И вспомним, что теория относительности не отвергает Большой Взрыв в любой момент времени как в универсальный момент.
Итак, избирательно-тотальное воздействие внутри всякого универсума, уничтожая универсум, никак не меняет его. Именно потому, что только он и мог бы свидетельствовать о своей судьбе. Но это нонсенс. Хотя и для утверждения, что нонсенс, нет полноты предпосылок. Ведь нет и ограничений для отрицания любой возможности.
Но и вакуум, и Бессознательное, и Хаос имеют парадигмой для себя Универсум сущих. А Хаос даже может быть рассмотрен и как сам Универсум в модусе его явленности.
На что же опирается наша интуиция для умопостигания изложенного? Что является причиной действия в ней безграничного многообразия всего происходящего в Универсуме? Я полагаю, это есть действие сознания в порождении мысли. В сущности, способность мысли отражать в себе всякую безграничность в её гипостазировании и свидетельствует об этом. Ведь иначе неоткуда было бы взяться подобной конфинальности между фактурой мыслеобразования и потенциалом безграничности взаимодействия сущих в Универсуме в модусе их тождественности и инаковости. А пластичность в действии модуса различительности обеспечивает пластичность в оформлении соотнесения сущих между собою.
Потому-то свёртывание и взрыв Вселенной есть и постоянно неявно происходящее в себе, но и наблюдаемое как эсхатологически значимый момент в качестве наблюдаемого «извне» в осознании. Но это есть и парадигма для всякой оппозиции «взаимонаблюдающих» ансамблей сущих в Универсуме.
Что всё это значит? Я думаю, сохраняющийся в сущих модус единства есть неизбежная предпосылка для перспективы тотальной единоразовой метаморфозы (гибели) всего сущего, но и акта индивидуального изменения каждого именно «этого» сущего. Именно неизбежность такой перспективы имеет место как безусловность безальтернативности самой фактуры описываемого положения. Но никто не может взять на себя смелость делать утверждение о неизбежности самого события! Это ограничение содержится в самом невыразимом существе события, о котором идёт речь.
В отсутствие при этом любой частной данности закона и порядка «мироустроения» внутри такого самодостаточного универсума не может быть обеспечено «отслеживание» никаким его сущим никакого фундаментального драматизма «трагического исхода». Универсум-в-себе не имеет изъяна для того, чтобы ему самому «знать», что это всё есть такое. И, разумеется, не лишним будет ещё раз подчеркнуть, что всё сказанное имеет отношение ко всем сущим Универсума.
Универсум в себе уничтожается и остаётся неизменным всегда и каждую секунду. Но только в свете видения его инстанцией за пределами Универсума и может свидетельствоваться присутствие всеохватывающего и всепоглощающего трагического исхода.
Любые характеризующие сущих категории могут быть сами связаны как самодостаточные сущие в соответствии с безграничностью ресурсов для этого, состоящей в принципиальном отсутствии априорных препятствий для осуществления чего бы то ни было вообще. Такая связь и может опознаваться в модусе тождественности существа этих сущих по этим частным категориям. Потому и можно говорить о сознании как темпоральности. Собственно говоря, это и есть осуществление в модусе индивидуальности, поскольку полагает сущее в поток инерционности причинно-следственных отношений. Перенос их в фактуру существования в соответствии с «миром» в самом осознании этого и есть осуществление персоны в темпоральности. Это есть и «наблюдение» себя как отдельного сущего. Здесь, кстати, просматривается некоторая аналогия с гегелевскими рассуждениями о том, что есть «жизнь» (в ФД).
И ещё ведь дело и в том, что любая, как угодно обобщённая, сущность (пространство, время,..), проводящаяся в умозрении как спутник актуальной проблемности осознания бытия, кардинальным образом снимает с сущих модус их относительности. И в онтологической плоскости, и в гносеологической. Вопрос о бытии в таком случае выводится в плоскость общего из сферы универсального. Умопостигание, не отказавшееся от модуса априорности чего-либо как сущего, сразу опускается в вязкую субстанцию установленной необходимости нормативного рутинного умозрения. И в этом смысле не так уж важно, укладывать жизнь на мифологических китов в основании или располагать в пространстве. Впрочем, ведь определить понятие можно всяко. Только не останется ли неудовлетворённость в подозрении, что опять забыли о его существе.
И негация ведь не вольноопределяющееся понятие. Для её диалектической актуализации необходима зкзистенциальная разомкнутость в универсальность следа действия бытия в сущих. Иначе снятие есть просто формальный сброс.
Только в этом контексте и существенны предпосылки для актуальной негации, которая выходит за рамки логосно-метафорических операций над постулируемыми сущими.
И с позиции явлений синхронистичности связь между сущими осуществляется в модусе «вырождения» темпоральности, шокирующим образом отражённом в сознании постольку, поскольку при этом нарушается устойчивость действия модуса причинно-следственной связи в его полагании в темпоральность. Ведь примеры синхронистичности говорят о том, что при этом размываются и критерии опознания сущих даже в их «чтойности». Не случайно ведь у субъекта при этом возникает повышенная тревога и в связи с утратой устойчивых критериев того, какова мера «этости» наблюдаемых им сущих. Ведь сам смысл синхронистичности предполагает угадывание в тождественности того, что уже утрачивает модус тождественности. С чего это, например, некто опознал в изображённой в холле на гобелене рыбе ту самую рыбу, которую ему подавали на обед?
При этом имеет место и что-то вроде контравариантности в акте опознания в «чтойности» сущего. Одновременно разрушается интенсивность действия модуса опознавания в тождественности, но и расширяется поле подлежащих такому отождествлению сущих.
Вообще, как мне кажется, в феномене наблюдения синхронистичности нет ничего уникального. Это просто есть обострение переживания некоторых симптомов того, что и составляет саму общую фактуру привязывания сознания к темпоральности.
Сама инерционность мира причинности есть свойство синхронистичности. Но шокирующие нас её проявления есть как раз примеры некоторого её нарушения. Это касается воздействия такового нарушения и на причинно-следственность в осуществлении темпоральности. Она утрачивает опознаваемость в своей абсолютной значимости для субъекта. Вещи немного срываются со своих мест и… моментов времени. И немного перестают быть только «этими». Имеет место некоторый беспорядок и смешивание.
И, например, умерший никогда не вернётся в «этот» мир, но при этом может… и посетить нас. Даже и до своей смерти.
И ведь момент, когда всё свернётся, вне времени. А если, проходя мимоходом мимо нас в этом мире, он нас коснётся, то его след может остаться в любой момент темпоральности, в которую мы проросли как «эти» сущие в «этом» мире.
Но это последнее тоже есть истинное в пределах критериев только такой «этости» сущих. В этом смысле явленность в темпоральности в связи с сознанием не превосходит уровень случайной избранности в некоторой такой частной «программе» отражения сущих в причастности их Бытию. А само Бытие ведь… принципиально никакое.
Сошлёмся на уже написанное чуть выше:
«Сама инерционность мира причинности есть свойство синхронистичности…
…Вещи немного срываются со своих мест и… моментов времени».
Именно это и есть факт трансформации индивидуального сознания. Ведь именно оно связано с темпоральностью в данном представлении сущих как образующих мир в частной его презентации в Универсуме всех сущих. Факт синхронистичности есть локальное вторжение в обеспеченную инерционностью темпоральную причинно-следственную его динамику. Но априорный потенциал сознания находится за пределами фактора темпоральности, поскольку таковая есть только частность возможной фактуры упорядоченности в мире. А сдвиг в индивидуальной темпоральности есть факт её проявления в ситуации нарушения данной устойчивой в своей инерционности, факт локального вторжения моментов альтернативных причинно-следственных и темпоральных возможностей и свидетельство условности темпоральности вообще. Это и переживает субъект действия синхронистичности.
Мне кажется, что сейчас мне следует немного отступить от этой темы для воссоздания необходимого качества ментальной атмосферы пространства умозрительных спекуляций. Чтобы не впадать в искушения позитивистского самоограничения умозрения, выскажу несколько тезисов о проблеме умопостигания Сверхсущего в интеллигибельном акте.
Как добраться в своём умопостигании хотя бы только до его имени? Хотя бы только до кода в умозрении того места, где находится его имя! Ведь даже Бог Ареопагита – только антропоморфный его представитель в компромиссном умозрении верующего.
Безграничный потенциал осуществления в предпосылках априорности модуса «никак» содержит в себе интенции представления в актуальной данности не только всякой возможности, но и невозможности тоже, поскольку ведь нет априорных интенций предпочтительности в выборе между альтернативными посылками. И может быть абсолютно всё без исключения. Оно обеспечивает своё право на перспективу самоосуществления именно несуществованием места, где ему положен запрет.
И в полагании в умопостигании Бога нет никакой «чтойности». Найти имя Бога? Как дух Он не несёт никакого «пятна» (клейма) и не проявляется ни в какой смысловой определённости. Ведь и даже такой Бог был бы только объектом языческого поклонения. Именно потому, что Он даже в умопостигании несёт на себе клеймо «чтойности», наследуемое от смысловых коннотаций редуцированного сущего! Поиск имени Бога вне этого. Но это и значит, что Бог явил Себя в сокрытости в Мраке… Божественном Мраке. И именно сказанное выше относится к утверждению этого тезиса. А всякая «чтойность» есть плод и наследие в редукции примордиального Адама. Это ведь свойство сущих. Именно это и есть первый «след» и признак «человека».
Мне кажется, что предмет моего недоумения не только в том, что Бог неуловим в чтойности в том смысле, что имя Его неизмеримо глубже всякого основоположения в интеллектуальном умозрительном акте. Он и неизмеримо шире и безграничней того, что определено Ему в умозрении и даже умопостигании любым прикосновением к самому принципу чтойности. Поэтому в процедуре даже и катафатического определения следует в предварительности попытки Его интеллигибельного умопостигания не насыщать высочайшими именами Его скрытую антропоморфность, а искать даже и на путях интеллектуальности совлечённость с Него любой определённости в «что», «как», «где», … и их отрицаний. И даже в христианстве подобные атрибуты Бога, возможно, должны рассматриваться как компромисс частичного восприятия эманации божественности в переносе их понимания в отношение к единосущности в Троице. И истинность такого понимания может быть выявлена в факте воплощения в человеке Сына Божия. Аналогично, вероятно, и в каббале 10 сфирот выражают отчасти атрибуты Неизречённого Бога, но уже содержат в себе смыслы этой атрибутики в существенно ослабленной чтойности.
То есть, как и прежде, всё есть завеса… А за нею – то что помимо «что», «как», «где», «бескачественное», «бесконечное», «мудрость»,.. и даже их отрицаний. И на границе этого мы можем, всегда впервые и беспрецедентно, придать имя «Ты» и «Кто» в акте личного обращения в меру нами располагаемых возможностей.
А в чём оправданность и актуальность канонических имён Сверхсущего? Возможно, в том, что в этих именах Бог открылся человеку, императивным изволением Своим дав их ему как Свои тайные имена.
В поисках утраченного бытия
Мужчина испытывает меру бытия. Нормативно – в доступном ему «этом» мире. Но, как правило, мужчина заблуждается о природе своего онтологического голода. Он приписывает своему стремлению смысл овладения ценностями наличного бытия. Но причина подобного стремления не в этом. Здесь проходит не очень «тонкая», а очевидная грань. Даже самый помрачённый мужчина тоскует не от недостатка сокровищ (в частности, и духовных тоже), которые означают меру и преизбыток бытия. Почти всегда не отдавая в этом себе отчёт, он глубоко неудовлетворён тем, что именно есть такое само бытие в этом неудовлетворительном проекте, где ему отведено столь почётное место. Но тот, кто сумел осознать это, распространяет свою экспансию на овладение безмерностью бытия в актуальности его как парадигматического умопостигаемого прообраза того, что в сущих реализуется только как частная «этость». Ведь важен вопрос о том, что есть бытие даже и не только в смысле возможности глубины постижения его полноты, а и в том, что это такое само по себе. И здесь не спасает формальная отсылка к идее о том, что ведь оно не полагается в «чтойности». Да, не полагается! Но всё-таки ЧТО ЭТО ТАКОЕ?! Ведь не спасает от мучительности душевного и ментального диссонанса и сомнительное разрешение этого вопроса отсылкой к определению бытия как принципа отношения и связи в сущих.
Надобно ответить на вопрос о том, что именно оно такое и возможны ли ему альтернативные варианты. И человек ставит под сомнение саму состоятельность того, как именно осуществлён проект ВСЕГО с таким своим эпицентром. Я писал об этом. И в тексте «О птице…», и в анализе положения в том, что – «никак», … И поскольку именно это есть существенный вопрос философии, то философом может быть только тот, кто осознал эту проблему. Именно он несёт всю боль осознания эфемерности своего существа, не имеющего конечной поддержки при недостаточной консистентности того, что должно бы по своему заявленному статусу ему эту поддержку обеспечить сообразно его запросу. Даже вне всякого намёка на саму возможность какой-либо альтернативы.
И парадокс в том, что именно мужчина осуществляется и присутствует в ущербности бытия и испытывает от этого непреходящую боль. Женщина же может быть неудовлетворённой тем, какова именно её доля в пиршестве вкушения всех благ наличного бытия, но саму полноту и актуальность бытия она под сомнение не ставит.
Для мужчины не просто доступного его пониманию бытия мало, а само по себе бытие мало. И оно не то, не то… и не то. Но это тонкая тинктура и катализатор его мыслей, стремлений и чувств.
У мужчины основанием убеждённости является не результативный выброс в психологическом анализе, а видение того, что эта убежденность вместе с её категоричностью вырастает из глубинных бытийных пластов как результат экзистенциирования. Поэтому мужчины и кажутся многим женщинам примитивами, что женщине трудно понять природу мужской мотивации, которая принципиально обусловлена открытостью к манифестациям бытийной сущности. И им часто кажется, что императивность мужской мысли есть проявление примитивности.
Но, вероятно, не для всякого мужчины это так. В некоторых это – просто отсутствие полноты. Они только имитаторы…
Иногда лично переживаемое «быть» становится подозрительно непохожим на привычно безусловное в восприятии качество. Как будто ты погружаешься в субстанцию-фон неподвижного и устойчивого беспредметного недоумения в созерцании чего-то совершенно незнакомого.
Ментальное тело человека заражено метафоричностью, как вирусами. Они переформировывают фактуру личного сознания подобно искусственному кристаллу, подчиняясь законам формообразования, которые не имеют никакого отношения к созерцаемой реальности. И они успокоительно инициируют смысловую мимикрию чего угодно на чём угодно. И на пути разрешения этой задачи спасения нет ни чувству, ни уму. Только иррациональная причина, если она возможна, и может быть спасением. И ведь только трансцендентность в «приложении» есть ничем не «подсунутая» данность истинного узнавания подлинной реальности. Всё остальное есть что-то вроде бреда. И мир тонет в море своего бреда. Единственное спасение на парадоксальном пути этого трансцендирования мысли и чувства – любовь и сострадание. Всё остальное есть только путь в «никуда» с завязанными глазами. Но и этот путь чреват болью и труден из-за душевной омертвелости.
В мраке сказанного выше возникает тема суицида. Как метода в кардинальном разрешении подавляюще значимой проблемы поиска безнадежно затерянного в подозрениях безграничной вариативности того, что могло бы инициировать и бытие как доминирующую частность совокупности всех без исключения основоположений. Как всякой возможности, так и невозможности.
Устроение таким шокирующим образом себя в бытии, интенсивно и остро желаемом, хотя бы в модусе отрицания. Спецификой скептического отношения к ценности канонического формата бытия может ведь быть априорное осознание его как ущербной и неконсистентной случайной частности. И видение такого его в изумлении подавляющей отчуждённости.
Итак, человек блуждает в потерянности себя как бытийствующего. И в этом акте человек позиционирует себя как искатель и деятель, сам определяя, что такое воистину быть. Отказавшись при этом от постылого и навязанного извне чуждого ему и ущербного шаблона бытия. И это отказ от такового как от действительного пристанища. Суицид выявляется как выбор в прикосновении к скрытому принципу истинного бытия методом от противного.
Выбор бытия, обусловленного не случайной эфемерностью внешнего произвола, а личной волей. Именно бытия! Пока не вышел из навязчивой и косной неоднозначности и необязательности в переживании неполноты природы всякой причинности, нет шансов хотя бы и только для проблеска в уловлении промелькнувшей тени бытия.
И даже в прикосновении к этой тени в силу абсолютной значимости происшедшего подозревается отсутствие ценности какого-либо развития процесса в темпоральности. Ведь искомое несравненное качество вновь обретаемого снимает все привычные аксиологические интенции вплоть до чувства самосохранения в навязанном формате бытия.
И это есть последняя стадия титанической борьбы человека в попытке реализации абсолютной полноты своей самодостаточности. Своего демиургического и титанического потенциала. Разумеется, говоря сейчас о таком экстравагантном способе поиска истинного бытия, мы не рассматриваем нравственные основания для этого. Нас интересует только возможность метафизически обусловленной предпосылки для этого. А ложная она или нет, это отдельный вопрос. Вообще же, этот вопрос даже может и не рассматриваться в нравственной плоскости и даже в перспективе метафизически значимой оправданности или целесообразности. Ведь этим актом, возможно, задаётся сама априорная аксиологическая интенция…
Но на пути уяснения этого немало препон для умозрения, и мы пока воздержимся от пристальности рассмотрения этого явления.
Откровение же о безусловности исключения такого самоосуществления может инициировать перспективу реализации себя в аспекте бытийности в полярности противоположного знака. Но это уже альтернативная перспектива.
В конце концов, я сейчас просматриваю только две позиции в актуальности философского искушения. Первая, – это проблема «схватывания» словом (словами, интуицией, умопостиганием, «шкурной» заинтересованностью, голодом по полноте осуществлённости, …) принципа безграничного и бесконечного в модусе своей простоты того, что значит, – быть. И, тем самым, именно в этом познания себя в отношении бытия. Это значило бы, что «Я» узнало свою истинную онтологическую цену в предельной полноте. Зачем? А затем… Но и как предпосылку для определения меры (безмерности) той ценности, которая,.. И во-вторых,… которая ставится как взыскующая освобождения (спасения). И ничего больше! «Я» не хочет стать мудрым, умным, тонким, поэтичным, психологичным, счастливым,… Каким там ещё?
А испытание мысли и чувства идеей суицида, это попытка нащупать центр свидетельствования о бытии в отстранённости от всех априорных запретов в мысли и интуиции и для осуществления цели использовать все ресурсы.
Вот текст… текст… текст…
Пронзительно-рождённая память обо Всём;
Даже не о том – не о том, а несравнимо-несопоставимом
Его сердцевина-объемлющее-единство
Ускользающе-неотвязный вкус того, чему
И Единое уничтожимо-плоско и частично-частно
И Оно есть самО его и его сАмо
Неуловмо уходяще-ускользающее даже за Запредельное
И несоизмеримо с Ним.
Ни Бысть и ни Небысть и оно не подвержено им.
Они же в нём не имеют доли; не знают друг о друге.
И Это Третье-Иное (мыслимо ли) рядом ли (в ряду ли) с ними?
Что в нем уничтожение-смерть?
Что в нем возникновение-рождение?
А они есть (?;!)
Ведь Оно ни различает, ни сливает; является прежде всего и не является никак в них
Что в них Оно? Ведь все они потом
И как Оно пришло в Я и как оно могло не быть в Я?
И что есть Я в нем? Не оно ли?
Лишенное отсутствия и явленности и во всей полноте-нелишенности
В безмолвно-неумолчном звуке лопнувшей тишины Ничто.
Знак несопоставимости рождает из-умление-неизбежность
Оно незнаемо там где нет Где Оно там двух нет и там нет одного
Чем же возможно знать и не знать в их лишённости?
Пронзительно – рождённая память обо ВСЁМ.
И не о том, в чём Всё сравнимо и сопоставимо.
Но даже и единство не объемлет тот мотив
Того, что…
Темой последующих рассуждений мы сделаем рассмотрение того, что нам видится весьма значимым и имеющим для нас безусловную общность в текстах некоторых выдающихся досократиков (Гераклит, Эмпедокл,..) и, на примере трактата Фа-Цзана «Золотой лев Хуаянь», буддизме школы Аватамсака-Хуаянь