Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

1.5. Ленин как подготовитель восточной экспансии центральных держав

В ходе организационного отделения и обособления своих русских вспомогательных войск от всеобщей партии Ленин в обостряющейся полемической борьбе начал всячески уничижать другие фракции и группировки русской и польско-литовской социал-демократии. Уже Краковская конференция заявила о «полном банкротстве федералистических начал в построении с[оциал]-д[емократической] партии и глубоком вреде обособленности “национальных” с[оциал]-д[емократических] организаций для пролетарского дела», в частности подвергнув критике вождей польско-литовской социал-демократии (в первую очередь Розу Люксембург и Лео Иогихеса) и еврейского Бунда, и, напротив, похвалила представителей Социал-демократии Латышского края, перенимавших большевистскую пропаганду и организационную форму. Оставшееся до начала войны время Ленин использовал для пропагандистской подготовки социал-демократов западных и южных окраин Российской империи ко вторжению армий центральных держав, которые аннексируют их территории. Он делал это, придавая праву на самоопределение, закрепленному РСДРП – как и другими российскими демократическими партиями – в своей программе, сецессионистское значение («вплоть до отделения»). Его пропаганда должна была сделать местные партийные группы авангардом, открывающим армиям завоевателей дорогу на национальные окраины империи, и катализатором уступки центральным державам без боя вожделенных российских приграничных земель. Пропагандируя право наций на самоопределение в своем толковании, Ленин оказывал эффективное содействие аннексионистским планам генштабов центральных держав и в некоторых стратегически особо важных районах (таких, как Рижская губерния) точно создал ситуацию, которая благоприятствовала их захвату, по крайней мере позволяя обойтись без серьезных боевых действий^[497].

От некоторых критически настроенных современников не укрылся смысл ленинской пропаганды права на отделение как подспорья военным планам восточной экспансии, а вот Роза Люксембург его не уловила^[498]. Вместе с ней и ее биограф П. Неттль удивлялся «обстоятельности» Ленина в подходе к данному вопросу, как будто «речь шла о злободневном пункте разногласий или хотя бы о предмете старого спора, вышедшем вновь на передний план в связи с текущими событиями». «Но нет, – продолжал он. – Текст, с которым полемизировал Ленин, представлял собой шестилетней давности статью Розы из польского журнала»^[499]. Вопрос о праве на самоопределение – как показали нескончаемые споры наркома советского правительства по иностранным делам Л. Д. Троцкого со статс-секретарем фон Кюльманом в Брест-Литовске в начале 1918 г. – просто являлся идейно-политическим вопросом о национальных окраинах России в преддверии и в момент их завоевания, а статья Розы Люксембург «Национальный вопрос и автономия»^[500] 1908–1909 гг. послужила для Ленина удобным поводом, чтобы в ожидании приближающейся войны заткнуть рот опасной противнице вместе с другими приверженцами культурной автономии своих народов в рамках Российской империи. Этой комбинацией он мог надеяться угодить венским и берлинским работодателям, убивая разом двух зайцев – дискредитируя докучливую противницу войны как лжемарксистку-оппортунистку, а социалистических поборников культурной автономии как мелкобуржуазных националистов.

Роза Люксембург стала к тому времени для Ленина грозным критиком. Уже в 1903–1904 гг. она, тогда еще вместе с Карлом Каутским, пролила свет на его уклон от марксизма и тем ослабила его позиции в международной социал-демократии^[501]. Теперь же она вознамерилась вредить партийному стратегу как раз в тот период, когда он собирал все наличные силы для помощи в разгроме России. С лета 1911 г. Люксембург увидела в «русском маневре» Ленина опасность для польско-литовской социал-демократии, созданной и руководимой ею совместно с Лео Иогихесом (псевдоним Тышко). Работающее в Берлине Главное правление Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ), являвшейся с 1906 г. автономной национальной группой в составе РСДРП, подверглось массированным, скоординированным попыткам раскола, которые не случайно исходили от лиц из близкого окружения Ленина – Я. С. Фюрстенберга-Ганецкого в Варшаве и Кракове, Ф. Э. Дзержинского в Варшаве, А.-Г. С. Варшавского (Варского) в Париже. Казалось, их цель заключалась в том, чтобы надежно изолировать (Ленин называл эту процедуру «отмежеванием») обоих основателей и вождей партии, с успехом оберегавших ее идейную, организационную и во многом экономическую независимость от ленинцев, взять партийную массу под свое начало и на выборах в IV Думу повести в своем направлении. После переезда в Краков Ленин открыто встал на сторону внутренних «раскольников» СДКПиЛ. И недаром усилил нажим на берлинское Главное правление в то же время, когда на антимилитаризм Люксембург^[502] стало обращать внимание Центральное полицейское управление при полицай-президенте Берлина, которое поддерживало «тесное служебное общение с секцией IIIb» и «с готовностью подчинялось» ее руководству (см. выше). Нажим приобрел такие масштабы, что Роза Люксембург обратилась с просьбой о помощи в Международное социалистическое бюро (МСБ). 8 июля 1912 г. она сообщила МСБ, что группа «недисциплинированных индивидов» (по желанию МСБ исправлено на «товарищей») в Варшаве призывает к расколу партийной организации и с ними в варшавскую организацию «пробрались провокаторы», т. е. раскол явно происходит «при деятельном соучастии политической полиции» – верная догадка, которая могла бы послужить ей предостережением: по крайней мере один из «индивидов», Фюрстенберг-Ганецкий, позже, помимо совместной с другими ленинцами работы на Эвиденцбюро, состоял и в агентуре российской секретной службы за границей^[503]. Люксембург объявила «группку раскольников» распущенной и просила не считать их членами ни СДКПиЛ, ни РСДРП^[504].

Своим письмом Люксембург привлекла внимание МСБ к варшавскому звену цепи, связывавшей Ленина и его «штабных офицеров» с директором Департамента полиции Белецким, а того, через его шпиков, т. е. ленинских агентов, – с СДКПиЛ. Слова о провокаторах в партии, должно быть, весьма обеспокоили Ленина, так как среди «раскольников» (и агентов охранки) находились его связные с разведками центральных держав (Ганецкий, позже Радек и др.). Поэтому 31 августа 1912 г. он, подчеркнуто выступая с высоты положения члена ЦК РСДРП, представил в МСБ свою версию происходящего, объявив раскол делом правления, утверждения Люксембург – неправдой, а Главное правление – больше не принадлежащим к партии. 20 октября последовал вопль возмущения Розы Люксембург: письмо Ленина, уверяла она МСБ, «последний из целого ряда скандалов этого товарища, сценой для которых до сих пор служило русское движение и которые Ленин теперь несет в Интернационал». Он, дескать, хочет сделать Международное социалистическое бюро орудием «раскольнических устремлений безрассудного фанатизма»; подорвав партийным расколом единство русского движения, ведет «всевозможные мелкие интриги и подкопы, чтобы внести раскол в национальные организации российской партии», с «неслыханной наглостью и порочным легкомыслием, какие можно встретить только у Ленина». Ленин в резком ответе назвал поведение берлинского Главного правления «не фракционной борьбой, а прямо какой-то уголовщиной», тем самым задевая, помимо Розы Люксембург, и Лео Иогихеса. Тон обеих сторон становился все ожесточеннее, позиции – непримиримее. Когда Ленин осенью 1913 г. сделал последний шаг к расколу русской социал-демократии, с помощью Малиновского и при поддержке охранки расколов общую социал-демократическую фракцию в Думе, – у Розы Люксембург от его непонятных маневров «голова кружилась» – он, по мнению Люксембург и многих других, дошел до предела допустимого. Люксембург направила в МСБ просьбу высказаться по поводу новых доказательств ленинского антипартийного поведения и принять меры для восстановления единства российской социал-демократии, а если они не принесут успеха – поставить вопрос объединения в повестку дня Международного социалистического конгресса в Вене в 1914 г. Несмотря на яростную обструкцию, устроенную Лениным, МСБ в декабре 1913 г. приняло решение провести 16–17 июля 1914 г. в Брюсселе объединительную конференцию российской социал-демократии.

Лишившись средств воспрепятствовать объединительной инициативе, Ленин попытался нанести удар Люксембург «как марксисту». Он развернул против нее несвоевременную лишь с виду полемику по поводу права угнетенных наций на самоопределение, с дальним прицелом – чтобы подготовить западным и южным окраинам Российской империи, предмету притязаний генштабов центральных держав, дорогу к мнимой независимости, а на деле к вхождению в состав Германской и Габсбургской империй. Его памфлеты были далеки от теоретических разработок, за которые он их выдавал, и своими идеологически слабыми местами приоткрывали преследуемые им политические цели.

Ленин опирался на два якобы незыблемых исходных пункта для любого возможного обсуждения национального вопроса среди марксистов вообще и российских социал-демократов в частности – точку зрения Маркса и Энгельса и партийную программу РСДРП. Тем самым он – как показывали интенсивные научные дискуссии по национальному вопросу во всех демократических и социалистических партиях России тех лет – непозволительным образом ограничивал простор дебатов. Национальный вопрос в России касался множества исторически, лингвистически и культурно обособленных этний, народностей и народов, которые претендовали или могли претендовать на право национального самоопределения. У Маркса речь шла преимущественно о поляках, и Ленин писал в первую очередь о них, во вторую – о русских евреях, а в третью – об инонациональных жителях других западных и южных окраин европейской части России. Его избирательный подход практически отказывал в стремлении к автономии остальным, тоже приграничным, но неинтересным для центральных держав с точки зрения планируемой восточной экспансии, народам и меньшинствам в этих и прочих регионах Российской империи.

Позиция Маркса в польском вопросе меньше всего могла притязать на актуальность для российских национальных меньшинств – она сложилась на основании ограниченного круга чисто немецких интересов, а через добрых полвека вообще уже не имела отношения к ситуации российского многонационального государства. Если упорная приверженность Ленина к этой устаревшей части Марксова наследия снискала ему поддержку, в том числе и против Люксембург, у русских (Плеханов) и немецких (Каутский) марксистов, то это говорило лишь о догматизме последних. Образ России 1840-х – начала 1850-х гг., с ее реакционной косностью и ультранационализмом, нашедший отражение в представлениях далекого немецкого наблюдателя Маркса и сохранявшийся в сознании его учеников и эпигонов, даже когда модернизирующаяся Россия требовала его коренного пересмотра (отчасти начатого Энгельсом), окончательно перестал соответствовать конституционной России после буржуазно-демократической революции 1905–1906 гг. Рисуя своим зарубежным и отечественным товарищам устаревшую, искаженную картину российской «тюрьмы народов», в то время как еврейские, польские, прибалтийские, кавказские и прочие депутаты от «Партии народной свободы» (конституционных демократов, или кадетов) вышли на всероссийскую политическую сцену под лозунгом «За вашу и нашу свободу», а «угнетенные» национальности давали законодательные наказы своим выборным представителям в национальных фракциях российского парламента, Ленин явно намеренно вводил их в заблуждение.

Роза Люксембург в подходе к национальному вопросу Польши имела два неоспоримых преимущества перед Лениным, которые он, при всем стремлении испортить ей репутацию в международных социал-демократических кругах, подорвать ее престиж среди немецкой социал-демократии и авторитет в польской партии, в принципе не мог поставить под сомнение своим доктринерским, научно-популярным изложением темы. Она исследовала социально-экономические связи русской Польши с Российской империей в своей цюрихской диссертации^[505] и при этом убедилась в правильности имманентных тенденций учения Маркса и Энгельса о выгоде больших экономических пространств, ведущих к тому, что экономические империи модернизированных крупных государств способствуют развитию отдельных наций лучше, чем их преждевременное выделение в национальные государства. И она по праву могла бы сказать о себе, что видит и понимает в трудах Маркса не мертвую букву, а дух. Оба преимущества позволили ей рассматривать Польшу (русскую) как национальное образование, которому выбор в пользу широкой национальной автономии в существующей системе современной, конституционной России – даже с точки зрения классовой борьбы и будущей революции – даст больше, чем дало бы отделение в устарелой форме буржуазного национального государства.

Не менее шаткой опорой служила Ленину платформа РСДРП. Статья 9 партийной программы 1903 г. гарантировала «право на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства»^[506]. Но именно Ленин с самого начала поставил действие этого права в зависимость от тактических соображений партийного руководства^[507]. Признание права на самоопределение за каждой национальностью означало для него «само по себе лишь то, что мы, партия пролетариата, должны быть всегда и безусловно против всякой попытки насилием или несправедливостью влиять извне на народное самоопределение». «Пролетариат», считал он, не обязан поддерживать требования административной или культурной автономии (свободы языка, школ, образования и т. д.), выдвигаемые армянами, евреями и поляками, так как федералистский принцип национальной автономии ведет к созданию федеративного классового государства. Тем самым Ленин ограничивал право на самоопределение столь произвольным образом, что видел его необходимость «лишь в отдельных, исключительных случаях»: оно должно быть подчинено интересам классовой борьбы пролетариата, и «русская социал-демократия нисколько не связывает себе рук». За этим отрицанием всеобщего права на национальное самоопределение в любой заявленной форме (от культурной автономии и федерализма до возможного отделения) в 1903 г. стояло желание великорусских социал-демократов сохранить имперское целое при революционном правлении (своем). Ленин весьма выразительно упрекал ППС в стремлении к «распадению России», тогда как его цель – только «свержение самодержавия». Призывы к государственной и партийной федерации он называл «фиговыми листочками» идеалистической философии федерализма, которой надлежит отступить перед «необходимостью централизма» в партии и государстве.

В 1913 г. все изменилось. В преддверии восточной экспансии центральных держав Ленин по-прежнему осуждал представителей интеллигенции западных и южных национальных окраин за требования административной или культурной автономии в составе Российской империи, зато теперь пытался навязать им решение об отделении их территорий – отказ от централизма в данном случае представлял собой тактический ход ради удовлетворения завоевательных амбиций его работодателей. Мишенью своей политически прозрачной полемики он избрал, помимо Розы Люксембург с ее позицией по русской Польше, еще нескольких «оппортунистов»: меньшевистского философа и историка Семковского (литературный псевдоним С. Ю. Бронштейна), бундовца Либмана (Песаха Либмана Герша^[508]) и украинца Л. И. Юркевича (Рыбалку). Все они хотели для своих народов и земель, как Люксембург для Польши, широкой административно-культурной автономии и по экономическим, политическим и историческим причинам были заинтересованы в единстве с Российской империей.

Семковский после раскола социал-демократии в 1903–1904 гг. представлял Гомельский партийный комитет западной Могилевской губернии, в 1905 г. был арестован как член Петербургского совета рабочих депутатов, в 1907 г. эмигрировал за границу, там в Вене работал вместе с Троцким в редакции «Правды».

Вернувшись в 1912 г. в Россию, примкнул к особенно важной для Ленина латышской социал-демократии^[509].

Либман, по рождению литовский еврей, с ранней юности жил в Калише – самой старой и богатой традициями еврейской общине Польши, активно работал в «Еврейском товариществе» – одном из предшественников основанного в 1897 г. как социалистическая партия Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России (Бунда). После обучения в Варшавском университете по специальности «демография и статистика» переселился в Женеву, где в 1909 г. вступил на научную стезю. Как член Бунда за границей Либман с 1905 г. участвовал в конфликтах Бунда, который тоже входил в РСДРП на правах национальной группы, с большевиками. Под влиянием австромарксизма Бунд с момента своего оформления в политическую партию избрал федералистско-национальное направление, а по причине широкого демографического рассеяния представляемого им еврейского населения по западным и юго-западным губерниям черты оседлости склонялся к требованию исключительно культурной автономии. Представляя в 1912–1913 гг. Центральное бюро заграничных организаций Бунда в Петербурге и редактируя здесь его печатный орган на идиш, газету «Ди цайт», Герш как международно признанный ученый (в 1913 г. вышла в свет его диссертация «Вечный жид в наши дни») обосновал требование национально-культурной автономии для живущих в России евреев. Поскольку за Бундом стояла большая часть еврейского населения (уже по данным первой всероссийской переписи населения 1897 г., насчитывавшего свыше 5 млн чел.) – рабочие, мелкая и средняя буржуазия (еврейская крупная буржуазия и академические круги в основном поддерживали кадетскую «Партию народной свободы», образованная мелкобуржуазная интеллигенция тяготела к меньшевикам, радикальная интеллигенция – к эсерам), – сосредоточенная преимущественно в южных и западных приграничных губерниях, Ленин постарался как следует ослабить его духовное и политическое влияние. Так же как с подкованностью Розы Люксембург в польском вопросе, он не мог тягаться и с научной компетентностью Песаха Герша в еврейском вопросе; его полемика и здесь принимала неподобающую форму политических обвинений и личных оскорблений. Особую остроту ей придавало то обстоятельство, что Бунд после окончательного раскола Лениным РСДРП в 1912–1913 гг. остался с меньшевиками и завоевывал среди них все больше сторонников своих умеренных представлений о культурной автономии, тогда как ленинская позиция по национальному вопросу с политической оглядкой на военные интересы центральных держав не по-марксистски ужесточалась.

В полемике Ленина с украинцем Л. И. Юркевичем, членом Центрального комитета Украинской СДРП, внешнеполитическая направленность его пропаганды права наций на отделение проявилась особенно ярко. Юркевич в 1913–1914 гг. на страницах легально выходившего в Киеве журнала украинской социал-демократии «Дзвин» («Колокол») – «литературного, научного и общественно-политического журнала марксистского направления» – отстаивал автономистскую позицию, выступая против антироссийских настроений украинских эмигрантов, действовавших из австрийской Галиции при поддержке Эвиденцбюро. Его сепаратистские наклонности шли вразрез с пропагандой присоединения к Австрии. Столкнувшись с жесткой критикой из Кракова, он во время войны выехал в Лозанну, где боролся против военных целей центральных держав на Украине и устремлений поощряемого ими «Союза освобождения Украины» в ежемесячном журнале «Боротьба» («Борьба»), органе украинских социал-демократов. Ленин, наклеивший на антиассимиляционные принципы Либмана ярлык буржуазного еврейского национализма, заклеймил как антимарксистский мелкобуржуазный национализм и проводившуюся Юркевичем идею сохранения национального характера украинского пролетариата. И в том и в другом он усматривал потенциальных попутчиков «Партии народной свободы», т. е. либеральных конституционных демократов, а подобное объединение он, как и в случае с готовностью меньшевиков к союзам с кадетами в Думе, старался предотвратить любой ценой.

Северо-западные окраины Ленина волновали мало. Финляндия, с ее преимущественно финским и шведским населением, среди которого он поддерживал старые связи с революционерами-сецессионистами, и без его помощи воспользовалась бы правом на политическое самоопределение в смысле отделения от Российской империи. То же самое касалось и тех областей прибалтийских губерний, где политический тон задавали остзейские немцы.

По поводу южных кавказских окраин, особенно лакомых с точки зрения экономической и военной стратегии, Ленин не вел отнимающей время полемики с меньшевистской и бундовской интеллигенцией. Он лично связывался с товарищами-большевиками из тех краев, не желавшими их откалывать. С ними, в отличие от высокообразованных польских, еврейских и украинских автономистов, он мог не церемониться. Так, армянскому большевику С. Г. Шаумяну он просто велел оставить мечты о региональном самоуправлении… и тем самым пойти против партийной программы! «Вы против автономии. Вы только за областное самоуправление. Никак несогласен… – возражал Шаумяну Ленин. – “Право на самоопределение не означает только право на отделение. Оно означает также право на федеративную связь, право на автономию”, пишете Вы. Абсолютно несогласен». Ленин признавал, что ратовать за отделение (читай: уступку) приграничных провинций его побуждают не партийно-теоретические причины, но подчеркивал, что намерен на нем настаивать (по крайней мере, временно, для определенных областей): «Право на самоопределение есть исключение из нашей общей посылки централизма. Исключение это безусловно необходимо… и малейший отказ от этого исключения есть оппортунизм (как у Розы Люксембург)… Но исключение нельзя толковать расширительно [курсив в тексте. – Е. И. Ф.]». «Безусловно необходимо» это исключение было только с тактической точки зрения, для удовлетворения (временного) интересов центральноевропейских завоевателей. «Централизм» оставался для великорусского партийного вождя высшей, конечной целью.

Поручив армянскому товарищу Шаумяну распространять основные принципы решения армянского вопроса в заданном смысле отделения с помощью «популярной брошюры», грузинского товарища Кобу Джугашвили он решил использовать для пропаганды среди земляков отделения Грузии: в 1913 г. отправил Сталина, только что бежавшего из сибирской ссылки, в нелегальную, с остановками в Поронине, командировку в Вену – подготовиться к выполнению своих задач в архивах австрийской социал-демократии^[510].

Малые народности Кавказа, имевшие не меньше признаков исторических этний, чем армяне и грузины, в централизаторски-великорусских расчетах Ленина никакой роли не играли. Третью большую кавказскую нацию, азербайджанцев, он больше не включал в свою карту будущих отделений/уступок приграничных территорий (как делал раньше, еще на Пражской конференции в январе 1912 г.): нефтяные месторождения Баку он хотел по возможности сохранить для «демократического централизма» Великороссии и его военных нужд (в том числе пресечения поползновений российских народов к самостоятельности) – центральные державы могли удовольствоваться румынской нефтью, а с Турцией все равно позже пришлось договариваться об установлении границ отдельно. Тот факт, что летом 1918 г. вопрос о Баку послужил причиной размолвки между Лениным и Людендорфом, заставляет предположить, что в предыдущих переговорах Ленина с представителями обоих генштабов этот вопрос действительно оставался открытым.

Если нужно было последнее доказательство использования Лениным устаревшей версии учения Маркса и Энгельса в актуальных политических целях, то Ленин его предоставил: его избирательное требование самоопределения народов относилось – вопреки всеобщему лозунгу в программе РСДРП – исключительно к российским народам, а не к национальным меньшинствам Габсбургской монархии и не к польскому меньшинству Германской империи. Именно это показывало, как далек русский партийный стратег в духовном и нравственном отношении от Карла Маркса, который считал освобождение немецкой Польши моральным долгом немцев.

Ленинская политическая эксплуатация права народов российских национальных окраин на отделение, вразрез с марксизмом и партийной программой РСДРП, готовила – как подтвердили и позиция Ленина во время войны, и его отношения с генштабами центральных держав вплоть до Брестского мира – почву для преждевременного предоставления этого права и в конечном счете для беспрецедентной сдачи вражеским захватчикам нужных им российских приграничных территорий. Это был важнейший, зафиксированный и сохраненный в письменном виде, вклад краковской деятельности Ленина в успешную восточную экспансию центральных держав.

Пропаганда отделения российских окраин не ограничивалась популистскими трактатами. Чем ближе подступала война, тем ревностнее Ленин в личных разговорах и секретной переписке ратовал за радикализацию социал-демократов российского пограничья и старался вовлечь их в направляемую и контролируемую им деятельность. В последние предвоенные месяцы опорой ему служили в особенности прибалтийские и кавказские товарищи, которые постоянно или временно работали в Берлине, в той или иной форме кооперируясь с заинтересованными отделами Большого генштаба и Министерства иностранных дел^[511]. Его повышенным вниманием пользовалась латышская социал-демократия. По мере того как шли немецкие военные приготовления, активизировалась переписка Ленина с латышскими товарищами в Берлине, Я. Э. Германом и Я. Д. Рудис-Гипслисом, а через них с нелегальными рижскими агентами, прежде всего Я. А. Берзином и П. И. Стучкой^[512]. Посетители из их круга приезжали к Ленину для тайных бесед в его австрийскую летнюю резиденцию. В своих письмах в Берлин, а также через Стокгольм в Ригу Ленин призывал местных социал-демократов к тесной связи с ЦК российской большевистской партии и как можно более широкому участию левого крыла их партии в планируемых действиях^[513]. Военно-стратегическая причина его призывов лежала как на ладони: развитый промышленный центр Рига и ее экономический район как стратегический форпост российской метрополии представляли собой важную цель для германского Генштаба. Система укреплений Рижского залива за два последних предвоенных года под руководством адмирала Колчака превратилась в непроходимое кольцо неприступных позиций. В результате военный штурм Рижского залива немецким флотом и взятие Риги немецкими сухопутными войсками стали почти невозможны. Путь по суше при наличии готовой к бою русской армии грозил многими трудностями и жертвами. Чтобы овладеть заливом и городом с моря, требовалось заранее нейтрализовать их защитников изнутри. Осуществляемые Лениным радикализация латышских большевиков и использование прочих групп латышской социал-демократии путем привлечения на свою сторону ее левого крыла имели целью подготовить и облегчить вторжение немецких войск: эта цель была достигнута. Если в первые два года войны Людендорф и Гинденбург несколько раз тщетно пытались убедить начальника Генштаба и императора в необходимости скорейшего взятия Риги, то на четвертом году они благодаря подготовительной работе Ленина добились своего без особых потерь: 1 сентября 1917 г. вооруженные группы рабочих и солдат, среди которых большевистские пропагандисты вели агитацию на немецкие деньги, встретили немецкие войска на улицах латышской столицы революционными песнями и приветственными залпами!

Помимо связей с латышскими большевиками, Ленин в начале 1914 г. активизировал отношения с представителями других интересующих его национальных групп, которые временно или постоянно действовали в Берлине и наводили для него мост к разведывательной службе германского Генштаба, в том числе со своим кавказским «доверенным лицом»^[514], «дорогим товарищем» и «дорогим другом» В. М. Каспаровым^[515] (партийная кличка Берлинец).