Я умру за вождя и отечество

Глава 7

Партийное бюро на Хедеманнштрассе встретило помпезной высокомерной тишиной. Пауль почувствовал себя потерявшимся посреди тяжелых прямоугольных колонн. Мрачный антураж – темный гранит и алые знамена со свастиками – заставляет ощутить себя крохотным испуганным винтиком зловещего механизма.

– Чем могу помочь, молодой человек? – Раздалось из другого конца зала. Там, за небольшим столиком, восседает дежурный в партийной форме.

– Здравствуйте. Я хочу… – Пауль почему-то смешался под бесстрастным равнодушным взглядом местного клерка. – Хочу вступить в ряды национал-социалистической рабочей партии Германии.

– Да ну? – Не меняя выражения лица поинтересовался партиец. – И чем вызвано такое желание?

– Я уверен, что партия ведет Германию в верном направлении. И хочу поддержать это движение всеми своими силами. Чтобы фюрер в любой момент мог использовать все мои таланты и умения так, как посчитает нужным и правильным.

Ответ он заготовил заранее. Из-за этого никак не избавиться от тянущего ощущения фальши. Будто он не говорит от сердца, а тарабанит заученную по бумажке формулу. Перед зеркалом все казалось правильным, но сейчас эти слова почему-то показались по-идиотски помпезными. Хотя в них нет ни капли лжи. Пауль говорит абсолютно искренне.

Правда, в глубине души противно скребутся воспоминания о рассудительных словах дядюшки. О том, что дружба с властью вполне может самым наилучшим образом сказаться на карьере «юного Пауля». Как ни стыдись самого себя, а мысль эта сидит в самой глубине души и довольно потирает лапки.

– Вам уже исполнилось восемнадцать? – Уточнил дежурный. Ответ новоиспеченного кандидата он встретил все тем же равнодушным спокойствием.

Пауль нетерпеливо кивнул. И, повинуясь приглашающему жесту, протянул кипу документов. Партиец принял папку, быстро зашуршали перелистываемые бумаги.

На то, чтобы собрать все справки, ушел почти месяц. Зато теперь в его распоряжении свидетельство о немецком происхождении – свое и родителей. О потраченном времени грустить никакого смысла. Подсуетился сейчас, не придется бегать с бумагами позже, когда придет время жениться. Все равно без такого свидетельства браков теперь не регистрируют. Чтобы не загадить ненароком драгоценную немецкую кровь еврейскими примесями.

Дежурный многозначительно вздохнул: видимо, горюет по блаженному ничегонеделанью. Громко застучала пишущая машинка. Пауль терпеливо смотрит, как клерк клацает по клавишам небольшой «Олимпии». Ровно такой же пользуется дядюшка. Наконец, желтоватый, украшенный партийным вензелем листок извлечен из лотка. Партиец заозирался по сторонам, глаза так и бегают по черной поверхности столика. Как выяснилось – ищет печать, что стоит прямо позади пишущей машинки. И вот синеватый кружок с распластавшим крылья орлом занял место под ровными рядами текста.

– Извещение с приглашением на собеседование придет по почте. Не опаздывайте. Извещение является официальным документом, обязывающим работодателя предоставить вам свободное время для его прохождения. – Все тем же безразличным голосом сообщил дежурный. И окончательно потерял к новобранцу интерес.

Улица встретила летней жарой и гулом машин, что проносятся по близкой Вильгельмштрассе. Нацисты подыскали себе неплохое логово. Раньше в этом здании обретался видный еврей Вальтер Ратенау, еще в двадцатых убитый националистами. Поговаривают, Геббельс специально выбрал именно этот дом – дескать, так смешнее и символичнее. Наверное, так оно и есть.

Интересно, что бы сказала Хельга, узнай о его планах стать партийным? Наверное, скривила бы нос и… Пауль резко тряхнул головой. С момента их расставания прошло уже почти три года, а он все равно нет-нет, да вспоминает рыжую красавицу, слишком уж скептично настроенную к окружающему миру. Хотя, его давным-давно отпустило. Успел даже обзавестись двумя подружками. Белокурая Герда выглядит мечтой арийца – сероглазая, высокая… И тупая, как пробка. Да и темноглазая Йохана с ее кудряшками тоже недалеко ушла. Ну да и черт с ними. А вот Хельга все равно из памяти никак до конца не выветрится.

Пауль еще раз тряхнул головой, будто ждет, что образ рыжеволосой одноклассницы вывалится через правое ухо. Вытащил сигарету и поплелся, прикуривая на ходу, в сторону автобусной остановки. Правда, очень быстро пришлось перейти на бег, чтобы успеть следом за подъезжающим массивным «Мерседесом».

Внутри царит жуткая духота, открытые форточки совсем не помогают: летнее солнце раскалило черный корпус, превратив вроде бы комфортабельный автобус в филиал преисподней. Спасибо хоть, в полупустом салоне не приходится толкаться с остальными пассажирами. Пауль уселся на мягкое сиденье, равнодушно проигнорировав раздраженный взгляд фифы в форме союза немецких девушек. Ту, кажется, раздражает папироса, от которой вверх вьется струйка сизого дыма. В последнее время пошли разговоры, что курение в общественном транспорте надо бы запретить. Если бы кто спросил Пауля, абсолютно идиотская инициатива. Вот только спрашивать его никто не собирается. А фюрер требует бороться с пагубной привычкой.

На следующей остановке в автобус запрыгнул тот, кого Пауль не слишком-то ожидал встретить в центре в разгар рабочего дня.

– Манфред!

Худощавый мужчина лет тридцати жизнерадостно осклабился и плюхнулся рядом с парнем.

Манфред Шлоссер работает с ним в одной смене, заодно исполняя роль старшего товарища над неопытным юнцом, только знакомящимся с производством и всеми его тонкостями.

Работа на заводе Рейнметалл оказалась далеко не тем раем земным, как думалось раньше. Тяжелый и монотонный труд выматывает повседневной рутинностью, и никакие деньги – а деньги и впрямь приличные – этого не искупают. Немного помогает осознание того факта, насколько важным делом он занят, стоя у станка.

Пауль, как и все рабочие, прекрасно осведомлен, что производят они тракторы. По крайней мере, так пишут в документах. Вот только где вы видели трактор, оснащенный наклонной броней, да чтоб во вращающейся башне была установлена двухсантиметровая автопушка?

Ни для кого не секрет, что тракторами сходящие с конвейера танки называют исключительно для того, чтобы французские шпики не попытались предъявлять претензий за нарушение каких-то там договоров.

– Здорово! А ты чего в выходной таскаешься по этим душегубкам?

Приехавший пару лет назад из Чехословакии, Манфред говорит со смешным акцентом.

– Да так, по делам, – уклончиво ответил Пауль. Ему вдруг показалось не очень-то правильным хвастаться планами, но Манфред ловким движением выхватил из руки полученный в бюро листок.

– Ба, в партию вступаешь? Неплохой Способ Добиться от Адольфа Поста, а? – Скаламбурил напарник. Пауль и раньше слышал эту версию расшифровки аббревиатуры «НСДАП». От того, что в нем все видят молодого карьериста, стало муторно, но пытаться возражать не стал. Большинство взрослых вовсе не считает это чем-то зазорным. Да и начнешь спорить – лишь утвердишь окружающих в ложном мнении.

Вышли возле киоска с прессой. Манфред полез в карман за мелочью. Лениво обмахивающаяся «народным обозревателем» зевающая барышня продала свежую газету.

– Ты гляди, в кои-то веки про Чехословакию пишут! – Воскликнул напарник ровно в тот момент, когда Пауль начал подумывать, что получится от него отвязаться. – Оставили, наконец, этих чертовых русских в покое! А то я уж было начал думать, что в России живу.

Россия с новостных полос последние полгода и впрямь почти не сходит. Большевики там окончательно свихнулись, с самого тридцать седьмого расстреливают всех подряд, обвиняя в чем попало. «Штюрмер» даже писал, что коммунисты, чтоб не тратить время на бумажную волокиту, ездят по городским улицам на грузовиках и расстреливают прохожих из пулемета. Пауль после этого дурацкую газетенку покупать перестал. Вот уж, наверное, Хельга бы порадовалась столь критическому отношению к бульварной писанине.

– А что там, в Чехословакии? – Спросил не столько из интереса, сколько из желания отделаться от мыслей о прошлом.

– Ровным счетом ничего нового. Немцев за людей не считают. Травят, почем зря. Полиция житья не дает, в школах заставляют вместо нормального языка на своей тарабарщине детей учить. Думаешь, мы с семьей от хорошей жизни в Германию перебрались? Или ради идей да речевок? Ха!

Манфред злым, размашистым жестом швырнул в урну окурок.

Пауль тактично промолчал. История эта не нова: после войны множество немцев оказались гражданами других стран. Поляки, чехи и прочая нечисть издеваются над ними, как хотят.

– Зря Гитлер с ними миндальничает, я тебе скажу. Чего толку распинаться о том, какая мы миролюбивая нация? Этих сволочей такие разговоры только подогревают.

Манфред раздраженно скомкал газету, за чтение которой так толком и не взялся.

– Что же, войну начинать? – Без особого энтузиазма спросил Пауль.

– Да хоть бы и войну! Давно пора уродов на место поставить.

– Это ты так говоришь, потому что сам на войне не окажешься.

Сам юноша ни на какую войну вовсе не рвется. Даже несмотря на то, что стремление стать офицером никуда не делось. Или, быть может, именно поэтому. Конечно, каждый уважающий себя гражданин, если фюрер отдаст приказ, возьмется за оружие. И Пауль вовсе не собирается становиться исключением. Но, может, как-нибудь получится обойтись без крайностей?

– Если понадобится, то окажусь, – огрызнулся Манфред. И, неожиданно, ухмыльнулся кривоватой, невеселой улыбкой. – Ты меня, конечно, не поймешь. Родился и вырос в Германии. Тут, ясно, в двадцатые тоже не сахар был. Но невдомек тебе, парень, что это такое – на своей земле оказаться человеком второго сорта. Мы же им их государство создали. Мы ж их, уродов, грамоте обучили, заводы им построили. Все Австрия руками немцев создала. А вот поди ж ты: Австрию в Рейх с распростертыми руками приняли, а те, кто в Судетах или Силезии живут – они чем хуже? Такие же немцы, как и мы с тобой!

Манфред растерянно посмотрел на газету, которую успел привести в совершенно неприглядное состояние. Изодранный комок бумаги полетел в мусорку, а напарник хлопнул Пауля по плечу.

– Ладно, чего спорить. Не мы с тобой эти вещи решаем. Завтра свидимся.

И пошел дальше, на ходу доставая из кармана папиросы. Пауль, немного подумав, тоже полез за сигаретами.

До магазина шел в гордом одиночестве. Оно и к лучшему – не слишком-то хочется выслушивать бесконечный поток жалоб на чехов с поляками, которые только и делают, что притесняют несчастных немцев. Не то чтобы Пауль так уж симпатизировал всем этим славянам. Разбежались из бывшей Австрийской империи. И ладно бы просто разбежались, так еще и растащили все, что столетиями создавали немцы. Они, конечно, форменные мерзавцы и все такое, но… Если уж вас так сильно притесняют – собирайте вещи да приезжайте в Рейх. Здесь и жизнь куда лучше, и немецкую кровь берегут, как настоящее сокровище. Вон, Манфред же приехал.

Но большинство-то в Судетах, Силезии или какой-нибудь Словении, которая вообще черт знает где находится, никуда уезжать не спешат. С чего вдруг? Уж не потому ли, что не так сильно их притесняют, как они рассказывают?

Такую мысль по нынешним временам лучше держать при себе. Вслух подобное высказывать не принято. Но Пауль, хоть ты тресни, не желает вместо налаживающейся жизни отправляться на какую-нибудь войну. И живьем гнить в окопах просто из-за того, что какому-то дураку в Чехословакии не хочется говорить на чешском… Или на каком там языке они болтают. Только и остается радоваться, что фюрер не устает подчеркивать миролюбивость своей политики. Он, конечно, тоже не желает, чтобы немцы ни за что ни про что погибали где-то на задворках мира.

С этой оптимистичной мыслью Пауль зашел в роскошно обставленный бутик. Тихо тренькнул прикрепленный к двери колокольчик. Небольшое пространство заполнено стеклянными витринами. На бархатной обивке лежат часы: наручные, карманные, с цепочками самых разных фасонов и на специальных подставочках. Глаза так и разбегаются. А от вида ценников, наоборот, спешат съехаться в кучку.

Пауль до недавнего времени со своей зарплатой в сто пятьдесят марок самому себе казался невероятным богачом. Ему и в голову не приходило, что на свете существуют золотые массивные хронометры, стоящие больше десяти тысяч. Ну ничего себе он зашел…

– Добрый день! Чем могу помочь? – Подала голос девушка в нарядном строгом платье.

– Здравствуйте, фройляйн. Я ищу наручные часы. Что-нибудь красивое и не дороже двухсот марок.

Изначально Пауль планировал потратить не больше сотни, но посреди окружающей роскоши что-то заставило вдвое взвинтить собственные способности. Не беда. Он успел накопить чуть более трехсот. Хотел купить приемник на батарейках на зависть окружающим, но, наверное, лучше потратиться на подарок дяде.

Одной из причин такой расточительности служит ясное понимание: покрасовавшись с новеньким радио, Пауль вскоре забросит его в дальний ящик за полной ненадобностью. Он бы с большим удовольствием откладывал деньги на мотоцикл, но до ухода в армию восемьсот рейхсмарок точно не набрать. Да и смысл покупать – чтобы он потом два с лишним года стоял на улице под дождем и снегом?

Дорогой подарок для дяди кажется куда более разумной тратой денег. Пауль лишь недавно всерьез задумался, что для него сделала чета Майеров. Потерявшие собственного сына, они подобрали осиротевшего мальчишку, хотя вовсе не обязаны были этого делать. И, если уж положа руку на сердце, приемыш им достался совсем не с ангельским характером. Вряд ли дорогие подарки могут послужить достойной компенсацией за то добро, что они ему принесли. Однако же, других способов выразить свою благодарность Пауль не видит. Полгода назад спустил все накопления на дорогой сервиз. Тетушка подарком осталась более чем довольна. Теперь следует подобрать что-то достойное на день рождения дяди Вилли. Еще тетушка мечтает о настоящем персидском ковре, но это совсем другой разговор и совсем другие цены…

Долго мучиться с выбором не пришлось: первый же предложенный вариант оставил Пауля в немом восхищении. Изящный корпус, черный циферблат, золоченый орел, вцепившийся в пять переплетенных колец. «Минерва» в Германии знаменита с того самого времени, как стала официальным спонсором позапрошлогодних олимпийских игр.

Лощеная черная подкладка почему-то напомнила приехавших из Америки негров. Пауль, конечно, читал, что и такие бывают, но картинки в книжках – это одно. Мало ли, чего люди рисуют. Совсем другое дело – увидеть собственными глазами. Мелкая Ильзе, которую он водил на стадион смотреть выступления атлетов, наотрез отказалась верить, что это настоящие люди. Да и сам Пауль не слишком пытался с ней спорить. Разве ж люди такими бывают?

Расплатившись, получил украшенный золотистым вензелем черный футляр. Продавщица помогла завернуть покупку в бумажный сверток, чтобы ненароком не повредить по пути домой. В голове вертятся воспоминания о тех временах, когда пятьдесят пфеннигов казались состоянием, на которое можно купить если и не целый мир, то уж точно половину небольшой улицы. А сейчас – пожалуйста, выкладывает на подарок сто девяносто восемь рейхсмарок. И не знает, на что потратить оставшиеся. Все-таки купить радиоприемник? На дешевую «народную модель» все равно хватит. Или отложить на будущее? Но солдату деньги особо без надобности, а офицерские зарплаты – это, братцы, совсем отдельная песня.

Отложив размышления в долгий ящик, Пауль забежал в маленький магазинчик возле остановки. Сонный паренек в красно-белом кепи продал бутылку кока-колы. Черная газировка в Германии завоевала популярность после все тех же олимпийских игр. Ходят слухи, в рейхсминистерстве здравоохранения даже поднимали вопрос, как бы заменить пиво на новомодный американский напиток: употребление алкоголя вредит здоровью. Но верится с трудом. Отказавшаяся от пива Германия – это уже не Германия.

Тринадцатого сентября чехословацкое правительство ввело в Судеты войска. Газеты и радио захлебываются от ярости: людей, вся вина которых в желании говорить на родном языке, избивает прикладами пьяная чешская солдатня. Тех, кто пытается возмущаться, расстреливают без суда и следствия. Пресса забита описанием чудовищной жестокости.

Гитлер на партийном съезде в Нюрнберге объявил, что стремится к миру со всеми соседями. Но безнаказанными преступления против немецкого народа не останутся. Кое-где циркулируют слухи, будто в Чехословакию тайно проникают войска большевиков из России, чтобы перестрелять всех немцев, а самих чехов посадить в лагеря. Их послушать, так русские на запад лезут от безнадежности: сами себя перестреляли еще в тридцать седьмом и теперь вынуждены искать новые жертвы за границей.

Все вокруг гудит и бесится. Говорят, через сортировочные железнодорожные станции на восток идут забитые войсками и техникой эшелоны. Иногда Паулю кажется, что все эти события разорвали его на две части. Первая с готовностью подхватила всеобщий порыв. Мерзавцам, что позволяют себе безнаказанно избивать и расстреливать людей за одну лишь принадлежность к немецкому народу, должен быть преподан урок. Суровый, жестокий, чтобы впредь жалобно скулили от одного лишь звука германской речи. Третий Рейх напоминает страшного великана, что поднимается во весь исполинский рост, тяжелый кулак медленно заносится над головой, готовя всесокрушающий удар.

Это все замечательно и очень вдохновляет. Если только забыть на мгновение, что в результате тебя вместе с такими же белобрысыми парнями посадят в поезда и отправят навстречу старухе, давным-давно сменившей косу на пулемет.

Конечно, служба в армии – безусловная и священная обязанность каждого мужчины. И Пауль прекрасно понимает, что защищают солдаты Вермахта, заступая на воинскую службу. За их плечами – могучая держава, что расправила, наконец, согнувшиеся было плечи. Цепи, которыми ее опутывали враги, бессильно пали к ногам. В глазах появился хищный блеск… А на пузе чем дальше, тем явнее проступает вполне различимый жирок. Великая честь – закрыть собой страну, где люди живут полноценной жизнью, где рабочие не считают гроши, а отправляются в круизы. Где детям открыты любые дороги. Хочешь – иди в конный спорт. Или в клуб воздухоплавания. Гитлерюгенд в любом случае оплатит любые расходы.

Да, Пауль не сомневается, что сделал верный выбор. И, конечно, если фюрер даст приказ – они все пойдут стальной стеной навстречу врагам Рейха, но… Лучше бы фюреру таких приказов не отдавать.

И Гитлер не подвел. Сентябрь уже был на излете, когда ярость, льющуюся из радиоточек, сменило ликование. В Мюнхене подписано мирное соглашение. Судеты стали частью Рейха, а Чехословакия с позором убирается прочь с исконных германских земель.

С самого утра телефон то и дело разражается громкой трелью. День рождения дяди Вилли в этом году выпал на воскресенье. Коллеги поздравили еще в пятницу, но есть также родственники, друзья, знакомые… Кажется, их количество повергло в недоумение и самого герра Майера, вынужденного выслушивать бесконечные пожелания здоровья, профессиональных успехов и прочая, прочая, прочая.

На запястье дядюшки красуется новая «Минерва». Наверное, не слишком разумно ходить с таким украшением по квартире, где к твоим услугам большие настенные часы. Тем не менее, дядя Вильгельм отнесся к подарку с неожиданной непосредственностью получившего новую игрушку мальчишки. Паулю это, конечно, немало польстило.

– В былые времена надо было ехать через полгорода, чтобы лично поздравить именинника, – устало вздохнула тетушка, когда по квартире в очередной раз заметался требовательный телефонный звон. – Сразу все становилось ясно: кто на самом деле хочет продемонстрировать внимание, а кто предпочитает отделаться дешевой открыткой. Зря я, все-таки, позволила уговорить себя провести этот бессмысленный прибор.

Желающие показать должное внимание герру Майеру появились ближе к вечеру, когда дядюшка Вилли сменил пижаму на старый пиджак. Тетушка порой напоминает супругу, что время сменить этот предмет гардероба на нечто новое настало еще в начале тридцатых. Но дядя наотрез отказывается от любых новинок. Не та ткань, не тот фасон, не тот цвет… Вильгельм Майер может втихую от тетушки и фюрера симпатизировать социал-демократам и либералам, но в быту остается ярым, неистребимым консерватором.

Трое давних друзей появились незадолго до того, как часы пробили шесть. Франц, Людвиг и Йозеф неуловимо похожи на самого дядюшку Вилли – все как на подбор невысокие обладатели залысин и животиков, которые безуспешно прячут за широкими пиджаками. Троица эта регулярно появляется в жизни герра Майера раз в году, да еще три раза в год он точно так же отправляется на их дни рождения.

Тетушка Гретхен в нарядном переднике выставила на стол небольшие чашечки и кофейник. Долго кофе на столе не продержался: уже через пятнадцать минут дядюшка полез в шкаф за специально купленной для такого случая бутылкой французского коньяка.

На этом месте Пауля обычно отправляют в постель – чтобы не мешал взрослым сидеть за столом да рассуждать о жизненных перипетиях. На этот раз, однако, герр Майер после недолгих размышлений выставил на стол еще одну рюмку. Тетушка наградила супруга рассерженным взглядом.

– Возраст, достаточный для работы на заводе, для хорошего коньяка тем более препятствием не является, – рассудил дядюшка, откупоривая бутылку.

Пауль поймал себя на дурацкой мысли, что только что был произведен в настоящие взрослые. Интересно, лысина и изрядное пузо являются обязательным элементом новой жизни, или все-таки получится без них обойтись?

Это, конечно, не первый раз, когда он пробует шнапс. В среде Гитлерюгенд принято первую встречать единогласным «Хайль Гитлер!». Дядюшка же, разлив коньяк по рюмкам, сказал коротко:

– Ну, за встречу!

– За тебя, Вильгельм, – ответил густым басом Франц. Остальные присоединились одобрительным угуканьем, словно смешная стая пузатых филинов.

За следующие полчаса успели поднять еще несколько: за несомненную красоту, обаяние и безусловный талант хозяйки, за грядущие успехи на службе. И, конечно, за именинника. Пауль после очередной рюмки ощутил растущее желание объяснить, что застолье у них совершенно неправильное: пить следует за гений фюрера, грядущие победы Германии, торжество германского духа… Но какие-то остатки трезвомыслия удерживают от патриотической лекции. Впрочем, на политику от французского коньяка потянуло не его одного.

– Я, братцы, грешным делом, думал: все. Тушите свет, запасайте спички. До конца не верил, что Адольф отступится. И не отступился ведь! – Разгоряченно заявил Йозеф после очередного тоста. – Слава Богу, у Чемберлена и этого… как его, черта французского… В общем, хорошо, что хоть у них тормоза нашлись.

– Зато Советы чуть из своего медвежьего угла в Европу не полезли. Вот прям только их тут и не хватало, в бедламе нашем…

– Да, кабы чехи уперлись, да русские им навстречу через Польшу ломанулись, веселого было б мало. Спасибо, у их Бенеша²⁶ тоже с тормозами все хорошо.

– Да, вот то-то и оно, что у английского премьера тормоза есть, у французского президента тормоза есть, даже у чехов есть. Один наш Адольф без тормозов. – Брякнул Людвиг, подливая себе еще коньяку.

– Вот сейчас нас юный Пауль всех оптом за такие речи в гестапо сдаст, – ухмыльнулся Франц. От него не укрылось, как вытянулось лицо молодого собутыльника. Не столько от ляпнутой в запале фразочки, сколько от молчаливого согласия, что разлилось в гостиной после слов Людвига. – Молодежь-то у нас нынче на войну рвется. Что, гитлерюнге, рвешься на войну?

– Не очень. – Честно ответил Пауль. Говорить почему-то приходится через силу, язык то и дело бросается заплетаться. – То есть, вы не подумайте, я вовсе не боюсь. Если фюрер прикажет, я готов. Если лягушатники опять нападут – обязательно! Защищать отечество – долг каждого мужчины. И если надо атаковать – значит, будем атаковать… Но, может, все-таки не надо, а?

Последние слова прозвучали чуть ли не жалобно. На какой-то миг Паулю самому стало противно от собственной трусости. А что это, если не трусость? Если фюрер прикажет – вся страна за ним пойдет. Так и никак иначе. Но все равно лучше б он не приказывал. Пусть война остается жить в фильмах и книгах, полная героизма и подвигов. Хорошо быть смелым, когда точно знаешь, что завтра не придется бежать с винтовкой наперевес на пулеметную точку. А вот каков ты будешь, когда бежать и впрямь придется – это еще большой вопрос.

– А ты говорил, молодежи нашей мозги промыли, – хохотнул Франц, хлопнув Людвига по спине. – Нашей немецкой молодежи пойди чего промой, где сядешь, там и слезешь. А вообще, зря вы тут бочку на Гитлера катите. Ты, Вилли, за сколько эту бутылку взял?

– Сто марок.

– Во! Помню, в двадцать седьмом это моя зарплата была. Какой там коньяк, требуху мясную купить за праздник было. А мы нынче сидим, жрем коньяк по сто марок за бутылку, и при том еще на Гитлера хвост поднимаем. Да где б мы без него были…

– Да кто ж спорит-то? – И не подумал сдаваться Людвиг. – Он Германию из полной задницы вытащил, никаких разговоров. Но чего он на всех вокруг рычать-то бросился? Сиди себе спокойно, сам живи, другим не мешай. Кушай коньяк по сто марок за бутылку и не мешай нормальному немцу делать такую страну, что все вокруг от зависти удавятся. А ему вишь, все неймется. Сегодня Судеты. Завтра у Польши Силезию какую-нибудь потребует.

– Не потребует. Он же сказал, что больше территориальных претензий не будет.

– Тю! Тоже мне, аргумент. С каких это пор ты политикам на слово взялся верить?

Пауль слушает разговор с нарастающей растерянностью. Прошедшие годы приучили: о фюрере дозволено говорить лишь в восхищенных тонах. Если вдруг твое мнение чем-то отличается от всеобщего – засунь известно куда и не вякай. Точнее, вместо вяканья продолжай публично восхищаться идеями национал-социализма и Адольфа Гитлера. Все вокруг восхищаются, а ты что – самый умный?

Но вот сидит четверка далеко не самых глупых мужчин, многое повидавших, многое переживших. И вдруг выясняется, что мнение-то у них разное. А на людях и они, конечно, не позволят себе лишней фразы бросить. Что же выходит? На словах у всей Германии одно, а в разговорах наедине с друзьями – совсем другое?

От таких мыслей неприятно кружится голова. Хотя еще пойди разбери, от мыслей или последней рюмки…