Czytaj książkę: «Петрашевцы и мы», strona 3

Автобиография. Некоторые биографические пояснения. Образ мыслей

Из допроса Рафаила Александровича Черносвитова по делу петрашевцев, 27—28 июля 1849 г. (датировано по журналу следственной комиссии). На предлагаемые здесь высочайше учрежденною комиссией предварительные вопросные пункты имеете объяснить по сущей справедливости, коротко и ясно:

1. Как ваше имя, отчество и прозвание, сколько вам от роду лет, какого вероисповедания и исполняли ли в надлежащее время предписанные религиею обряды?

Рафаил Александров Черносвитов, 39 лет, вероисповедания православного, предписания религии исполнял.

2. Кто ваши родители и где они находятся, если живы?

Отец мой пошехонский помещик, штабс-капитан Александр Филатов Черносвитов, скончался в 1812-м году; мать – урожденная Грузинская⁴ Надежда Ивановна. живет в г. Пошехонье Ярославской губернии.

3. Где вы воспитывались, на чей счет и когда окончили воспитание?

Воспитывался дома в деревне, где жил до 16-ти лет; состоя на службе, был в школе армейских подпрапорщиков при 3-м пехотном корпусе – с начала 1827 года по 1828 год, в котором началась война с турками.

4. Состоите ли на службе, когда вступили в оную, какую занимали должность и какой имеете чин; также не находились ли прежде сего под следствием или судом и, если были, то за что именно?

Отставной подпоручик; в службу вступил подпрапорщиком в 1826 году во Владимировский пехотный полк; переведен в том же году в Муромский по случаю отделения в 7-ю дивизию 2-х батальонов. В 1838 году комитетом, Высочайше утвержденным в 18 день августа 1814 года, под покровительством которого находился, назначен был исправником в г. Ирбит Пермской губернии; по воле начальства в 1841 году переведен в Шадринск к той же должности. По распоряжению Пермского губернского правления предан суду по двум делам: Первое – за наказание розгами крестьянина Юдина А. И. и второе – за несоблюдение форм при сожжении негодной в пищу рыбы у купца, на одной из ярмарок в Щадринском уезде. Дело еще не окончено.

5. Имеете ли недвижимое имение или собственный капиталы, а, если нет, то какие имели вы средства к пропитанию, содержанию себя и своего семейства, если его имеете?

В настоящее время имею за собою в Даниловском уезде Ярославской губернии в д. Понине 10 душ крестьян. Прочее имение мое в числе 60 душ продано мною в 1843 и 1844 году. До этого времени я имел средства к содержанию имения, а с 1845 года от службы частной и собственных коммерческих дел. В настоящее время имею небольшой дом в г. Ирбите и двадцать сотых паев в Черносвитовском золотосодержащем прииске, известным под фирмою К. Дриневича.

6. С кем имели близкое и короткое знакомство и частые сношения?

Близкое и короткое знакомство до 1845 года ограничивалось моими родными, а с того времени и разными лицами по коммерческим моим предприятиям, а именно: надворным советником Базилевским; братом его Виктором Базилевским; купцами Васильем и Якимом Латкиными; надворным советником Смирницким и купцом Владимиром Кузнецовым, коим имею компанейские дела. С нынешнего года, приняв поручение княгини Мадатовой, я состоял в частных сношениях с доверенным ее братом генерал-лейтенантом Саблуковым.

7. Какие были ваши, сношения внутри государства и за границею?

Внутри государства я имел сношения служебные; когда состоял на службе; с отставки – коммерческие. За границей – никаких. Подпоручик Рафаил Александров Черносвитов.

Изложив ответы мои, я покорнейше прошу комиссию не отказать принять составленную мною записку, в которой коротко, но верно изложил я мое воспитание, образ мыслей и взгляд мой на положение мое. Это моя исповедь.

В военную службу вступил я в 1826 году совершенно без всяких сведений, я знал только русскую грамоту. Выйдя в отставку, возвратился на родную землю почти с теми же сведениями. В настоящее время я приобрел уже массу разнородных знаний. По страсти к наукам математическим и вообще реальным я изучал все, что мог, что видел. Науки словесные не нравились мне, почему я весьма недалек в языкознании; один французский язык, и то весьма не вполне, знаю я, латинский весьма ограниченно, в греческом столько, сколько нужно для понимания технических терминов, вошедших в науку, прочие европейские языки мне не дались. Изъездивши огромные пространства по России и Сибири, я замечал все на пути моем; одаренный памятью и соображением, я удерживал все виденное и дознанное, а любя беседу и разговор, я никогда не таил моих взглядов и убеждений. Человеку свойственно мыслить, и потому часто в беседах и разговорах с знакомыми и даже незнакомыми я любил высказывать свои и выслушивал чужие взгляды настоящие и будущие, и редко случалось мне, чтоб мои взгляды на вещи оспаривались. Я много читал. Живя вдали от центров образованности в нашем Отечестве, мне редко удавалось пользоваться беседою людей ученых. В русских и французских книгах и журналах последнего времени часто встречались мысли и слова о фурьеризме, коммунизме, отсутствие социальных понятий нашего времени мучило меня; о Фурье я имел еще понятие, но коммунизм – и до сих пор остается для меня загадкою, кроме буквального перевода слова Сомма, и вот причина, по которой не хотелось мне оставить вечера Петрашевского. Я старался бывать везде, где мне только доступно было. Любя образованное общество, я старался бывать в нем и бывал по возможности, но вместе с тем бывал я в трактирах, харчевнях, бывал в кабаках и даже бывал в местах более недостойных и отовсюду выносил более или менее вновь подмеченные черты жизни народа нашего и факты для науки и практической жизни; что делать – это страсть! Вследствие всех этих наблюдений я знаю хорошо народ руской в тех местах, где бывал я; знаю его потребности, образ мыслей, положение, нравственность. Из всего того, что я знаю о народе русском, нельзя состроить народного бунта, а можно, может быть, снова поднять так называемый картофельный бунт, беспорядки частные, вроде тех, о которых писал я ранее. Общих действий между отдельными состояниями народа нашего быть не может вследствие совершенного разъединения интересов; бунта общего противу правительства не может быть по отсутствию идеи. Наблюдая прошедшие беспорядки, я видел и писал об этом, – что народ взволновался вследствие сведений о поступлении из звания государственных крестьян в частную собственность к министру Киселеву; так, по крайней мере, проявилась в них эта причина, но вернее, главною причиною беспорядков были крутые меры поведений, которые русский народ не скоро усваивает, и, вместе с тем, совершенно не понятый народом метод управления. В жалобах своих, высказываемых в час мятежа, желали они остаться по-старому, то есть, поступить в ведение земского суда, к которому привыкли. Вот понятие народа! Но в самых буйных выражениях их заметно было, даже преобладала привязанность к царю. Так, упрекая меня, что я вместе с другими продал их министру, – они главным укором мне ставили измену царю. Можно взволновать народ подобными слухами, но верность к престолу в нем тверда, имя царя – священно.

Говоря о государственных крестьянах, надобно объяснить одно очень важное обстоятельство: народ, выбирая себе сельских и волостных начальников, постоянно ненавидит их, потому что они, делаясь начальниками. делаются, – как выражаются крестьяне, – чиновниками, мироедами и действительно злоупотребляют своей властью. Главною полицию в народе составляет эта корпорация выборных и писарей; имея родных в народе и разделяя с ним слабость к пьянству, – они знают все его тайные помышления, и таким образом ни одна мысль не может укрыться от начальства. Впрочем, я не подозреваю даже и возможности развития какой-либо мысли в этом безграмотном и диком обществе.

Заводские люди более развиты, более образованы; между ими много людей ученых, много механиков, есть геогносты дельные, и вообще народ этот в такой степени развития, что способен усваивать себе идеи, выходящие далеко за границы их быта. Суждение это я сделал по той только части заводских людей, которую видел, как действователей дельных на золотых приисках, и они принадлежали, – так сказать, заводской аристократии; народ рабочий ниже, но вообще далеко выше государственных крестьян, исключая, впрочем, некоторые частные заводы, где народ угнетен и потому отстал от прочих товарищей.

Южнее сибирского тракта, пролегающего чрез г. Пермь на Екатеринбург, я не знаю Урала; к северу должно быть глушь, ибо, судя по тем местам уезда Верхотурского, где мне удавалось быть, – я полагаю, что и далее жизнь человека в совершенной гармонии с окружающей природою. Заводы Тагильские – благоденствуют, казенные и Яковлевские близь Екатеринбурга – тоже, и мысль о бунте едва ли можно вложить в их головы; – они счастливы. Этим я нисколько не отвергаю возможности увлечения народа примером соседей; – бунт есть зараза, я видел это на опыте, ибо за крестьян ирбитских я поручился бы ранее, но они увлеклись примером Камышлова в 1841 году и меня же посадили под караул.

Неудовольствие некоторых частных горных заводов ограничивались всегда жалобами законными начальству, но как – по слухам – жалобы эти не всегда были выслушиваемы, то народ выходил из повиновения своего начальства, но это всегда очень скоро кончалось.

Вот как понимал я Северный Урал в 1842 году; с того времени я его не знаю, но по всей вероятности край с того времени много измениться не мог. Знакомых у меня тоже нет, кроме ирбитских граждан, весьма неважных, поэтому что там даже нет ни одного богатого купца, а общество чиновников – вечная метаморфоза. В Екатеринбурге я знал прежде некоторых чиновников, но теперь – кажется один только начальник гранильной фабрики, полковник Вейс, знакомый мне человек в Екатеринбурге, но и с ним мы не виделись кажется с 1845 года.

К востоку от Урала я знаю, и то весьма поверхностно, узкую ленту дороги до Красноярска, в стороны я никогда не заезжал и останавливался только иногда для починки экипажа. Вот, что я знаю об этом крае: народ занимаясь исключительно земледелием, тих, спокоен, скромен. понятия его ограничиваются почти первыми потребностями его быта; в исправнике и заседателе чтит закон, но не любит чиновника, а боится его как огня. Этот народ безответной. Страна весьма мало населена, – посельщики редко живут домами, но большею частию в работниках и известны своей безнравственностью и пьянством; народ не любит их. Впрочем, многие посельщики живут хозяевами и пользуются именем людей честных. Жалоб на участь не услышать в этом крае, всё и все довольны, ропота не слышно до начала округа Барнаульских заводов около Колывани; здесь народ беднее и жалуется на тяжесть выполнения заводских повинностей, куда они должны ездить нередко за несколько сот верст, или нанимать; плата довольно значительна, так что, по словам крестьян, у них выходит до 60 р. серебром на работника. Не знаю, в какой мере справедливо это, но я передаю то, что не раз передавали мне крестьяне при разговорах о их быте.