После этого у супругов началась позиционная война. Строго говоря, это были скорее атаки. Юбер каждую свободную минуту проводил в кофейне и норовил вести себя с Джен то как смущенный ухаживающий юноша, то как несправедливо обиженный возлюбленный. Мамаша Дюмушель примчалась на следующее же утро и пыталась устроить скандал, требуя, чтобы Джен и мужа обратно приняла, и долги его заплатила. А когда Джен отказалась от такой сомнительной чести, пообещала знатно испортить ей репутацию. Часть горожан заняла сторону Юбера и перестала посещать кофейню. Однако, нашлись и те, кто поддержал ее, как папаша Дюфур, который не постеснялся нелицеприятно высказаться о мужчинах в личиночной стадии развития, способных только жить за чужой счет.
Отец Марсель которому Джен все рассказала и попросила совета, долго вздыхал, но согласился отписать епископу обо всех обстоятельствах дела, призвав ее не слишком надеяться на благополучный исход.
– Но почему?
Оказывается, в их ситуации возможен либо развод, либо аннулирование брака[7]. Поскольку брак существовал, и аннулирование не представляется возможным, следует искать причины, по которым их следует развести. А их не так много, как кажется. Вот скажите мне, мефру Алори, у вас был близкородственный брак? Нет. Налицо брачная измена? Нет. У кого-то из вас слишком юный возраст? Нет. Налицо двоеженство? Нет. Дурная болезнь? Нет. Душевная болезнь? Тоже нет. Импотенция и несостоятельность супруга? Нет. Избивание мужем жены? Нет, он только грозился. Брак, заключенный против воли? Опять нет, я сама на это согласилась… Бесплодие, отсутствие наследников? А вот и да! А что, так можно?!
Отец Марсель только вздохнул, намекая на то, что данная причина почти никогда не считается весомой в глазах церкви, и предложил воспользоваться другой лазейкой. Оказывается, существовало и такое понятие как развод по соглашению сторон[8]. Но подумав, Джен поняла, что это не их случай, Юбер на это не пойдет.
– Что ж, остается уповать на решение канцелярии епископата…
Настроившись на долгое, и, возможно, бесплодное ожидание решения епископа, она никак не ожидала, что события примут неожиданный и жутковатый оборот. В тот вечер, уже закрыв обе двери, Джен неожиданно вспомнила, что кажется забыла убрать в холод сливочное масло и проклиная собственную забывчивость, направилась в кухню. Свеча безбожно чадила, давая минимум света, поэтому она, внимательно глядя под ноги, не сразу поняла, что в кухне она не одна. А когда поняла, было поздно. Кто-то огромный и невероятно сильный зажал ей рот и сдавил так, что не пискнуть, и негромко, но очень доходчиво объяснил, что некоторым вертихвосткам, способным только на то, чтобы опоить и приворожить хорошего человека, жить не следует. Следующим воспоминанием стала резкая боль в левом боку. И Джен мысленно попрощалась с собой.
Но тут ей повезло. Не только нападавший, но и еще двое в тот вечер решили ее навестить. Сначала с керосиновой лампой в руке на кухню с ворчанием по адресу полуночников зашла Мари-Луиз, которая от увиденной картины закричала так, что вздрогнул даже нападавший. Поняв, что обнаружен, он отбросил няню Джен с дороги и метнулся к выходу. Но няня оказалась не единственным препятствием на его пути. На выходе из кофейни неизвестный столкнулся с кем-то, кто от неожиданности вскрикнул голосом Юбера. Экс-муж, ворвавшийся было на кухню с возмущенным криком «Значит, вот как ты себя…», увидел кровавое пятно, медленно растекавшееся из-под тела Джен, и прикусил язык. Зато заговорила, вернее истошно заорала на него Мари-Луиз:
– Что встал! Доктора Мартеля зови!
Надо отдать Юберу должное, бегал он быстро. А у доктора был автомобиль с мощным мотором, поэтому уже через четверть часа Жермен Мартель, безжалостно выгнав из кухни Дюмушеля, и разрешив помогать Мари-Луиз, осторожно промакивал и бинтовал рану Джен, не забыв предварительно извлечь кинжал.
– Мефру Алори, я отвезу Вас в госпиталь. Вам необходима операция.
Только теперь он согласился впустить в кухню Юбера и то, исключительно как помощника для переноса Джен в машину. В госпиталь доктор повез ее, отказавшись от его услуг. А там выяснилось, что ей во второй раз необыкновенно повезло.
– Понимаете, Мефру Алори, – взахлеб объяснял ей взволнованный доктор Мартель, когда она, наконец, пришла в себя, – я даже не надеялся Вас вытащить! Но у Вас редчайшая аномалия, встречающаяся один раз на сотню тысяч человек – правосформированное срединнорасположенное сердце[9]!
А? Чего у нее? Видимо у Джен был настолько ошарашенный вид, что доктор сжалился и перейдя на понятный обывателю язык, объяснил, что нанесенный ей удар должен был поразить обычному человеку сердце. А из-за ее аномального расположения органов у нее пострадало только левое легкое. Это неприятно, но не смертельно. Шрам останется, ну, не без этого. Дальше снова пошли такие страшные термины как кровотечение и пневмоторакс, что Джен взмолилась:
– Доктор, пожалуйста, не пугайте меня, скажите лучше прямо, что у меня еще и куда сдвинуто?
– Больше ничего. Расположение органов брюшной полости нормальное.
– А почему Вы такой взбудораженный?
– Потому что я все-таки Вас спас! И потому, что я такую статью о Вашем случае в «Вестник медицины» напишу, все просто ахнут!
Доктора Жермена Мартеля Джен знала давно, потому и не слишком удивилась такому энтузиазму. Работа всегда стояла для Мартеля на первом месте, он иногда в госпитале дневал и ночевал. А по жизни доктор был вдовцом, вместе со старшей сестрой растивший сынишку. Он изредка заходил по воскресеньям с Жаном-Полем в кофейню на чашку шоколада. Джен нравился худенький, большеглазый мальчуган и она, подмигнув ему, всегда приносила для него чашку шоколада с добавкой редкого для города лакомства – мороженого.
– А какие у меня прогнозы?
– Через неделю выпишем. А сейчас – перевязки, покой, диета.
– А потом?
– Отдых, отсутствие нагрузок, дыхательная гимнастика, возможно, переезд в местность с более мягким и благоприятным климатом, в идеале лучше к морю. И, Джен, с Вами тут несколько человек рвутся поговорить…
– Прямо сейчас? И кто?
– Ваша нянюшка Мари-Луиз. Начальник городской стражи Жан-Клод Лафрамбуаз. Отец Марсель. Папаша Дюфур. И ваш… ммм… муж, Юбер. Вместе с Жаном-Бернаром Кариньяком.
– Боюсь, кроме няни, я пока никого видеть не в силах…
– Значит, пущу только ее.
Расплакавшейся при виде нее Мари-Луиз Джен велела повесить объявление о временном закрытии кофейни и строго-настрого запретила пускать туда всяких посторонних, в особенности Юбера и его мамашу. И, если посторонние будут рваться в дом – немедленно вызывать стражу.
Состоявшийся через неделю переезд домой больше всего напоминал карнавал с элементами массового побега из психбольницы. Мало того, что Джен приехала в сопровождении не только доктора Мартеля, сиделки, нянюшки и двух стражников, Годе и Лабранша, так еще и все соседи с ее улицы сочли своим святым долгом высыпать из дверей домов и начать ее горячо приветствовать. Видимо, в качестве жертвы нападения я им нравлюсь больше, нежели как женщина, посмевшая выгнать мужа-паразита, мрачно подумала Джен. Слетелись, стервятники. Интересно, на мои похороны они бы так же радостно прибежали?
Открывшая парадную дверь Люси тоже начала рыдать, внося еще большую сумятицу в ряды сопровождающих. Пока Джен, наконец, разместили на первом этаже в комнате Мари-Луиз, запретив ей даже думать о беготне на второй этаж и обратно, прошло достаточно много времени. Убедившись, что она удобно устроена в кресле со множеством подушек, Жермен Мартель еще раз предупредил ее о необходимости соблюдать покой и откланялся, обещая прийти завтра. А Джен попросила Мари-Луиз, во-первых, покормить двух стражников, приставленных к ней Лафрамбуазом, а, во-вторых, попросить их никого к ней не пускать. Пока она не даст на это согласия.
Потому что главный разговор еще не состоялся. И к вечеру один из стражников, Годе, постучавшись, спросил, можно ли к ней пустить Юбера и Жана-Бернара. Вошедшие под бдительным взглядом стражника друзья чувствовали себя на редкость неуютно. Тем не менее Юбер нашел в себе силы попросить его выйти. Страж дождался кивка Джен и только потом покинул комнату. Сама она молча стояла у окна, совершенно не собираясь облегчать своему… пока еще мужу разговор.
Юбер попытался сочувственно спросить, как ее состояние, на что Джен четко произнесла:
– Благодаря твоему дружку… отвратительно.
У Юбера забегали глаза. И если сначала он уверял Джен, что такого не может быть, потом клялся, что его в тот вечер чуть не сбил с ног кто-то неизвестный, которого он не разглядел, то еще через несколько минут он прекратил заниматься бесполезными уговорами и попросил у нее прощения для себя… и друга.
– Прощенья, говоришь… скажи, а что ж твой дружок-то помалкивает? Тебе прощение нужно, а, ему, значит, без надобности? И кинжал в моем боку следует считать мелким недоразумением?
– Я… хотел оградить… защитить… я не знал…
– Понимаешь? Он не знал – и поэтому любые его поступки следует просто списать со счета в связи с его незнанием! Что такого промеж друзей лишний удар кинжалом, если это во имя настоящей мужской дружбы?
– Ну зачем ты так…
– Затем! Он меня столько времени ненавидел на пустом месте и не считал нужным это скрывать! Все эти годы он постоянно приходил к нам в дом и душил меня своей ненавистью как шершавой подушкой. Он считал меня за слизняка, выползшего из грязи и по какому-то недоразумению прицепившегося к его лучшему другу! И все время смотрел так, как будто решал, что со мной делать. И мне постоянно казалось, он прикидывает, сразу меня раздавить или заставить помучиться. А когда он думал, что я его не вижу, а я его до судорог боялась и все время хоть краем глаза в любой отражающей поверхности старалась отследить, что он делает, он переставал притворяться равнодушным и становилось понятно, что меня от смерти отделяют несколько секунд!
– Дорогая, ну что ты преувелич…
– Это я преувеличиваю?! Ты на него сейчас-то посмотри! Ему неважно, что наш брак стал результатом твоего свободного выбора, что я тебя не опаивала и не принуждала, ненависть его никуда не делась! Вот так же он на меня исподтишка поглядывал, когда думал, что я не замечаю. И так же стискивал руки, видишь? Вот эти толстые пальцы-сосиски с короткими ногтями, из-под которых выпирает мясо, он так же их тянул в мою сторону. И так же сжимал кисти, видимо представляя, что держит меня за горло!
Дженнифер резко отвернулась к окну и прислонила лоб к холодному стеклу. Она видела в отражении как Юбер задумчиво рассматривал друга и неожиданно спросил:
– Жан-Бернар, а почему ты никогда не пытался меня спросить о причинах нашего брака… или как-то еще прояснить ситуацию?
Кариньяк молчал. Зато, зло усмехнувшись, ситуацию разъяснила жена:
– Ну ты сам-то подумай, что он тебе может сказать? Признать себя дураком ему самомнение не позволяет. Ну и что, что он принял свое мнение за истину в последней инстанции и ничего выяснять не стал – дело житейское! Отказываться от ненависти ко мне… а с какой стати? Как шастала тут какая-то недостойная тебя мефри, так и продолжает шастать. Подумаешь, ножом ударил. Не убил же…
– Дженнифер, да черт с ним, ты меня простишь?
– Ты хочешь прощения?! Ты его получишь. Если найдешь в себе силы сказать правду. Вызывай стражу и расскажи, что видел, как твой друг убегал, после того, как пытался убить твою жену ни за что. И да, я хочу, чтоб теперь ты, мой муж, оказался на моей стороне, и не помогал ему избежать наказания, а сделал все, чтоб он попал в тюрьму. Я четыре года жила в окружении ненависти, теперь его очередь так пожить. Вот так же, чтоб ненависть окружающих душила его ежеминутно и ежечасно, чтоб он так же как я годами возмущенно взывал к небу «за что?», не чувствуя за собой вины. Чтоб его душу так же постоянно шкурили наждачной бумагой, как он обдирал мою!
Сделай это – и я поверю тебе.
А он молчал. Переводил взгляд с жены на друга и обратно… и молчал. Забавно, неожиданно подумалось Джен, никогда не предполагала, что молчание может приобретать физическую форму, медленно, но неотвратимо расползаться под ногами как мутная, не отражающая света лужа, и постепенно захватывать ступни присутствующих, неумолимо поднимаясь к коленям, и стремиться выше, выше, пока не доберется хоть до чьей-нибудь глотки. И пока эта удушливая субстанция не добралась до ее горла, она сумела разлепить ставшие вдруг непослушными и сухими губы и выговорить:
– Понятно. Уходите. Оба.
И ведь ушли, гордые преданностью мужскому братству. А Джен впервые задумалась о том, что, оказывается, совершенно не знает собственного мужа. И это после четырех с половиной лет знакомства и четырех лет брака! Впрочем, так ли уж хорошо мы все знаем своих близких?
А утром она попросила Лабранша вызвать Жана-Клода Лафрамбуаза, начальника стражи и рассказала, что все вспомнила, и кто на нее покусился, и как муж не захотел свидетельствовать против друга, и что имеется еще один свидетель, сохранивший (вот она, вишенка на торт!) орудие покушения, принадлежащее несостоявшемуся убийце.
– Если это Ваша няня… – с сомнением начал Лафрамбуаз. – Суд может не принять в качестве доказательства…
– Няня? О, нет! Это доктор Мартель. Именно он вынул у меня из раны и сохранил тот самый кинжал.
Лицо Жана-Клода Лафрамбуаза немедленно оживилось. Ну еще бы, дипломированный доктор – это вам не подслеповатая нянюшка. Да и он, в отличие от нее – лицо незаинтересованное. И профессионал, в показаниях путаться не будет… Поэтому дав Джен подписать заявление о нападении на нее Кариньяка, начальник городской стражи отправился на задержание преступника.
А на следующий день она явилась в ратушу и потребовала принять у нее прошение на имя епископа о разводе с Дюмушелем, мстительно написав в графе «Причина»: нежелание кормить предателей и дармоедов. Уже знающие обстоятельства покушения (Лафрамбуаз и не думал держать язык за зубами) местные работники даже не пикнули, его регистрируя.
Самое смешное, что согласие на развод она получила в кратчайшие сроки. Очевидно, кому-то в канцелярии епископата тоже не нравились предатели и дармоеды…
Судебный процесс под председательством судьи Марена Бенара вышел крайне зрелищным. Особенно после того, как старая Мари-Луиз на вопрос о причинах покушения Жана-Бернара Кариньяка на Джен простодушно брякнула:
– Так он же тоже на хозяюшку мою до ее замужества поглядывал! А как понял, что ему дорожку перебежали, так и вызверился. И ведь не на друга своего, а на нее, голубушку мою.
Больше всех удивилась сама Джен. А вот бывший муж чуть не впервые в жизни начал включать мозги. И, похоже, ему не понравилось то, до чего он додумался. Во всяком случае он вдруг резко собрался изменить показания. И новые показания (вот ведь странность!) оказались не в пользу старого друга… Все-таки вспомнил Юбер, кто его в тот вечер чуть не сбил с ног, выбегая из кофейни. Видимо очень ему не понравились намеки судьи на сговор друзей и на то, что Кариньяк хотел убить Джен до развода, чтобы его другу Юберу досталось наследство…
Но окончательную точку поставили показания Жермена Мартеля. Тот без всяких сомнений и колебаний опознал кинжал, извлеченный им из тела Джен и переданный впоследствии начальнику городской стражи. Даже сообщил его название – джамбия[10]. А желающих подтвердить, что этот кинжал принадлежит Жану-Бернару Кариньяку нашлось чуть не полгорода. Судья Марен Бенар присудил Кариньяку восемь лет тюремного заключения.
Вечером после суда Джен долго не могла заснуть. Старая Мари-Луиз давно похрапывала внизу, а она вспоминала последний разговор с бывшим мужем. Юбер не оставил неудачных попыток вернуть жену. Вот и сегодня пришел, вымаливал прощение, говорил, что был дурак, ввязываясь в игры по высоким ставкам, утверждал, что даже не подозревал о чувствах бывшего вероломного друга, обещал все что угодно для нее сделать и просил принять его обратно. Даже не постеснялся пафосно заявить:
– Надо уметь прощать!
Джен сжала кулаки и укусила себя за губу, пытаясь не сорваться. Если мне еще кто-нибудь скажет, зло подумала она, что умение прощать – есть добродетель, я ударю его. И потребую немедленно меня простить, в смысле немедленно продемонстрировать мне эту самую добродетель на практике. Чужое умение прощать удобно для тех, кто сознательно накосячил, а потом с тебя его пытается вымогнуть, а мне-то оно зачем?! Вы это… не учите меня, что мне следует делать, тогда и я не скажу, куда Вам нужно идти!
Интересно, как он собирается рассчитаться с долгами? Неужели полагает, что железная мамаша Дюмушель сжалиться? Или надеется на нее? И, кстати, самому ли Жану-Бернару Кариньяку пришла в голову идея сделать Юбера вдовцом с правом наследования имущества покойной супруги, или ему кто-то эту мысль аккуратно подсказал?
А не иначе как вдохновленный ее молчанием Юбер схватил ее за руку, прижал к сердцу и предложил снова выйти за него замуж.
Ее хватило на короткое: «Пошел вон!», после чего она села и начала прикидывать свои дальнейшие планы. Доктор велел сменить климат, значит будем менять климат. Забрать няню, уехать отсюда к морю и продать кофейню той же Виолетт Лаберж. Пусть она получит раскрученное место, раз уж так рвалась к роли хозяйки утонченного заведения, не жалко. Нервы дороже. В этом городишке ей по любому не жить, флёр скандала всегда будет висеть надо всем, что бы она ни сделала. Кроме того, оставаться здесь еще и небезопасно, Кариньяк, судя по брошенным на нее взглядам в зале суда, постарается после отсидки ее найти. И отомстить.
Местом проживания они с Мари-Луиз после осмотра нескольких прибрежных городов выбрали Мартильян. Город чуть не весь был выстроен из белого камня, что придавало ему какую-то праздничную внешность. Вырученных за дом в Юлисельо денег хватило на приобретение вполне пристойного жилья на Каштановой улице. Особенно Джен нравился балкон, выходящий на море, на котором было так славно сидеть вечерами, глядя на никогда не надоедающее зрелище – солнце, тонущее в воде.
И она снова открыла кофейню. Здесь, в портовом городе о кофе знало куда больше народу и ей гораздо быстрее удалось обрасти постоянной клиентурой и известностью. Ее теперешнее заведение называлось без претензий «Чашка кофе», как бы сразу поясняя, что на большее посетителям рассчитывать не приходится.
И она решила, что может себе позволить принять ухаживания Кристиана Марсиля, потому что он, в отличие от легкомысленного Юбера был человеком основательным, не склонным к авантюрам. А родившаяся у них дочка Сильвен привнесла в их упорядоченную жизнь тот самый недостающий ей в первом браке элемент счастья.
Но как бы замечательно ни складывалась ее жизнь, она помнила, когда-нибудь придется еще раз встретиться с Кариньяком, такие люди не прощают крушения собственных планов. Поэтому стойка с ножами на кухне была расположена так, чтоб любой из них можно было мгновенно выхватить. А наконечник якобы декоративного цветастого зонтика на стене в прихожей представлял собой остро заточенное шило. И маленький револьвер при выходе в город всегда был спрятан за подвязкой.
Следующая встреча с Жаном-Бернаром Кариньяком состоялась спустя двенадцать лет. Когда тяжелые ладони легли ей на горло, Джен успела подумать, как хорошо, что ни ее второго мужа, ни их десятилетней дочери дома нет, они уехали на пару дней к матери Кристиана. Но насчет планов Кариньяка она ошиблась. Он объяснил ей, что не собирается ее сейчас убивать, а придушил так, чтоб соседи ее не слышали. А он поступит интереснее, свяжет ее, заткнет рот и дождется, когда вернутся от бабки ее муженек и девчонка. Скрутить их будет не проблема, и вот уже их он убивать будет, но медленно, у нее на глазах. Сначала мужа. А то, что он потом сделает с девчонкой… ей понравится. Но он может и не делать этого… если она его попросит. Хорошо попросит, так, чтоб он поверил. Может быть, он даже не разрешит девочке на это смотреть. А может быть заставит ее наблюдать за мамочкиными просьбами. Учиться… на будущее… как себя правильно вести с мужчиной…
Змеиное молоко[11]! Только не Сильвен! Джен, почти теряя сознание, все-таки сумела нашарить на кухонной стойке нужный предмет и опустить его не ожидавшему этого Кариньяку на голову. А потом еще и еще раз, до тех пор, пока он не прекратил попыток подняться с пола. Она еле отдышалась от такого «привета через года», понимая, что ничего еще не закончилось. И не закончится, если она не примет меры. Давай, Джен, ты же подозревала, что нечто подобное произойдет и готовилась!
Вот же что удумал, зараза мстительная. А теперь лежи, дорогой, смирно. Сковородка в умелых женских руках может оказаться получше детектора лжи, и похуже светового меча. Но это полумера. А дальше? От него надо отделаться. Ей лучше не пытаться его добить здесь. А если… зажать ему нос и влить в него стаканчик алкоголя с добавками. Ну, и дело за малым – выволочь эту неподъемную тушу за порог, подальше от крыльца. Завтра или прямо сегодня тебя, конечно, стражи найдут, но это уже будут ни разу не мои проблемы…
А еще через несколько дней в городской газете в разделе «Разное» промелькнула крохотная, не привлекшая толком ничьего внимания заметка. О том, что в городской больнице скончался неизвестный, найденный городской стражей в бессознательном состоянии на пересечении Липовой и Каштановой улиц. Могущих опознать его знакомых или родственников настойчиво приглашали зайти для опознания в морг больницы. В противном случае грозились похоронить тело как неопознанного бродягу.
Возможно, хмыкнула Джен, это и будет самая правильная для него эпитафия – «Неопознанный». В том смысле, что никто не захотел его знать…
* * *
– Я так понимаю, этот деятель случайно, по воле провидения преставился? Или как? Что там было в стаканчике кроме алкоголя, мадам?
– Рицин[12] там был.
– И что это?
– Яд растительного происхождения.
– И откуда он у обыкновенной дамы-кондитера?
– Да его в принципе не сложно сделать даже в домашних условиях, особенно кондитеру… если знать, как. Существует так называемый сырой метод – простое измельчение семян клещевины…, например, в кофемолке. Есть вариант посложнее – обработка семян по определенной схеме для получения субстрата более высокой концентрации, но этот способ опаснее для людей, нужны хотя бы минимальные средства защиты: перчатки, респиратор…
– И что будет дальше с тем, кого им угостили?
– Ну, Вы же сами видели: классическая картина отравления. При попадании рицина через пищеварительный тракт у пациента прослеживались основные признаки типичного пищевого отравления. Больной страдал от рвоты и диареи, которая впоследствии стала кровавой. На фоне пониженного давления у него наблюдалось сильнейшее обезвоживание, сопровождавшееся кровянистыми вкраплениями в моче. Поскольку отравившемуся не сумели помочь, через некоторое время у него отказали почки и селезенка.
– Почему Вы так спокойно реагируете? Ваша подопечная сознательно лишила жизни человека, уже ответившего перед законом за свои проступки!
– А почему это, у Вас, гранмастер, для определения действий местных жителей вместо слова «преступление» постоянно используется исключительно термин «проступок»? Зато по отношению к моим подопечным Вы не стесняетесь в обвинениях. Я лично не уверена, что после первого покушения и сегодняшних угроз, особенно в адрес ребенка, к этому… гаду вообще следует относится как к человеку! Так что я склонна рассматривать действия моей подопечной как превентивную самооборону!
– Вам не кажется, что следовало было бы пресечь подобные действия?
– Гранмастер, а кто там говорил, что мы не можем вмешиваться? И что наказание за проступки традиционно оставляется на усмотрение местных властей? Вот и оставьте, посмотрим, сумеют ли они что-то сделать.
– А Вы, похоже, даже не сомневаетесь в том, что она выскользнет из цепких лап правосудия…