Глава 10. Симфоническая поэма Счастье
Послевоенная поляризация политических сил проявилась в Баварии особенно резко. Историки связывают это явление с особенностями конфессиональной, социальной и национальной структуры самой большой земли Германии, прежде всего ее северной части – Нижней и Верхней Франконии. В этот регион, расположенный к северу от Нюрнберга, помимо этого славного немецкого города входило множество городов поменьше: граничащий с Нюрнбергом Фюрт, а также Ансбах, Бамберг, Байройт, Кобург, Эрланген и Хоф. Во Франконии преобладало сельское население, а значительную часть городского населения составляли ремесленники. Эти особенности определяли и инфраструктуру местной экономики: когда информатика и логистика еще не были развиты, решающее значение приобретали инициативная мелкая торговля и посредническая рыночная деятельность. По-видимому, этим была обусловлена и более высокая по сравнению с другими областями Германии доля еврейского населения, занимавшегося в территориально разобщенной гористой Франконии мелкой торговлей, скупкой и перепродажей скота, хмеля и прочей сельскохозяйственной продукции. Между немецким населением и издавна селившимися там евреями установились нормальные деловые отношения, так что в мирное время антисемитизм носил чаще всего бытовой характер и не приводил к резкому противостоянию, если только не возникали обычные эксцессы, связанные с кровавым и прочими наветами. Однако во время войны и в послевоенный период, когда возникла необходимость найти внутреннего врага, ответственного за «удар кинжалом в спину», именно там правоконсервативные и националистские партии получили активную поддержку местного населения. На проходившем в феврале 1919 года в Бамберге заседании радикального Всегерманского союза была принята декларация, объявлявшая войну берлинскому правительству Эберта. Одновременно был создан Союз обороны и наступления, который впоследствии стал самой массовой антисемитской организацией Веймарской республики и действовал до середины 1922 года. Руководимые им баварские фрайкоры сыграли заметную роль и в разгроме Баварской советской республики, просуществовавшей всего несколько недель апреля и мая 1919 года. В расположенном недалеко от границы с Баварией тюрингском городке Ордруф, где проходили военные учения, полковник Франц Ксавер фон Эпп собрал добровольцев со всей Франконии. В его фрайкор входил также батальон, сформированный в Байройте по призыву тамошнего обербургомистра, объявившего 29 апреля 1919 года: «В Мюнхене шайка безответственных элементов, не имеющих никакого отношения к Баварии, создала ту же ситуацию, что и в нынешней России. Русский большевизм, коммунизм, диктатура пролетариата наносят вред собственности и имуществу во всех сферах…» На этот призыв откликнулось четыреста с лишним жителей Байройта, принявших участие в осуществленном под руководством Эппа жестоком разгроме мюнхенских социалистов.
28 июня под Парижем был подписан Версальский мирный договор, официально завершивший Первую мировую войну. Поскольку он был составлен без участия Германии, его стали именовать «навязанным», само событие получило название «позор Версаля», а допустивших его политиков (о проигравших войну генералах уже никто не вспоминал) рассматривали как предателей. В соответствии с этим договором Германия лишилась части своих территорий: так, немецкоговорящие Судеты отошли к Чехословакии, а земля Саар и часть Померании перешли под управление Лиги Наций (с 1929 по 1932 год обязанности верховного комиссара Лиги Наций в Данциге исполнял внук Козимы Манфредо Гравина); в результате Восточная Пруссия стала эксклавом. Численность германской армии ограничили до 100 000 человек, она была лишена права иметь тяжелое вооружение и авиацию. На страну были наложены тяжелейшие репарации: до 1951 года она должна была возместить победителям нанесенный ею ущерб. По этому поводу Винифред писала подруге: «Я никогда бы не сочла возможным это подписать! Тьфу, черт – к чему пришли немцы. Никакого самолюбия! Никакого чувства стыда! – Ужасно, что через сорок лет <после победоносной войны с Францией> мы пришли к такому упадку!» Она не сообщила ничего нового: таково было господствующее мнение не только в Ванфриде, но и по всей Германии. Через месяц после заключения Версальского мира в Веймаре была принята новая республиканская конституция страны. Она разрабатывалась на протяжении нескольких месяцев, со времени заключения Компьенского перемирия и бегства Вильгельма II, однако принимать ее в охваченном беспорядками Берлине до поры до времени остерегались.
Понятно, что обитатели Ванфрида живо интересовались текущей политикой, но, обескураженные крахом империи, бегством почитаемого ими императора и формированием в Берлине нового правительства, которое рассматривало предприятие Вагнеров как нечто отжившее и малоинтересное для новой Германии, не знали, на кого делать ставку: им по-прежнему казалось, что спасителями могли бы стать только победоносные в начале войны кайзеровские генералы. Ева писала подруге, что, встречаясь с Адольфом фон Гроссом, Козима каждый раз спрашивает его: «Почему Людендорф не становится нашим диктатором?» – вдова Мастера полагала, что возрождением страны могут заняться те же люди, которые довели ее до полного краха. Наживший политический капитал на патриотической риторике, Чемберлен предпочитал теперь помалкивать, однако готов был идейно поддержать своих единомышленников из правого лагеря. Поэтому он с энтузиазмом отнесся к инициативе Вольфганга Каппа организовать летом 1919 года «немецкую семинарию», где должны были обучаться молодые кадры правых политических партий. В письме Каппу он назвал ее крайне необходимой для отечества службой и поблагодарил за предоставленную ему возможность «принять участие в этом общественном начинании». Однако Капп оказался довольно слабым политиком: провалился не только его образовательный проект, к участию в котором он хотел привлечь почти полностью парализованного Чемберлена, но и организованный год спустя при его участии и названный его именем антиправительственный путч, после которого Каппу пришлось бежать в Швецию вместе со своим сообщником, одним из создателей фрайкоров генералом Вальтером фон Лютвицем.
8 октября в Байройте состоялась организованная Союзом обороны и наступления дискуссия, на которой тон задавали правые радикалы, обвинявшие социалистов и евреев в «позоре Версаля». Вот как описывала одно из выступлений местная социалистическая газета Fränkische Volkstribüne: «Нет ни одной подлости, в которой не были бы виноваты евреи. Они виноваты абсолютно во всем – от проигранной войны до осквернения истинной немецкой расы. И повсюду докладчик видит только евреев: в прессе и банковском деле, в армии и в судах, а также в университетах – везде одни евреи». Газета также сообщила, что некоторые участники этого мероприятия из числа правых радикалов побывали перед его началом в Ванфриде и нанесли визит Чемберлену. В числе немногих представителей либеральных сил, пытавшихся противостоять нападкам на социалистов, был адвокат еврейского происхождения Бертольд Кляйн, однако его выступление еще больше накалило обстановку в зале. По этому поводу Винифред писала подруге, что Кляйн защищал «своих соплеменников». Обитатели Ванфрида и их ближайшее окружение были целиком и полностью на стороне правых радикалов, и к началу двадцатых годов Винифред прониклась как расизмом снабжавшего ее своими статьями Чемберлена (Основы XIX века с самого начала входили в круг ее чтения), так и антисемитизмом свекрови, и в этом отношении занимала, судя по всему, более радикальную позицию, чем ее муж: все же Зигфрид был готов сотрудничать с вагнерианцами еврейского происхождения и, как будет видно из дальнейшего, даже отстаивал их право принимать участие в судьбе байройтского предприятия.
* * *
В конце 1919 и начале 1920 года Зигфрид работал над завершением партитуры Кузнеца из Мариенбурга и над либретто новой оперы Райнульф и Аделазия; ее сюжет он заимствовал из Истории норманнов в Сицилии Адольфа Фридриха фон Шака. Дело происходит в конце XIII века в завоеванной норманнами Сицилии. В опере запечатлелось признание Зигфридом семейного позора, связанного с поступком матери, лишившей Изольду права считаться дочерью Рихарда Вагнера. Сын графини Альбирии Алифе бросает в лицо своей матери горькие слова: «Ложь тебя уничтожит! Не меня! / Согласен я на все – и на позор, и на погибель! / От несправедливости страдали и другие… / Но ты, несчастная! Как каяться ты станешь?» По-видимому, мысль о вине Козимы не отпускала Зигфрида на протяжении всего времени работы над этим текстом. Многое в опере связано с греческой Античностью. Ее главный герой Райнульф превозносит «блаженство Эллады», где «можно жить без попов», а в конце второго действия герои воспевают Диониса и Афродиту, и эта сцена похожа на эпизод византийского празднества в Солнечном пламени – первом сочинении Зигфрида, наконец принятом к постановке в Дрезденской опере, где на протяжении предыдущих полутора десятка лет устраивали одну за другой триумфальные премьеры опер его соперника Рихарда Штрауса.
Состоявшаяся 2 октября в Дрездене премьера Солнечного пламени стала необычайно важным для Зигфрида событием также и потому, что на нее прибыло множество друзей Байройта (включая представителей высшего руководства Общества Рихарда Вагнера), воодушевивших сына Мастера на возобновление фестивалей. Было решено основать Общество содействия возрождению Байройтских фестивалей. Большим успехом пользовалась и новая постановка, в которой критики находили сходство с Робертом-дьяволом Мейербера, а газета Dresdner Anzeiger отметила «роскошные, красочные декорации», в которых Штассен обнаружил себя «не слугой сцены, а ее повелителем». Была отмечена также режиссура самого Зигфрида, однако критиков разочаровал исполнитель партии Фридолина, знаменитый тенор Рихард Таубер. Тем не менее автор остался чрезвычайно доволен достигнутыми результатами, о чем он с воодушевлением писал Людвигу Карпату. Однако радость Зигфрида была недолгой, поскольку из-за частых болезней исполнителей и недостатка средств на поддержание этой дорогостоящей постановки ее пришлось снять после трех представлений. Об этом композитор с горечью писал Штассену: «Такое впечатление, что мое произведение снова утопили. Божьи искры радости, из которых я надеялся разжечь пламя, снова потушены! – Где теперь снова взять трудовой энтузиазм! Нужно еще радоваться, что сохранилась способность к творческой деятельности. Дай Бог, чтобы мои дети избежали этой участи и не стали художниками. Чем оказаться жертвами разочарований, выпавших на мою долю, лучше им быть городскими писарями. – Единственное, что может поддержать человека, – это жена и детишки, а также верная дружба добрых людей. Иначе меня и вправду ничто не могло бы удержать в Германии!» В этом же письме он задается давно мучившим его вопросом: «Кто же из нас был, собственно говоря, настоящим художником: Бах, Бетховен, Моцарт, Вебер, мой отец? Я имею в виду – не гением, а художником, точно знающим свои границы, никогда не злоупотребляющим каким-либо средством, кратким в своих высказываниях, мастером прозрачной инструментовки и хорошей, яркой, экономно построенной модуляции. Таково мое мнение о настоящих художниках, каковых среди нас уже нет. Нынешние пытаются обольстить нас малозначительными идеями, грубыми эффектами, чересчур насыщенной инструментовкой и т. п. К художникам я причисляю, например, Бизе! У него эти господа могут поучиться, если не хотят и не могут учиться у моего отца». Это похоже не на письмо другу, а на рассуждения в газетной статье. Штассен мог без труда догадаться, что под «этими господами» подразумевается предмет вечной зависти Зигфрида – Рихард Штраус. Как бы то ни было, для Солнечного пламени осень оказалась благоприятной. 19 ноября состоялась нюрнбергская премьера оперы. А 2 декабря у Зигфрида и Винифред родился четвертый ребенок – дочь Верена. Ее назвали в честь главной героини оперы Кобольд – молодой женщины, принявшей смерть за грехи своей семьи. Младшая внучка Козимы, скончавшаяся в 2019-м, за полтора года до своего столетия, была, пожалуй, самым уравновешенным и наименее амбициозным членом вагнеровского клана.
Чтобы поправить пошатнувшееся материальное положение, Зигфриду пришлось с начала 1921 года активизировать гастрольную деятельность. Уже в январе он едет в Берлин, а оттуда в Данию (Копенгаген), Швецию (Стокгольм) и Норвегию (Берген). Насколько трудным было в то время положение с продовольствием, видно из депеши Винифред, посланной ею мужу в Берлин вслед за посылкой с продуктами: «Сегодня вечером я отправила тебе ценной и срочной бандеролью немного жратвы: хлеб для сэндвичей, половину колбасы, надеюсь, не слишком для тебя жирной – иначе я подарила бы ее Штассену, – остаток пирога и банку мармелада». В том же письме она жалуется на электростанцию, приславшую напоминание о том, что семья жжет много света: «…вследствие этого я вывинтила несколько лампочек». В конце письма она просит мужа: «Если у тебя останется колбаса, привези ее с собой, потому что у нас ее в обрез!» По возвращении из Скандинавии Зигфрид дирижировал 19 марта в Берлине отрывками из опер Банадитрих, Во всем виноват Наперсток, Солнечное пламя, Ангел мира и Кузнец из Мариенбурга. В апреле одна за другой шли премьеры Солнечного пламени. Первая из них состоялась в Кобурге. Эта постановка была по тому времени достаточно дорогой, и средства на ее реализацию пожертвовал живший в изгнании в Кобурге болгарский царь Фердинанд. Помимо оперной премьеры в театре Кобурга состоялся симфонический концерт, на котором Зигфрид дирижировал Восьмой симфонией Бетховена, Зигфрид-идиллией и вступлениями к своим операм Царство черных лебедей, Ангел мира и Кузнец из Мариенбурга. Местный баритон Генрих Рекемпфер исполнил «Любовь молодого Райнхарта» из Герцога-вертопраха и Сказку о большом жирном колобке. Прозвучало также Концертино для флейты. На следующий день ту же программу повторили в Байройте. Через несколько дней Зигфрид дал концерт в Турине и воспользовался этой поездкой, чтобы посетить еще несколько итальянских городов: Флоренцию, Рим, Неаполь, Равенну и Пестум. На следующий день после его дня рождения (в том году ему исполнилось 52 года) байройтское Общество любителей музыки устроило в Маркграфском театре концерт, в котором наряду с произведениями Рихарда Вагнера и Ганса Пфицнера были исполнены сочинения самого именинника – песня на слова Гюнтера Хольштейна Ночь на Нарочи (это было ее первое публичное исполнение), увертюра к опере Весельчак, Присяга на знамени и «Песнь мира» Миты из второго действия оперы Ангел мира. В июне того года Зигфрид завершил также увертюру новой оперы Райнульф и Аделазия.
Сразу после этого Зигфрид учредил Байройтский фестивальный фонд Германии по образцу первого фестивального фонда 1876 года. Было решено выпустить и распространить по подписке несколько сот патронажных свидетельств по 1000 марок каждое. Эти передаваемые по наследству сертификаты гарантировали подписчикам приобретение четырех билетов по льготной цене. Учредители фонда рассматривали участие в нем как патриотический акт: «Какая прекрасная возможность снова собрать охваченных стремлением к высоким идеалам немцев, пробудить в них братские чувства, доставив радость совместного благоговения перед искусством и паломничества в Байройт, возвысить и укрепить сознание немецкой идентичности в чистой атмосфере самых немецких по духу произведений искусства». Сбор средств шел довольно успешно, но тревога не оставляла Зигфрида, и в начале декабря, когда уже была собрана сумма в несколько миллионов марок, он писал Людвигу Карпату: «Это будет нелегко, и я даже опасаюсь, что станет вообще невозможным при нынешнем положении дел в Германии, ведь нам нужно по меньшей мере 6–10 миллионов. При этом друзья Байройта принадлежат к тем слоям общества, которые больше всех пострадали от войны. Но мы почти уверены, что сможем получить то, что охотно пожертвуют зарубежные друзья Байройта, особенно американцы, которые прежде были представлены здесь в большом количестве и разъясняли значение фестиваля всему культурному миру… Я уже думаю, что, если представится случай, было бы полезно совершить гастрольную поездку, которая уже не раз планировалась перед войной и которую теперь, быть может, удастся осуществить, заключив личное соглашение с нужными должностными лицами». Самое неприятное для него заключалось в том, что среди учредителей фонда обнаружились ярые антисемиты, требовавшие закрыть в него доступ евреям. Редактор газеты Deutsche Zeitung Август Пюрингер потребовал даже включить в устав фестивального фонда параграф, требующий от его членов подтверждения арийского происхождения, как это было принято во многих общественных объединениях Германии. Испугавшись, что без еврейских денег – которые, как надеялся Зигфрид, должны были поступить в больших количествах, в том числе из-за океана, – собрать необходимую сумму не удастся, он выступил в той же газете со статьей, где горячо доказывал недопустимость отстранения евреев от участия в фонде: «Это гуманно? Это по-христиански? Это по-немецки? Нет!» Таким образом, средства от распространения патронажных свидетельств все же продолжали поступать; вдобавок Вагнеры получали пожертвования от многочисленных меценатов в виде детской одежды, продуктов питания, оплаты проживания в гостиницах и финансирования постановок опер Зигфрида, которые иначе театры не решались ставить. Помимо субсидирования царем Фердинандом постановки Солнечного пламени в Кобурге семья промышленников из Вупперталя фон дер Хейдт пожертвовала 3000 марок на постановку Банадитриха в Эльберфельде. Доход приносило также распространение открыток с изображением ангелоподобных детей Зигфрида и Винифред: так семья демонстрировала всему миру, какие замечательные внуки растут у Мастера, и подтверждала надежность байройтской династии.
Богатый швейцарский антиквар и меценат Адольф Цинстаг, сделавший значительный взнос в фестивальный фонд, пригласил Зигфрида дать концерт в Базеле. В январе 1922 года Вагнер дирижировал там вступлением к Солнечному пламени. Под его управлением в Швейцарии прозвучали также напев Ирис из этой оперы, вступление к Царству черных лебедей и интерлюдия «Верую», Зигфрид-идиллия, вступление к Мейстерзингерам, увертюра к Летучему Голландцу и Фортепианный концерт Листа ми-бемоль мажор. В феврале Зигфрид снова давал концерты в Копенгагене, а через два месяца в Бергене. За ними последовали выступления в Мюнхене, Вене, Брюнне (Брно), Ауссиге (Усти-над-Лабем) и Берлине, а также в нескольких городах Северной Германии. По этому поводу неунывающий Зигфрид писал Штассену: «То, что я по десять месяцев в году вынужден мотаться с концертами по загаженным городам, чтобы заработать к концу года на покрытие возрастающего дефицита, связанного с налогами на имущество, прочими налогами, поддержанием домашнего хозяйства и т. д., представляется мне необходимостью, по поводу которой нельзя испытывать раздражения, а можно только смеяться». При этом у него не оставалось средств на издание собственных сочинений. Последней его оперой, полностью изданной при его жизни, то есть в виде партитуры, клавираусцуга, оркестровых и хоровых партий, а также либретто, был Кузнец из Мариенбурга. Из Райнульфа и Аделазии было опубликовано только вступление. Партитуру этой оперы он завершил 2 августа 1922 года. На ее последней странице дано пояснение, делающее понятным пессимистический характер оперы: «Германия все больше деградирует! Подходят ли ей слова: „Надежда улетучивается“? Мы надеемся, что нет!»
* * *
После провала капповского путча Всегерманский союз организовал несколько политических убийств, носивших явно антиеврейскую направленность. 24 июня 1922 года в Берлине было совершено покушение на министра иностранных дел Вальтера Ратенау – сторонника строгого соблюдения условий Версальского договора, который одновременно добивался смягчения или даже полного прекращения выплаты репараций. Будучи необычайно талантливым дипломатом, он сумел добиться раскола по этому вопросу позиций Франции и Англии и одновременно провел во время Генуэзской конференции сепаратные переговоры с российским наркомом иностранных дел Чичериным, в результате которых был заключен взаимовыгодный договор, позволивший обеим странам приступить к восстановлению разрушенной войной промышленности. Когда отказавшийся от охраны Ратенау ехал на работу, боевики правоэкстремистской организации «Консул» метнули в его открытый автомобиль гранату и произвели в него несколько выстрелов, в результате чего тот вскоре скончался от полученных ран. На суде покушавшиеся утверждали, что убитый был шурином одного из сподвижников Ленина Карла Радека (в то время Радек был членом ЦК ВКП(б), но в родственных отношениях с министром иностранных дел Германии не состоял) и одним из пресловутых «сионских мудрецов». Через несколько дней было совершено покушение на дружившего с Ратенау журналиста Максимилиана Гардена, который обвинял Германию в развязывании войны и также выступал за соблюдение версальских соглашений. После этого ячейки Союза обороны и наступления стали запрещать по всей стране, и волна политических убийств пошла на спад. Результатом стало возвышение прежде малозаметной Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП), агитировавшей против берлинского правительства и призывавшей к одностороннему отказу от соблюдения международных договоров. На протяжении двух предшествующих лет она открыто конкурировала с Союзом обороны и наступления, но после провала его тактики индивидуального террора те же демагогические заявления о «позоре Версаля», «ударе кинжалом в спину», а также националистические лозунги снискали еще бо́льшую популярность благодаря пламенным выступлениям молодого вождя партии Адольфа Гитлера.
О Гитлере в Ванфриде узнали благодаря двум видным мюнхенским вагнерианцам – писателю Михаэлю Георгу Конраду и журналисту и музыкальному критику Йозефу Штольцингу-Черни (последний, как мы помним, оказал информационную поддержку Чемберлену во время процесса по делу Изольды). О Гитлере Вагнерам рассказывал и хорошо знавший фюрера «спаситель Мюнхена» фон Эпп. Пользовавшийся финансовой поддержкой деловых кругах Баварии командир фрайкора организовал с их помощью финансирование газеты Völkischer Beobachter, предоставленную в распоряжение Гитлера. С легкой руки бывшего в то время музыкальным критиком газеты Штольцинга-Черни этот орган НСДАП вошел в ванфридский круг чтения. В начале января 1921 года Штольцинг-Черни писал Чемберлену: «Очень радует также постоянный и неуклонный рост Национал-социалистической рабочей партии Германии, во главе которой стоит австрийский рабочий Адольф Гитлер. Человек необычайного ораторского дарования и поразительно богатых политических знаний, умеющий как никто захватить массы. На собраниях этой партии не протолкнуться, к Гитлеру постоянно присоединяются сторонники из левых партий». Своей риторикой, объединявшей социальные идеи с расистской нетерпимостью, вождь НСДАП в самом деле сумел склонить на свою сторону многих социалистов. Последней акцией Союза обороны и наступления в Верхней Баварии стала организация так называемого Дня Германии, уже третьего, организованного на этот раз в Кобурге. На него пригласили и «народного оратора» Гитлера, который до того ограничивался выступлениями в Мюнхене, где приобрел необычайную популярность. Гитлер привел с собой отряд штурмовиков (СА) в несколько сот человек, устроивший на улицах города многочисленные стычки с местными социал-демократами. После этого газета Völkischer Beobachter уже с нескрываемым торжеством писала, что «руководство немецким освободительным движением находится в Мюнхене, а его вождя зовут Адольф Гитлер». В мероприятии приняли участие и боевики СА из Байройта – Гитлер начал приобретать во Франконии еще бо́льшую популярность, чем Юлиус Штрайхер, прославившийся незадолго до того погромными речами в Нюрнберге, и уже вплотную приблизился к Байройту.
Помимо Штольцинга-Черни связующим звеном между Гитлером и обитателями Ванфрида была семья фабриканта роялей Бехштейна, чей берлинский особняк Винифред посещала со своими приемными родителями в детстве. Супругу Эдвина Бехштейна Хелену познакомил с Гитлером в 1920 году один из сподвижников вождя НСДАП вагнерианец Дитрих Эккарт, гордившийся тем, что его статья о Парсифале была опубликована в фестивальной брошюре 1911 года. Тридцатилетний политик сразу очаровал бывшую тринадцатью годами старше него даму: ведь он не только воодушевлял массы своими речами, в которых защищал национальные интересы, клеймил врагов страны и давал ответы на все наболевшие вопросы, но и был сведущ в области живописи, архитектуры и музыки, что свидетельствовало об артистичности его натуры. Поэтому супруга предпринимателя стала с тех пор испытывать к нему материнские чувства и приложила немало сил, чтобы сделать из деревенщины-австрийца цивилизованного интеллектуала – тем более что к тому времени он уже в совершенстве овладел ораторским искусством и его речи собирали в мюнхенском цирке тысячи слушателей. Эккарт представил его Бехштейнам как человека, «который однажды освободит Германию». Осталось только одеть его в вечерний костюм, крахмальную сорочку и лаковые туфли и обучить приличным манерам и правилам поведения за столом. Довольно скоро один из друзей Гитлера с изумлением отметил, что тот приобрел светские манеры, в совершенстве овладел искусством целовать дамам руки и уже обладал чисто австрийским шармом. Все это помогло ему завоевать авторитет в финансово-промышленных кругах, но в общении с массами он оставался человеком из народа, не нажившим богатства и не слишком образованным. В доме Бехштейнов он общался со многими представителями деловых кругов и сумел убедить их в необходимости материальной поддержки своей партии, тем самым обеспечив ей финансирование на ближайшие годы.
* * *
В течение месяца после окончания работы над партитурой оперы Райнульф и Аделазия Зигфрид сочинил вступление к своему следующему произведению – опере Священная липа. Эта возникшая на волне вдохновения и оказавшаяся необычайно удачной симфоническая пьеса стала жить самостоятельной жизнью и в свое время пользовалась большим успехом. При этом либретто оперы Зигфрид написал только через два года, а партитуру завершил через пять лет. Чтобы обеспечить семью, композитору пришлось продолжить концертную деятельность, которая отнимала у него много сил и не приносила ни морального удовлетворения, ни тех доходов, на которые он рассчитывал; ему пришлось разочарованно признать, что его соперник Штраус получает куда более солидные гонорары за свои выступления и неизмеримо бо́льшие авторские отчисления от постановок его опер. Зависть вызывал и приобретавший все бо́льшую известность Фуртвенглер. В конце сентября Зигфрид выступал в Швеции, где дирижировал в Гётеборге Летучим Голландцем. Вернувшись домой, он сочинил скерцо, озаглавленное цитатой из Лютера: Если бы мир заполнили дьяволы. В подробном пояснении к этой пьесе композитор предупреждает слушателя, что в ней речь идет не об указании Лютера железным кулаком пресекать козни дьявола, поскольку «мы имеем дело с маленькими, злобными существами, которые копошатся и барахтаются повсюду в сумерках и при этом становятся невыносимыми не по отдельности, а в совокупности. Они с жужжанием вьются вокруг идущих своим путем людей, обременяя их повседневными заботами и нуждами. Они злорадно суетятся, кудахчут, хитрят – то украдкой, то нагло, в открытую. Беспечный человек смело и весело идет своим путем, но когда его все это допекает, он объявляет о своей воле ударом тяжелого кулака, и ставшие жалобными голоса постепенно затихают». Очевидно, мысли композитора продолжали занимать разного рода дьяволы, о которых он любил рассказывать во время репетиций оркестрантам (в частности, в упомянутой речи 1909 года о «немецком дьяволе»), населявшие его оперы кобольды и прочая нечисть. Возможно, они являлись для него воплощением злобных врагов – не оставлявших его в покое вымогателей и нечестивых критиков.
Пока Зигфрид находился в разъездах или уединялся, чтобы до начала подготовки к фестивалю завершить Райнульфа и Аделазию, Винифред готовилась к переезду обратно в Ванфрид – с учетом значительного прибавления семейства в доме было необходимо произвести кое-какую перепланировку, установить новую сантехнику и кухонное оборудование, отремонтировать и переставить мебель. Своей подруге она писала, что установила огромные умывальники с кувшинами и кранами, провела водопровод и поставила «огромные ванны, в которые нужно забираться по лесенке!». В доме постоянно находились рабочие, а Адольф фон Гросс получал от Винифред колоссальные, требовавшие срочной оплаты счета – она уже стала полновластной хозяйкой, и все в Ванфриде подчинялось ее воле. Иногда она оплачивала счета сама или откладывала их оплату, запутывая тем самым бухгалтерию Гросса и вызывая его сильное раздражение, поскольку тот не мог соответствующим образом подвести баланс и правильно выплатить налоги. В результате взаимоотношения Зигфрида, переложившего ведение всех дел на жену, и его опекуна оказались вконец испорченными. Впрочем, если Вагнеры и допустили определенный перерасход на ремонт и переоборудование виллы, они все равно остались в выигрыше, поскольку остатки их состояния так или иначе съела достигшая к середине 1923 года своего пика инфляция; с другой стороны, последняя была на руку правительству, поскольку облегчала выплаты по репарациям. Многие семьи, жившие на проценты с капиталов, также разорились, но Вагнеры были в относительно неплохом положении, поскольку получали посылки с детскими вещами и продовольствием из-за рубежа, в том числе из-за океана, и денежные пожертвования в долларах и швейцарских франках.
В результате инфляции превратились в прах также с огромным трудом добытые средства фестивального фонда, и его нужно было формировать заново. Тем не менее летом начались предварительные репетиции, на которые прибыли звезды фестиваля 1924 года – всемирно известные вагнеровские певцы датчанин Лауриц Мельхиор и переждавшая войну в Швейцарии Эмми Крюгер. Прослушивания в сопровождении рояля Зигфрид проводил в большом зале Ванфрида, на них присутствовала Винифред, которая, как писала Эмми, «тихо сидела в углу с клавираусцугом, содержавшим пометки Мастера, точного следования которым требовал Зигфрид, и с живейшим интересом следила за каждой мелочью». С окружавшей зал галереи верхнего этажа за проведением репетиций наблюдала одетая во все белое Козима. Иногда она негромко покашливала, и тогда сын опрометью мчался к ней наверх, а вернувшись, передавал ее указания, которые исполнители находили довольно толковыми. По словам Эмми Крюгер, там царила «на редкость живая интеллектуальная атмосфера и благотворные, здоровые покой и веселье, выражавшиеся в грубоватом юморе, особенно во время еды. Это были не просто артисты, а живые артисты!» В Ванфриде в самом деле давно соскучились по привычной работе.