Тут, заметьте, есть оговорочка – «гнушается не ради воздержания». Так вот мы, трезвенники, гнушаемся не ради воздержания, которое церковниками понимается, как «способность одолевать свои хотения». У нас нет хотения вина. Мы его неприемлем не потому что нам нужно непременно преодолеть свои хотения и свою страсть. Мы неприемлем вино, и все спиртное по той же причине, по какой не пьем воду из лужи, не пьем лошадиную мочу или же бензин. Нам это все – без надобности.
Страсть винопития, хотение пить спиртосодержащее порождены отчасти установленным ограничением пить много, предписанием непременно пить, но – в меру. Ограничениемеры является неосознаваемым катализатором. Вот у мусульман, как мы знаем, нет ограничений. У них запрет. Без оговорок. Нельзя никому, никогда, ни по какому случаю.
К сожалению, двухтысячелетний опыт безуспешных попыток приручить «зеленого змия», все никак не может образумить тщетно пытающихся. Впрочем, быть может в данном случае мы имеем дело не с безнадежной тупостью церковников, а с тем, чего мы не видим, а они нам не показывают. Помните эпизод из басни И.А. Крылова «Волк и Ягненок»? Ягненок старательно, терпеливо и с почтением пытался втолковать Волку, что он воду и не мутил, и в прошлом году не мог обидеть Волка, поскольку отроду ему и года нет еще, и братьев не имеет, и… В результате:
Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать [99].
Вот и церковники: они что-то хотят «кушать», что-то хотят, но то, что хотят – материя настолько сакральная, что им и самим уже, похоже, о ней ничего неизвестно, а те, кому известно было, так тех их и нет уже.
Так вот, попытки приручить «зеленого змия» – дохлый номер. Хуже того, своими провокационными фразами «пей в меру», своим суесловием о надобности «умеренного винопития» церковники ни на чуть не сдерживают пьющих, и уж, тем более не на трезвость их ориентируют, но подстрекают к питию, побуждают к питию, что неизбежно влечет за собой тяжелые, а иногда и очень тяжелые, губительные последствия. И, тем не менее, поводыри народные из года в год, и сегодня все дудят да дудят все в ту же дуду.
Например, Блаженнейший Митрополит Киевский и всея Украины Владимир (1935–2014 года), постоянный член Священного синода РПЦ, отвечая на вопрос «Правда ли, что разрешено во время поста пиво?», не моргнув бесстыжим глазом начал бойким языком известные разводы разводить: «Церковь с апостольских времен, основываясь на словах апостола Павла (1 Тим. 5, 23), признавала полезным употребление вина и других слабоалкогольных напитков для укрепления сил. Также, будучи преемницей Церкви ветхозаветной, она считала позволительным употребление спиртных напитков на праздники и в торжественных случаях» [100].
Ну, как?..
Вы думаете, что этому Блаженнейшему Митрополиту совершенно неизвестно о сгубленных душах, о преждевременно, бесславно сгибших людях, о всем том духовном, экономическом, уроне, который наносит алкоголь? Известно. Почему ж он, кроме всего прочего, зная еще и про слова «апостола» Павла – «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает» (Римл. 14. 21), тем не менее, столь социально безответственен?..
Не потому ли, что есть для проповедников нечто, что важнее брата, важнее гибнущих душ?
Но если идея стала важнее человеческих душ, это – фашизм?!..
Вот почему истинная христианская позиция есть позиция не только абсолютной трезвости, но и позиция неучастия в соблазнении своих ближних. Вспомните, сказал Господь: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф. 18:7).
Еще одно, незатейливое мнение нашего современника, настоятеля храма Рождества пресвятой Богородицы пос. Образцово Московской области, священника Димитрия Выдумкина: «Употребление вина в меру не возбранено человеку» [101].
Ну, души – гибнут, а тут… Хоть кол на голове чеши!
Еще одно мнение. Профессор Московской Духовной академии и семинарии, известный доктор богословия А.И. Осипов: «Грехом является не винопитие, а пьянство. Об этом говорят Библия и святые отцы. И это не вызывает ни у кого сомнения. Немножко выпить вина не значит «немножко согрешить» [102].
Святые люди – что с них взять!?
Дальше всех, пожалуй, в своем цинизме и пренебрежении к благоразумию пошел бывший на тот момент председателем отдела внешних церковных связей Московской патриархии РПЦ Всеволод Чаплин: «Существует заблуждение, что церковь запрещает употреблять спиртные напитки в период Великого поста. На деле такое ограничение для тех, кто строго хочет следовать церковным канонам и касается только понедельника, вторника и четверга. То есть тех дней, когда в храме не совершается божественная литургия. В остальное время пить можно любые напитки, но при этом главное – соблюдать умеренность.
Церковь никогда не выступала в этом вопросе против народных традиций, тем более что Владимир Святой, приняв решение о крещении Руси, определил, что «веселие Руси есть пити». Позиция церкви в этом вопросе строго определена: грех – не пить, грех – упиваться. Как такового строгого запрета на водку и пиво не существует. Просто важно, чтобы выпивка не превращалась в веселую попойку, поскольку время поста дано для спасения души, для покаяния. Вековые традиции нашего народа всегда учитываются в одном из лучших магазинов Москвы «КРИСТАЛЛ – ГРАДЪ» [103].
Я вполне допускаю, что человек может иной раз что-то непотребное «сморозить», как-то неловко высказаться, но у нашего высокопоставленного сановника выше явленное – сознательная проалкогольная позиция. Вот, что 13 июля 2011 г. на портале «Православие и мир» заявил протоиерей Всеволод Чаплин в своем интервью, отвечая на вопросы читателей: «Лично я не считаю, что употребление вина или чего-либо спиртосодержащего в умеренных количествах – это греховный или безнравственный поступок. Украсить хорошим вином праздничный стол – это давняя христианская и почти общечеловеческая традиция» [104].
И о том же протоиерей Всеволод Чаплин 21 июля 2011 г.: «Выпить несколько бокалов вина на праздничной трапезе – это нормальная вещь» [105].
Что тут можно сказать? Что отец Всеволод идиот? Нет, так нельзя – он от таких словес, от таких наших выводов надежно забаррикадирован своей высокой должностью и саном… Но если такова позиция протоиерея, а он выражает, фактически, позицию церкви, то мы и должны принимать это как позицию. И понимать, что позиция совершенно однозначна – церковь заявляет: пить в меру – это нормально, а жить трезво – грех. Не может же быть нормальным и одно, и другое в одно и то же время. И это сознательная позиция церкви. И дело не в том, что кто-то из них там идиот, или кто-то что-то недопонимает.
Проясним попутно и второй очень важный момент. Священник Александр (Захаров), побывав на Международном съезде практических деятелей по борьбе за народную трезвость «Россия: трезвый путь» 20 октября 1995 г., после съезда 22 октября 1995 г. обратился к своей пастве с проповедью всем хорошо известных и давным-давно протухших дряхлостей: «Церковь никогда не видела причину греха пьянства в вине как таковом. И само по себе винопитие никогда не осуждала. «Не вино грех – а пьянство», – учил один из авторитетнейших отцов Церкви святой Иоанн Златоуст. Многие же делегаты съезда, как мне показалось, склонны видеть коренную причину пьянства именно в спиртном как таковом» [106].
Крайне неприятное высказывание! Возмутительное высказывание! Но я, пожалуй, с ним… соглашусь. Ведь и в самом же деле: вино не может образоваться само, без соучастия человека. Оно не Богом создано, а человеком, проделавшим с виноградными ягодами определенные манипуляции. Вино, если к нему не прикасаться, не может причинить ни малейшего вреда ни экономике государства, ни генофонду народа, ни людям. Для того чтобы вино нанесло демографический, экономический урон, разрушило здоровье человека, исковеркало его судьбу, нужно начать это вино пить. Но для того чтобы люди начали вино пить, нужно сообщить им, что пить вино можно и нужно. Так ведь именно этим и занимается и священник Александр (Захаров), и церковь, и святой Иоанн Златоуст!
Соответственно, Трезвенническое движение России должно немедленно прекратить совершенно бессмысленную борьбу с алкоголем, с его доступностью и т. п., которую ему навязали те же идеологи, которые навязали обществу пресловутую борьбу с пьянством. Борьба с пьянством, с алкоголизмом, с алкоголем и с его доступностью – это фальшивая мишень! Не алкоголь зло и беда, а проалкогольная ложь об алкоголе, находящаяся в головах! Ведь именно об этом же и говорил наш Учитель, кандидат биологических наук Г.А. Шичко (1922–1986): «Истинная причина любого употребления спиртного – питейная запрограммированность; второй причиной пьянства является умеренное питьё, а алкоголизма – пьянство» [107]; именно об этом писал и кандидат медицинских наук, врач-психиатр А.П. Сугоняко (1945–1996): «Беда вся в том, что даже в очень хорошие головы с детства нередко «вкладывали» ошибочные представления, превращавшиеся в результате разного рода извращений в навязчивые желания, побуждающие курить табак, употреблять алкоголь, опий и другие яды» [108].
Итак, наши очередные выводы.
Первая причина того, почему церковь вынуждена навязывать обществу питие, как норму – алкоголизация Святых Даров. Невозможно выступать против вина и винопития, если вино – компонент Таинства.
Вторая причина того, почему церковь вынуждена навязывать обществу питие, как норму – личное пристрастие к винопитию самих священнослужителей. Церковь – ассоциация клириков, зависимых от алкоголя, а также клириков, зависимых от алкозависимых.
Третья причина того, почему церковь вынуждена навязывать обществу питие, как норму – нужда поддерживать собственное материальное самообеспечение.
О последней причине поговорим несколько подробнее.
После того, как на пятидесятый день после Воскресения Иисуса Христа на апостолов снизошел Святой Дух, была, как полагают исследователи, образована Вселенская апостольская церковь, – бесструктурная и лишенная иерархии. И апостолы, вдруг обретшие способность проповедовать на языках, до того момента им неведомых, понесли в мир свет Божественной истины. И из числа им внимавших, выделялись единоверцы, которые, тяготея друг к другу, образовывали христианские общины, поначалу неруководимые никем и объединенные только верой. Но любое объединение людей, действующее, в том числе, на основе самого новейшего учения, требует того или иного единства действий, а значит, и «дирижера». Ведь даже когда два человека норовят поднять одно бревно, так и тут нужна – команда: «раз, два, взяли!». Не могут люди, делая общее дело, командовать сами себе, как, кому и когда вздумается. Вот почему довольно скоро средь христиан возобладало убеждение, что Господь дал церкви в лице своих апостолов первую духовную иерархию, и были вынужденно отставлены в сторону слова Спасителя, сказавшего своим ученикам: «кто хочет между вами быть бо́льшим да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Mф. 20:26–27). И вот уже в дополнение к харизматичным пророкам и учителям, пришли: епископ (блюститель), диакон (служитель), а там и пресвитер (старейшина). И те, кто был при должности, стали именоваться клиром, все иные – мирянами.
И все бы хорошо, но на каком-то этапе жития, христианские общины, только-только обособившиеся, переставшие слыть и быть носителями иудейской ереси, начавшие претендовать на определенную теологическую самостоятельность, были поражены «заразой» многомыслия и страстью инотолкования богословских вопросов. И возникла совершенно реальная угроза распада новорожденного религиозного движения на бессчетное число ересей, угроза утраты единого понимания того, что есть истина и в какой стороне Бог.
Вот тогда-то в дополнение к духовному авторитету понадобился еще и административный ресурс в виде абсолютной власти епископата – «твердой руки», способной провести унификацию учения и подавить еретизацию общин, в веронетерпимости отвергающих друг друга. Считается, что первым христианским богословом, обозначившим общие принципы епископальной организации, был Игнатий Богоносец (ум. в 107 г.). В частности, вот каким немудреным образом в своем Послании к Ефесянам он загонял внимающих ему в общий богословский угол: «Постараемся же не противится епископу, чтобы нам быть покорными Богу. Смотрите на епископа как на Самого Христа. <…> …повинуйтесь епископу и пресвитерству в совершенном единомыслии».
Повинуйтесь, т. е. признайте себя не равными епископу. А как иначе? Тем более что епископ, который выделился из массы мирян, уже только в силу этого одного – иной. Кроме того, неравенство есть основа механизма образования организации – церкви. Церковь же, в том виде, в каком она взращивалась на протяжении двух тысячелетий, – это организм, а в организме нет равенства клеток, органов и систем. Равенство – в безжизненном фарше.
Согласитесь, уважаемый читатель, то, о чем мы с вами сейчас толкуем, просто напрочь отвергает тот принцип, который был изложен Спасителем: «кто хочет между вами быть бо́льшим да будет вам слугою…»? И что из этого следует?
Если это действительно так, то выходит, что церковь, существующая на протяжении двух тысячелетий, построена на абсолютно ложном основании. Иисус провозглашал равенство, а что провозглашают святые отцы?
1-й председатель Синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества Московского Патриархата В.А. Чаплин: «В церкви равенства нет. Равенство – это лозунг, придуманный обезбоженным обществом. В Царствии Божьем равенства не будет. Там люди будут находиться в разном достоинстве. Равенство на самом деле в церкви совершенно исключается. Один статус и одно достоинство у епископа, у священника, у мирянина. И я не испытываю по этом поводу комплексов. Я целую руку епископу и кланяюсь ему всегда, когда его вижу. Миряне целуют руку мне и кланяются мне. И это не игра, это не условность. Это почтение к особой духовной мистической реальности, которая связана с саном епископа и священника. <…> Равенство – это не церковная категория» [109].
Вот и выходит, что одно дело – позиция Иисуса Христа, и совершенно иное – позиция церкви, особым образом структурированной массы людей, прикрывающейся Его именем и Его учением.
Иисус не требовал от своих учеников исповедоваться и регулярно каяться в совершенных грехах, называл их не рабами Божьими, но – друзьями (Ин. 15:15), и мыл им ноги… Ныне ж миряне – уж так приучены – не помня себя лобызают пухлые поповские ручки, и словно распоследние подлюки валяются пред иконами, вымаливая и прощение, и спасение…
Преемники апостолов и мужей апостольских, предавшие забвению основополагающее утверждение Иисуса о равенстве, создав церковную иерархию, вслед за этим были вынуждены предать забвению и второй принцип – о нестяжательстве, ибо иерархам захотелось жить не хуже тех же левитов. А почему бы и нет, ведь задавал же риторический вопрос в Первом послании к Коринфянам святой «апостол» Павел: «Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» (1 Кор. 9–7).
И начали иерархи вкушать молочко. Да так во вкус вошли, что священномученик Киприан, епископ Карфагенский (ум. 14 сентября 258) о том времени в своей «Книге о падших» был вынужден сказать: «Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и, давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши».
И все это в то время, когда последователи Христа уже окончательно дистанцировались от иудеев, и создали христианские общины, в которых царила атмосфера братской любви, выражением которой служили те же общие трапезы и общение в имуществе, ибо никто ничего не называл своим – все было общее, и каждому давалось то, в чем он нуждался; разделение же людей на богатых и бедных осуждалось, а само богатство рассматривалось как «корень всех зол».
Так было.
Однако, по мере того, как увеличивалось общее число верующих, все более и более усложнялась ритуальная и догматическая сторона культа, и крепла церковная иерархия, предполагающая наличие соподчинения, а между общинами возникали связи, все это, и не только это, вскоре вынудило христиан кардинально пересмотреть свои воззрения на материальную сторону своего бытия. В частности, прекратить уподобляться птицам, не жнущим и не сеющим, которых кормит Отец Небесный; признать физический труд деятельностью и основной, и почетной. Тем более что общины уже стали остро нуждаться в собственных зданиях, пригодных для богослужения…
И вот уже на рубеже II и III вв. основоположник Александрийской богословской школы Тит Флавий Климент создает труд «Какой богач спасется», в котором не то, чтобы подвергает ревизии слова, приписываемые Иисусу, о надобности отречения от материального, продажи имения своего и раздаче нищим, ибо «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24), – но утверждает, что отрекаться нужно не от богатства вообще, а только от его неправильного употребления, призывает не буквально понимать то, что сказал Господь, придает Им сказанному иное значение, наивыгоднейшее на тот исторический момент: «Отрекаться должно, следовательно, от имущества вредного (страстей), а не от того, которое в руках умеющего пользоваться им пользу может приносить» [110].
И вот церковь, отказавшаяся от принципа равенства, и пошедшая по пути создания иерархии, численно разросшаяся, берет курс на всемерную поддержку тех, кто имуществом пользоваться умеет, и, кроме того, начиная с III века для содержания духовенства начинает использовать надежный ветхозаветный механизм пополнения церковной казны: сбор первинок – первые плоды урожая, и обязательный сбор десятин – десятая часть дохода прихожанина.
Однако христианство так и осталось бы на уровне маргинального религиозного течения, и влачило бы полунищенское существование, но царь Великой Армении Трдат III в 301 году провозгласил христианство государственной религией, император Константин I в 313 году установил режим религиозной терпимости на территории Римской империи, а последний император единой Римской империи Феодосий I Великий в 380 году объявил, что христианство – единственно допустимая религия, и что его подданные должны верить исключительно в единого Бога Отца, Сына и Святого Духа и придерживаться догмата о Святом Духе. Причем, Константин I не ограничился одними лишь гуманистическими декларациями, он подкрепил свою позицию еще и совершенно реальными делами: издал указ о содержании духовенства – церковные должностные лица стали получать денежное и натуральное жалованье [111]; освободил церковь и клир от налогов и общественных повинностей; утвердил за церквями право приобретать недвижимое имущество и владеть им; дал указание вернуть ранее конфискованное или разграбленное церковное имущество; построил роскошные, украшенные злотом и серебром монументальные базилики (только в Риме – семь) и принес им в дар земельные владения в Италии, Африке, на Крите и в Галлии [112].
Сильные мира сего, облагодетельствовав христианскую массу, при этом были не бескорыстны, но расчетливы. Вынужденно. Дело в том, что Римская империя при Константине I, как и Великая Армения при Трдате III, столкнулась с целым рядом кризисных явлений в экономике, ремесле, торговле, в сфере государственного управления. И, конечно же, в атмосфере социально-экономической и политической нестабильности, и всеобщего недовольства ждали своего часа многочисленные претенденты на высшую власть. Достаточно мощной силой этих претендентов могла стать и церковь, к тому времени уже епископальная, т. е. хорошо организованная и единая, представители которой были среди всех, в том числе, и среди обеспеченных слоев римского общества. И Константин не только легализовал эту силу, но и, фактически, подчинил ее своей воле, возглавил ее, объявив себя «епископом внешних дел Церкви». И епископы беспрекословно подчинялись воле императора, ставшего гарантом их сытости и безопасности. Более того, он даже вмешивался в вопросы веры, и даже сам созывал Соборы, и председательствовал на них. Например, по его инициативе в 325 г. Был созвал Никейский собор, на котором присутствовало около 300 участников из Малой Азии, Сирии, Палестины, Египта…
Впрочем, и сама Церковь тому не противилась, и к подобному уже давно была готова. В частности, известно, что еще в 177 году Афинагор Афинянин в «Прошении о христианах» угодливо распинался перед императором Марком Аврелием и его сыном Люцием: «Какие люди более заслуживают получить просимое, как не мы, которые молимся за вашу власть (здесь и далее выделено мной. – Е.Б.), чтобы сын, как требует справедливость, наследовал от отца царство, и чтобы ваша власть более и более утверждалась и распространялась и все вам покорствовало? Это полезно и для нас, чтобы нам вести жизнь тихую и безмятежную (1 Тим. 2:2) и охотно исполнять ваши повеления» [113].
Исполнять повеления власти в обмен на тихую и безмятежную жизнь – такова была рамка сговора. Церковники самым бессовестным образом оправдали беспощадную эксплуатацию, царящую в империи, утешая при этом угнетаемых тем, что за смирение и покорность, за свои страдания тут, блаженны они будут там, в мире загробном, из которого, заметим, от ушедших ни слуху, ни духу. В обмен же за сотрудничество, за лояльность власть имущие отдавали церковникам в безвозмездное владение земли и здания…
Так на платформе экономических и административно-политических взаимовыгод произошло сращение сонма священнослужителей с государственным аппаратом господствующего эксплуататорского класса.
Об этом да еще в подобном тоне крайне неприятно размышлять. Тем более что историческую и духовно-практическую ценность составляют совсем не те, кто расточал свою жизнь на земную суету, но те, кто, пренебрегая шкурной выгодой и даже собственной физической безопасностью, не впадая в различные религиозные спекуляции, утверждал всем своим существом и всем существованием своим простые постулаты учения Иисуса Христа. Но, как читатель понимает, моя задача состоит не в том, чтобы раскрыть положительную сторону практического воплощения христианства, но чтобы показать, как определенные отцы церкви, нечаянно впавшие в губительное заблуждение или же вполне сознательно выдающие ложь за истину, используя нюансы – оттенки и мелочи, до полнейшей неузнаваемости извратили основы и суть. Именно это происходило, например, в Римской Галлии, где отрицание христианского равенства, выражающееся в утверждении господства власти епископов, и стремление к материальному довольству привели к тому, что представители клира стали вербоваться из богатых членов общин, а сама должность епископа буквально покупалась светскими деятелями, в том числе, виноделами и виноторговцами. Соответственно, последние выступали еще и лоббистами своего бизнеса, внедряющими в жизнь представление о винопитии, как о нормальном и естественном образе жизни… И, конечно, сами же пропагандисты винопития становились, как обычно, и первыми жертвами своего порока. И вскоре пьянство среди духовных лиц распространилось столь широко, что Агдский собор 506 г. был вынужден запретить священникам, дьяконам и поддьяконам даже присутствовать на брачных пирах. Кроме того, собор записал в своих решениях: «Прежде всего, клирики должны избегать пьянства, которое есть искра и рассадник все пороков. Поэтому того, кто обнаружится пьяным, мы постановляем, чтобы научился порядку, пусть или будет отлучен от причастия в течении тридцати дней, или подвергнется телесному наказанию» [114].
Конечно, при настроенности церкви на борьбу только с пьянством, а не за трезвость, и при положительном в целом отношении церкви к винопитию, никакие запреты и ограничения ожидаемых результатов дать просто не могли. Потому-то и Маконский собор 585 года был вынужден уже традиционно взывать все о том же: «Ни один пьяный или уже наевшийся священник да не осмеливается совершать жертвоприношения» [115]. То, что священник пьет во внеслужебное время – это ничуть не порицаемо. Личная жизнь вне внимания общества и церкви. Главное, чтоб во время службы на ногах стоял уверенно да чтоб язык не заплетался.
И подобная толерантность, конечно же, не могла не выступать прямым пособником бесовщины, господствующей в христианском мире, замешанной на спиртосодержащей отраве и животных страстях. И нередко эта бесовщина доводила до крайностей. Позорных и преступных. Так, в частности, произошло во Франкской Галлии с епископом Амбренским – Салонием и епископом Гапским – Сагиттарием, которые будучи в пьяном виде систематически доходили до блуда, грабежей, захвата заложников, до буйных драк и даже до убийств. В результате, собор Лионский (567 г.) нашел нужным низложить иерархов, лишить их священного сана. Но – не поразительно ли это? – папа Иоанн III с дозволения известного своей жестокостью короля франков Гунтрамна, причисленного впоследствии за постоянное покровительство церкви к лику святых, отменил решение собора Лионского и восстановил злодеев в сане?!..
…Весьма эффективным подспорьем для насаждения в умах людей идеи винопития и, соответственно, интенсификации процесса всеобщей алкоголизации вскоре стали служить и монахи Римской империи. Монашество, – как утверждал французский историк Франсуа Гизо (1787–1874), – обязано своим происхождением не какой-то специальной затее духовных лиц, но порокам, коими было поражено общество: бездеятельность, развращенность и нищета [116]. Больное общество породило бродяг, бродяги же, одухотворенные христианской идеей, превратились и в странствующих, и в затворе пребывающих монахов, обретших высший смысл своего бренного существования и осознание своей миссии – хранить в чистоте учение Христа.
С другой же стороны, как о том пишет известный российский учёный И.К. Языкова, движение монашества явилось ответом на то, что церковные иерархи увлеклись обретением привилегий, материальных благ, погрязли в коммерции, дошли до продажи и покупки церковных должностей… «…Наиболее духовно чуткие люди, – пишет Ирина Константиновна, – воспринимали внешний триумф Церкви как духовную катастрофу, провидя за пышным фасадом ее внутреннее ослабление. Распространилось даже мнение, что в миру спастись невозможно, что необходимо бежать из мира. Раннее монашество и пустынножительство было своего рода духовным диссидентством, и разбросанные по пустыне монашеские поселения ощущали себя как бы «Церковью внутри Церкви» [117].
Монахи – воплощенное в одиночестве неприятие индивидуальным сознанием мирской суеты и произвола священников, извративших христианскую идею – по подобию своих судеб, а также из потребности во взаимопомощи неизбежно сбивались не только в группы беседующих друг с другом и соборно молящихся, но и совместно проживающих. Так движение одиночек привело к образованию монастырей. Одним из первых, а, возможно, и первым был монастырь, который основал в 318 году на правом берегу реки Нил в Верхнем Египте монах Пахомий.
Конечно, монастыри – места совместного проживания людей, производящих все, в чем они нуждались, – имели и собственную церковь, и трапезную, и пекарню, и помещения для провизии, и скотный двор, и огороды, и виноградники… И конечно же, такое большое хозяйство, при котором были сотни иноков, не могло обойтись без планирования, контроля, вертикальной и горизонтальной координации. И все эти, и многие этому сопутствующие функции на первых порах исполнял настоятель, которому помогали смотрители домов и экономы. На первых порах. В дальнейшем же, поскольку монастыри представляли собой живой, духовный и социально-экономический организм, не могли образовавшись, тотчас же самозаконсервироваться. Монастыри развивались. Получила свое развитие и система управления. Но поскольку монахи были продуктом своего времени, той культуры, в которой жили, мира, в основе которого – принцип конкуренции, соперничества, ежедневной борьбы за кусок хлеба и за место под солнцем, то как могли постичь смысл совершенно бессмысленного, изреченного Иисусом: «кто хочет между вами быть бо́льшим да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом»?
Между тем, сказанное Иисусом было не столь уж и абсурдным. Более того принцип ненасилия, отказа от принуждения был уже воплощен в практику. В частности, выдающийся путешественник, этнограф С.П. Крашенинников (1711–1755) обнаружил, что «Камчатский народ» до покорения Российскому государству, как, надо полагать, и две тысячи лет тому назад «жил в совершенной вольности; не имел никаких над собою начальников, не подвержен был никаким законам, и дани никому не плачивал. Старые и удалые люди имели в каждом острожке преимущество, которое, однако ж, только в том состояло, что их советы предпочитались; впрочем, было между ними равенство, никто никем повелевать не мог, и никто сам собою не смел другого наказывать» [118].
Подобное же через сто лет после С.П. Крашенинникова обнаружил и русский этнограф, антрополог, путешественник Н.Н. Миклухо-Маклай (1846–1888) в Новой Гвинее: «У папуасов Берега Маклая и большинства других районов Новой Гвинеи не было ни наследственных, ни выборных вождей. В то же время из среды соплеменников стихийно выделялись благодаря своему воинскому искусству, успехам в хозяйственной деятельности или знанию магии «большие люди» (тамо боро), которые пользовались особым авторитетом. Важные решения обычно принимались сообща всеми взрослыми мужчинами деревни» [119].
Так вот, идею всеобщего равенства, мирного сосуществования без личной гегемонии и без насилия, осуществляемого властью, принять и усвоить иноки так и не смогли. Потому-то и побрели они по тому же пути, по которому уже триста лет шла Церковь. Путь иерархизации. Путь, где влияние осуществлялось не на основе харизматичности личности, а рангом должностных лиц.
С другой же стороны христианская Церковь, стоящая на службе у государства, достигла к тому моменту такого могущества, что вопросы существования тех или иных религиозных образований и лиц, имеющих к ним отношение, зависел уже только от ее благосклонности. В частности, Агдский собор 506 г. в своих решениях записал: «Пусть никто не дерзает начинать или основывать новый монастырь без позволения или одобрения епископа. <…> Если монах без позволения или воли своего настоятеля пришел в другой монастырь, то никакой аббат пусть не осмеливается его принять или держать [у себя], но где бы он ни был, этот монах должен быть возвращен к своему настоятелю» [120].