Ира вспоминает вслух то, что греет ее душу. Я вспоминаю про себя то, что не перестанет согревать мою.
– Ты жива? – Это первый вопрос, прерывающий поток сознания Иры.
– Ти забув свою рідну мову?
– Не те, щоб забути…
Затем повышаю голос и говорю:
– Яка різниця, це ж мій сон, ти повинна мене розуміти!
Ира становится более размытой, ее речь смешивается с шелестом листьев.
– В реальності я виглядаю по іншому. Ти охренеешь, коли дізнаєшся, чого я досяг…
Затем я слышу только шелест листьев.
– Ира?
Затем я не слышу даже его.
Ощущение кладбища вновь врывается в мою полупрозрачную сущность. В месте, где исчезла Ира, вновь появляется Ин, он спрашивает:
– Зачем ты врал мне?
– Насчет чего?
– Я должен был догадаться ранее. Тебя зовут Уайт, а твоя знакомая Ира – из Украины…
– А что, это невозможно?
– Возможно. Только вот я был в голове Генри Ашеса, и теперь я знаю, что твое имя – Олег Ривник.
Мне становится неловко, но затем я кое-что вспоминаю.
– Ты же говорил, что знаешь все…
– Я знаю все, что с тобой бывает во сне. Это мой мир. И в этом мире я бог.
– В мире нелюдей ты существуешь?
Ин не отвечает.
– Я знаю, что существуешь, иначе как бы ты смог побывать в голове Генри Ашеса.
– К чему тогда такие вопросы? Хочешь найти меня при пробуждении?
– Да, и для этого мне достаточно только подумать…
Черт, почему же я раньше до этого не додумался? Я же мог не расходовать свою энергию в стремлении увидеть сон, я мог просто подумать об Ине так же, как я думал о Кине.
Ин понимающе кивает.
– Знаю, о чем ты думаешь, но в реальности я такой же… как бы мягче сказать… Ладно, скажу прямо. В реальности я такой же боязливый, как и другие покойники.
– То есть ты боишься проклятия?
– Да.
Молчание. Ин мне, конечно, нравится, но эта фраза ставит его в один ряд с Кином и другими.
– Твоя боязнь не мешает тебе воровать оргазмы, – говорю я.
– Мы уже обсуждали – Кесарю кесарево, Божие…
– Ладно, ладно, понял, – перебиваю я. – Оправдывай свои грехи как хочешь. Ты выполнил то, о чем я тебя просил?
– Еще нет. Я покину тебя, ты досмотришь сон, а я в это время разберусь, – Ин ухмыляется, – с Папочкой.
Вновь ухмыляется и говорит:
– Ты не знаешь и твоя жена не знает, что Генри знает, как вы его за глаза называете.
Я машу рукой.
– Пусть скажет спасибо, что мы за глаза не называем его гандоном.
Затем я вспоминаю об Ире и охаю.
– Мне придется досматривать сон?
Кивок Ина.
– Он будет тем же или другим?
– Повернись на другой бок, если тебе противна первая любовь.
По тянущимся вверх уголкам губ я понимаю, что Ин так шутит.
– Если в этом мире ты бог, то тогда поменяй мне сон.
– Многого требуешь, Олег. Я и так выполняю то, чего выполнять не обязан.
Я опять машу рукой.
– Ладно, черт с ней. – Я имею в виду Иру. – Скажи, а я могу стать богом сна для какого-нибудь призрака?
Ин как-то странно, может быть, оценивающе на меня смотрит, затем отвечает:
– Когда-нибудь сможешь. Ты будешь делать то же самое, что сейчас делаю я.
Он начинает растворяться, и я торопливо спрашиваю:
– Надеюсь, я проснусь скоро?
Ответа я не слышу. Ин исчезает. А я начинаю готовить себя к української мови.
Я просыпаюсь через несколько часов. После несвязанных друг с другом разговоров с Ирой, которые я не могу теперь вспомнить, я чувствую вокруг себя теплый храм, выстроенный из любви ко мне. Я бесконечно рад, что просыпаюсь там же, где и уснул. В голове Сэнди.
Мне требуется некоторое время, чтобы осознать, что моя девочка куда-то идет, бредет в ночи, и бредет с непередаваемой грустью в душе. Я не сразу, но понимаю, что теплый храм, в котором я спал – лишь крошечная часть сознания Сэнди, которое в данный момент окрашено в темные тона.
Я заставляю себя разорваться на двадцать частей. Пытаюсь сосредоточиться, но тяжесть Сэндиных переживаний давит на меня в двадцать раз тяжелее, чем на нее. Я был готов к этому, поэтому заставляю себя думать о своих двадцати частях, как об одном целом. У меня ничего не получается. Депрессия словно бы сбивает меня с ног, я вылетаю из головы Сэнди, и меня выворачивает наизнанку. Не могу сказать, метафора это или все действительно так и было – но могу сказать точно, что синдромы отравления я ощущаю так же, как ощущал бы, если бы не умер.
Депрессия моей девочки более опасна для меня, чем моя собственная. Возможно, у меня что-нибудь получилось бы, если бы не мое трепетное отношение к Сэнди.
Я мысленно уничтожаю девятнадцать сознаний, затем вновь проникаю в голову Сэнди. Один-единственный, я разделяю ее горестные мысли без ее ведома. Моя добровольная ноша бесполезна.
Реальность – это пустота, думает Сэнди, и я с ней соглашаюсь.
Поэтому все бегут от реальности. В любовь, работу, в наркотики. Все. Никому не хватает смелости плевать в пустоту. Это невозможно.
А те, кто думают, что плюют в нее – сами себя обманывают.
Все люди – сраные эгоисты. И я сама – сраная эгоистка. И мне больно от невозможности избавиться от этой сраной эгоистической природы.
Альтруизм – усложненный эгоизм, думаю я солидарно с Сэнди.
Ты делаешь ее счастливой не для того, чтобы сделать ее счастливой – нет, от ее счастья ты сам получаешь счастье, и в этом кроется первопричина. Любовь к ближнему есть часть большой любви к себе. Я сам – сраный эгоист.
Жизнь – это аттракцион упущенных возможностей, думает моя девочка. Но она еще не знает, что то, что она называет жизнью – лишь часть куда большего пути. Странный путь в никуда – не исключено, что странный только в рамках грошовой человеческой логики.
Хочу, чтобы кто-нибудь скинул человечество с нагретого их высокомерием трона, думает моя несравненная. Она не понимает, что она, что я, ее мертвый муж, да и любой рожденный на земле, все мы – лишь часть этого испорченного механизма. И даже осознание этого факта не поменяет ровным счетом ничего. Мы воображаем себя чем-то большим, чем есть, и смысл жизни только в том, чтобы сделать реальность вокруг себя такой же реальной, как и наше воображение. Я представляю, что эту мысль вслух произнесли четыре сознания. Я не знаю, получилось у меня или нет, логично ли так подходить к вопросу управления чужими телами, но на всякий случай думаю:
"Все будет хорошо. Олег, он рядом, он всегда со мной. Он избавит меня от той боли, что оставил после себя его уход. Даже не уход – его перерождение…"
Я представляю себя чем-то большим, пока проговариваю эту фразу, и на всякий случай проговариваю эту фразу четыре раза…
Мне кажется, или тьма сознания исчезла? Надежда, горящая надежда, в огне которой нахожусь весь я – она принадлежит Сэнди – или мне?
Опять же, на всякий случай, я представляю, что эта надежда, чьей бы она не была, всегда – нет, не так – ВСЕГДА будет гореть в груди моей девочки.
И пока я занимаюсь мозговым штурмом, я особо не слежу за тем, что видит перед собой Сэнди. И когда я наконец решаю посмотреть, то понимаю, что Сэнди пришла обратно к Ривьере. Ривьера…
И только сейчас я обращаю внимание на воспоминание Сэнди, связанное с кокаином. Ривьера уговаривал мою девочку нюхнуть дорожку-другую этой гадости. Тогда моя девочка отказалась. Но сейчас, наряду с непонятной надеждой, я чувствую два желания, однозначно принадлежащие моей Сэнди – желание никогда не пробовать кокаин и желание его попробовать.
Я представляю, что разрываюсь на двадцать пять частей, чтобы с их усилием сконцентрировать эту непонятную надежду в теле Сэнди. Меня сносит волной противоречащих друг другу оценочных суждений, но я представляю себе, что твердо стою на своем. Я управляю своими частями. Все мои части запирают в сердце Сэнди неугасающую надежду. Я не знаю, получается у меня или нет, но радуюсь тому, что меня не выкидывает из ее головы.
Какой-то шум, доля секунды. Сэнди не успевает обернуться, на ее голове оказывается мешок. Ее глаза полностью во тьме.
Весь я полностью во тьме.
– Не шевелись, – слышу я ушами Сэнди грубый голос.
Мою девочке сжимают руки за спиной, надевают наручники. Сэнди пытается отбиться от верзилы, но как-то вяло. Хоть туфли на ее ногах и сбиваются, все равно, так не отбиваются, когда хотят сохранить себе жизнь. Охранник попадается мощный, это чувствуется, тут и агрессия оказалась бы бессильной, не то что вялая имитация бегства. Мою девочку волокут, и волокут с силой, она могла бы оторвать ноги от земли и на скорость волочения это никак не повлияло бы. Это правильно, что я чувствую ее беды в той же мере, что и она… только я ожидал от моей Сэнди более сильного страха. Она спокойна, ее мысли далеко отсюда, теплый храм по-прежнему греет ее душу, греет как камин зимой, о котором не привык думать, потому что он очень давно является частью дома. Я бы на месте Сэнди испугался, если бы кто-нибудь потащил меня куда-то, но она спокойна. И я убеждаюсь, что внешнее спокойствие, которое несмотря ни на что проявляла Сэнди и которое я всегда ценил, не является актерской игрой или защитной реакцией, оболочкой непроницаемости. Внешнее спокойствие Сэнди в полной мере проявление спокойствия внутреннего.
Я люблю душу своей девочки. Люблю ее мысли, отстраненность от суеты, от реальности, от окружающей ее опасности. Я не хочу, чтобы абстрактная чаша весов склонилась в пользу черного кокаина. Душа моей Сэнди летит идеально, ей не нужен допинг.
Мою девочку сажают на заднее сиденье какого-то автомобиля. Она задает логичный вопрос – задает не из естественного страха, а словно бы потому, что того требует сценарий.
– Что вам нужно?
– Автограф, – отвечает кто-то грубо.
Затем я слышу звук мотора.
Я думаю об Ине, думаю о нем как о засранце, нарушившем свое обещание, затем представляю, что оказываюсь рядом с ним.
В следующее мгновение я оказываюсь лицом к лицу с Генри Ашесом. Его загорелые руки с обвисшей, явно лишней кожей держат возле растянутого годами уха телефон. Стодевятнадцатидюймая плазма показывает нуар.
Я все понимаю и беру свои мысли обратно. Ин – не засранец.
– Вы ее взяли? – спрашивает Генри Ашес, реально спрашивает, а не кряхтит.
Я перемещаюсь на сиденье рядом с Сэнди, чтобы услышать ответ.
– Да, она в машине, – отвечает грубый голос. Я просачиваюсь сквозь переднее сидение и вижу знакомое лицо охранника – того самого, что не мешал мне забирать деньги из Роллс Ройса незадолго до моей смерти. Я вновь перемещаюсь к Генри Ашесу. Интересно, он помнит, что тогда отвалил огромную кучу денег непонятно на что?
– Отменяйте. Высадите девушку, и как можно скорее.
Я оказываюсь в машине как раз вовремя, чтобы увидеть как охранник кашляет, видимо, подавившись воздухом.
– Сэр, но Торментус…
– Мне плевать на Торментуса! – Я вижу слюни Генри Ашеса, проделывающие путь от его губ до шляпы детектива на стодвадцатидюймовом экране. – Это моя дочь! Ни одна мразь не смеет к ней притрагиваться!
– Но, сэр, вы сами…
– Лучше заткнись, Донни, а то пожалеешь. Возвращай мою Сэнди на Пасифик Хайтс, без разговоров!
Я почему-то удивляюсь, что Генри Ашес знает наш с Сэнди адрес, затем вспоминаю, что он не так давно, лет шесть назад, жил там вместе с тетей Лорен. Тетя Лорен… Наблюдая, и наблюдая впервые за праведным гневом Генри Ашеса, я понимаю, что такой «отец Сэнди» мог бы быть достойным мужем тети Лорен – или, что честнее, но что не хочется мне констатировать, вдовцом. Жаль только, что это не его эмоции…
Охранник – Донни, насколько я помню – что-то пытается сказать в трубку, но уже поздно, Генри Ашес вешает трубку. Донни вздыхает, как вздыхают садисты при отсутствии жертвы, и сворачивает на дорогу, без поворотов ведущую на Пасифик Хайтс.
– Назови свой адрес, – просит он у Сэнди таким тоном, каким обычно требуют.
– Ахах, ты решил меня вернуть домой? – спрашивает Сэнди и смеется.
Смеется!
Я ее обожаю!
– Типа того, – бурчит Донни.
– Ну ты, Ривьера, и шутник, – тихо говорит Сэнди.
Донни все слышит, на его кирпиче, которое и лицом называть не хочется, появляется понимание человека, которого никогда не посвящают в важные дела.
Вскоре Донни останавливается у нашего родного домика. Он выходит из машины, открывает заднюю дверь, помогает, и помогает довольно деликатно, надо заметить, выйти Сэнди из машины, затем снимает наручники и говорит:
– Спокойной ночи.
– Не забудь мешок. Он на моей голове.
На кирпиче Донни даже появляется какое-то подобие улыбки.
– Оставь себе.
Он забирается в машину. Сэнди снимает мешок с головы и взглядом провожает машину до тех пор, пока она не исчезает в полумертвом ночном трафике. Мне стыдно в этом признаваться, но я хочу вновь побывать в ее голове, чтобы погреться возле теплого храма. К Сэнди подходит какой-то мужчина – и мне кажется, что я его где-то видел.
– Можно ваш мешок? – спрашивает он.
Сэнди даже не удивляется.
– Пожалуйста. – Она протягивает мешок мужчине.
– Спасибо. – Мужчина перебегает дорогу, ему, похоже, наплевать на отсутствие светофоров.
Как впрочем, и мне наплевать на него. Я пытаюсь попасть в голову Сэнди, но меня отбрасывает, да с такой силой, что я лечу сквозь асфальт куда-то к недрам Земли. Лечу и думаю о неизвестном вторженце, хочу, чтобы мои мысли как-нибудь телепортировались в его голову.
«Твое время подходит к концу, сукин сын, будь в этом уверен!»
Шевалье, или чужая смерть изнутри
Мой домик на Пасифик Хайтс. Странное примечание – для сущности без массы, вроде меня, все имеющие вес вещи перестают иметь вес. Для сущности без массы не существует массы как таковой. Старый мир теряет прежнюю формацию, когда ты сам обретаешь формацию новую. Забавно, думаю я, думаю, сидя на диване в гостиной…
…сижу на диване в гостиной, сижу вполне себе по-человечески. Жду, когда вернется моя Сэнди.
Проходит несколько минут, казавшиеся несколькими часами, и я понимаю, что ожидание хуже всего. Самое противное ощущение, хуже, чем боль – хотя бы потому, что боль физическая мне теперь недоступна.
Я жажду вновь оказаться в своей девочке. Как же мы все-таки переменчивы – тяжкий груз собственного обещания, что я никогда этого не сделаю, с каждым днем становится все легче и легче.
Одну истину я уже успел осознать – в мужском теле мне гораздо комфортнее, чем в женском. Хотя возможно, это только от того, что при жизни я был мужчиной. Но в любом случае, у меня будет целая вечность беспристрастно оценить плюсы и минусы чужих мужских и чужих женских сознаний…
Я устаю страдать от ожидания, злюсь на себя, что в нечеловеческих ситуациях инстинктивно веду себя как человек, и вот-вот собираюсь прорваться в сознание Сэнди, как передо мной появляется Ин.
– Я все сделал, – говорит мне Ин.
Он вновь в костюме врача, но без ощущения кладбища в абстрактной пустоте этот Ин кажется мне чужим.
– Я думал, ты расскажешь об этом в сне, – говорю я.
– Ты уже знаешь, что я существую в реальном мире – если этот мир еще можно называть реальным, – говорит Ин.
– Ну да, верно. Спасибо, что рассказал – но я следил за Ашесом, я уже знаю, что свое слово ты сдержал.
На полупрозрачном лице Ина появляется озарение.
– То-то я думал, что кто-то следит за мной. Чутье меня не подвело.
Я думаю о Сэнди – ну не могу я о ней не думать! – тяжело вздыхаю, прямо как мать школьника с картины Решетникова11 и спрашиваю:
– Что сейчас делает Генри Ашес?
– Боится, я думаю. Он нарушил слово, данное Элу Торментусу.
– Ашес думает, что Торментус его убьет? – не без злорадства спрашиваю я.
– Хуже, – отвечает Ин. – Он боится, что Торментус пошлет рэкетиров в его ювелирный магазин. И честно говоря, поступок Ашеса, который ты меня заставил сделать, нелогичен с любой позиции. Сам Ашес теряет огромную выгоду в случае срыва поставки рабынь.
– Нелогичен? – изумляюсь я. – Очень даже логичен – он спас от расправы собственную дочь.
– Все равно нелогичен, если учесть отношение Ашеса к дочери. Кстати, его другую дочь, Клэр, кажется, выписывают из больницы. Клэр говорила ему, что Ривьера стрелял в нее, так что у Ашеса теперь есть надежда, что полиция Сан-Франциско вместо него разберется с Ривьерой.
– Не только. Он может передумать и вновь отправить какого-нибудь амбала к моей Сэнди.
Ин качает головой и с каким-то особенным удовольствием говорит:
– Не думаю. Я влез в голову Генри Ашеса с мыслью о дочери, как о чем-то невинным и священным. Я – довольно мощный призрак, поэтому мне не составило труда заставить Папочку принять чужую мысль, как собственное, я бы даже сказал христианское, откровение.
– Замечательно. Ашес теперь хороший?
– Глупый вопрос, особенно от человека, который уже умер. – Ин смеется. – Люди не делятся на хороших и плохих…
– Это очевидно, я имел в виду не самого Ашеса как такового, а его отношение к Сэнди.
– Ну… – Ин откашливается перед ответом. – Здесь сложно сказать. Если в ближайшее время твоего тестя не хватит… скажем так, сатанинское откровение, то он сделает все, что в его силах, чтобы уберечь твою Сэнди от беды.
Я думаю о неизвестном вторженце, внетелесном придурке, мальчике в зеркале и понимаю, что вероятность "сатанинского откровения" у Генри Ашеса "недостаточно мала".
Я хочу попасть в голову Сэнди, но, честно, не хочу быть выброшенным оттуда неизвестным вторженцем, не хочу лишний раз понимать свою слабость. Надо тренироваться на первом встречном – нет, на каждом встречном, чтобы самому выбрасывать любого призрака из головы.
– Жалеешь, что не можешь включить? – спрашивает Ин.
– Чего? – Я не сразу понимаю, что Ин имеет в виду телевизор. Наверное, я смотрел в темный экран, пока думал о своих проблемах.
– Я и при жизни его не смотрел, – отвечаю я Ину.
И думаю об интернете. Интересно, а можно покойникам путешествовать по всемирной паутине? Об этом я спрашиваю у Ина.
Тот смеется.
– Не пробуй, а то еще нарвешься на фаерволл – и прощай жизнь после смерти!
Простое любопытство сменяется тяжелыми мыслями. Мысли, мысли, мысли… Какой от них прок? Действие всегда полезнее. Вот только я умер, и по сути любое мое действие – это мысль.
– Нет, в интернете путешествовать нельзя, – говорит Ин, и говорит серьезно, будто бы и впрямь проникся моей унылой задумчивостью. – Но зато мы можем побывать на краю Вселенной…
– Можешь научить меня управлять телами? – прошу я у Ина. – Не в теории, а на практике.
Ин меняется в лице – как какая-нибудь седовласая дама, слышащая в свой адрес пошлые шутки.
– Олег, я не твой друг. Я пришел сообщить тебе, что выполнил твою просьбу. Я не пришел сюда за очередной.
– Не забывай, что все проклятия, предназначенные для тебя, лягут на мои плечи.
– И что?
– А то, что наша сделка несправедлива! – Я вспоминаю, как считал эту сделку взаимовыгодной, и тотчас предпочитаю об этом забыть. – Ты сделал всего одно, не самое сложное дело, а я на себя взял груз, который тебе даже тысячами моих выполненных просьб не уравнять. Я прошу тебя, – я срываюсь на крик, – НАУЧИ МЕНЯ УПРАВЛЯТЬ ТЕЛАМИ! ПОСЛЕ ЭТОГО ТЫ ОТ МЕНЯ НИ СЛОВА НЕ УСЛЫШИШЬ…
Перевожу дыхание и добавляю уже тише:
– Правда. Я получу все твои грехи, тебе нечего терять… и мне тоже…
Ин смотрит на меня, и смотрит непроницаемо, затем говорит:
– Звучит убедительно.
Затем плывет куда-то под пол. Я его не вижу, но слышу:
– Бог и дьявол играют в шахматы. Я лишь пешка в его игре. Ты тоже.
– Пешка может стать ферзем! – кричу я в пол.
Тишина. Затем спокойное:
– Нас уже убрали с доски…
Вздох.
– Увидимся во сне Олег. А может, не увидимся.
Кретин.
Не Ин. Ривьера.
Прошла, наверное, неделя, я не считал. Еще ни разу я не спал. Пытался управлять чужими телами, всю неделю, дни и ночи напролет, без перерывов. Разрывал сознание на сто, на двести частей… Бесполезно. Чего-то, видимо, мне не достает…
Ина я так и не видел – видел только Кина, и то случайно, и то мельком, я предпочел держаться от него подальше. Не хочу слышать нравоучений о проклятии, о нечеловеческом языке, а том, что нельзя "нелюдей" называть покойниками или призраками. Может, Кин во всем этом и прав, вот только мне нужна уверенность в том, к чему я отчаянно стремлюсь, а мудрые речи Кина могут эту уверенность сбить с ног.
Кретин.
Не Кин. Ривьера.
Я плыву за Ривьерой и своей Сэнди в здании какого-то супермаркета. Ривьера втянул в себя дорожки три, не меньше – он неуместно энергичный, дерганный, в общем, все его поведение говорит о пристрастии к наркотикам. То, что Ривьера торчок, меня не волнует – меня волнует, что он своими наркомански-бледными руками трогает творчески-бледное тело Сэнди, трогает и лезет целоваться. Сэнди, что печально, не возражает. В ее голове вторженец – я уже успел проверить.
У Ривьеры звонит телефон. Он смотрит на Сэнди и спрашивает:
– Хочешь послать ее нахуй?
Мужчина с мини-холодильником в руках оборачивается на ругательство. Я узнаю этого мужчину – его жена застрелилась по прихоти внетелесного придурка, застрелилась на моих еще моргающих глазах.
Я перемещаюсь в его голову.
О нет… Он прячет тело своей мертвой жены в холодильнике. Теперь покупает мини-холодильник для тела своего… ребенка.
Маленький придурок узнал, кто находится в холодильнике, мне пришлось и его убить. Странная смерть, странная жизнь. Мы не виноваты, Кэрол. Это все они…
С виду Джеффри нормальный мужчина – я не ожидал оказаться в дерьме из страха и помешательства, которым загажены его мозги. Я хочу вырваться оттуда, даже не хочу пытаться управлять этим, но одна до боли символичная мысль оставляет меня в голове Джеффри еще ненадолго.
Мозги в мешок. Так надо, надо. Он знает, знает…
А следом:
Воронка, воронка, исчезнут, все тела исчезнут, их много, десять лет, он обещал…
Я покидаю голову Джеффри-маньяка и подслушиваю разговор Сэнди и Ривьеры. Сэнди все никак не решается послать звонящую женщину. А звонок идет, звонят настойчиво, это очевидно.
Я уверен, что звонит женщина в латексе. Она подчиняется Ривьере, она постоянно появляется рядом, она – неотъемлемая часть бредового уравнения, придуманного вторженцем. Я думаю о женщине в латексе и переношусь в небольшое помещение – то ли каморку, то ли… А, ну да. Это раздевалка, и, судя по силуэтам женщин из розового неона, это раздевалка стриптиз-клуба. Женщина в латексе по-прежнему в латексе. Ни разу не видел ее в другой одежде, даже не знаю ее имени… Зато знаю, что не она звонит сейчас Ривьере, и это удивляет меня. Но гораздо сильнее меня удивляет ее поведение. Она держит в руках тонюсенькую полоску ткани – скорее всего, стринги, но я не уверен – и молча смотрит в небольшой телеприемник. Сейчас показывают новости, и какой-то прыщавый эксперт рассказывает о хакере, сумевшем взломать код ДНК и использующим свое достижение для создания новых вирусов. Эксперт заявляет, что открытие «дьявола генов» – вроде так называют хакера – могло бы принести огромную пользу генетики, да что уж генетике, всему человечеству, если бы оно было направлено, например, на уничтожение генетических заболеваний. Мне интересно, действительно ли стриптизерша интересуется достижениями генетики. Я переношусь в голову женщины в латексе и понимаю, что она не интересуется ничем, даже собственным именем, она его просто не знает.
Что?
Более того, ее голова совсем пустая. Серьезно. Никаких раздумий, даже нет намека на глупые девчачьи интересы. Ее тело – просто пустая оболочка. Данный факт, конечно, интригует меня, но это не та интрига, которую ты хочешь, нет. Эта интрига может означать, что я ничего не понимаю в мыслях чужих людей. И как мне теперь управлять ими? Продолжать рыть носом землю для достижения недостижимого? Звучит слишком просто, чтобы быть удовлетворяющим.
Я думаю о входе в клуб, чтобы узнать его название. "Розовый единорог". Эмблема бара – розовый – кто бы мог подумать? – единорог, и рог его переливается цветами радуги. По-крайней мере я знаю, кем работает женщина в латексе. Она подчиненная Ривьеры, то есть Ривьере принадлежит "Розовый единорог". Но все это я мог бы узнать, просто покопавшись в голове Ривьеры.
Или не мог? Вдруг Ривьера так же, как и женщина в латексе, превратился в овоща? Я перемещаюсь в его голову – нет, с мозгами Ривьеры все в порядке – в порядке, в сравнении с мозгами женщины в латексе, разумеется. Он присматривает робот-пылесос, его глаза останавливаются на той же модели, что находится в нашем с Сэнди домике на Пасифик Хайтс. Через привычки Ривьеры я хочу пропустить дорожку кокса, она, по мнению Ривьеры, лишней не бывает, а также хочу трахнуть Сэнди, хочу отыметь ее жестко, как животное, и, может, заставить ее плакать, умолять, избить ее, ногами по животу… Я вынужден пропускать через себя чужие эмоции, которые мне отвратительны. Думаю, что первым делом, когда научусь управлять телами, заставлю Ривьеру спрыгнуть с моста с пистолетом в руке на железнодорожное полотно, чтобы в случае выживания он смог угодить под поезд (прямо как я), а если поезда окажется недостаточно, он сможет банально пустить себе пулю в лоб. И… начать креативить я могу прямо сейчас, я уже в его голове, но сосредоточиться мне мешает очередной телефонный звонок.
Ривьера поднимает трубку. Его глазами я вижу номер Клэр. И через его мысли я понимаю, что именно Клэр звонила в прошлый раз.
– Может, все-таки пошлешь ее? – спрашивает Ривьера у Сэнди.
Она качает головой, качает сразу, не раздумывает, как в прошлый раз, и я внезапно понимаю, что вряд ли Клэр по своей инициативе позвонила кокаиновому садисту Ривьере. Значит, ее голова занята неизвестным вторженцем. Стало быть, голова моей Сэнди свободна.
Я сразу же переношусь в голову своей девочки, чувствую теплый храм, настороженность, готовность любить нелюбимого, в равной пропорции смешанную с готовностью ударить первой. Я радуюсь столь дивным мыслям Сэнди, я их обожаю, но все же, буду рад, если мне удастся кое-что в них подправить.
Я решаю разорваться на тридцать сознаний, разрываюсь, и пытаюсь сквозь симфонию перемноженных друг с другом ощущений моей девочки приручить свои сознания действовать как единое целое. Я не знаю, да и не могу сейчас знать, получается у меня или нет, но всеми фибрами своей лишенной физической оболочки души я заставляю, нет, я молю свою Сэнди держаться от Ривьеры как можно дальше. Я жду, что меня выкинет из тела, я готов вращаться как опавший лист, я давно привык к горечи поражения, так что горечь эта стала для меня безвкусной. Теплый храм моей Сэнди остается нетронутым, он греет несколько моих сознаний, и это знак – раз я знаю, что чувствуют мои части, значит, я этими частями управляю.
Я чуть было не вылетаю из Сэнди, но последней волею мысли заставляю себя держаться. И у меня получается. Похоже, закон загробного мира прост – ты можешь все, абсолютно все, главное вовремя об этом подумать. Я чувствую то, что чувствует Сэнди раз в тридцать сильнее, чем чувствует она, и понимаю – мои недельные мучения были не напрасны, я действительно управляю своими сознаниями.
И получаю тому доказательство. Та часть мозга, где находится толерантность к прикосновениям Ривьеры, заполняется отторжением к ним же. Я думаю о Ривьере как о грязном туалете и знаю, что Сэнди начинает думать также. Едва его потная от кокаинового возбуждения ладонь смыкается на тонком запястье под рваной накидкой, как отвращение отзывается комком в ее пересохшем горле. Следует короткое удивление на столь неожиданную реакцию собственного тела, затем идет ее полное принятие. Ривьера будто бы чувствует перемены в организме Сэнди, он спрашивает, и спрашивает с недовольством:
– Что-то не так?
Я хочу взглянуть в его физиономию. Сэнди, моя обновленная девочка, поворачивается к Ривьере и сверлит его упоротое лицо глазами с подаренной мною лютой ненавистью. Я ощущаю Сэнди как ощущал себя, когда был живым, я ликую, что у меня все получается, но в данный момент на моем (не на моем, но теперь разницы нет) лице должна быть эмоция, противоположная ликованию.
– Ты меня достал, Ривьера, – скрежещу я зубами Сэнди. – Ты очень скучный и унылый торчок.
Телефон Ривьеры продолжает звонить. И пока его владелец находится в ступоре от сказанных мною слов, я Сэндиными руками вырываю телефон из его рук и жму на зеленую трубку на сенсоре.
Подношу телефон к уху Сэнди и слышу голос Клэр.
– Наконец-то. Что, уже перестал пердолить мою сестру?
И следом:
– Мой отец готовит на тебя облаву. Еще не готов отдать мою сестренку по-хорошему?
Момент истины. Я могу говорить с неизвестным вторженцем. Я оставляю Ривьеру стоять истуканом посреди торгового центра и направляюсь к выходу.
– Чего молчишь, сучара?! – орет Клэр. – Ты на крючке, заявление на тебя я уже написала, подонок! Ты, барыга несчастный, хотел меня убить, но это, ха, никому с рук не сходит, нет, нет… Ты по уши в дерьме, и любое твое неверное слово опустит тебя еще на дюйм глубже.
– Я не Ривьера, Клэр, – говорю я голосом Сэнди.
Я чувствую, как Клэр на том конце провода давится воздухом. Радость наполняет мою сущность и сущность Сэнди, и я говорю ее сладкими губами:
– Ривьера меня не отдаст, я сама от него уйду.
– Уйдешь? – Клэр рычит. – Ты хоть понимаешь, что ты несешь, сука?!
Да, буквально рычит – ярость неизвестного вторженца возносит меня к небесам и обратно, в тело Сэнди.
– Не обижай меня, сестренка! – говорю я и слышу в голосе Сэнди игривые нотки, которые, как мне казалось, я уже никогда не услышу.
Позади я слышу ругательства Ривьеры. Это не беда, думаю я, один прыжок в его тело – и все. Клэр, Генри и прочие просто подумают, что Ривьера застрелился, потому что сошел с ума на кокаиновой трубе.
– Шлюха! – слышу я крик Клэр. – Ты воспользовалась Ривьерой как тампоном… Бездарная псевдохудожница! Жадная шлю…
– Мои картины нравились Олегу, Клэр, – говорю я и кручу серую прядь волос вокруг пальцев Сэнди. – Большего мне и не надо.
Молчание.
Затем:
– Сэнди не стала бы упоминать имя Олега вслух. Я уже успел поработать над ней… Олег.
О нет…
– Поздравляю, у тебя получилось. Ты очень быстро учишься. Но, Олежек, опыт в этом деле куда полезнее, чем выучка, а его у тебя так мало.
Олежек?!
Даже я успел забыть, что родители называли меня Олежеком, когда я был маленьким.
– Ты куда собралась, сука?! – орет Ривьера. Он меня догоняет. Он орет, и орет непрестанно, ему плевать на цивильных покупателей.
Я ускоряю шаг. Договорю с вторженцем, затем избавлюсь от Ривьеры, решаю я.
– Если надумаешь срывать мои планы, Олежек, то я просто-напросто придумаю новый план, в котором твоя драгоценная миссис Страсть уже в качестве трупа попадет к какому-нибудь некрофилу.
– Стоять!! – Ривьера хватает меня за накидку. – Что ты задумала, дрянь?
Надо вселяться в тело Ривьеры, думаю я в панике. Интересно, у Сэнди исчезнут воспоминания об этом разговоре или придется их как-то корректировать?
– Отдай мой телефон, тварь! – орет Ривьера. Я не отдаю, потому что Клэр продолжает говорить.
– Советую тебе держаться как можно дальше от шести особых тел, иначе ты постоянно будешь чувствовать то, что почувствуешь прямо сейчас…