ тогда были более важные заботы!! (А именно подготовка имперского пожара!)». Уже в июне 1933 года Байдлер сообщил находившемуся во французском Санари-сюр-Мер Манну о том, что готовится к эмиграции («…я оказался перед неизвестностью эмиграции, где мне придется занять любую скромную должность, которую мне предложат»), и попросил друга о поддержке. 10 июня тот ответил: «Получил Ваше дружеское письмо от 6 июня, которое меня очень порадовало. Мне нет надобности говорить о том, как Ваши высказывания по поводу нового „казуса Вагнера“ меня успокоили и как они меня поддержали в противостоянии с известными нападками». Поскольку Байдлер рассчитывал продолжить в эмиграции работу, которой он занимался вместе с Кестенбергом («разъяснять связь между культурой и общественно-экономической организацией на основе исследований положения дел в области музыки»), и снова обратился в связи с этим к Манну с просьбой о поддержке, тот пообещал свести его с нужными людьми в международных организациях, ведающих вопросами культуры.
Покидая в конце июля в спешке Германию, Байдлеры не смогли взять с собой свое имущество, в том числе библиотеку и два концертных рояля. Сначала они отправились в Санари-сюр-Мер, где уже нашли себе временное пристанище Манны; оттуда Байдлер по совету Томаса Манна написал в Амстердам его сыну Клаусу Манну, работавшему в редакции немецкоязычной газеты Die Sammlung, и предложил опубликовать свою статью о музыкальном воспитании в Веймарской республике, в которой он собирался изложить «выработанные в государственных учреждениях важнейшие идеи и точки зрения». Эту статью, под названием Музыка в Веймарском государстве, газета в самом деле опубликовала в январе 1934 года, отметив, что ее автор – внук Рихарда Вагнера. В ней Франц Вильгельм проследил основные тенденции развития музыкального искусства, незаметные для поверхностного посетителя концертов («Это революция в области формирования убеждений, ведущая в музыке от патетической цветистости к упрощенной линии, от большого аппарата к камерному составу исполнителей, от чрезмерной искусственности к размышлению над естественными народными источниками»), и уделил большое внимание Архиву музыкальных организаций Германии, созданием которого он занимался на протяжении нескольких лет (1928–1933). По словам Байдлера, этот архив по своему характеру аналогичен «институту исследований конъюнктуры». Он, разумеется, остановился и на роли, которую на протяжении нескольких лет своего существования играла Кроль-опера: «В 1848 году Вагнер провозглашает полную несовместимость демократии и оперной роскоши. Основываясь на этой идее, в республиканской Пруссии сознательно учредили Кроль-оперу под руководством Клемперера. Однако прогрессивные силы еще не вполне окрепли, чтобы добиться создания действительно независимого театра в духе Вагнера – театра, который мог бы удовлетворить вкус обычной публики». Отмечая трудности становления такого театра, он все же был убежден, что «короткого периода существования Кроль-оперы оказалось достаточно, чтобы наметить пути выхода из создавшегося тупика».
Осенью супруги Манн переселились в Кюснахт под Цюрихом, тогда как Байдлеры не потеряли надежды обосноваться во Франции и переехали в Париж. Там Францу Вильгельму пригодилось свободное владение французским, приобретенное еще в детстве благодаря общению с бабушкой Козимой. В университете он прочел несколько лекций на тему «Обзор музыкальной жизни в современной Германии», однако возможность обеспечить надежное существование пока не просматривалась. Супруги поселились в более чем скромной (без лифта и телефона) гостинице на Монмартре, и по этому поводу Байдлер в конце ноября писал Томасу Манну: «Я этим ни в коем случае не обескуражен, но положение остается объективно тяжелым, и мы не сможем долго выдержать». Помимо чтения лекций, Байдлер в Париже написал статью на английском языке Вагнер-революционер, которую в мае 1934 года опубликовала газета Manchester Guardian.
Между тем в связи с его эмиграцией и пребыванием в Париже в Германии поднялся небольшой газетный переполох. Все началось с «сенсационного» сообщения одной скандальной газетенки, будто внук Вагнера прозябает в жалких условиях в Париже. Чтобы ознакомить общественность с истинным положением вещей, Байдлер дал интервью издательству «Херст-Пресс», вскоре вышедшее в США. После этого в New York Times появилась статья Потомок Вагнера нашел убежище в Париже, где излагалась позиция Байдлера в отношении нацистского режима и его взгляд на Рихарда Вагнера как на социалиста-революционера, не имеющего ничего общего с Вагнером, прославляемым в гитлеровской Германии. Через какое-то время откликнулась и немецкая пресса. В газете Musik im Zeitbewußtsein появилась статья Внук Вагнера против Германии?, автор которой сообщил, что дети Зигфрида Вагнера слишком молоды, чтобы выступать в Париже с какими-либо антинемецкими заявлениями. Поэтому он предположил, что речь может идти только о еще одном внуке, Франце Байдлере – «подлинном социал-демократе, близком друге беглого музыкального диктатора Кестенберга», к тому же женатом на еврейке. В связи с этим автор статьи сетовал: «Было бы, однако, достойно всяческого сожаления, если бы наши предположения оказались верными и отпрыск семьи Вагнер дошел до того, что противопоставил себя родине».