Взять тяпку, штыковую лопату – предстояло возделывать почвы. Запасное лопатище, на случай если порву первое раньше, чем пупочный бантик. Кайло – почвы обещали быть суровыми. Серп – пожинать плоды. Капроновые мешки – хранить их. Жестяные ведра – носить воду и землю. Пару эмалированных тазов – не знаю зачем, складывать в них рубленную дичь. Пригодятся. Можно накрываться в моменты отчаяния. Набор котелков-матрешек, на минуточку, титановых – подарок друзей «человеку, у которого есть все», с крохотным, на две кружки чайником внутри. Сковородку. Тонкостенный тефлон здесь путешествует мимо кассы, ибо отслаивается и быстро деформируется на огне, мой вариант – эге-гей! Чугун. Казан с крышкой – из того же передового сплава, тяжелый, но я не мог с ним расстаться. Какой плов рождался в том казане! Какое чахохбили!.. Ножи, ложки, миски, пластиковые контейнеры на защелках – в таких удобно переносить что-нибудь недоеденное; поварежку, терку, разделочную доску. Место на макушке вещевой пирамиды символично заняла моя любимая двустенная кружка.
Наверное, неправильно о ножах так, всуе… Рядом с ложками. По представлениям, нож – это что-то сакральное, вынимаемое из берестяного чехла хищно и молча. Он куется гномами из невозможной стали, особым образом сбалансирован и закален в каплях росы в полнолуние девственницами. Только, доложу, понты это. Все эти наборные рукояти, вытравленные узоры, загнутые, как на мокасинах выходцев с Кавказа, хвастливые носы. Вах, напильник режет! Ну, достойное для ножа занятие… Только на что он годен еще? Покрутить перед девчонками? Толстыми кривыми кусками порубать колбасу на пикнике? Такой уронишь на камни и нет его, расколется, как стеклянный. Мой нож напильник не режет. Он с прямым плоским лезвием, сведен в меру, не в карандаш, но и поплыть не должен, если рубанешь ветку. В ножнах из обычного кожзама, но с деревянным вкладышем. Без всякой кавалерийской гарды, она мешает чистить рыбу и картошку. Ну, это при условии, правда, что последняя еще вызреет…
Много лет во всех походах я обходился единственным универсальным ножом. А тут, просто из опаски потерять первый, приобрел еще один, немного толще и длинней. Никакой сублимации! Просто я же охотник теперь… Мне очень нравятся якутские ножи, как воплощение простоты и здравого смысла. В общем, из жадности или из пижонства я взял еще и такой, не смог удержаться. Ну, и пару простых кухонных, грибы перебирать.
Я выгреб все рыболовные причиндалы – их у меня завалялось, поверьте. Но я докупил еще. Крючки, грузы, леску, поводочный материал, воблера и резину, блесна и балансиры, катушки с запасными шпулями, два спиннинга разного строя, мормышки, мухи на верхоплавку, садок, подсачек, багор. Приобрел несколько сетей. Никогда их не использовал и не жаловал, но тут решил взять. Не без оснований предполагая, что до спортивных способов лова в первое время не дойдет. Подъемник типа «паук» – для добычи живца, несколько донных ловушек – они же: мордушки, раколовки, верши, мережи, нерета…
Роясь на балконе, нашел походную коптилочку. Ладную такую, из нержавейки. Она небольшая совсем. Даже, скорее, маленькая… Места не займет почти… Балабан смотрел на меня с жалостью.
За окном тихо и неподвижно, как как картинке из детской книжки, замер город. Дома с освещенными окнами. Чем я буду освещать свое, когда продолжительность ночи перекроет все потребности во сне?
Помимо огня в груди, вероятно, лучиной. Смолистой еловой щепой, ресурс ее неограничен. Пишут, до получаса может гореть, если длинная. Слабо почему-то в это верилось, но вариантов особых я не видел. Скипидар еще можно вытапливать из сосны. Я даже знал как. Но более разумным представлялось дать шанс современным технологиям. Меня заинтересовали фонарики с зарядкой от солнечных батарей. Очевидно, что игрушки эти недолговечные, что аккумулятор рассчитан на конечное число циклов и не зарядится в пасмурную погоду, что перегорят лампочки, отвалится пайка. Но все какая-то альтернатива. Чем я рискую в конце концов? Назаказывал разных: налобных, настольных и даже несколько уличных с датчиком движения.
Идея с фонариками натолкнула меня на использование солнечных панелей для зарядки гаджетов. Я рассчитывал, если не на мобильный интернет, то хотя бы на возможность отправлять смски с горки в прыжке. Также со мной ехал планшет, под завязку забитый литературой. Я преступно мало читал за последние годы. Почему-то не лезло. Хоронить непрочитанные книги было жаль. А в их подпитке от солнца я находил что-то символическое.
Предстояло собрать какие-то лекарства, кроме спирта. Перефразируя известную русскую поговорку, серьезные болезни мне все равно не вылечить, если угораздит, а ерунда сама пройдет. Нахватал джентльменский набор: бинт, пластырь, вату, антисептики – чинить порезы, ссадины и прочие нарушения кожного покрова. Мази от ожогов, ушибов и растяжений, эластичный жгут. Это наиболее распространенные травмы. Жгутом вообще можно избавиться от любой проблемы, наложив на горло. Обезболивающее, противовоспалительное, жаропонижающее. Активированный уголь. Ртутный градусник. Маникюрные ножницы, пинцет, зеркальце, маленький скальпель – извлекать из организма занозы, осколки и прочие инородные тела.
Волевым усилием записался к стоматологу, рассчитывая застраховаться от проблем с зубами, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Привился от клещевого энцефалита. Перед отъездом предстояло сделать прививку повторную. На самом деле, это мало что давало, потому что, по-хорошему, нужно ревакцинироваться каждый год-два для поддержания иммунитета. Но, рассудил я, хуже не будет. И на этом решил остановиться. Если от всего пытаться уберечься, с ума можно сойти. Не болеют же оленеводы или эскимосы. Ну, в основном. Больниц нет, врачей нет, вариантов нет, вот, и не болеют. Нельзя им болеть. Мне тоже нельзя.
Я взял десяток кирпичей хозяйственного мыла, запас зубной пасты и щеток. Когда все это закончится, буду чистить зубы толченой золой с мятой. Говорят, она даже эмаль отбеливает. Зольный же раствор, богатый щелочью, используют и для стирки белья. Да, это не бог весть что, зато никакой накипи на барабане стиральной машины.
Все, что могло вымокнуть я упаковал в гермомешки. Рискуя заработать диабет и цирроз печени, рекордными тиражами потреблял пиво и газировку, накапливая пластиковые полторашки, в которые старательно пересыпал соль, крупы и семена, тщательно подписывая где что. Не слишком полагаясь на память, составил план высадки сельхозкультур. Севооборот первого года представлял задачу первостепенного значения. От нее напрямую зависел успех следующей зимовки и моей автономности вообще.
Я был готов.
Мне можно было основывать деревню.
Оставалось дождаться, когда вскроются озера.
Пока по ящику все эти «директора институтов социологических исследований» и прочие деланые пальцем эксперты давились комментариями по поводу причин нефтяного кризиса, я изучал как плести корзины и вялить мясо. Как читать следы и устраивать петли на зайца. Залежи ли там мировые подошли к концу или это Ротшильды хотят переспекулировать Рокфеллеров, меня не волновало абсолютно. Напротив, животрепещущий интерес вызывало, как разделывать тушки и выделывать шкурки. Как плести жгуты из стеблей.
Я стал чувствовать себя спокойнее, уверенней. Словно в кармане лежал билет отсюда. А жизнь продолжала течь в своем привычном русле. Никаких необратимых шагов я еще не совершил. И я заплывал этой уверенностью, ловя себя на мысли, что при желании, то есть чисто теоретически, вещи можно и разобрать. Развесить по вешалкам одежду, сгрузить снаряжение на балкон. Может, имеет смысл выждать еще какое-то время, посмотреть на развитие ситуации? Последний камешек донес Балабан. Точнее, свою миску. Притащил в зубах и пристроил в общую кучу к батарее бутылок. Посмотрел на меня.
И лавина сошла.
Я уволился с работы. Быстро, одним днем. Шеф повздыхал, конечно, для вида, но уж как-то больно неискренне. Читалось невооруженным глазом облегчение за теми вздохами, что не придется морочиться с административным отпуском, сокращением, выплачивать отступные: дела в конторе шли все хуже. И, надо сказать, не только в нашей. Уже бывшие коллеги взяли с меня дружное обещание не пропадать. О котором забыли, как только за мной закрылась дверь. В мои планы тоже входило прямо противоположное.
Я никого не звал с собой – никто бы не поехал. По крайней мере из тех людей, кого хотел бы видеть рядом. Чтобы избежать ненужных разговоров, родным сообщил, что отправляюсь в длительную экспедицию, чтобы меня не искали и не тревожились, что свяжусь, как только представится возможность.
Цветы в горшках раздал соседям, пристроил аквариум с рыбками. За часть вознаграждения попросил приятеля заняться сдачей квартиры.
Этот мир отпускал меня презрительно легко. Я отвечал ему взаимностью.
Я начал потихоньку стаскивать вещи в машину. И тут вышла небольшая накладка. Чтобы запихнуть все, мне требовалась, как минимум, вторая такая же. Я снял заднее сидение, установил на крышу багажник, но этого оказалось недостаточно. Товарищ на сервисе посоветовал не мучиться и взять прицеп. У них как раз стоял чей-то бэушный по трейд-ин. Фаркоп у меня, благо, был. Документы оформили быстро…
Все.
Утром предстояло отправляться в путь.
Я знал, что меня ждет бессонная ночь. Что я буду шататься из угла в угол, прощаясь с прошлой жизнью под скрежет кошачьих когтей на душе. В жилище, где меня уже почти не осталось. Поэтому решил схитрить и выехал сразу же, как закончил сборы. Выспаться все равно не удастся.
Пустая трасса уводила все дальше. Попадались редкие встречки, но, все чаще, брошенные на обочинах машины и полицейские пикеты. Заправки не работали. Стемнело, пошел дождь. На меня навалилось какое-то гнетущее опустошение. Я летел сквозь мириады капель, словно к другой планете через мириады звезд. Как ни крути, я уезжал из дому. В неизвестность, в холод. Плохого ли, хорошего ли, но из дому. Я не был уверен, что хочу туда, вперед, но и вернуться не мог. В прицепе ехало десять двадцатилитровых канистр, мой запас дизтоплива. И в голове колоколом билась навязчивая мысль: когда? Когда я уже пройду точку невозврата и противоречие, разрывающее напополам, оставит меня.
Я ехал всю ночь. За какой-то деревней остановился для того, чтобы залить в бак очередную порцию солярки. Вот она, шестая банка. Я пересчитал пустые. Да, все точно, пять штук. Еще можно вернуться, если что…
Мерно рокотал двигатель, по капоту сбегали струйки воды. В предрассветном мареве за придорожной канавой просматривались очертания крестов и оградок местного кладбища. Мертвый лес железных прутьев, надгробий и искусственных цветов. Я не хочу туда. Я не хочу туда, даже умерев.
Нога вжала до упора педаль акселератора.
И меня там не будет.
Я сделал полный вдох. Еще один. И посмотрел в зеркало заднего вида. Позади оставалась глубокая прошлогодняя колея грунтовой дороги, что шла откуда-то с поля и примыкала к основной.
Я вытянул в сторону ладонь. И Балабан с готовностью положил на нее свою лапу.
Навигатор вел на северо-северо-восток. Тревога отступила, осталась позади, облетев отмершей шелухой. На смену ей пришла отрешенная уверенность. Я вынужденно перекемарил пару часов, уперевшись лбом в рулевое колесо – рубило. И продолжил путь, рассчитывая достичь точки назначения до темноты. Большая часть маршрута была пройдена. Но это, правда, если судить по километражу. С каждым новым поворотом дорога становилась все хуже, а под конец и вовсе превратилась в сущий ад. Все шесть колес подпрыгивали на камнях, разбрызгивая жидкую грязь вперемешку с приземным ледком. Обогнал какого-то мужика забулдыжного вида, местного, судя по всему, шагающего по неизвестным своим надобностям. Он так и маячил позади, двигаясь со мной одной скоростью, я долгое время не мог оторваться.
Когда стемнело окончательно и машина несколько раз едва не съехала в рыхлый кювет, я решил остановиться на ночевку. Усталость отдавала в виски тяжелым толчками, перед глазами плыли цветные пятна, от длительного сидения в одной позе ломило спину и колени. В лесу еще вовсю белел снег, было сыро и грязно, палатку разбирать не хотелось. Но я поймал себя на мысли, что готов растянуться сейчас прямо на дороге. Балабан сделал круг почета, и запросился обратно на любимое одеялко на пассажирском сидении. Ему проще. Я выбрал проталину посуше, кое-как вкрутил колья в еще не оттаявшую почву, без затей растянув основание непосредственно на влажном мху. Поежился от холода. Наверное, так кошка смотрит на запаянную банку консервов, как я на салон, под потолок забитый снаряжением. Там в глубине где-то спальники и свитера, но извлечь их возможности нет никакой. Я кое-как выдрал из-под залежей пенку и какой-то гермомешок, в котором оказалась зимняя одежда. Зарылся во что мог и уснул раньше, чем тело приняло горизонтальное положение.
Проснулся я в луже воды. Дно где-то протекало, вещи вымокли. Ночью прихватил морозец, змейка внешнего тента встала колом, не желая расстегиваться. Отстукивая зубами морзянку, мрачно зааплодировал себе. Какая прелесть! Есть все шансы заработать пневмонию, даже не добравшись до места. Костер разводить не стал, в машине отогреюсь, пока есть возможность. Зло распихал по углам мокрые шмотки. Доеду, как-нибудь.
Грунтовка становилась все хуже. Стали попадаться опасные перемоины, которые приходилось форсировать на полном приводе. И что-то подсказывало, что грейдер в обозримой перспективе сюда придет вряд ли. Хорошо, что не сунулся вчера по-темну. Тут, если сядешь, вытащить некому. След моего протектора – единственный на дороге. Других, кроме звериных, нет.
Бак заглотил последнюю канистру, которая по всем прикидкам считалась резервной. Топливо неумолимо подходило к концу, я начал нервничать. Лишь когда за деревьями показались широкие просветы, от сердца отлегло.
Передо мной лежало огромное озеро. Системой рек и проток оно соединялось с другими, образуя сплошную водную сеть. Забраться по ней можно далеко. На поверхности еще болталась желтая шуга – ледяная кашица, не доеденная солнцем. Теневые берега стояли в снежных закраинах. Но темное зеркало уже освободилось, рябилось волной, отражая размытой акварелью переменчивое весеннее небо.
Взгляд мой упал под ноги и настроение испортилось. Здесь хороший подъезд, берег твердый песчаный, удобно лодки спускать к воде. Место явно популярное… Кругом пустые сигаретные пачки, битое стекло, окурки, кирпичная крошка, смятые полторашки, консервные банки, вмерзшие обрывки сетей. Это не туристы, нет. Те, как правило, приезжают природой любоваться. И, какими бы ни были, видят разницу между чистой поляной и заплеванной. Как ни странно, это оставили после себя прямоходящие приматы из местных с дерьмом вместо мозгов. Это для них разницы нет. И помойка начинается там, где заканчиваются оформленные в собственность сотки. Я встречал таких, они не приемлют ни доводов, ни просьб. И увещевания про их же потомков, которые тут после станут жить, тоже бесполезны. Потому что и детей своих они воспитывают под стать, не замечать разницы. Они и к рыбе подобным образом относятся, и к зверю, и к лесу – добыть, сколько можно, любыми способами. В высшей степени ошибочно считая себя не только царями природы, но и опрометчиво причисляясь к людскому роду. На самом деле, это другой вид живых существ, образовавшийся в результате мутации.
Первым делом я разложил костер и снес туда весь мусор. Пусть здесь еще не мой дом, а только его порог. Мне было противно собираться в такой клоаке.
Вещи в лодку не входили.
При чем, не то, чтобы не входили чуть-чуть, а конкретно. Без шансов. За две ходки я бы их забрал. Но я не хотел делать две ходки. Можно было связать прицепной плотик, используя как поплавки пустые канистры из-под солярки. Но я выбрал другой вариант. Поверх надувных баллонов собрал обрешетку из сосновых жердей, которая давала возможность навьючить имущество с хорошим выносом над водой. Конструкция изяществом не отличалась, но позволила принять на борт все. Для Балабана предназначалась верхняя палуба, то есть место среди мешков на макушке воза. С небольшим креном на нос пришлось смириться, поскольку вечерело, а моральных сил на еще одну промежуточную ночевку у меня не оставалось.
Машина смотрела на опустевшую поляну грустными фарами. Для нее места в лодке не было. Я загнал ее подальше в лес, так, чтобы не было видно с дороги. Оставил под стеклом записку: «Бак пустой. Машина заминирована». Открыл багажник, на предмет того, что можно забрать с собой. Запаска, огнетушитель, баллонный ключ, щетка от снега – не пригодятся. Пораздумав, решил взять домкрат. Без явно очерченных намерений, скорее, просто на память. Погладил мокрое крыло, прощаясь. В ответ машина в последний раз моргнула поворотниками и сложила ушки зеркал.
Не оглядываясь, я поспешил прочь, неся в горле комок.
Глупо это, наверное. Почему так жаль механизм, кусок железа? Я был готов ответить на свой же ранее заданный вопрос. Потому что дорого досталась, труда потому что много вложено. Потому что не подводила никогда. И сейчас, вот, вывезла, сослужив последнюю службу. Потому что я, видимо в следствие нарушения психики, относился к ней, как к живому существу.
Лодка шла тяжело, сильно парусила. Я двигался спиной вперед, вынужденно глядя на место, откуда выплыл. На удаляющийся выход в тот, прежний мир. На врата. Портал.
Не останавливаясь, греб до тех пор, пока поляна с песчаной полоской берега не стала едва различимой вдали, а после и вовсе не скрылась в изломах береговой линии. А потом сумерки не окутали все вообще. Пока не лопнула тянущаяся вслед пуповина…
Свобода, это такая вещь, которая не ощущается. Легко почувствовать несвободу как, например, недостаток кислорода. Быстро и сразу понимаешь, чего лишился. Но мне удалось. Удалось выделить эту тонкую кислинку под языком, едва уловимый привкус в моросящем дожде, мятный холодок в загривке.
Мое плавсредство без номерного знака, не зарегистрировано в ГИМС, а я сам, о ужас, без спасательного жилета. Я намереваюсь производить несогласованную валку леса, осуществлять вылов рыбы запрещенными способами во время нерестового запрета. Охотиться без лицензии. Разводить костры в пожароопасный период, да еще, наверняка, на территории какого-нибудь государственного заповедника, где, скорее всего, официально и находиться-то нельзя без специального разрешения.
Я выпрямился в рост, прокашлялся, и, заставив Балабана гавкнуть от неожиданности, закричал во всю мощь легких:
– Идите!.. Вы все..! В…
– Опу… опу… – подтвердило мои полномочия эхо.
Нет здесь никого на многие километры вокруг. И что-то мне подсказывало, что и не будет. Заброска нынче дорога, и клиентская база скудная. Присутствие инспекторов… как бы сказать… не окупится. Да и поважнее, есть нынче дела в государстве.
Свобода – это возможность регулировать поступки не формальными нормами законов, а по совести.
В целом, Балабан разделял мою точку зрения. Единственное, с чем он был не согласен: зачем так орать?
За последние годы общество стремительно продвинулось по пути упрощения суждений. Раньше, как-то остерегались высказываться, по крайней мере, публично. Может, из-за цензуры, из осторожности. Может, из опаски показаться невеждами.
Сейчас нет. Каждый считает долгом обозначить свое мнение по любому поводу и без. Благо, интернет дал прекрасную технологическую возможность. И все бы хорошо, но наравне с другими, такую привилегию получили и люди не очень умные. А поскольку последних количественно больше, нынешние голосования и рейтинги давно не являются мерилом ни качества, ни смысла.
Современный человек культивирует глухоту ко всем, кроме себя, теряет способность слышать. И, как следствие, мысли его не содержат сомнений, неуверенности, полутонов, становятся лишенными глубины. Они поверхностны. Примитивны.
Что такое мои терзания, противоречия, разочарование, боль, бегство из неудавшейся жизни? Да типичный дауншифтинг. Я даже вижу эти небрежные без заглавных букв комментарии, отдающие пивной отрыжкой. Что тут рассусоливать? Сюрвивалка с элементами робинзонады…
Только с весел я брызгал на такие оценки. Не судьи мне их авторы.
Я свободен от них.
А еще от курса доллара, от цен на продукты, коммунальных тарифов. От воинской обязанности, имущественных налогов, необходимости искать работу. От жилплощади в семьдесят квадратных метров. Сейчас мой дом везде, куда дотянется взгляд, и дальше, куда он не дотянется. Мне хотелось заявить об этом во всеуслышание, во весь голос, но, покосившись на Балабана, я передумал.
С небес давно опустилась ночь, а я все лопатил воду, в эмоциональном порыве не чувствуя усталости. Света, пробивающегося сквозь хмарь, хватало, чтобы угадывать русло. Препятствий никаких по ходу движения не предполагалось, а когда в распушенные рваные дыры облаков проглядывала луна, становилось видно все, вплоть до отдельных сухих былок на берегу. Я допил из термоса холодный кофе, который брал в дорогу, и причалил к берегу уже на рассвете.
Сверившись с навигатором, с удовлетворением констатировал, что в запале отмотал приличную дистанцию. Судя по спутниковой распечатке, вскоре должны начинаться места, отмеченные в качестве перспективных для постоянного лагеря.
Несколько суток я петлял между островов, продирался по протокам, с прискорбием отметив, что ночью, по спокойной воде получалось плыть гораздо легче. Днем поднимался ветер, как правило, «вхариус» или «вморвинд», и волок мою перегруженную баржу куда-то по своему усмотрению. Устав бороться с мельницами, я затемно догребал до предполагаемой точки, тщательно якорил лодку на несколько тросов и устраивался на отдых, ночевкой который называть было бы уже неправильно. До обеда отсыпался, а после мы с Балабаном отправлялись гулять по округе, то есть проводить рекогносцировку.
Места мне нравились. Но я искал то самое, свое, от которого должно екнуть сердце. Среди других прочих вариантов облюбовал глухой конец длинного залива. Заводи его еще покрывала корка серого рыхлого льда, в воду уходили пологие каменные плиты, на песчаном взгорье поскрипывали ровные сосновые мачты. Я побежал по окрестностям, нетерпеливо прикидывая, где разбивать поле, где зачинать избушку. Впечатление немного портило старое костровище на берегу. Как свидетельство того, что сюда периодически забираются рыбаки или туристы. Не то, чтобы я видел в этом какую-то особую крамолу, но пересекаться в будущем со случайными гостями, по крайней мере, без моего на то желания, не хотелось. Понятно, что сейчас уже, наверное, не отыскать клочка, куда не ступала нога человеческая. Но из спортивного интереса я решил добраться до небольшого озера километрах в двух. На карте оно соединялось с основным длинной извилистой протокой, которая в действительности представляла собой один сплошной многолетний завал.
Часть пути лежала через замерзшее болото. Когда оно оттает, пройти по нему станет проблематично. На практике это означало, что человек в здравом уме в эти веси не попрется.
Когда я взобрался на пригорок, дыхание мое сбилось. Внизу открылась утаенная хвойным лесом неподвижная гладь черного зеркала, удерживаемого каменными ладонями. Если существовали на свете заповедные, сокровенные места, то передо мной, несомненно, лежало одно из них. В овраге петлял по каменистому руслу ручей. Поодаль, через кочкастую болотистую низину, зеленел бойкий подлесок. В выглянувшем солнце золотились вековые сосны.
Я прислонился щекой к шершавой коре, обратив взгляд вверх, туда, где вальяжно покачивались густые кроны, и спросил вполголоса:
– Я поживу здесь. Можно?
Тихонько постанывали стволы, шумел, путаясь в иголках, ветер. Откуда-то свалилась шишка, отскочив, покатилась по камням. В сплетении веток мелькнул роскошный беличий хвост, заставив Балабана замереть, подняв переднюю лапу.
Впервые за много дней я перевел дух.
Я был дома.
Почему-то мне хотелось поскорее убраться с большого озера. Туда можно наведываться потом на рыбалку или за какими-нибудь другими надобностями. А сейчас нетерпелось раствориться в глуши, спрятаться, втянув щупальца. Я разобрал лодку, снял ее с воды и начал перетаскивать имущество. Путь в оба конца с перекурами и остановками занимал около часа. После пары рейсов я пригорюнился: гора вещей не убывала, а ходить в полную длину маршрута было однообразно и грустно. Поэтому избрал другой способ перемещения – короткими отрезками. Пройденный путь от этого не менялся, но так мне казалось веселее. Для транспортировки тяжелых мешков приспособил волокушу: где позволял рельеф, протаскивал их на еловых ветках, как на санках, по нескольку штук за раз. К вечеру со всеми ухищрениями мне удалось преодолеть лишь половину пути. Донести все полностью получилось только на следующий день.
Вначале я решил разбить лагерь прямо на берегу, уж больно там было красиво. Но с воды бодро задувал свежий апрельский ветер, трепал тент, гнул дуги, пересчитывал ребра ледяными пальцами, и я благоразумно решил переместиться поглубже в лес, облюбовав сухую ровную полянку в двух шагах от ручья. От порывов с озера ее защищал пологий склон, те, что каким-то чудом преодолевали его, вязли в густой молодой подпушке. Ноги по щиколотку утопали в ковре из мха. Здесь было тихо и как-то по-домашнему уютно.
На землю я настелил толстый слой лапника, предварительно избавив его от заскорузлых сухих веток. Получился мягкий пружинящий матрас, благоухающий Новым годом. На таком основании можно спать даже без полипропиленовых ковриков, не опасаясь ни снега, ни слякоти. Со временем, у меня появится более надежное укрытие, но пока придется жить в палатке. Три спальника и два одеяла, даже без учета теплой одежды, позволяли не опасаться холодов в обозримой перспективе. Если вдруг упадут серьезные заморозки, между внутренним и внешним тентом можно набить сухой травы, а на ночь брать в ноги пластиковые бутылки с горячей водой.