– Конечно, – и она начертила таблицу, в которой слева разместила закорючки из тетради, а справа – русские литеры.
В приступе благодарности я обнял ее за талию.
– Ты же моя чародейка!
Она обернулась, ее губы оказались рядом и через мгновение вообще – впились в мой рот. Хотя мне почти 25, и я не лох, но я растерялся. Скосив взгляд, я увидел недоумевающую морду Цербера, спрятавшегося под столом – то ли еще будет!
Спустя несколько секунд повариха обмазала меня малиновой помадой и спустилась вниз. Я прижался к стене, чуть не оборвав полку с книжками, и застонал, когда ее рот неожиданно устроил мне «цунами». Этого давно не было – «ублюдочная» Марина была пуританкой в сравнении с илионской Натальей. И, наверное, спустя минуту мое тело свело аналогом райской судороги. Ашотовна поднялась с удивленным и немного разочарованным лицом, вытирая губы.
– Я рассчитывала на другое, – заметила она, и мне стало стыдно. – Я ведь тоже хочу.
– Попозже, обещаю, – я был уверен, что смогу – обычно с литературой я мог по 5 раз за день.
Как был, со спущенными штанами, я присел на кровать, когда дверь в вагончик распахнулась, и влетела Елена Ивановна. Вид у нее был угрожающий.
– Какого хрена?! – закричала она, увидев меня со спущенными штанами и размазанную помаду на лице Ашотовны. – Любовнички херовы, вы тут решили богадельню устроить? Трахаться? – она влепила поварихе пощечину. – Проститутка!
Наталья вылетела в дверь, как ошпаренная, а вслед за ней – и поджавший хвост Цербер. Кареглазка выбросила руку, схватив и сильно сжав мою челюсть ладонью.
– Что, дорогой? Решил всех баб оприходовать? – я застыл как вкопанный, ничего не отвечая.
Она метнулась к столу, схватила чашку и пульнула в стену рядом со мной, с ужасным грохотом разбив на множество осколков. А я смотрел на нее, и не мог понять, что происходит. Она, тем временем, хищным взглядом выискивала что-то, также способное разбиться – а может, и больно пробить мне голову. Я подскочил, схватив ее за руки. Она вырвалась. Я снова схватил, а она налетела корпусом, прижав меня к стене. Я пытался задержать ее руки, но она была слишком разгорячена – пьяная, что ли?
– Ах ты кобель! Мы тебя спасли, а он, а он… – Лена выдернула руку и зарядила мне пощечину – так сильно, что голова стукнулась о стенку. – Повеса, ловелас, кобелина грязная!
Ударившись головой, я утратил цепкость, девушка вырвала обе руки и, как тигрица, ногтями вспахала борозды на моем лице. Я взвыл от боли и свалил ее на кровать, упав сверху. Она врезала по яйцам, и если бы они сегодня не поработали, я бы, наверное, сдох.
Она вопила и оскорбляла меня, и я понял, что если ее не остановить, весь Илион будет здесь. Я навалился всем весом, благо, что за последнюю неделю Ашотовна хорошо меня откормила, а мой организм поглощал булки и соевые котлеты, как в сырую землю. Попытался прикрыть Кареглазке рот ладонью, но каждый раз, когда поднимал руку, она также освобождалась.
И тогда я сделал единственное, что мог. То, чего желал так сильно. Я впился губами в ее рот. Она потрясенно завизжала, но я слегка прикусил ей верхнюю губу. Мои руки держали ее руки, мои ноги зажали ее ноги – при этом, одной ногой я влез между ее ляжек.
Она барахталась подо мной, вероятно, минут пять – и все это время то я прикусывал ее губы, то она – мои, и довольно жестко… кажется, прокусила мне нижнюю губу. Наконец, она обмякла. Я осторожно освободил ее рот, и на нее капнула моя кровь.
– У тебя кровь, – устало сказала Лена. – Хватит меня поливать кровищей, козлина вонючая.
– Ты несправедлива, – ответил я. – Сама же прокусила мне губу. А я, кстати, сегодня вечером кое-что сделал для тебя. И для всех нас.
Девушка презрительно хмыкнула. Она снова заводилась.
– Что? Трахнул повариху?
– Я разгадал шифр тетради Мчатряна. А Наталью я, вообще-то, не трахал. Я историю про нее придумал, чтоб тебя обезопасить, – я заглянул в Кареглазкины океаны – там все еще тлели огоньки пожара. – Сидоров меня караулил, грозился сдать.
Я дерзко снова накрыл ее губы своими и внезапно понял, что она ответила – страстно и неистово. Этот поцелуй оказался самым сладким в моей жизни, а Лена неожиданно запустила руку в мои трусы. Как и требовалось, боеголовка с ядерным зарядом уже была готова. Тогда Кареглазка стянула с меня джинсы и села сверху – тоже в одной кофте.
– Господи, я сейчас с ума сойду, – прошептал я, почувствовав что-то удивительно прекрасное и волшебное, как только погрузился внутрь – все-таки не зря меня так сильно тянуло к ней…
Мы занимались любовью так страстно, как когда-то показывали в кино – и не верьте, что в жизни так не может быть – все возможно, когда с этим человеком сходишь с ума. Наконец, искрящиеся глаза Лены закатились, и она накрыла мое лицо огненными волосами, тяжело дыша, и вздрагивая каждые три секунды. А затем она встала и быстро оделась.
– Мне пора, – сказала она. – Завтра утром пораньше приходи в Логос, нужно быстрее расшифровать записки Артура. Может, там есть о Ковчеге. Должно быть…
Она нежно взъерошила мои непослушные волосы и задумчиво посмотрела, в ее глазах не было и следа той безумной ярости, с которой она ворвалась в мой вагончик.
– Нет. Дождись утром Бергман… нет, Антонова, – передумала она. – Я пришлю его с тональным кремом. Тебе нужно замазать царапины, – она склонилась и поцеловала меня – сильно и страстно. – Боже, Гриша, что же мы творим?!
Она растворилась в темноте за дверью, и я еще с полчаса вызывал в памяти, как она уходит, покачивая шикарными бедрами. И вспоминал, как овладел ею. А потом я уснул – не переживая и не волнуясь, не думая ни о чем. Я был счастлив и не догадывался, к каким ужасным последствиям приведет эта ночь. Ведь тогда я еще не знал, что за мной следил Сидоров, и он видел, как мы с Кареглазкой переспали. Я не знал… но был обязан, просто обязан предусмотреть, что этот тупой лейтенант будет занозой!
Глава 13. Перекрестки судеб
Эти видения – просто сны – но они словно вспышки на солнце, сжигающие сетчатку и серую шершавую кожу. И так точно, как ультрафиолет, эти видения причиняют боль… Что-то идет к нему, протянув руки и блистая в темноте, и этот свет притягивает, как магнит. МАРА… что это… КТО ЭТО? Нечто иное – не едок, и не еда. МАРА… она подобна древним примитивным божествам, из тех, которым поклонялись неандертальцы, не понимая их сущности.
Человеческая пещера. Яркие цвета. Она держит его руку – и ее глаза проникают внутрь него, в глубину чего-то, что он не понимает. «Сканеры» рефлексивно изучают ее кровеносную систему, оценивают количество жира и наличие раковых опухолей. Среди костей и удивительно сочных мышечных волокон пульсируют три сердца. Они выталкивают аппетитную кровь асинхронно, сбиваясь с ритма каждый раз, когда Мара улыбается ему.
Но что это такое – улыбка? Звериный оскал? Намерение атаковать? Желание подчиниться? Или подчинить его? Он забыл. Если бы он вспомнил… но это не имеет никакого значения. Он отстраняется и видит со стороны – женщина на больничной койке, и мужчина рядом. Откуда он это знает? Что внутри в обожествляемой им особи?
В ней плоть и кровь – но почему она не является дичью? Почему зрение и нюх отказываются воспринимать ее пищей? Внезапно он видит ее рядом с собой в темном подземелье. Только что она рядом, и вот уже ее нет. Слабые существа – дичь – вдруг сами стали хищниками, и похитили Мару. Когти впились между ребрами… почему пустота внутри испепеляет больнее, чем раскаленный солнечный свет, в котором он чуть не сгорел? Почему плоть не может насытить его голод? Почему он разъярен каждый раз, когда видит Мару в своей голове? Что за странная боль – когда на самом деле ничего не болит!? Коготь черкнул по ребру… вонзаясь глубже… кровь заструилась по ладони, напомнив его цель – вернуть Мару.
Охотник прекратил покачиваться, открыв глаза. Подчинивший его Дылда находился возле выхода, и безмолвно созерцал отступление ультрафиолета за горизонт. Они уже познакомились друг с другом, и для Охотника это всегда был неприятный опыт. Первое время первый же инстинкт снова и снова гнал его на юг, но все попытки бегства закончились страданиями. Пока лучше не рисковать – Дылда раздавливал черепушки строптивых сородичей, как орехи, хотя Охотника до сих пор щадил.
С каждой минутой в пещере становилось темней, и едоки один за другим выходили из спячки, медленно, как жуткие биомеханизмы, разминая удлиненные когтистые конечности. С раздраженным шипением они реагировали на случайные прикосновения соплеменников. Хобот Дылды затрещал, как испорченная розетка, и стая стала выбираться из логова. Настало время охоты – и никто в этом не был равен Охотнику.
****
Спустившись со скал на шоссе, едоки учуяли аромат пищи. Вожак обнаружил окровавленную рубашку, а Охотник, обладавший уникальным нюхом, направился на восток, указав, куда следует двигаться.
Уже через пару часов, когда опустилась полнейшая темень, они достигли Путиловки. Среди серых бетонных коробок на асфальте перед двухэтажкой светились пятна крови, как огромная неоновая реклама.
Стая приблизилась. На балконе, расположенном чуть правее от входа в дом, звучал звонкий человеческий голос, и едоки молниеносно среагировали, подпрыгивая вверх. Они лишь привлекли внимание, оставив на кирпиче глубокие борозды от когтей.
Выстрелы встряхнули поселок и наполнили воздух запахом пороха. А затем еще, и еще… с балкона заработал скорострельный пулемет, решетя пространство пулями. Один из едоков получил с десяток попаданий в туловище, прежде чем одна из пуль не отшибла ему половину черепной коробки. Другие бросились искать укрытия.
В приотворившейся двери показались слабые человеческие особи, от которых исходил безумный страх и странная решимость. Снова раздались выстрелы, теперь достигающие голодных и там, куда не попадал пулемет. Один из трескунов был выпотрошен огнем балконной батареи.
Дылда должен был спасти стаю. Выживание, также как и удовлетворение ненасытного голода, не требовало никакой лишней мотивации. Биомеханизм пришел в движение, уворачиваясь от шквала пуль и настигая перепуганных людей. Вожак первым ворвался в дверной проем и оторвал ближайшей женщине голову. Он спешил достичь основного сосредоточения еды. Рядом разорвались гранаты, иссекая его заскорузлую кожу, но не нанеся смертельных повреждений.
Мгновения спустя Дылда метался в коридоре, врываясь в каждую дверь, а за ним следовали голодные – но не Охотник. Жалящие пули и взрывчатка, пелена из пыли, вопли и визг, ароматы плоти, страха и испражнений… это возбуждало, но он почуял опасность.
Охотник снаружи жадно набросился на обезглавленную женщину, когда на балконе снова прозвучал голос. Кракл настиг одного из ползающих, истерзанного, но живого едока, и принудил опереться на стену под балконом. Взобрался по его туловищу, схватился единственной рукой за газовую трубу и раскачался – уцепившись зубами за арматуру, торчавшую с балкона. Секунда, и он оказался наверху, застав врасплох находившуюся там дичь.
Внутри здания пахло неосвежеванной плотью, было тихо и пусто, лишь где-то в стороне громыхали взрывы. Туда Охотник двинулся по черным извивающимся коридорам. Из приоткрытой двери струился аромат еды – две человеческие особи расположились у огромных светящихся экранов, внимательно их изучая и периодически переключая тумблеры на столе.
Седеющая шатенка в очках и высокая юная блондинка испуганно оглянулись, отреагировав на характерный стрекот. В этот момент трескун уже был рядом – он вспорол живот женщине в очках, затем перекусил шейные позвонки блондинке.
Хруст от переключившегося тумблера отвлек его от извлечения молодой аппетитной печени – первая жертва с вываливающимся кишечником запустила неизвестный алгоритм в глубинах здания. Охотник прочертил когтями линию, отделившую голову шатенки от туловища.
Как только голова отлетела в дальний угол, встряхнув глазные яблоки, как снежные шары, он вернулся к пожиранию.
Экран за спиной показывал, как в бойницах заглохли роботизированные пулеметы, и стали смыкаться стальные стены коридора, переполненного едоками. Технологичные тиски завершили уничтожение большей части стаи, когда Охотник снова выпрямился. Выпотрошенные тела валялись недоеденными – он учуял новую жертву. Это был тот самый запах, который привел их сюда. Кровь с рубашки на шоссе.
Охотник выскочил наружу, ноздри раздувались как кузнечные мехи, когда он обнаружил белую волгу и двух мужчин рядом с ней – один истекал кровью.
Ноги сами собой понесли его к дичи, превратившись в биогидравлические пружины.
Выстрел. Еще выстрел. Тупая боль в животе. Остановка. Движение. Прыжок. Выстрел. Пронзительная боль в груди. Атака. Дробовик жахнул прямо в оскаленную морду, раздробив челюсти и отбросив монстра на два шага назад. Пират захлопал в ладоши.
– Хорошо ты его приложил, – похвалил главарь Сильвера, сам тем временем обтирая сочащуюся из-под бинтов кровь. – Усади меня в машину, и сваливаем.
Латышев закашлялся и согнулся пополам, вырвав кровью. И упал.
Охотник сзади вытащил когти из-под лопаток. Главарь суматошно что-то искал на сидении, когда кракл сорвал бинты вместе с одеждой, и всадил раскуроченную челюсть в человеческую плоть.
Снаряд отбросил Охотника, словно тяжелая кувалда. С дырой в груди он пытался подняться, но биомеханика была нарушена, а нервная система потеряла контроль над организмом.
Стоная, Пират снова поднял гранатомет, в его глазах двоилось, но расстояние к твари было небольшим, и это упрощало задачу. Кракл компенсировал вестибулярную травму, направившись к жертве ползком. Ему оставалось преодолеть расстояние не больше, чем на один взмах когтей, когда новый выстрел разворотил ему полчерепа.
Победа воодушевила Пирата. Но как только он попытался влезть на водительское сидение, то понял, что это конец. После выстрела Афродиты он остался жив только благодаря Латышеву. А страшный однорукий-одноглазый упырь закончил начатое сектанткой. Рана кровоточила, да так, как будто появилась заново. Она же вся вытекла уже – откуда столько крови?
Из Дружбы никто не появлялся, вероятно, как и сказал Сильвер, все погибли. Если кто и появится, то только краклы. Хотя он надеялся, что дьявольская стая осталась в Миллеровом прессе. Нет, что ни говори, а Миллер, его инженер, был талантищем…
Тело Пирата уже остыло, когда один из выживших голодных – тот самый, на которого взбирался Охотник, проникая на балкон – оказался рядом. Глаза едока странно отливали изумрудным светом, пока он тащил татуированного сородича в ближайший канализационный коллектор, пряча от скорого восхода солнца.
Там Охотник продолжил умирать. Перед смертью он ощущал в себе что-то чуждое, словно поразивший его снаряд застрял внутри и все заразил собой. Биологические процессы прекратились, рефлексы стерлись, а мысли затухли, когда разрушенный организм прекратил синтезировать черную субстанцию, покрывшую останки толстой пленкой. В последнем видении к нему явилась Мара – и Охотник умер, хотя ему нельзя было умирать.
****
С самого утра Лена сияла, как новорожденная звезда – глаза сверкали, волосы отливали огнем, губы были пухлыми и влажными.
– Ты какая-то яркая сегодня, – изумился муж. – Что случилось?
– Мы разгадали шифр Артуровой тетради, – жена взмахнула волосами, струившимися словно шелк.
Горин кивнул и вышел наружу к Сидорову, маячившему под елью. Крылова видела в окно, как он сжимает ладони за спиной во время разговора, а затем он вдруг врезал лейтенанту в ухо, и вернулся в дом. Странно, обычно он не бьет подчиненных – только жену.
– У тебя очень красивые бедра, – сообщил муж, обхватив ее за стан, пока она порхала по кухне.
Его руки погладили ноги по колготкам, задерживаясь в изгибах. Она рассмеялась.
– Чего только не скажет муж жене, чтоб переспать. Но сейчас некогда.
– Почему? – раздраженно спросил полковник. – Милана еще спит. В чем проблема?
Лена уже вырвалась, и быстро натягивала на соблазнительные бока узкую юбку-карандаш.
– Я же говорю – надо тетрадь расшифровать, – она озабоченно оглядела розовую кофточку. – Илья, мы близки. Я чувствую, мы скоро найдем Ковчег.
– Сдался тебе этот Ковчег, – пробормотал муж. – Так ты мне не дашь?
– Нет, – отрезала девушка.
– Помнится, ты обещала ребенка, – насупился Горин. – Если детей не делать – они не появятся.
– Не думай о таком. Вокруг Апокалипсис, а ты уже не молод, – на ее лице играла улыбка, и было непонятно, сказано это в шутку или всерьез. – Ешь завтрак, – добавила она, скрываясь в двери.
Полковник со злостью посмотрел ей вслед, а затем выбросил тарелку с хлопьями в мусорное ведро. Какого-то черта оно оказалось переполнено, и хлопья вывалились на пол. С чертыханиями он вынес ведро наружу – к мусорному баку. Там опустошил ведро, но контейнер тоже был переполнен, пора бы уже и очистить. Какого хрена, где уборщики? Что Сидоров себе думает?!
Горин заметил под мусором выглядывающую темно-красную кофту. Она была ему дорога, и он ее искал недавно. Этот бомбер раньше обожал его Даня, и в нем же сын когда-то порезал себе вены, залив бордовую ткань своей кровью. На темно-красной материи даже остались светло-алые следы от крови. Он знал, что жена ненавидит эту кофту, считая ее ужасной, и плюс ко всему – кровь. Милана, дочь Лены, боялась крови. Но как она посмела выбросить ее?!
Полковник взбешенно потянул за рукав, возвращая свое. И застыл в потрясении. Под кофтой лежал разорванный пакет, из которого выглядывали завядшие цветы.
Горин закурил, а затем позвонил на склад. Вскоре перепуганный юнец доставил бренди. Стакан из серванта уже стоял рядом. Он не пил 393 дня, но сейчас его терпение лопнуло.
****
В арсенале понятия не имели, что делать со стариком, девчонкой и негром, поэтому военные с утра пораньше повезли их к Горину. Обычно разговор с нарушителями был коротким – расстрел. В то же время, обычно нарушителями оказывались мародеры, желающие поживиться.
Здесь же ситуация была иной. Задержанные были обыкновенными гражданскими, еще и пострадавшими от преступной шайки – они были заперты в клетке, один убит, а девчонка – избита и покалечена. И что делать? Расстрелять невинных? Армейские склады охраняли молодые парни, совершенно не готовые убить красивую бедняжку.
Несмотря на проявленную жалость, солдаты повезли задержанных в клетке пикапа, а сами поехали на бронетранспортере – не схотели рисковать и заморачиваться. В памяти были свежи ужастики, рассказываемые в компании перед костром – сильный сжалился над слабым, превратившись, в итоге, в пикантное мясное блюдо. На черта оно надо?
Поэтому, когда кортеж достиг пункта назначения, арестанты натряслись и задубели – но Гермес был доволен. Он достиг цели и попал туда, куда надо.
Новый Илион не мог сравниться с Городом Тысячи Дверей, однако все равно впечатлял – и сразу заставил синдика задуматься о путях отхода. И его больше всего беспокоили не горы и быстрый речной поток, отделявший Новогорскую долину от Горноречья, а Стена и патрули с блокпостами.
Задержанных завезли на площадь посреди военной базы, где уже столпились едва ли не все обитатели этого места. Возможно, две-три сотни человек.
Главным был высокий, мускулистый мужчина с орлиным носом, пронзительными салатовыми глазами и блестящей лысиной. Ни дать, ни взять – Корбен Даллас из Пятого элемента. Он сначала переговорил с приехавшими вояками, а затем недоверчиво выслушал легенду брюнетки – мол, они путешественники, пытающиеся спастись на севере, стали пленниками шайки некоего Пирата, впоследствии решившего захватить военные склады в Рудниках. В доказательство всего этого Афродита показала шрамы, оставшиеся на теле, и сообщила, что те подонки ее изнасиловали.
– А негр откуда? – спросил полковник, почесывая нос. – И что это у тебя за акцент?
Он имел в виду произношение девицы, все еще нечеткое после операции, хотя голос уже был полностью женским – приятным и мелодичным.
– Я молдаванка. Но давно там не была. Даже не знала, что у меня есть акцент, никто раньше не говорил, – молниеносно выкрутился бывший оперативник Синдиката.
Горин покачал головой, выпучив глаза и разглядывая мужские ботинки на довольно больших, как для девушки, ногах.
Спереди в толпе Гермес заметил знакомое лицо – точно, та гнида с Фонтанной площади! Долговязый брюнет с шизофреническим взглядом и большими ассиметричными ушами – и с лицом, обильно замазанным тональным кремом.
Рядом с выродком стояло несколько человек, выделяющихся из общей толпы военных и обслуживающего персонала. Среднего роста седой старичок, выглядящий умиротворенным интеллигентом-интеллектуалом. Молодая женщина с изящным умным лицом и ярко-медными волосами. Невысокий шатен с удлиненным лицом и крупным квадратным подбородком, со взглядом, в котором угадывалось полнейшее равнодушие. Юная модная девица с короткими платиновыми волосами, из которых даже издали были заметны темные корни.
– А ты что думаешь? Можно ли верить этим россказням? – Горин обернулся к лейтенанту за спиной, высокому, крепкому детине с рыжей бородой, в которой застряли хлебные крошки. Гермес надеялся, что это хлеб, иначе его бы сейчас вырвало.
– Они мне не нравятся, – буркнул увалень, схлопотав презрительный взгляд от брюнетки. – Похожи на шпионов.
Толпа разом ухнула, словно разгадав последнее слово в кроссворде, и рукоплеща дебильному офицеру. Гермес почувствовал, как эти гротескные рожи приближаются к нему, и ему хочется всем сломать шеи. Или оторвать головы и поиграть ими в боулинг. Он не знал, что в этот момент его глаза закатились, и он свалился посреди плаца. Изо рта пошла пена, а тело скрутилось в судорогах – пока он пребывал в своих видениях.
****
Апейрон изменился. Ужасная буря почти полностью уничтожила пурпурные поля Этернум. А в атмосфере витали страх и отчаяние.
Сейчас, как никогда, Афродита ощущала себя женщиной, хотя на самом деле, никакого физического облика не имела. Она не знала, почему так, но что-то внутри – то, что вселилось в нее в паровозе, имело такую же женственную природу, как и физическое земное тело.
Каким-то образом она оказалась в огромном хрустальном зале, в котором даже падение капель отдавало гулким эхо. 4421 год?!
Здесь Спящие, но не все. Все в каждом, и каждый – во всех. Правда, это правило уже не было таким безоговорочным, как раньше. Часть эонов выполняла свои миссии в цистерне Плеромы, не имея понятия о предстоящей встрече. Они могли воспротивиться плану Абракса, поэтому он им ничего не сообщил. Более лояльные были извлечены из бассейна по формальному поводу регулярного обтирания, и офиане тайком доставили их атрофированные тела на собрание.
– Люди должны быть уничтожены полностью. Это наша главная битва, – решительно провозгласил в мыслях эонов Верховный жрец. – Еще немного, и мы утратим Гносис.
Его последняя фраза вызвала ураган испуганных мыслей. Афродита откуда-то поняла, что имел в виду Абракс – последняя темпоральная буря была настолько сильной, что уничтожила большую часть полей Этернум. Нет Вечных цветов – нет Гносиса, особой силы эонов, позволившей им миллионы лет управлять Эфиром, временем и чужими разумами.
– Орос и Агерат не присутствуют, они против? – пронесся мысленный вопрос Эноза. – Разве мы не должны узнать мнение всех?
– Они вредоносные глупцы! – грохот мыслей Верховного, казалось, мог обвалить своды хрустальной пещеры. – Я знал, я предупреждал, что люди принесли нам погибель, как только они достигли нашего солнца. А Орос уперся сам, и смутил Агерата…
– Разве это не заповедь Первоотца? Избегать людей, и не вмешиваться в их существование? – оборвал тираду большеголовый Аин.
– Это было миллион лет назад, – более спокойно ответил Абракс, хотя даже ментально ощущалось его раздражение. – Отец мог ошибаться. Он не знал, чем станут люди. Заметь, мы уже знаем – они уничтожат поля Этернум.
– Мы нарушили наказ Первоотца, когда запустили чуму, – возразил Аин. – И все равно сегодня погибли почти все цветы. Скажи, почему?
Эоны зашумели, желая также понять, что пошло не так – хотя человечество низвержено, но прошедшая темпоральная буря стала еще разрушительней, чем прежние.
– Люди нашли способ победить заразу, – словно детям, объяснял Абракс. – Они назвали это Ковчегом. Спасением. Лекарством. Очевидно, что мы в своем преклонении перед покойным Первоотцом ограничились полумерами. Нужно уничтожать не цивилизацию, а весь вид.
– Это жестоко, не находите? – подал голос Параклет, но его никто не слушал.
– Они убили Гедона! – голос Элпа прогрохотал, как гром среди ясного неба. – Он даже не смог покинуть аватар! ИМ КТО-ТО ПОМОГ?!
Каждый ужаснулся такому страшному предположению. Ведь это означало, что пребывание в Плероме не безопасно. Лучше бы убийство Гедона в поезде оказалось случайностью…
– Да, – ответил Абракс, и среди мыслей промелькнуло отчаяние. – Да, я тоже так сначала подумал. И нет – это не подтвердилось. Червивой девчонке просто повезло. Среди нас нет предателя.
– Ты проверял нас? Шпионил? – похожие вопросы появились в разных частях ментального эфира.
– Нет, – успокоил Верховный. – Достаточно было синхронизироваться с Армогеном, – и снова в ответ – испуг и ужас. – Нет, как видите, все прошло нормально. Я жив и здоров, и не повторил участи проклятой Ахамот. Эфир не отобрал мой разум.
– Так что ты предлагаешь? – раздалась мысль Аина.
– Вы знаете. У меня нет секретов от вас, – Суровый Бог слукавил, но никто этого не знал, кроме, почему-то, Афродиты. – Все в каждом, и каждый – во всех. Мы завершим начатое. Уничтожим Ковчег, и атакуем снова – новыми силами. Люди будут истреблены, а будущее – спасено.
Мыслительные овации были громкими и непривычными для этого зала – они давно здесь не звучали. Все в каждом, и каждый – во всех.
****
Признаюсь, я с интересом рассматривал брюнеточку и то, что у нее между ног, пока она барахталась на асфальте. Несмотря на отвратительные судороги, меня завораживали ее худенькие бедра и белое кружевное белье на них, просвечивающее сквозь прозрачный капрон… Но я, как и все, не рискнул приблизиться – и только Елена Ивановна освободила свою ладонь из моей руки, и выбежала на середину.
– Чего уставились? Помочь никто не желает? У нее, может, эпилепсия!
Я еще отходил от неожиданного поцелуя Ашотовны – да-да, представьте, как только привезли задержанных, и весь Илион собрался на плаце, ко мне решительно подошла повариха, и взасос поцеловала, при этом она нагло взглянула на Крылову. Кареглазка чуть не посинела от ярости – я видел, я знал это – но сдержалась, и даже вымученно улыбнулась, когда довольный Горин пошутил о перспективах появления новой семьи. После этого Лена умудрилась пройти ко мне, и взять за руку, что было довольно безумно и неожиданно – и, слава Богу, незаметно – в таком плотном окружении мы стояли.
Наконец, я набрался храбрости и сделал несколько шагов к извивающейся девице. Она была похожа на страшную скрюченную змею, и я просто присел на корточки, не зная, чем помочь, и боясь прикасаться. Кто знает, какая зараза у нее на самом деле.
– И ты до сих пор думаешь, что эти люди опасны? Девочка, африканец и старик?! – с вызовом бросила мужу ученая. – Давайте их на медчасть, Игорь Анатольевич, что думаете?
– Да я не против, – растерянно промямлил Ливанов. – Очевидно, что девушка больна.
Возле нас оказался и Крез, внимательно оглядев арестованных, он поддержал начальницу, что прибывшим нужно оказать медицинскую помощь. Седой старик со странным именем Агафон тем временем закрыл глаза ладонями, на которых висело что-то типа кулона, и невнятно бормотал. Я вопросительно глянул на Александра Борисовича – просто так, когда ищешь взглядом человека, который удивится так же, как и ты. К моему удивлению, он ответил.
– Молится, – и Борисыч удивленно поднял брови, заметив, как сильно мое лицо покрыто тональным кремом, но ничего не спросил. – Это символизирует, что люди слепы, не видят правды вокруг себя. И лишь Богу все известно, все в его руках.
– Неисповедим промысел Божий, – произнес я первое пришедшее в голову, и боковым зрением заметил, что Пенс вдруг уставился на меня, как баран на новые ворота. – Так ведь говорят, Александр Борисович?
– Есть такое, – ответил ученый, уже совладав с эмоциями.
На этом наше мимолетное общение закончилось – раньше мы вообще никогда толком не общались. Наконец, малахольная барышня прекратила дергаться, и открыла свои голубые глаза. Увидев нас рядом, а особенно меня, она растерялась, и ее густые брови взметнулись вверх.
– Спасибо за спасение, прекрасный принц, – она подмигнула, и Лена едва слышно охнула от неожиданности. Я тоже был смущен, хотя не отличаюсь стеснительностью.
Я широко улыбнулся, нагло заглянув меж распахнутых ляшек, и почувствовал щипок за ягодицу – Кареглазка просигнализировала, что она все видит, и мои тестикулы подвергаются опасности. А моя красотка-то ревнивая! Затем я ощутил на плече тяжелую руку – Сидоров.
– Давай-ка я отнесу больную в палату, – сказал лейтенант и как-то странно посмотрел на меня.
Я с холодком по спине подумал, что увалень постоянно находился сзади – и мог видеть, как полковничья супруга ущипнула меня за зад, а до этого – как задерживались наши руки, соприкасаясь. А еще, конечно, Сидоров мог просто удивиться моему разодранному лицу.
****
Когда солдаты привезли задержанных с Рудников, муж уже был пьян. Крылова сразу это заметила, как впрочем, и все остальные. Он не ходил зигзагами, говорил ровно и отчетливо – но это было по большей части результатом мышечной крепости тела и военной муштры духа. В голове у него уже была тьма, в которую погружает разум крепкий алкоголь. Он был в хорошем настроении, шутил и смеялся, как например, с поцелуя Гришы и Ашотовны. Но некоторые из окружающих знали, что состояние это переменчиво.
На плаце полковник внимательно следил за женой, и то, что видел, ему не нравилось – Лена постоянно стояла с выродком, и тот периодически склонялся к ее уху, что-то нашептывая. Иногда их пальцы переплетались – как бы случайно, задерживаясь друг на друге на несколько секунд. А однажды она захохотала от нашептываний Менаева – так громко, что обернулась добрая половина площади.
Илья Андреевич не был наивным мальчиком. А то, что он видел, абсолютно не вписывалось в рамки благоприличия. Подтверждало слова Сидорова. И намекало на то, кто похозяйничал в его цветнике.
Когда Сидоров повел чернявую барышню в медчасть, за ними повели и негра со стариком. Агафон теребил в руках кулон с изображением золотого глаза в треугольнике. От оторопи Крылова уставилась на украшение, как на драгоценный Кохинур.
– Что это – Всевидящее око? – спросила она, а дед растерялся и сжал узкий рот – словно боясь заговорить.