Ермак. Том II

2

Уже давно к нему пришел старый татарин, много ездивший по стране и еще больше слышавший. Он принес кусок дерева с белой корой и сказал хану странное слово:

– Береза!

Мало ли деревьев растет в его обширном царстве – хана ничем нельзя удивить. Но в этот раз он насторожился и повторил:

– Береза! Почему у нее белая кора? Я никогда не видел этого дерева здесь!

Татарин поднял глаза и ответил хану:

– Такое дерево никогда раньше не росло в Сибири. Оно пришло из-за Камня. Крепкое и живучее дерево перешагнуло горы, высокие скалы, перешло реки, не побоялось вьюг, морозов, и вот оно здесь. Видишь?

– Вижу. Что это значит? – насторожился Кучум.

– Ты не поверишь, мудрейший, мне, – с легким укором сказал старый татарин. – Ты оставил старых богов, совершил обрезание и прогнал в Васюганские болота старца-шамана Кукджу. А он мог все сделать, отвести всякую беду. Он все знал, старик, и выжил злого духа из утробы твоей дочери Лейле-Каныш. А ведь все отреклись от нее – сказали, что у ее ног стоит смерть. Кто, как не Кукджу, вернул храбрость тайджи Маметкулу? Я недавно видел старца. – Татарин отодвинулся от хана, но тот не поднял руки.

– И что же сказал тебе Кукджу? – охрипшим голосом спросил Кучум.

– Он сказал мне: белое дерево – береза всегда идет впереди белого человека – русского. Раз оно перевалило Камень, следом за ним придет русский, а затем их царь. Худо будет нам, хан!

И тут хан вспомнил, почему под утро на сердце вдруг пала невыносимая тоска. Все дни он ходил встревоженный недобрыми вестями и всякое передумал, а ночью видел страшный сон. Будто он сидел на яру и хорошо видел пределы своего царства. И вот из Иртыша, с татарской стороны вышла на остров черная собака, а с московской, с Тобола, – белый волк. Они грызлись до утра, кровью покрылась вода, а Иртыш метал огненные искры. И что было страшнее всего – на Искерском холме вдруг встал московский город с белыми церквами. Что все это значило? Ученый сеид объяснил хану, что он сильно обеспокоен и потому такие странные сны.

«Кто же может прочесть в книге Судеб мое будущее? – с отчаянием подумал хан. – Сеид, может, и знает, но дорожит головой. Худое он не откроет, а хорошему хан не поверит. Ох, горе мое, горе!» И, обратясь к татарину, он спросил:

– Где же ты видел шамана Кукджу?

– Дай свое высокое слово, что не казнишь его, – распростерся у ног хана татарин.

– В том мое великое обещание, – торжественно произнес Кучум.

Татарин поднялся и сказал:

– Сто лет шаману Кукджу, белая борода, которая растет от самых глаз его, точно мох на старом пне, пожелтела, как шафран, но ум его стал обширнее, и он видит далеко вперед, что не открыто смертному. Скажу тебе тайное, хан. Старый Кукджу прибыл с Васюганских болот в улус Карачи. Мурза держит его как дорогого гостя. И надо признаться перед твоим чистым ликом: Карача и старец все еще преклонны к старым богам и молятся им. И подумай – они поклоняются святой Оби и буйному Иртышу!

Кучум теребил реденькую седую бородку. Он сидел в шелковом халате с большим кругом на груди, на котором были вышиты изречения из Корана. Он сложил руки на коленях и задумчиво опустил голову. Так сидел он долго, и татарину показалось, что хан уснул. Вдруг Кучум поднял голову, прислушался, как волк на охоте, и тихо сказал татарину:

– Приведи ко мне старого Кукджу!

Гость с суеверным страхом поглядел на хана: «Не знает ли он, что шайтанщик близко?»

Кучум кивнул:

– Ты, старый пес, наверное, и сейчас укрываешь его. Не бойся, Кукджу мне потребен немедля!

Сухой и маленький шайтанщик, с седыми волосами, заплетенными в косички, переступил порог ханских покоев и упал в ноги Кучуму.

– Пощади ради старости, и боги оберегут тебя! – вскричал он.

Хан с презрением покосился на него. Кукджу лежал распростертым, его сухие коричневые руки походили на древесные корни. «Повержен в прах», – подумал и успокоился хан. Он кратко поведал о сне.

Шайтанщик начал дряблым голосом:

– Я уже спрашивал своих богов, что это значит.

– Как? Ты знал о моем сне?! – удивленно вскричал Кучум.

– Я знаю все, и боги мои поведали сказать тебе, хан, что белый волк с Тобола – это русский атаман из-за гор, а черная собака – мы, твои данники и слуги. Волк порвет черную собаку – так я читаю в книге Судеб. Хан, ты знаешь, что Кукджу не врет!

Кучум был встревожен, дрожащие руки его быстро перебирали четки, но все же он поднял гордо голову и крикнул, чтобы слышали все, кто подслушивал там, за пологом, его беседу с предсказателем.

– Ты лжешь, старая сова. Как ты можешь читать в книге Судеб, если твои очи совсем плохо видят! – И, ехидно улыбаясь, закончил: – Я вернее предскажу твою судьбу!

Хан захлопал в ладоши, и тотчас у входа выросли два сильных улана.

– Схватить его! – указал им на старика хан. – Он хочет покоя. Пусть мои степные кони размечут в поле его тело во имя бога милостивого и милосердного!

– Будет по-твоему, хан! – поклонились уланы и взяли за шиворот старца.

Они увели Кукджу, а хан все еще сидел задумчивый и грустный. Он походил на старого коршуна, который одиноко сидит на кургане и еле дышит. Полузакрыв глаза, хан прислушивался к своему сердцу.

За пологом опять зашевелились, и в тронную вошел раб. Низко склонившись, он оповестил:

– Милость аллаха на земле, только что прискакал мурза с важной вестью!

– Впусти! – приказал хан.

В шатер, шатаясь от усталости, вошел Таузан. Он был в бухарском халате и лисьей шапке. Мурзак повалился ниц.

– Великий хан и милосердие среди правоверных, выслушай горестные вести!

Кучум окаменел: он ждал грозы, но как скоро она пришла! Сохраняя величие, он надменно сказал:

– Никакие горестные вести не могут потрясти ни меня, ни мое царство. Я силен и могуч, а царство мое границами упирается в края вселенной. Говори, Таузан!

Мурзак поднялся, стоя на коленях, поведал хану:

– Тебе известно, мудрейший хан, что из-за Каменных гор появились русские воины. Они плывут на ладьях. Неверных не так много, но они крепкие и плечистые люди. Они неумолимо сокрушают все на своем пути. Горе нам!

Кучум поморщился и не сдержался:

– Откуда слышал эту сказку? Ты умен, и многое тебе мною доверено – говори только правду. Что сам видел и слышал ты?

– Они стреляют не из луков. В руках у них посохи: из них идет дым и гремит гром. Стрел не видно, а люди падают мертвыми. Крепкие панцири и кольчуги пробивают невидимые стрелы…

– Шайтан! – вскричал хан. – Мы имеем пушки, но бухарцы не могут пустить из них гром и смерть! Пусть покажут мастерство! Или отсечь пушкарям головы! Еще говори, Таузан!

Тот низко поклонился:

– Дозволь, премудрый хан, передать подарки, которые послал тебе русский воевода.

– О! – в удивлении уставился в мурзу Кучум.

– Он просил сказать тебе, радость живущего на земле, что торопился к тебе в гости, – льстиво продолжал Таузан, – да боится холодов, и теперь он плывет обратно в Пермскую землю.

Хан повеселел, шевельнул ладонью:

– Внесите подарки!

Внесли тюки и развязали их. Хан схватил ярко-красное сукно и поднес к мутным глазам. Он ощупал материю, скомкал ее, пробовал разорвать и не мог.

– Добрый подарок! Еще что?

Таузан выложил перед ним парчу, ленту и клинок. В эту минуту вошли мурзы и Маметкул. Тайджи взял клинок, но Кучум сказал:

– Этот меч ханский!

Маметкул нахмурился, но сдержался. Мурзы и военачальники уселись полукругом перед лицом Кучума. И он сказал:

– Аллах посылает нам испытание. Из-за гор идут русские воины. Они хотят отнять у нас наши владения, рабов, лишить всего. Быть войне! Шлите гонцов с золотыми стрелами по всем рекам, городкам, улусам и юртам. Пусть наши данники спешат сюда, к Искеру. Воинов здесь ждет слава и почести. Мы побьем неверных и воевод их предадим мучительной казни. Маметкул, ты поведешь это войско! Ты лихой наездник и кровь Тайбуги, тебе – честь покарать дерзких!

Все молча выслушали приказ хана.

– Так будет, многомилостивый, как сказал ты! – встали и низко поклонились мурзаки, а с ними склонился до земли и Маметкул.

– А теперь идите! – кивнул хан на полог, и все степенно, пятясь к выходу, удалились из шатра. И как только скрылся последний мурзак за пологом, Кучум позвал:

– Юсуф!

Вошел раб, и хан повелел извлечь из сырой ямы-темницы русских.

В глубокой копани на дне сидели трое русских, обросших лохматыми бородами, в истлевших одеждах. Тайджи Маметкул привел их на аркане из набега на Пермскую землю. Полгода назад они выглядели богатырями, а сейчас шевелились тенями. Захвачены они были в поле. Один из них был горщик, добывал руду, второй пушкарь, а третий – солевар.

Ни угрозы хана, ни пытки не страшили их. Под бичами, исполосованные до костей, они молчали. Мурзаки выведывали у них короткие дороги в строгановские городки и в Чердынь. Синеглазый с льняными волосами усмехался и отвечал допросчику:

– Попробуй добраться сам, тогда все изведаешь!

Ослабевший от пыток, он плевал мурзаку в лицо.

Второго подвешивали за ноги и говорили:

– Ты, пушкарь, покажи, как стрелять из пушек, мы отпустим тебя и дадим коня!

– Не надо мне ни вашего коня, ни басурманских обещаний, я и так убегу, а пушками владеть не умею.

Ему выбили глаз, голова его покрылась струпьями от ран, но он молчал. Когда мурзак насмешливо спросил: «Русский, как тебя зовут?», он скривил губы и озорно ответил: «Зовут зовуткой, величают уткой…»

Солевару разорвали рот до ушей, но он все ругал уланов и грозил:

– Всех не перебьешь, а Кучума не спасешь. Солоно ему придется от Руси.

– Откуда знаешь, что сюда идут русские? – удивленно спросил допросчик.

– Ужо-тка знаю! – уклончиво ответил солевар.

Русских полонян почти не кормили и часто пытали. Они доживали последние дни. Уланы, которые стерегли их, всегда старались копьем разогнать их по разным углам узилища, чтобы своим дыханием они не согревали друг друга. Сегодня, в сырой октябрьский день, о них вспомнили, вытащили из ямы и привели к хану. Они не пали ниц и не просили пощады.

– Кто из вас пушкарь? – спросил Кучум.

Вперед выступил высокий одноглазый.

– Я – пушкарь.

– Ты можешь стрелять из пушек?

– Могу! – твердо ответил пленник.

– У меня есть пушки, и ты будешь стрелять из них! – Хан жадно потянулся к пленнику и пообещал: – Ты получишь волю.

Двое товарищей пытливо глядели на пушкаря: «Неужели предаст?»

– Сатана, купить хочешь? – вскричал он. – Ты хан, а глуп. Во всем твоем царстве не найдется богатств, чтобы купить одного русского. Хочешь, по твоей орде стрельну, ух, и стрельну!

– Юсуф! – дрожа от гнева, закричал Кучум. – Прочь ему голову!

– И на том спасибо, шакал! – Пушкарь сплюнул и, вскинув голову, вдруг заливисто запел:

 
Эй, да по горячим пескам,
По зеленым лужкам…
 

– Обезумел, – сказал хан. – А вы, что молчите? – спросил он двух оставшихся пленных.

– Казни и нас, змея лютая, а не то мы сами казним тебя! – Пленники дружно бросились вперед, но уланы быстро перехватили изможденных русских.

– А этих потоптать конями! – ткнул в них пальцем хан.

Русские с такой ненавистью посмотрели на Кучума, что тот задрожал весь и в страхе подумал: «Что за народ – русские? Они не побоялись Бату, разорили Золотую Орду, побили Казань, взяли Астрахань… Что за народ?..»

3

В Искер съехались татары, ханские мурзаки пригнали сюда вогулов и остяков. Из ишимских степей уланы привели табуны коней. Маметкул торопил седельщиков: он готовил к встрече с Ермаком сотни всадников. Во все он входил сам, так как понимал толк в конях, воинских уборах и снаряжении. Кучум говорил мурзакам:

– Это степной орленок! Я напущу его на русских. В его жилах течет кровь ханов, и потому он бесстрашен, храбр и умен!

На сером тонконогом коне Маметкула видели в Алемасове.

Здесь на холме черными пастями зияли землянки – закопченные кузницы, возле которых громоздились кучи ржавого железа и полосы неотделанной стали. Тянутое железо, так же как и сталь, привозили каждую весну в Сибирь запыленные, обожженные солнцем караваны из Лагора и Кутиса.

В узких проулках Алемасова оглушали шумом оружейные мастерские. Крохотные, полутемные, с вечно пылающими горнами, которые среди мрака казались приветливыми и манящими, они были забиты стальным ломом, оленьими и турьими рогами, моржовыми клыками. Тут выковывались клинки, мечи и острые кривые ножи, которые особенно любили татары. Их закаляли на века. Старинный мастер, оружейник Хасим, доводил их до совершенства, полировал и передавал не менее опытному граверу Юсуфу. Когда-то Юсуф был рабом в Бухаре, где постиг тайну гравюры. И сейчас, в глубокой старости, без очков, он насекал на сабельном клинке, отливающем синью, контур рисунка. Из медного котла, вделанного в горн, поднимались вредные зеленые испарения, смрад которых густо наполнял оружейную мастерскую. В котле кипела смола, затертая на прогорклом масле. Этот состав шел на травление орнаментов на клинке.

Тут же под оконцем, затянутым пузырем, трудились золотых дел умельцы – наколачивали на клинки золотые и серебряные рисунки. За верстаком, заваленном простыми ножами, долотами и шильем, старались косторезы, мастерившие чудесные эфесы для сабель.

Маметкула не интересовали тонкости мастерства. Он криком вызывал оружейников из мастерских. Морщась от вони, которую выделяли кипящие кислоты, он давал исход своему негодованию: жильной плетью беспощадно избивал старых оружейников и седельщиков. Горяча коня, грозил:

– Я растопчу вас, и тела ваши растаскают псы! Ленивцы, когда вы сделаете то, что приказано?

Мастера стояли перед ним на коленях:

– Тайджи, ты видишь, мы день и ночь трудимся у горнов и стараемся дать воинам крепкие клинки. Но что делать, если у каждого из нас только по паре рук.

– Отдайте все ваши силы и умение, но клинки принесите мне через три дня!..

После этого Маметкула видели на горе Алафейской. Его конь птицей расстилался по гребню высоты, за которой синело небо. Лихой всадник тайджи! Посетил он и Бицик-Туру! И нигде ему не нравилось. Потный и пылный, вечером вернулся он в шатер Кучума и сказал ему:

– Ждать врага нельзя, надо идти ему навстречу.

– Я всегда делал так, – согласно кивнул хан. – Когда я был молод и мои глаза все видели, я смотрел на самое страшное и не боялся. Пусть аллах благословит путь твой!

Кучум отошел ко сну рано, успокоенный и утомленный от дневных забот. Маметкул вскочил в седло и выехал из Искера. Дозорные безмолвно пропустили его. Звездная ночь была полна прохлады, шумели старые кедры, роптал Иртыш. Тайджи свернул коня на тропку, и вскоре перед ним сверкнул огонек.

«Сузгун-Тура! – узнал он, и сердце его сильно заколотилось. – Что будет, если узнает хан? Но ему сейчас не до этого!» – успокоил себя Маметкул и остановил коня перед дубовыми воротами. На его окрик в башенке открылось оконце и выставилось бородатое лицо.

– Аллах, кого я угадываю! – вскрикнул привратник.

– Открой мне, и ты от меня получишь должное.

Босые ноги зашлепали по лесенке, и ворота со скрипом полуоткрылись. Маметкул въехал во дворик. Почуяв отдых, жеребец заржал. Рядом с тайджи оказалась женщина с покрывалом на лице. Она схватила его за руку.

– Идем, тайджи! Сузге давно ждет тебя.

– Как же она узнала, что я приеду? – удивился он.

Служанка тихо засмеялась:

– Сердце-вещун подсказало. Сколько орлу ни кружить над степью, а к своей орлице прилетит.

Ощупью, влекомый служанкой, он прошел через темные сенцы. В большом шатре по углам горели высокие светильники. Вился дымок из курильницы.

– Жди здесь! – указывая на подушки, разбросанные по ковру, сказала служанка, и коричневые глаза ее зажглись лукавством.

Смелый в бою, Маметкул вдруг смутился здесь, в женском жилье. «Может она предаст?» – подумал он о служанке, но сейчас же отогнал эту мысль…

Зашелестел полог. Он поднял глаза и увидел Сузге. Молча глядел он на красавицу. Что сказать ей? Слова не шли с языка. Тайджи был полон чувств и хорошо не знал, любят ли его. А Сузге ждала его слов и улыбалась. Потом вздохнула, взяла чангур и тронула струны.

– Ты огорчен, ты озабочен и скоро ускачешь из Искера? – спросила она. – Хочешь, я спою тебе? – И она запела протяжно и нежно, тоненьким голоском. Маметкул хорошо знал слова этой песни о любви.

Лицо Сузге сияло юностью, глаза красноречиво дополняли песню – они то смеялись, то были печальны. В голове гостя стоял жаркий туман. Довольный, что не нужно говорить, он минуту за минутой сидел и слушал. Затем он блаженно закрыл глаза… И тут, от усталости, что ли, с ним произошло то, что позднее тайджи никак не мог простить себе, – он крепко уснул.

Маметкул открыл глаза, когда свет зари стал проникать в шатер. Недоуменно оглянувшись, он вспомнил все и ужаснулся. Позор! Как мог он уснуть в такой неурочный час! Тайджи вскочил и позвал:

– Кильсана!

Вошла смуглая служанка. Она насмешливо взглянула на смущенного гостя.

– Я хочу ее видеть!

– Но ее нет. Какой же ты евнух, что не устерег ее?

В лицо Маметкула ударила кровь. Гневный на себя и служанку, он крикнул ей:

– Моего коня!

– Может быть, господину угодно ехать на ишаке? – озорно спросила служанка. – Так делают все старики!

– Прочь! – взбешенно закричал Маметкул и, выбежав во дворик, вскочил в седло. Привратник услужливо открыл ему ворота.

– В добрый путь, господин! – сказал он и протянул руку за подачкой, но Маметкул не поднял глаз: ему казалось, что все знают о его позоре.

Из-за дальних холмов поднималось ликующее солнце. В Алемасове вились сизые дымки над кузницами: оружейники работали всю ночь. На искерских высотах мелькали сотни мотыг и заступов: татары укрепляли городище. Везде был нужен Маметкул. И постепенно впечатления позорной ночи отошли, их сменили мысли о военном деле, заботы полководца.

Пора в поход! Настало время проучить дерзких русских!

4

Струги плыли к Иртышу, держась близко один к другому. Только ертаульный струг кормщика Пимена шел на версту впереди. Брязга напряженно следил за берегами. Шарил глазами по кустам, оврагам, прислушивался к лепету каждого ручья, впадавшего в Тобол. Уже садилось солнце и наступала пора выбрать прибрежную елань^[21] для стана. Где-то неподалеку, по рассказам проводников, должен находиться улус мурзы Бабасана. Устье Тавды осталось позади на тридцать верст. Гребцы устали, тянуло на отдых. Богдашка Брязга решил пристать к берегу. Казаки ударили веслами и весело завели:

 
Вылетал соловей
На крылечный столб.
Он со столбика
На окошечко. Эхх…
 

И вдруг на берегу вырос, как литой, всадник. Он пригнулся к конской гриве, солнце сверкнуло на острие его копья. Вмиг казаки стали отгребать от берега.

Кормщик Пимен предостерег ватагу:

– Браты, чую татар! Бери вязанки хвороста, хоронись!

Брязга не сводил глаз с гигантского конника, застывшего в неподвижности. За ним в вечернем небе поднимались клубы дыма; судя по всему, не случайно тут горели бесчисленные костры.

– Гляди, вон где таятся вороги! – крикнул Богдашка и указал на густой тальник. На безветрии зелень дрожала и качалась. Короткими молниями вспыхивало и угасало сверкание сотен острых копий. И вдруг заржали кони; речная ширь подхватила и понесла это звонкое ржанье. Татары перестали скрываться. На разномастных конях сотня за сотней вылетали они на берег, и разноголосье покатилось над темной стремниной.

Брязга окликнул горниста:

– Играй!

Тревожные, призывные звуки рожка понеслись вверх по Тоболу, оповещая Ермака об опасности. Всадник на берегу взмахнул рукой, и по всей кромке крутояра зашевелились, как страшное многоглавое чудовище, орды.

Сотни стрел с визгом взмыли в воздух. Рядом с конником появился мулла в белоснежной чалме и, подняв руки, завопил. От его воплей еще сильнее забушевали всадники, стремясь к воде. Заблестели сабли, крики слились в один протяжный гул.

– Не страшись! – закричал Брязга и, прикрываясь связкой хвороста, пальнул из пищали. Близкий к реке татарин упал с коня и пополз. Еще неистовее взвыл мулла.

– Добыть басурмана! – приказал Брязга.

Трофим Колесо, не раздумывая, сбросил кафтан, сапоги и прыгнул в воду.

Сотни стрел уходили вглубь рядом с пловцом, но он, ныряя щукой, плыл к берегу. Смелость поразила татарского всадника, и он невольно залюбовался пловцом.

Ертаульный струг косо резал воду, плывя следом за казаком. Оперенные стрелы с воем били в пучки хвороста, колыхаясь от ветра и движения струга. Невзирая на опасность, Брязга выскочил из укрытия и, ободряя пловца, закричал:

– Вон идолище, в тине барахтается!

Колесо поднялся. Дно, затянутое илом, было мелко. Ордынцы застыли настороженно, решив, что это перебежчик. А он подскочил к сбитому татарину, набросил на него аркан и опять ринулся в тобольскую стремнину.

И только тогда сообразили татары, что не перебежчик плыл к ним, и снова сотни стрел, описывая дуги, били по волнам. Одна из них с большой силой прошлась вдоль спины пловца.

– Ох, дьяволище! – прерывающимся голосом выругался казак; вода позади него окрасилась кровью.

Влекомый на аркане татарин захлебывался.

– Не барахтайся, пес, – прикрикнул на него Колесо и размашистыми саженками доплыл до струга. Браты подхватили храбреца. За ним выволокли и татарина. Он был бледен и не дышал.

– Враз откачать! Заговорит поганец! – И сам Брязга схватил пленного за плечи, положил на дно струга. Сводя и разводя безвольные руки ордынца, он озорно покрикивал: – Погоди, успеешь еще на тот свет. Магомет не заждется. Дыши, дыши, леший!

Изо рта и носа ордынца пошла вода, он неровно задышал и открыл глаза.

– Жив чертушка! – обрадовался Богдашка. – Чье войско? Зачем пришел?

– Много… Маметкул ведет… Племянник хана…

Кормщик Пимен отводил струг подальше от орды, но татары следом скакали по берегу. Парус был изодран острыми наконечниками стрел. Многие из казаков поранены: одному глаз выбило, другому ухо оборвало, третьему в грудь попало. Колесо обливался кровью, но ни стоном, ни взглядом не выдал сильной боли, только попросил Пимена:

– Умой спину мне да медвежьим салом смажь. Живо… черт!..

До чего терпелив человек! Старик, смазав рану салом, наложил на нее тряпицу, и Колесо, поставив перед собой пук хвороста, стал бить по врагу из пищали.

Татары не унимались. Гарцуя на горячем коне, Маметкул размахивал саблей и крепко бранился. Ох, до чего хотелось ему добыть казачий струг!

Казаки лихо отвечали:

– Эй, подбери полы кафтана, конь смочит!

– Чего кричишь, шайтан голова! – неслось с берега.

Со стругов отзывались:

– Подавай нам вашего царевича, мы поучим его казачьей удали!

– Тьфу, рус, ты жрешь свинья?

– Жру, а тебе свиное ухо осталось!

– Получай стрела!

Следя за полетом тугой стрелы, казаки смеялись:

– В чистое небо, во широкое полюшко. Глаза косы, пуп сивый!..

Побросав коней, татары лезли в реку, но струг поворачивался боком, и по волчьим шапкам били пищали. Брязга метил в Маметкула, но свинцовые пули не долетали до яра.

– Эх, волчья сыть, сцепиться бы с тобой врукопашную! У-у, дьявол! – злился Богдашка.

Солнце в последний раз озолотило воды Тобола и укрылось в тайге. Под яром на воду легли длинные синие тени. Клубы дыма на берегу стали гуще. В этот закатный час совсем близко заиграл горн. Брязга оглянулся на казаков:

– Ну, браты, батька торопится.

Из наползающего сиреневого сумрака строем выплыли струги. По широкой воде разносились звуки литавр, труб и рожков.

– Аллах вар… Аллах сахир… – все еще не унимались татары.

Огни костров стали ярче. Сумерки ложились на землю туманной пеленой. Перестали визжать стрелы.