Однажды его врач Наталья Николаевна, выйдя из отпуска, в обходе обратила внимание, что Семен Петрович как-то похудел, кожа его приобрела желтовато-землистый оттенок. Она назначила ему сдать анализы, результаты которых оказались неважными.
– Надо бы ему УЗИ органов брюшной полости сделать – сказала Наталья Николаевна заведующему отделением.
Звони, договаривайся! – заведующий дал доктору телефонный номер.
На УЗИ нужно было вести в другую больницу, предварительно договорившись.
Коллеги всегда крайне неохотно брали на исследования больных из психиатрической больницы. Наталья Николаевна проявила незаурядную настойчивость и все-таки после консультации терапевта договорилась об УЗИ. Доктор сама поехала сопровождать своего пациента, желая проконтролировать ситуацию. В больнице ее приняли за медсестру и разговаривали мягко говоря, нелюбезно. Обращение не изменилось даже тогда, когда она сообщила, что является лечащим врачом больного.
– Вы еще и контролировать меня хотите, – врач, проводивший исследование был крайне раздражен, – смысл вот ему делать это исследование. У него на лице написано, что это рак, а я время трачу!
Весь разговор происходил в присутствии пациента, но доктор совершенно не смущался.
– Ну, помрет скоро, это уже ясно, будет одним дураком меньше, – продолжал он злобствовать.
– Вы дело свое делайте, будьте добры! И заключение подробное напишите. Остальное – не ваша забота! – Наталья Николаевна была возмущена и чувствовала свою вину перед Семеном Петровичем, что не может его защитить и оградить от этих высказываний. Больной же, казалось, ничего не слышал и не понимал. Он, как обычно, бормотал что-то себе под нос, пассивно выполняя инструкции врача-исследователя.
–Ну, что показало исследование? – спросил заведующий, когда врач и больной вернулись.
– Образование в печени, либо рак, либо метастазы. – о поведении доктора Наталья Николаевна умолчала.
– Ну что ж, надо все-таки уточнять диагноз, а то умрет, а потом будет расхождение на вскрытии.
Наталья Николаевна понимала, что заведующий отделением прав, но ей все равно было горько, что сам по себе, Семен Петрович никому не нужен и не интересен. Все что осталось от его жизни, вызывающее интерес у других, так это чтобы не было неприятностей после его смерти и вскрытия из-за расхождения прижизненного и посмертного диагнозов.
Семен Петровича начали обследовать. Наталья Николаевна добросовестно договаривалась с другими больницам об обследованиях и консультациях. Она еще не раз встречала либо негативное, либо равнодушное отношение, с той лишь разницей, что коллеги все-таки прямо не высказывали свои мысли о бессмысленности исследований и существования самого Семен Петровича вслух.
А Семен Петрович, между тем, продолжал худеть и слабеть. Наталья Николаевна несколько раз приносила ему конфеты и печенье, но он был абсолютно равнодушен к еде. Единственное, на что он реагировал, были сигареты. И доктор стала ему потихоньку приносить сигареты. Она очень стеснялась своих действий, была не уверена в том, что делает правильно, поэтому старалась отдавать сигареты так, чтобы никто не видел. Ей было ужасно жаль своего больного, и горько, что Семен Петрович вот так и умрет, и никто о нем не заплачет, а если не будет «расхождения» диагноза, то о нем все забудут сразу.
– Что же это за жизнь такая! – с тоской думала доктор. – Вот так провести практически всю жизнь в больнице, стать незаметным и привычным как мебель, а потом умереть в одиночестве от рака. Кто же его хоронить будет? Наверное, похоронят за счет государства.
Однажды, Наталья Николаевна, в очередной раз принесла Сергей Петровичу сигареты. Врач присела на кровать рядом с больным, стала задавать какие-то вопросы, сама при этом незаметно засунула пачку сигарет ему под подушку. Она заметила, что лицо его как-то заострилось, глаза запали, он был совсем плох. Наталью Николаевну охватила жалость, видимо, это отразилось на ее лице. Она продолжала говорить, что-то малозначительное, как вдруг, Семен Петрович ее перебил и неожиданно спросил: «Что Наталья Николаевна! Думаете, я умру скоро? Вы не переживайте, я не умру, поживу еще, а за сигареты, спасибо!»
– Пожалуйста, – сказала доктор, она была почти в шоке. Она не знала, что дальше делать и что говорить и в смятении ушла в ординаторскую, на прощание только сказав: «Ну, поправляйтесь, Семен Петрович!».
В ординаторской она поделилась с коллегами тем, что произошло.
–Да ладно, Наталья Николаевна, вам показалось, не мог он этого сказать, у него сто лет нормальная речь отсутствует, – выразил мнение присутствующих врачей один из докторов.
– А, вот и не скажите! – вмешался заведующий, – я сам читал в научно литературе описание случаев, когда больные шизофренией перед смертью как будто совсем выздоравливали. Надо будет завтра в обходе поподробнее поговорить с Семен Петровичем.
Наталья Николаевна шла домой и думала: «Поговорить завтра, а как теперь с ним говорить, прямо не знаю! Он ведь все и всегда, оказывается, слышал! Ведь и я при нем говорила так, как будто он ничего не понимает, а он меня даже пожалел! Как же мне теперь с ним завтра!»
Утром на пятиминутке, дежурная сестра сообщила, что Сергей Петрович ночью скончался. Проводимые дежурным врачом реанимационные мероприятия оказались неэффективными.
P.S. На вскрытии расхождения диагнозов не было. Наталья Николаевна помнила Сергея Петровича всю жизнь.
ДЕНЬ МЕДИЦИНСКОГО РАБОТНИКА
– В заключение нашей конференции хочу поблагодарить всех присутствующих за хорошую работу, поздравить с наступающим праздником – Днем медицинского работника и пожелать всех благ, особенно в работе, – главный врач психиатрической больницы, проводящий еженедельную врачебную конференцию, как всегда был предельно краток, когда дело не касалось непосредственно рабочего процесса. – Также хочу сообщить, что в этом месяце будет премия, разумеется, тем, кто ее заслужил.
Последние слова несколько подпортили общее впечатление от поздравления, но сотрудники больницы были людьми закаленным, поэтому предпочли их просто сразу забыть, радуясь премии и предстоящему празднику. Они разошлись по своим отделениям, и начался обычный рабочий день.
После окончания работы сотрудники одного из мужских отделений решили отметить свой профессиональный праздник в кафе. Там собралось пять человек. Все они были молоды и работали в больнице относительно недавно. Коллеги хорошо сработались, им было приятно общество друг друга не только на работе, но и вне ее, и они периодически собирались вместе после работы¸ иногда даже привлекая свои половины (все были в браке).
Известно, что по какому бы поводу ни собирались врачи любой специальности – день рождения, свадьба, похороны, Новый год, 8 марта и так далее – после положенных по каждому случаю тостов, они быстро переходят на профессиональные разговоры, как правило, начинающиеся со слов: «А вот был у меня еще один случай», или «А вы помните того больного?». Данное мероприятие не стало исключением, тем более, что повод для подобных разговоров был более, чем подходящий.
– Налейте шампанского, – обратилась Инна Васильевна, заведующая отделением к Сергею Юрьевичу, единственному мужчине среди присутствующих. – Я, как самая старшая из присутствующих здесь дам, позволю себе первой произнести тост. Поздравляю нас, любимых, с праздником и желаю всего, всего и особенно, денег побольше. Потом они коротко поговорили на тему зарплаты, нехватки медперсонала в отделении и других производственных трудностях и наконец-то перешли к обязательной части врачебного застолья. К этому времени шампанское кончилось, и доктора перешли на коньяк.
– Кстати, о коньяке, – начала разговор Елена Алексеевна, молодая доктор, которая проработала в больнице уже лет пять, – Был у меня один забавный случай. Я тогда работала в женском отделении. Поступила к нам больная – дама уже в возрасте за шестьдесят. Беру ее историю болезни, сразу начинаю удивляться, диагноз ей дежурный врач поставила невнятный, какой-то непонятный психоз, и при этом почему-то назначила капельницу, как для алкоголиков. Иду беседовать с пациенткой. Дама с одной стороны вполне интеллигентного вида, с другой стороны видно, что пьющая, хотя одно другого, как известно, не исключает. Больная сильно потеет, пульс частый, давление высокое, руки дрожат. Я ее спрашиваю: «Вы алкоголем злоупотребляете?». Дама страшно оскорбляется: «Да вы что! Я непьющая!" Я ей: «Ну а как в больницу попали?». А она мне: «Ой, доктор, со мной такое случилось!». И рассказывает дальше: «Пришла я в нашу районную администрацию, чтобы выяснить насчет пенсии.
Когда это было? – перебиваю я.
– Да сегодня, в 4 часа утра.
– А, разве администрация в 4 часа утра работает?
– Ну, вы доктор, даете! Конечно, работает! Ну, так вот, пришла я туда, а там какая-то неприятная девица мне говорит: «Ждите!» А сама на меня как– то странно смотрит, что-то явно замышляет. А потом к ней еще сообщник пришел. Кончилось тем, что они меня силой привели в какую-то квартиру, где снимали детскую порнографию. Вот страху-то я натерпелась. А те, которые детей снимали, вдруг почему-то меня решили в этом задействовать. И только я разделась для съемок, как приехала милиция, их всех повязали, а меня, почему-то сюда привезли.
– Да, интересно, интересно, – говорю я, а сама в это время читаю направление скорой помощи, в котором написано, что пациентка задержана около районной администрации, куда будучи практически голой пыталась неоднократно проникнуть – стучалась в дверь, кричала.
– Значит, не пьете? – еще раз спрашиваю я.
– Нет! – твердо заявляет больная.
Решила я позвонить дежурному врачу, спрашиваю у нее: «А что вы больной такой-то, диагноз «белая горячка не поставили?». А она оправдывается: «Понимаете, сама пациентка отрицает, что пьет».
– Ну, положим, они все отрицают, – говорю я ей, – у нее же все симптомы на лице и налицо.
–Да, но с ней еще сын был, он тоже категорически отрицает, что мать пьет, и потом, женщина такая приличная, преподавателем в институте всю жизнь была, доцентом, я тоже сначала подумала, что белая горячка, а потом что-то засомневалась.
Назначила я ей, в конце концов, капельницы на три дня, утро вечера мудренее, там посмотрим. На следующий день прихожу к этой своей даме, она проспалась после укола и явно испытывает сильную неловкость.
– Ну как там ваш притон с порнографией поживает? – спрашиваю.
– Не было никакого притона, примерещилось мне, теперь страшно неловко.
– Ага! Значит примерещилось! Так, может, все-таки выпиваете?
– Ну, если только чуть-чуть коньячку. Живу одна, отдельно от сыновей. Вечером смотрю телевизор и наливаю себе понемногу.
– Понемногу это сколько?
– Ну, рюмки две-три.
– А, может пять-шесть?
– Ну, может и столько, – пациентка потупилась. Но последние дни я совсем не пила. Ко мне родственница приехала, совсем непьющая, при ней как-то неудобно. Стала плохо спать, давление подскочило, стало всю трясти.
– Вот теперь совсем понятно, – говорю я – это у вас белая горячка случилась!
Больная в слезы: «Не может быть!». Я ей говорю: «Еще как может! Теперь уж вас совсем пить нельзя, ни капли!»
Труднее оказалось объясниться с сыновьями, которые никак не хотели верить, что у матушки алкогольный психоз приключился. Они наседали на меня, принесли кучу справок от терапевта, кардиолога, эндокринолога, невропатолога, пытаясь доказать, что у матери все это приключилось из-за щитовидной железы или еще от чего-то.
– Дело ваше, – я им говорю, – можете не верить. Впрочем, ваша мама и сама не отрицает, что изрядно попивала коньячок, практически каждый день, а когда бросила, тут с ней белая горячка и приключилась, все, как положено. Она даже теперь к анонимным алкоголикам собирается.
Вот такая история про коньячок.
– По этому поводу надо выпить – сказал Сергей Юрьевич и разлил еще по одной. – Да, пьянство – это очень распространенный порок, произнеся эту глубокомысленную фразу, он залпом выпил коньяк. – У меня тоже был один забавный случай, – начал он свою историю. Пришел я как-то на суточное дежурство, накануне изрядно отметив день рождения друга. Ну, очень мне было плохо! Весь день прошел как во сне. К вечеру вроде стало получше, но все равно плохо. Все ждал, когда можно будет прилечь. И вот, наконец, после вечернего обхода, часов в 12 лег. В три часа ночи привозят больную, как сами понимаете, с белой горячкой. Я злой как собака! Ну, беседую я с ней, она мне рассказывает, как видела бандитов, которые хотели убить ее сожителя, вызывала милицию, подробно так рассказывает, в красках! А мне плохо! Я ей говорю: «вот вам сейчас капельницу поставят, и все ваши бандиты тут же исчезнут, а сожитель – то ваш пьет?»
– А, кто ж сейчас не пьет? – с удивлением говорит мне больная.
Вопрос частый, обычно я на него отвечаю: «Ну, я не пью», а тут у меня как-то язык после вчерашнего не поворачивается ей так ответить, и я так уклончиво говорю: «Есть люди, которые не пьют».
Больная смотрит на меня с непониманием, потом взгляд ее проясняется, и она восклицает: «Точно, есть, это те, которые подшились!» Дежурная медсестра, бригада скорой помощи, которая еще не уехала, все начинают смеяться. И даже мне полегчало! Вот такая история про всеобщее пьянство и алкоголизм!
Доктора с интересом слушают своего коллегу, смеются, не забывая при этом активно закусывать.
Это еще что! – вступает в разговор заведующая. – У меня за практику было много разных сюжетов белых горячек. Например, мужик ночью заходит в туалет, а там тараканы в шахматы играют, или у другого больного розовые мышки в красивых платьицах под зелеными зонтиками ходили. Но самый потрясающий сюжет был недавно у одного нашего бального. Да вы его помните, у окна в пятой палате лежал, позавчера выписался. Мужик родился в Питере, но образования не получил, работал грузчиком в магазине. Так вот, он поступил к нам из обычной больницы, куда попал с панкреатитом. Пил месяц, закусывал чем попало, ну и получил свой панкреатит. В больнице он, конечно, не пил, ну и по законам жанра, через некоторое время у него развилась белая горячка. Короче, подходит он ночью к окну в палате и видит, что на противоположной стороне улицы (а больница находится в центре города) стоит эта ужасная машина, которой дома рушат (забыла, как называется), и своей этой здоровенной каменной штукой стучит в стену, а стена уже наполовину разрушена. Мужик страшно разволновался, побежал на пост к медсестре: «Там, – говорит, – исторический дом ломают, культурное наследие! Надо в милицию звонить!» Ну медсестра, конечно, удивилась, побежала к окну и, естественно, ничего такого не увидела. Пыталась она мужика этого всячески успокоить, а тот совсем возбудился, за руки ее хватает, к телефону тащит, чтобы милицию вызывала. Ну, она психиатров и вызвала. Ну, как вам сюжетец?! Вот так бы все чиновники о культурном наследии пеклись!
Все радостно поддерживают зав.отделением.
– Ну, следующий тост предлагаю за то, чтобы у нас никогда не было белой горячки!».
Врачи чокаются, выпивают, разговор плавно переходит на обсуждение пациентов с другими диагнозами. Веселье продолжается!
СИРОТЫ
Оба мальчика родились в один месяц, в один год, в одном городе и даже в одном районе. Мальчик Гриша и мальчик Паша. Их родители жили на соседних улицах, но, в отличие от своих детей, никогда в жизни не пересеклись.
Гриша родился в простой семье, мама – воспитательница в детском саду, папа – рабочий на заводе. Когда Гриша появился на свет, в семье уже рос один сын. Родители Гришу не очень хотели, но мать побоялась сделать аборт. Появился он на свет слабеньким, отставал в развитии от сверстников, сразу попал на учет к невропатологу. При этом был мальчиком тихим и покладистым. Посещал Гриша садик для детей с задержкой развития, потом мать хотела его отдать в общеобразовательную школу, но в садике ей отсоветовали, и сын пошел во вспомогательную школу. Учился он хорошо, был физически развит. Возможно, если бы родители уделяли ему больше времени, Гриша смог бы учиться в обычной школе, но они, фактически, махнули на него рукой. Мать заболела сахарным диабетом, получила инвалидность и ей вообще стало не Гриши. Отец погуливал на сторону и со временем перестал интересоваться делами семьи.
Учителя и одноклассники Гришу любили – он был безотказным, добрым мальчиком. Окончив школу, Гриша поступил в училище, по окончанию которого пытался устроиться на работу, но его нигде не брали. Иногда ему удавалось устроиться на временную работу – курьером, разнорабочим. Родители к этому времени развелись и разменяли квартиру. Старший сын остался жить с матерью, а Гриша с отцом в однокомнатной квартире.
Поскольку родителям было не до сына, они не заметили, что с Гришей стало твориться что-то неладное – он ушел в себя, замкнулся, стал разговаривать сам с собой. Родителям ни на что не жаловался. А потом случилась беда. Парень набросился на соседку по лестничной площадке. Он подкараулил ее у двери квартиры и пытался задушить. С места преступления он и не думал скрываться. Соседи вызвали милицию, и Гришу увезли. Потом была судебно-психиатрическая экспертиза, выяснилось, что Гриша давно психически болен, он слышал «голоса», т.е. страдал слуховыми галлюцинациями. Эти «голоса» и заставляли его убить соседку, и днем и ночью говорили, что она наводит на него порчу, изматывали, не давали покоя, Гриша сопротивлялся сколько мог, но один раз не выдержал. Суд признал его невменяемым и назначил принудительное лечение в психиатрической больнице. Когда молодой человек вышел из больницы, ему было 25 лет. Родители его в больнице навещали редко, а старший брат вообще не пришел ни разу.
После выписки Гриша вернулся к отцу в однокомнатную квартиру. У того уже была постоянная сожительница, и папаша был Грише совсем не рад. Мать тоже уже совсем отвыкла от сына и видеть его и, уж тем более жить с ним под одной крышей, не хотела. Через некоторое время молодой человек познакомился с женщиной старше во возрасту с ребенком и переехал жить к ней. Он очень заботился о своей гражданской жене и его дочери, вел домашнее хозяйство, подрабатывал грузчиком в магазине, где сожительница работала продавцом.
Чувствовал он себя практически здоровым – галлюцинации прошли почти сразу в больнице, когда его начали лечить. После выписки пациент аккуратно принимал лекарства и регулярно ходил к врачу в психоневрологический диспансер. Иногда «голоса» возобновлялись, Гриша тут же бежал к врачу, просил положить его в больницу. Он очень боялся, что опять сделает что-нибудь противозаконное.
Несмотря на равнодушие родителей, Гриша вырос хорошим сыном – регулярно навещал их. Особенно он любил мать, всегда старался принести ей какой-нибудь подарочек. Сын все надеялся, что мама его приласкает, пожалеет. Но матери, по-прежнему, было не до него. Она ни о чем не могла думать и говорить, кроме совей болезни.
Гриша, в целом, был доволен своей жизнью. Его, правда, огорчало пьянство гражданской жены, он не выносил пьяных. Когда сожительница пила, а делала она это практически каждый день после работы, Гриша начинал ругаться, просил, что бы она прекратила пить, иногда даже плакал. Но, женщина продолжала выпивать. Гриша несколько раз уходил от нее к отцу, но там его совсем не ждали – жить втроем в однокомнатной квартире было тяжко.
Однажды, когда Гриша в очередной раз пришел на прием к врачу, его направили в реабилитационное отделение. Там он познакомился с Пашей. Паша, как уже говорилась, родился в один месяц и в один год с Гришей. Мама Паши обучала детей игре на фортепьяно в детской музыкальной школе, а отец работал шофером на автобазе. Мама была еврейкой и, с точки зрения родителей как папы Паши, так и мамы, этот брак был мезальянсом. Теща и тесть ненавидели зятя, а свекровь ненавидела невестку. Свекровь жила в Калуге, поэтому сильно портить нервы новой родственнице не могла. Зато, родители Пашиной мамы пытались сначала помешать браку, а потом его расстроить. Когда им это не удалось, они отказали дочери от дома. Как бы там ни было, родители Паши жили вместе и жили довольно дружно. Отец попивал, но мать относилась к этому легко. У них долго не было детей. Паша родился, когда матери было 37 лет. Он был долгожданным и любимым.
То, что с сыном что-то не так, мать поняла, когда малышу исполнилось 3 года. Мама привела Пашу в садик. Мальчик устроил дикую истерику, метался по раздевалке, бил себя руками по голове. Когда он начал биться головой об стену, мать его увела оттуда. В садик Паша ходить не смог. Он никогда не играл с детьми, в некомфортной для себя ситуации начинал кричать и биться головой об стенку. Дома он мог часами складывать кубики, собирал, разрушал, собирал, разрушал. Матери часто казалось, что он ее не слышит – Паша почти не откликался на свое имя. Отчаявшись, она пошла по врачам. Везде она слышала: «У вашего сына детский аутизм, сделать ничего нельзя». Женщине была очень тяжело – Паша не ходил в садик, помощников у нее, кроме мужа не было, но она как-то ухитрялась работать.
Когда Паше исполнилось 7 лет, матери предложили отдать его во вспомогательную школу, но она наотрез отказалась, сын пошел в общеобразовательную школу. В умственном отношении он не только не отставал от других детей, но, во много, их превосходил! Мальчик хорошо успевал по математике и физике, знал историю. Кроме того, мать отдала его в музыкальную школу, где преподавала сама, и сын ее блестяще закончил. Конечно, его поведение выходило за рамки нормы. Он шарахался от одноклассников, не терпел прикосновений и часто, когда ему что-нибудь не нравилось, бил себя руками по голове или пытался биться головой о стену. Одноклассники над ним издевались, он не мог сидеть со всеми в классе, и мама быстро перевела его на домашнее обучение, учителя занимались с Пашей по индивидуальной программе. Экзамены он сдал очень хорошо. Конечно, в этом была огромная заслуга его матери. Она, словно не замечала, что он не такой, как все и целиком подстраивалась под его особенности. Женщина водила его н выставки, в театры, много ему читала. У Паши не было друзей, но он жил насыщенной жизнью – писал стихи, поэмы, сочинял музыку, иногда даже участвовал в концертах. Отец, конечно, столько участия в жизни сына не принимал, но любил его и как-то ладил.
А потом мама умерла от рака. Случилось это как-то быстро, от момента постановки диагноза до смерти прошло несколько месяцев. Паше было 18 лет.
– Ну, что Пашенька, осиротели мы с тобой, нет больше мамы – так Пашин отец теперь причитал каждый вечер, напиваясь после работы. Вскоре ему пришлось сменить работу – он уже не мог работать шофером, стал автомехаником. Так и жили вдвоем. Складывалась впечатление, что сын не заметил ухода матери, иногда только спрашивал: «Мама умерла? Значит больше не придет?». Он продолжал жить прежней жизнью – писал стихи, музыку. Когда Паше исполнилось 25 лет умер отец.
– Ну, теперь-то ему точно дорога в дом хроников – то ли горевала, то ли радовалась соседка – кто теперь этим убогим будет заниматься?
Почти наверняка, такие, как Паша, оставшись без родных, а иногда и раньше, попадают в психоневрологические интернаты, но парню повезло. Видимо, любовь матери уберегла его от этой доли. Еще при ее жизни Паша познакомился с волонтерами из благотворительной организации. Они помогали чем могли – устраивали летом в лагеря для инвалидов, искали возможность поучаствовать в концерте. Когда умер Пашин папа, они не оставили юношу в беде. Фактически, волонтеры стали его опекать. Элементарным навыкам самообслуживания его научили еще в семье. Паша мог приготовить себе несложную еду – сварить макароны, пожарить яичницу. Также он самостоятельно ходил в магазин, по списку делал покупки. Волонтеры научили его платить за квартиру, электричество, пользоваться стиральной машиной. В основном, Паша обходился сам, обращаясь за помощью, когда надо было вызывать сантехника или ломалась какая-нибудь техника. На похороны отца приехала его мать, т.е. Пашина бабушка. Она хотела оформить его в интернат, но юноша отказался, да и волонтеры были категорически против, она долго с ними препиралась, но, в конце концов, уступила и уехала к себе в Смоленск. Несколько раз она приезжала к внуку, проведать, один раз сделала косметический ремонт в квартире. Она старалась уехать как можно раньше, долго жить с внуком она не могла, женщина не принимала и не понимала его болезнь, иногда она даже боялась внука.
Одна из волонтеров привела Пашу в реабилитационное отделение, где он и познакомился с Гришей. Григорий любил ходить в керамическую мастерскую и делать там маленькие изделия в подарок своим близким. Паша либо рисовал десятками картины, на которых, как правило, было изображено шоссе со столбами по краям, либо играл на синтезаторе. Пациент очень любили, когда он играет, заказывали ему разные произведения – от классической музыки до «Мурки». Павел и в отделении мало с кем общался, периодически становился возбужденным, начинал колотить себя руками по голове. Его в таких случаях успокаивали всем миром и наливали «горяченького чайку».
Однажды Григорий пришел радостный к врачу и сообщил, что скоро уезжает в интернат. Врач очень удивилась – из рассказа простодушного Гриши следовало, что уговорил его на этот поступок отец. Он долго объяснял сыну, что «так ему будет лучше», что он «не останется после его смерти на улице» и пр. Отец расписывал, какая чудесная жизнь будет в интернате. Григорий к тому времени уже ушел от своей пьющей сожительницы и вернулся к отцу в однокомнатную квартиру. Естественно, сын ему очень мешал. Гриша, наивный человек, подписал все бумаги и воодушевленный рассказами отца с нетерпением ждал, когда придет путевка в интернат. Накануне отъезда он пришел в отделение, со всеми прощался, но говорил, что будет регулярно приходить, так как в интернате режим свободный, а он, Гриша «не буйный». Доктор не стала ему ничего говорить, было уже поздно – дело сделано!
Появился Гриша в отделении только через полгода. Был он бледный, осунувшийся. Сказал, что очень зол на отца, что тот его просто обманул, хотел от него избавиться. Гриша плакал, он понял, что до конца своих дней будет вынужден жить в интернате, который оказался совсем не таким, как думал Гриша и обещал ему отец. Выпустили его только на 2 недели по заявлению отца, который на это время уехал отдыхать со своей сожительницей.
Вот такая история – Паша и Гриша, оба сироты – один без родителей, но обласканный и нужный, а другой с полным комплектом родственников, но брошенный и одинокий. Бывает и так…
ПОПЛАЧЬТЕ О НЕМ!
Василий Семенов вернулся из мест лишения свободы в свою коммунальную квартиру на Петроградской стороне. Это была его вторая судимость. Первый раз он был осужден на два года за то, что в посылке, которую он отправил своему другу в армию, нашли анашу. Еще в первую судимость на зоне он заболел туберкулезом легких. Семенов был парень хилый, тщедушный.
В детстве Василий много болел. Мама, воспитательница в детском саду, растила его одна. Как говорится, от себя отрывала, чтобы у сыночка все было. Но Вася упорно болел, несмотря на витамины и ежегодные поездки к Черному морю. Выглядел он всегда моложе своих лет, в школе над ним постоянно насмехались. Он пытался заниматься спортом, но куда там, с его здоровьем-то! А Васе очень хотелось быть «крутым парнем», «настоящим мужчиной», он очень страдал из-за своей никудышней внешности. При этом был он не глуп, старателен, можно даже сказать, зануден. Многое умел делать руками. Если уж брался за какое-то дело, то очень обстоятельно и аккуратно его выполнял.
После 8 класса Василий пошел в училище приобретать профессию столяра. Его внешность вместе с незавидным местом учебы категорически не устраивали парня. Он видел себя художником, ну, на крайний случай реставратором, представлял себе «богемную жизнь». Эту самую жизнь он начал с того, что стал курить анашу и сразу вырос в собственных глазах. Но жизнь эта продолжалась недолго, т.к. с посылкой он попался, когда ему было всего 18 лет. Происходило это все в советские времена, когда «наркомании в Стране Советов не было», но зато была соответствующая статья в Уголовном Кодексе.
Для его матери это был страшный удар. В сущности, Вася был домашним, послушным мальчиком, добрым и исполнительным. Он всегда откликался на просьбы соседей что-нибудь починить, прибить. О его «богемных» метаниях мать не знала. Она надеялась, что Вася закончит училище, пойдет на работу, потом женится, будут внуки… Теперь она была уже не рада, что его по состоянию здоровья не взяли в армию. Не взяли в армию, зато взяли в тюрьму.
Вернулся Вася из зоны совсем худой, больной и уже с «нужными адресочками». Кроме анаши стал принимать препараты опия. С большим трудом, не с первой попытки, ему удалось устроиться на работу сторожем. Мать «выдохнула», у нее и опять появилась надежда! Тем более, что Вася был любящим сыном, и мать в свои опийные дела не посвящал, денег у нее не крал, старался сам обходиться. Наркомания прогрессировала, постоянно нужны были деньги. И, однажды, переживая состояние «ломки», как потом написали в материалах уголовного дела: «угрожая подростку ножом, Василий Семенов отобрал у несовершеннолетнего магнитофон». Преступление было квалифицировано как грабеж и Вася, как рецидивист, получил восемь лет.
Мать ездила к нему на зону, уже ни на что не надеясь. Вася сильно болел, ему даже делали операцию на легком. Неожиданно для Василия и его матери, его отпустили их колонии раньше срока, актировали по состоянию здоровья. И тут он запаниковал. Из зоны актировали крайне редко. Вася никак не мог поверить, что причина этого – туберкулез, Ему казалось, что это не такое уж серьезное заболевание. Вернувшись домой, он начал искать у себя рак легкого. Выглядел он и чувствовал себя ужасно – был страшно истощен, постоянно мучительно кашлял, на платке всегда оставалась кровь. Но он, все равно, не верил. Вася принес свои снимки легких, которые ему делали в тюремной больнице, давнишней подруге матери, которая работала эндокринологом. Она отнесла их показать к себе в больницу. Рентгенолог посмотрела снимки и спросила: «Где вы это взяли? Здесь все легкие в кавернах! Такие больные были, наверное, во времена Чехова. Этот человек еще жив?» Доктор кивнула. – В таком случае, ему недолго осталось. А вам я бы не советовала с ним тесно общаться, он очень заразен!
Врач взяла снимки и стала думать, что же ей сказать этому Васе Семенову, главное, его матери. В конце концов, при встрече, отдав снимки, на его вопрос: «Это рак?». Доктор вздохнула и сказала: «Это, вне всякого сомнения, туберкулез». Всего остального она говорить не стала. Она была одноклассницей его матери, ее подругой. Она знала Васю маленьким, знала подростком и у нее не укладывалась в голове, почему, этот неплохой, в сущности, парень, должен так нелепо сгинуть в 28 лет. Матери она тоже ничего не сказала, коротко прокомментировав снимки: «Это – туберкулез».