Пшеничные колосья тяжелели, клонились к земле. Я ждал, пока наделы не избавятся от зеленого оттенка, не станут золотисто-желтыми, пока зерно не затвердеет, окончательно перестав набирать вес. Ежедневно бегая проверять свой урожай, я радовался, как ребенок. У меня получалось. Получалось, черт побери!
Но не я один наблюдал за созреванием зерновых. И как-то с утра раннего спугнул целую стаю тетерок, прятавшихся в просяных метелках. Не успел, значит, отстоять горох, а тут снова-здорова. Опять идти в засидку с ружьем я не имел ни желания, ни времени. Не успеешь оглянуться, грянут холода, а у меня долгострой избушечный еле шевелится. Того и гляди, окажемся мы с Балабаном обманутыми дольщиками. А робинзоном, как поется в известной песне, хорошо быть в сезон.
Вначале защиту злачного места я хотел доверить пугалу. Но пораздумав, предпочел способу отпугивания пернатых вредителей, способ их отлова. То есть, нападение обороне. И устроил на грядке систему ловушек в виде простейших самозатягивающихся петель. На следующий же день поле дало рекордные всходы: две самочки и петух, впутавшиеся в леску. Что даже натолкнуло на раздумья, а не заняться ли мне разведением тетеревов в неволе? Размышления мои скоропостижно прервал подоспевший Балабан. Прежде чем я успел что-либо сообразить, он несколько раз молниеносно щелкнул клювом и птицеферму организовывать стало не из кого. Я вздохнул. Ну, ладно… В конце концов, похлебка из куриных организмов тоже не самый плохой вариант.
А потом зарядили дожди.
Я выбирал пазы в мокрых бревнах и с тревогой высматривал в нависшей свинцовой каше признаки просвета. Зерновые поспели, их пора собирать. Но у погоды свои планы, уборочная откладывалась на неопределенный срок. Когда несколько дней спустя полегла пшеница, сердце у меня тревожно заныло. Но поделать я ничего не мог, оставалось только ждать.
Когда, наконец, разъяснилось, я постиг скрытый смысл слова «страда». Это не страдание от изнуряющего труда, нет. Это выстраданная возможность этим самым трудом заняться. Я лихорадочно резал стебли серпом, воровато озираясь по сторонам, и гонял одну и ту же мысль, не собьет ли безобидные кучевые облака в фиолетовую тучу? Колосья вязал в снопы и тщательно укладывал в копны головками внутрь, так зерно не склюют птицы и не замочит дождь. Обмолачивать буду потом, сейчас главное собрать, пока позволяет погода. Пока не пересохли тонкие шейки, пока полегшие ковры не опустошили грызуны и не перепустили драгоценное золото в свои мышиные закрома. Серп, отполированный до блеска, отбрасывал пляшущие блики. Саднили исколотые ладони. Мельчайшие соломенные иглы впивались под кожу, разъедал царапины соленый пот. Не в силах согнуть кол в пояснице, я опускался на карачки, потом падал на колени, сантиметр за сантиметром продолжая подбирать дарованный землей хлеб. Назвать его ресурсом не поворачивался язык.
Когда вместе с вечерней прохладой, сжалившись над мной, опускалась роса, я сбрасывал одежду и входил в черное зеркало озера. Темнота окутывала меня со всех сторон, я переставал понимать, где верх, где низ, плыл, ощущая себя крохотной частицей чего-то огромного, непостижимого. Я состоял из того же вещества, разделял те же думы, и чувствовал мир вокруг, как собственное тело. Озябнув, выбирался на берег, и, невидимый комарами, пробирался в палатку. И засыпал под трели сверчков спокойно и безмятежно.
Спустя неделю ударной жатвы, ценой тяжелого крестьянского труда, зерновые перекочевали в стожки, глаз радовал короткий колючий жнивник пустых делянок. Там время от времени продолжали встревать в петли тетерки, прилетавшие подбирать просыпавшееся зерно. А однажды впутался здоровенный заяц-русак. Кое-где еще остались дозревать зеленоватые чубы, но основная масса злаков была схвачена, ожидала обмолота, надежно укрытая от дождя. Только кукурузе еще стоять до заморозков, тревожно перешептываясь листьями, пока не окаменеют початки.
Если светило солнце, я приступал к молотьбе. На плите, где вялил ягоду, раскладывал предварительно просушенные снопы, и дубасил цепом – русским народным устройством в виде двух связанных палок. Длинная называлась «держало», короткая – «било». Что лаконично описывало их внутреннюю сущность и предназначение. Зерно вылетало из колосьев, оставаясь на камне, солома отбрасывалась в сторону, по току расстилалась следующая партия. Обмолотки я нагребал в мешок и пробрасывал на ветродуе, очищая от мякины и мусора. Вообще, вековой опыт – страшная сила. Вот, взять ту же ложку. Информационная эра на дворе, микроскопы-спутники, а она все такая же. Всего две составные части: «хватало» и «хлебало». Ни прибавить, ни отнять. Или гребень – «десна» и «зубья». Простые предметы заключают в себе абсолютный смысл. Ничего лучше не придумано.
Муку решил пока без изысков толочь, более эргономичные способы отложив на потом. И несколько вечеров посвятил изготовлению ступы, в качестве заготовки выбрав еловое полено, которое попеременно пробовал изнутри выжигать, долбить стамеской и вырезать резцами. Начальный образец у меня вышел комом, и с нервами хряпнутый о камень, сгорел в костре. А со второй попытки получился неказистый, но вполне себе рабочий вариант крупорушки. Нормы приличия не позволяли назвать мои первые изделия хлебом, они представляли собой нечто среднее между подгорелыми коржиками и слипшимися непропеченными блинами. Но вне всяких сомнений, были съедобны и способны утолять голод. А это главное.
Если погода портилась, занимался избушкой. Сруб рос, чтобы продолжать работу, пришлось сколотить козлы. Бревна наверх я затаскивал по уже наклонным лагам с помощью веревки и волшебных междометий, что, конечно, затрудняло подгонку. Невеликая и без этого скорость строительства замедлилась еще больше. Каждый следующий венец давался тяжелее предыдущего, что так и подмывало закончить с колодцем и заняться уже крышей. Но ходить по дому сгорбившись, упираясь головой в потолок, я не хотел. Может развиться сколиоз. Поэтому терпеливо поднимал и поднимал стены, предпочитая последнему грыжу.
Как-то, транспортируя из дальних пределов очередную сосну, со мной случился совершеннейший конфуз. Волоча по земле бревно, я случайно порушил какую-то трухляшку, внутри которой оказался крайне недоброжелательный пчелиный рой, в полном составе вставший на ее защиту. В общем, я не предполагал, что умею так быстро бегать. Но несмотря на это обстоятельство, наприлетало мне от души. В обоих, так сказать, смыслах. Балабан также разделил сию скорбную участь. Нос его распух до угрожающих размеров, сравнявшись по толщине с головой. Что делало бедного пса похожим на Снупи Дога. Не на того, который курильщик анаши, а на Снупи нормального, здорового человека.
Я жаждал сатисфакции. Надел куртку, сапоги, шляпу с антимоскитной сеткой, перетянул рукава веревочками, нахлобучил зимние рукавицы и пошел на дело. Потому что, не знаю, как сейчас, а мои ровесники точно знали с детства, что пчелы на свете для того, чтобы делать мед. Из гнилушки, не взирая на протесты общественности, я выгреб полное ведро сот вперемешку с мусором. А будете знать, потому что! Не я начинал эту войну.
Нежданный прибыток натолкнул меня на мысль заняться пчеловодством, или, хотя бы, бортничеством. Уж если не в этом году, то в следующем. В этом меня хватило только на то, чтобы установить полую колоду с крышкой в робкой надежде, что туда залетит какой-нибудь шальной рой. Но вместо пчел в моем импровизированном улье вскоре поселилась маленькая пестрая птичка, непринужденно переквалифицировав его в скворечник. Вида пичужка была довольно угрюмого. Сутулая, с длинным загнутым книзу клювом, в профиль она напоминала мультяшного суперзлодея. Днем развлекалась тем, что мышеподобными рывками носилась по стволам, выискивая насекомых, а вечером, нахохлившись, усаживалась на козырьке своего домика, вынашивая, не иначе, планы уничтожения мира. Полистав планшет, я заключил что передо мной типичная пищуха. Возражений со стороны птички не последовало. Меня она не боялась совершенно, и вскоре я заметил торчащие из щелей колоды соломинки. Пищуха гнездилась, утепляя жилище на зиму. И как бы намекала последовать ее примеру.
Несмотря не неравномерные всходы и прочие неблагоприятные условия, зерновые дали вполне приличный урожай. Количество мешков росло, из опаски за их сохранность мне пришлось спешно сооружать кладовку. Я срезал на одном уровне пару рядом стоящих деревьев. Сверху настелил основание и устроил бревенчатый амбарчик под двускатной крышей. Чтобы по столбам не карабкались хвостатые альпинисты, выбрал по ним круговые пазы с отвесной верхней кромкой. Тщательно законопатил мхом все отверстия, плотно подогнал дверцу на крепком засовчике. С виду получилась, ни дать, ни взять, избушка на курьих ножках. Туда я и переправил на хранение запасы зерна. А заодно ягод и вяленого мяса.
А вот картошка не уродилась. Если считать поштучно, ее, конечно, прибыло. А если по объему, то набралось едва ли больше, чем закапывалось. Крупные клубни завязали вокруг себя пригоршню орехов, почему-то не пожелавших пойти в рост. Они все целиком уйдут на семена в следующем сезоне, на еду тут отбирать нечего. Такое оно, земледелие…
Зато порадовал подсолнечник. Котелки выросли маленькими, но с твердыми полновесными семенами. Хорошие попались сорта, не обманули. Я вылущил наиболее вызревшие цветки и, памятуя анекдот про бабушку, которая так быстро щелкала семечки, что захлебнулась подсолнечным маслом, нетерпеливо последовал ее примеру. Подсушенные семена я прокрутил в мясорубке и залил водой. Всплывшую шелуху отбросил в сторону, а ядрышки высушил вновь, истолок в ступе и прямо там же попробовал отжать. Припомнив к месту, что со смутными целями забирал из автомобиля домкрат. Едва придавил, выступила жижица, окрашивая древесину темным. Для слива продукта я провертел в стенке дыру, приспособил жестяной желобок из крышки консервной банки, и, постепенно отлаживая технологию, нацедил свой первый литр зеленоватой ароматной массы. Там еще много воды, маслу нужно отстояться, или можно выморозить его, когда грянут холода. Но, несомненно, опыт был признан успешным. В жмых, оставшийся от процесса, я добавил немного меда, и получилась самая настоящая, одуряюще пахнущая халва.
Дело клеилось. Вопреки сомнениям, скепсису, не сразу, с приседаниями, с трудностями, но клеилось. Что я испытывал в тот момент? Сложную гамму чувств: усталость, удовлетворение, восторг. Наверное, в целом их можно было охарактеризовать как счастье.
Пошли подосиновики, брусника. Начинала подрумяниваться клюква. Грибов я как-то ожидал больше, кроме того, за ними приходилось таскаться в верхний бор, вблизи практически ничего не произрастало. Но все равно, даже при таких обстоятельствах, я красных колпачков натаскал по весу куда больше, чем вызрело картошки за год. Грибы я сушил и солил, используя в качестве емкостей незаменимые в хозяйстве двадцатилитровые канистры из-под топлива.
Ночами стало довольно прохладно, появились желтые прядки в березках, недвусмысленно предрекая приближение осени. Я закончил, наконец, с укладкой сруба, прорезав два узких, в один венец оконца, к которым сохранил деревянные заглушки на случай сильных холодов. За отсутствием плотницкой сноровки углы избушки получились далекими от идеально прямых, как приговорил бы в данном случае мой дедушка: «как вол походил». Но на выставку шедевров деревянного зодчества я свое творение номинировать не собирался. У него иная задача – не падать.
Основной высвист тепла в зимовьях – через систему перекрытий. Поэтому к утеплению свода я подошел со всей пролетарской ненавистью. Потолок накатил дебелый, таким же способом, что и стены – «в полдерева», с частичным заходом бревен друг в друга, как следует уплотняя щели. Сверху, на пленку уложил толстую подушку мха, поверх раскатал двойной слой дерна, корнями друг к другу, и все это дело засыпал землей. По свидетельствам опытных людей, песок, что с ним не делай, свою дыру все равно отыщет, и рано или поздно непременно начнет сыпаться за шиворот. Но я рассудил просто: замороженных – находили, а погибших от просыпавшегося за воротник грунта – нет. Установил двускатную крышу, с напуском, чтобы на стены и на прикладную поленницу под навесом не засекал дождь. Также перекрытие обеспечивало хороший вынос над входом, позже здесь можно будет обустроить крыльцо. На свод попробовал распускать шалевку ручной ножовкой, но выходило чрезвычайно трудоемко и медленно, поэтому остановился на отесанных жердях. Жерди укрыл полиэтиленом. Так себе, конечно, кровельный материал, но другого не было. Чтобы уберечь его от ветра, солнечных лучей и прочих негативных воздействий, поверх уложил все тот же двойной сэндвич из дерна. Получился холодный продуваемый чердак. Чтобы туда не наметало снег, дальний фронтон я зашил, а со стороны крыльца не стал. Так удобнее складировать на поветь что-нибудь нужное.
Настал черед, пожалуй, самого главного предмета в обиходе – печи. Подступиться к ней я откровенно боялся. Начать решил с фундамента. Все мудрые руководства советовали сооружать его ниже уровня промерзания. Для моих широт – это ни много, ни мало, полтора-два метра. Едва копнул, полезли камни. Я выворачивал один булыжник за другим, ловя себя на бессмысленности производимых манипуляций. Какой резон заменять одни камни другими? На ум пришел анекдот, почему в армии решили отменить ношение генеральских каракулевых папах… Нет смысла снимать шкуру с одного барана, и надевать на другого… Я выбрал весь рыхлый грунт и счел благоразумным остановиться. Утрамбовал подушку из булыжников с песком. По-хорошему стоило бы туда добавить цемента, но его я берег.
Из массивных валунов выложил основание: наметил большую топку и дымоход, отделенные перегородкой. Печь должна неприхотливо заглатывать топливо в минимальной обработке: и пни, и ветки, и раскоряки, и остальное прочее. Ибо без бензопилы доводить дрова до нужного формата придется ценой мышечных сокращений. Нехватки древесины в ближайшем столетии не предполагалось, поэтому в этом плане можно не беспокоиться. Над топкой я предусмотрел плиту: два отверстия по диаметру котелка и сковородки. Конфорки закрывались подобранными по размеру плоскими камнями.
Потом началось самое сложное: сооружение трехметровой дымоотводной трубы. Чтобы дымоход меньше зарастал сажей, предстояло сделать его максимально гладким и прямым. И, при этом, исстараться, чтобы вся конструкция не навернулась. С блэк-джеком и искрами. Для выдерживания внутреннего диаметра я приспособил ровное ошкуренное полено, смачиваемое водой. Сначала обмазывал его раствором, после обкладывал камнями. Когда обвязка слегка затвердевала, осторожно выкручивал свой импровизированный шаблон и подтягивал кладку внешней поддержки, воронкообразно сужающуюся к потолку. Пришлось изрядно повозиться при прохождении перекрытий. Я извивался ужом, совершал отчаянные акробатические этюды, отчетливо понимая, что цемент неумолимо подходит к концу, и второй попытки у меня попросту нет. Чтобы в дымоход не заливал дождь, я соорудил на его конце защитный грибок в виде тонкого тарелкообразного камня. Снизу он напоминал грузинскую кепку-аэродром, и, пожалуй, его можно было считать символической вишенкой на торте.
Трясущимися руками я развел в очаге свой первородный огонь. Изба заполнилась едкой сизой завесой, и сердце мое оборвалось. Все получилось в точности, как в присказке – дым шел в три конца: в дверь, в окошко и в трубу немножко… Не так просто это, печки класть. Мудрости нужно знать разные и хитрости. А пламя, меж тем, разгорелось, набрало силу. И тяга пошла! Завыла, загудела! Я выскочил наружу: из-под кепки, как из топки заправского паровоза, толчками пыхали бодрые клубы.
Бухнул от неожиданности Балабан; на озере встрепенулись утки, замолотили крыльями с натужным присвистом – это я, не сдерживаясь, всей мощью легких издал ликующий вопль, и зашвырнул кепку высоко-высоко на сосну. Еле достал потом. Даже невозмутимая пищуха, в повседневной жизни меня игнорирующая, повернулась на шум и принялась укоризненно выскабливать лапкой клюв.
Мой дом оживал.
Встала в долбленую коробку дверь. Угол занял грубый, но прочный стол. С помощью кирки мне удалось вымучить небольшую кубическую яму под придомовой погребок. После установки опалубки туда перекочевали гороховидная картошка, свекла, морковка и капуста. Кверху корнями почетно повисли отборные маточные кочаны – рассада на следующий сезон. Готовилась занять свой засек доспевающая осенняя турнепса. Я настелил пол, соорудил просторное спальное место, и, перенеся из палатки теплые вещи, решился на первую ночевку, осторожно пробуя окружающую обстановку на вкус.
Уютно потрескивали поленья в камине, пахло смолой, землей и мхом. Спал я раздетый и с приоткрытой дверью: огромная печь жарила, как в бане, прогревая небольшое пространство играючи. Постепенно в избу переместились остальные прочие вещи. Места вдоль стен заняли полки, повисли косички чеснока и лука, пучки трав. Под потолком болтались копченые сиги и недоеденная кабанья нога – ля хамон.
Задули ветра, зарядили холодные дожди. Мой огород опустел. Зеленел только коврик озимой пшеницы, которую я решил высадить в качестве эксперимента, да теплилась кое-какая растительность в отапливаемых парниках. Битва за урожай закончилась, избушка стояла, хвалясь свежими боками. Я, как и раньше, ежедневно толокся по хозяйству, но уже размеренно, неторопливо. Позволяя себе перевести дух. Любил плеснуть в травяной сбор, для краткости именуемый чаем, клюквенной настойки и, закутавшись в теплую куртку, подолгу смотреть, как по небу бегут нескончаемые стада облаков. Как, выстроившись в линию, режут воздух громадными крыльями серые цапли. Как вальсируют желтые листья и беззвучно находят вечное свое пристанище в спутанной пожухлой траве. Мне казалось это очень важным. Я вспомнил, как Паровозик из Ромашково слушал песню соловья, боясь опоздать на целую жизнь. Только сейчас внутри меня аукнулся тот посыл из далекого-далекого детства. И холодок проносился по коже. Ведь я чуть не опоздал. Чуть не опоздал окончательно.
Теперь я наконец-таки мог отвести душу на рыбалке. Осенняя щука брала жадно, обрывала приманки, разгибала крючки. Несмотря на полные закрома, рыба казалась подспорьем вовсе нелишним, и я не гнушался запасать ее впрок. Откуда-то впуталась в сетку семга килограммов на восемь. До этого их никогда ловить не доводилось, и я долго гадал, что за зверь. Употребил исключительно в малосоленом виде с громким хрустом за ушами и превеликой приятностью. На перекатах клевал на муху неплохой хариус, время от времени попадался ленок. Мои кладовые пополнялись вялеными балыками, юколой и различной рецептуры засолками. Такому богатому фосфором многообразию, пожалуй, позавидовал бы даже Елисеевский гастроном.
Путем бесчисленных опытов с подкормками на границе химии и психики мне удалось затворить годную пшеничную закваску. Теперь возведенное на опаре тесто превращалось в душистый, нереально вкусный хлеб с хрустящей корочкой. Он быстро черствел, эволюционируя в каменной консистенции сухарь, но свежим его можно было есть, пока позволяли стенки желудка. И потом, когда не позволяли, тоже. Я клянусь, все эти снежные крабы, трюфели, молекулярные фуа-гра с лапездроном и паштетом из левого яичка самца розовой сойки блекли и меркли в сравнении с теплым подовым караваем, поднявшимся за ночь в массивной каменной топке. Не собираясь останавливаться на достигнутом, я добавлял в муку толченую ягоду, грибы, лук, горчицу пробовал выпекать лаваш на раскаленном камне. Но пальму первенства среди моих кулинарных изысканий прочно удерживали пироги с копченым сигом и брусникой. По утру я снимал с печи плотную заглушку, и изба наполнялась непередаваемым ароматом спелого хлеба, дома, уюта, запахом жизни.
Зима в этих краях ранняя. Несмотря на то, что с середины сентября уже случались заморозки, я кочегарил теплые парники до последней возможности, выращивая к столу свежую зеленушку. Когда новый день нежданно встретил меня плотным снежным покрывалом, я понял, что с земледелием пора завязывать.
Со всеми хлопотами и заботами я совершенно забыл про потустороннего своего соседа, который также за минувшее время никак себя не проявлял и меня не тревожил, видимо занятый собственными делами. Как-то проходя мимо аномалии, я разгреб рукавицей ствол пограничной сосны, не без гордости презентовав в качестве гостинца ломтик хлеба собственного производства.
– Эй! – позвал негромко. – Ты там?
Стащив шапку, пытался уловить какую-то обратную связь, но в ответ только цвиркали синицы, да поскрипывали сосны на ветру. Тогда я скатал снежок и беззастенчиво запулил вглубь безмолвного пятака. Раз, другой…
Лучше бы я этого не делал…
С верхних веток прямиком мне за шиворот обрушился роскошный ледяной душ. Оставалось гадать, что собой представляла неведомая сила, но в снежки играть она умела. И, судя по всему, любила.
Меж тем, заметно холодало. Мой рукописный календарь показывал только начало ноября, а уже придавили заметные морозы. Я сплел из соломы матрас, которым уплотнил входную дверь изнутри – в щели задувало. Заткнул вентиляционные отдушины под полом и закрыл заглушкой одно из окон. Теперь в избушке уже было не душно, как в бане, а тепло. Сложил и убрал на консервацию лодку, озеро закрылось. Не замерзло, а именно закрылось. На пересменку. По неокрепшей окове ни в плавь, ни пешком не пробраться. Рыбный промысел возобновился, как только лед достаточно окреп. По разведанным ямам стабильно брался налим. Ставя на ночь живца, я безошибочно угадывал, где и какого размера улов сниму завтра. В устье протоки протянул подо льдом сетку, также с завидным постоянством приносящую прибыток. Рыбалка потеряла интригу, став напоминать поход в магазин. Я ловил себя на мысли, что нет смысла запасать рыбу, потому что ее можно взять всегда в свежем виде в нужном количестве.
Если бы, правда, не одно досадное обстоятельство. Несмотря на скрупулезную подготовку, я не взял с собой ни пешню, ни бур. Забыл. И теперь вынуждено использовал в качестве альтернативы то кайло, то топор. С каждым днем лед рос в толщину, чтобы добраться до воды, приходилось размалывать огромную майну. Снаружи одежда намокала от брызг, изнутри от пота. Пару раз я чуть не утопил инструмент, выскальзывающий из рук. С прицелом на безвременную перспективу, вопрос превращался в проблему. Мои мозговые шестерни лихорадочно скрипели в поисках решения. Что только я не перепробовал, и перетачивать разогнутые скобы, и приматывать к палке зубило, и долбить лунки стамеской. Каждый вариант был не лучше предыдущего, я измучился в край. Пока однажды совершенно случайно не отыскал в лесу старинный кованый наконечник на ледоруб. Ну, как случайно… Он торчал воткнутым в ствол пограничной сосны…
Покрутил в руках – тяжелый, с насадкой на древко. Камнем поскреб – живой, под слоем ржавчины заблестело железо. На вид древний, конечно. Лет тридцать, пролежал, если не больше. Каково же было мое удивление, когда чуть позже я разглядел на металле неровно выбитые цифры: «1891». Я привел раритет в надлежащий вид, заострил, набил на рукоять. И понял, что не расплатиться мне щучьими головами с соседом вовек. Пешня резала лед, как масло.
Я трогал кончиками пальцев наконечник и улыбался. Вот ведь, откопал же его где-то полтергейст, видя мои мучения. Перенес как-то. По воздуху? По земле катил? Или это… телепортировал? Сильно, надо признаться, меня эта мысль не мучала, благополучно улегшись в голове. Подарил и подарил, поклон ему. Мы тоже толком не знаем, что такое электричество, но это не мешает нам пользоваться его плодами.
Подстраиваясь под съеживающийся световой день, я спал все больше, в конце концов достигнув предела собственных возможностей. В темное время суток плел разнообразного вида корзинки и лукошки, берестяные туески. Набив руку, замахнулся на короб-малявочник для содержания живца в неволе. Прибывающие сугробы вдохновили на постройку саней для транспортировки грузов. Загнув над паром полозья, я соорудил длинные крепкие нарты, открыв для себя новые маршруты напрямик через замерзшее озеро. Поплевывая, я таскал тяжеленные бревна, пополняя запас дров и строевой древесины. Вынашивая в мыслях наполеоновские планы пристройки сарайчика и крытой террасы. Туда, ближе к весне. Грузовые сани неплохо шли по льду и насту, а для рыхлого снега, я сделал еще одни, легкие. Легковые. Промерзшая ровная елка хорошо раскалывалась с помощью клиньев вдоль структуры волокон. Дощечки выходили прочными и почти ничего не весили. Из них получились широкие полозки для маленьких санок. И отличные заготовки для лыж. Которые позже я обтянул камусом из шкуры с ног лося, того, самого первого, болотного, и получились прекрасные охотничьи ходунки, несущие меня над землей. Ворс не препятствовал движению лыжи вперед и, при этом, не позволял ей откатываться. Вот, еще одно гениальное решение из глубины веков. Хотел бы я пожать руку человеку, которому оно первому пришло на ум. Наверняка ведь, не был тот ни великим мыслителем, ни пророком. Просто жил в гармонии с миром вокруг себя, ощущая ладонями каждую его грань и шероховатость.
Ручей перемерз. За водой приходилось ходить на прорубь. Я пробовал плавить набитый в ведра снег, но озерная вода мне почему-то нравилась по вкусу больше. Возвращаясь с мороза, я переобувался в теплые валенки и усаживался у огня. Потрескивали смолистые поленья, выла вьюга в печной трубе, шумел, неразборчиво бормоча заклинания, закопченный чайник. Подле, на подушке из соломы, накрытой любимым своим клетчатым одеялком, гнездился Балабан. Укладывал мне на колени лобастую голову и, глубоко вздохнув, засыпал.