13
Всю ночь грёбаные порномультики кошмарили – с утра пришлось стирать трусы. И ладно был бы повод, но прошедший день вроде как не располагал: я только разочек подумал, что Нинка выглядит сексуально. Всего разочек! А ночью такие фантазии накрыли, будто передо мной до самого заката голые девки позировали. И ведь лица ни одного не запомнил… Да и были ли у них лица?
Настроение после такого яркого сна играло, было радостно и хотелось танцевать. Ровно до того момента, пока в кухне не оказался папаша. Он сидел за столом и кивнул, типа привет. Я прикрылся и вылетел вон.
Какого чёрта он не напивался у Эла? Неужто решил нарушить традицию? И ради чего – ради меня? Типа ему так важно было показать свою заботу и готовность налаживать контакт, что он уговорил себя пропустить денёчек? Бред собачий! Наверно, в баре внезапно объявили санитарный день!
Я оделся, вернулся в кухню, сел напротив. На столе уже стояла тарелка с овощным омлетом. Видать, папаша реально настроился на разговор.
– Как вчера погулял? – спросил он.
– Как видишь, рожа целая.
Он усмехнулся и кивнул на тарелку, типа ешь, говнюк агрессивный. А сам принялся вещать:
– Мы с твоей мамой разошлись по её желанию. Я, конечно, виноват, выпивал часто, а она терпеть не стала. Потом вообще увезла тебя. Я ведь поначалу звонил, даже приехать хотел, а она запретила. Звонки, открытки, подарки – всё запретила. А я не хотел с ней ругаться. Я же любил её очень. И думал, что поступаю правильно.
– А совершил самую дерьмовую ошибку!
– Но это она запретила с тобой общаться.
– Даже не думай свалить всё на неё. Было бы твоё желание, ты бы не повёлся на её запреты, потому что они незаконны. Но ты ж наверняка только облегчённо выдохнул, типа ни ответственности, ни обязанностей. А тут раз – и всё как вспять. – Я усмехнулся и отодвинул тарелку. – Может, маму ты и любишь, но меня ненавидишь – за то, что напоминаю о ней. Так что твои типа попытки наладить отношения – говно затея и не больше.
Папаша осторожно придвинул ко мне тарелку. Он явно о чём-то соображал, и его молчание уже раздражало. Хотелось просто встать и уйти.
– Ну вот что мне сделать? – спросил он обречённо.
– Денег, может, переведёшь?
– Нет, Люций. Просто скажи, что хочешь, – я сам куплю.
– Бред какой! А почему?
– Чтобы ты не покупал разную гадость.
Было смешно осознавать, что забота в его понимании – это ограничение.
– То есть ты поэтому меня обнюхивал? Ладно. А ты не думал, что меня могут угостить? А о том, что наркотики не пахнут? Вены ты мои проверял? А зрачки?
Рожа папаши немножечко скривилась, – видать, разговор ему не нравился.
– Как думаешь, чё делать красивому мальчику, если у него нет денег, а он наркоша?
Папаша покраснел от накатившей ярости, а я силился не заржать.
– Кто твои друзья, Люций?
А вот это было интересно!
– Почему ты спрашиваешь?
– Я хочу знать, с кем ты… дружишь.
– Шляюсь, – подсказал я и радостно хохотнул. – Дай-ка угадаю: картинка-то сложилась, да? Клиенты деспотичные красоту не берегут. Угадал?
Он молчал, а я озлобился.
– Слышь, у меня самоуважения больше, чем у тебя. Это ты на дне, а я туда не собираюсь. Ну так чё насчёт денег?
– Нет.
– А о каких отношениях ты тогда вещаешь? Пособие только с восемнадцати, и у меня нет лицензии на работу! Я девочку даже в кино не могу сводить!
– Билеты куплю – не проблема.
– Да катись ты к чёрту.
Я резко поднялся и свалил в комнату. Заперся, чтоб папаша не удумал продолжить эту хрень. Но он притащился, подёргал дверную ручку и постучал.
– Люций! – позвал он. – Как, ё-моё, Кэтрин-то с тобой справлялась? Ты чего такой трудный? С головой проблемы – так давай лечить. Слышишь?
– В следующем году я уеду поступать в Сэю и оформлю полную дееспособность. Больше не лезь со своей заботой. А я обещаю не доставлять проблем. Договорились?
Папаша не ответил.
Зачем он вообще начал этот разговор? Неужто думал, что я поверю в его слезливую историю, растаю и всё-всё расскажу? Ну типа реально всё: и про чувства свои, и про Нинку, и про Грика, и про Костолома с его причудами. И про то, что, кажись, теперь буду до конца жизни в собственности у шайки звездочётов. Про детство, про расстройство и всё остальное – всерьёз думал, что я ему хоть что-то расскажу? Да шёл бы он в задницу!
Вскоре хлопнула входная дверь. Видать, папаша решил, что с него довольно быть родителем, и укатил в бар. Там напьётся, успокоится и забудет о своей дерьмовой затее наладить отношения. Смысла в этом всё равно не было: опоздали мы. Лет на десять.
В кухне на столе так и стояла тарелка с омлетом. Готовить было лень, и я его съел – пересоленный. Папаша будто нарочно всё портил – чтоб сильнее поднасрать! А я всякий раз искал ему оправдание: то он типа по маме скучает, то беспокоится, то, вот, готовить ни хрена не умеет. Но пора было признать, что он просто кусок дерьма!
Вообще, родители по-любому из-за этого и разошлись. Я, конечно, не помнил громких скандалов или постоянных ссор, но вот образцовой семьёй мы тоже не были. Папаша не проявлял особой любви, о которой теперь вещал каждые выходные. Из-за него часто все собачились. Он постоянно ходил мрачный, раздражался по малейшему поводу и разносил свой негатив как заразных бацилл. А ещё в нашей семье цвели токсичные отношения, основанные на диком игноре того, кто накосячил. Игнорировал в основном папаша. А мама всегда извинялась.
Наверно, правильно, что мы уехали. Хотя… если бы мы остались, она бы не пошла по той улице и не свалилась в грёбаную яму. Она была бы жива.
Ошарашенный осознанием, на звонок мобильника я ответил машинально.
– Привет, Люций, чем занят?
Звонил Макс. Да так не вовремя.
– Вены режу, – ляпнул я и дал отбой. Мобильник отключил.
Макс, видать, у подъезда был, потому что через полминуты уже стучал в дверь. Вряд ли, конечно, поверил в мой суицид, но решил перестраховаться: он же типа ответственность несёт. А я не открывал. Просто стоял и слушал, как он то тихо матерился, то звал меня по имени.
Тут по двери прилетел лютый удар.
– Ты чё дверь ломаешь?
– Чёрт, Люций, ты какого хрена творишь? Открой.
– Не открою.
– Почему?
– Я ж типа вены режу.
Макс помолчал и неожиданно спокойно выдал:
– Я сейчас позвоню знакомым паладинам, объясню им ситуацию. Они быстро добудут разрешение, приедут через пять минут и вскроют дверь. И ты поедешь в дурку. А если вдруг окажется, что ты наврал, я сам тебе вены порежу, и ты всё равно в дурку поедешь. Понял?
Понял, конечно. Тем более он, кажись, не шутил. А проверять, насколько он серьёзен, не хотелось – дверь я открыл.
– Ручки показывай, – потребовал он.
Я показал. Он схватил меня за загривок, сжал больно, но сразу отпустил.
– Поехали. Костолом велел привезти тебя.
– Ты рассказал?
Он посмотрел насмешливо и, кажись, злиться перестал.
– Не рассказал.
– Тогда чё ему надо?
– Он не докладывал. Поехали.
Ехать никуда не хотелось, но и бодаться – тоже. Макс посадил меня в машину, захлопнул дверь, покурил и сел за руль. На этот раз выбрал полуавтоматический режим управления и заблокировал замки. На мой удивлённый взгляд ляпнул, типа это мера безопасности. Подумав, добавил, что на светофорах какие-то идиоты запрыгивают в машины и грабят. Ничего умнее, видать, не придумал.
– Чего грустный такой? – спросил Макс, когда мы только выехали со двора.
Пересказывать утреннюю драму я не собирался, но решил проверить, насколько уступчивы звездочёты.
– Слышь, а можешь денег перевести?
– Тебе зачем?
– На конфетки.
Он глянул недоверчиво, но кивнул.
– Только я вернуть не смогу. Папаша совсем денег не даёт. Не доверяет типа.
– Нестрашно, – заверил Макс.
«Да ладно? Это типа родной папаша три монетки зажопил, а посторонний человек не отказал? Серьёзно?»
– Не надо денег. Я это… Короче, не надо.
Макс насторожился, но лезть не стал. Потом уже, видать что-то обдумав, сказал:
– Тебе если что-то надо – говори. Костолом решил, что ты семья, значит, так оно и есть. Всегда же можно заработать.
На мой ошеломлённый взгляд он с усмешкой добавил:
– «Пыль» продавать тебе не доверят, так что не ссы. Но Велесу в баре можешь помочь. Или, не знаю, клумбу вскопаешь. Кстати, ты поёшь?
– Не-а, – нагнал я, – только на пианино играю.
– Жаль, а то у нас скоро выступление в баре, а певичка в отъезде. А так, если что надо, ты, главное, не молчи, понял?
Я кивнул.
Макс припарковался на том же месте, что и в прошлый раз: справа от чёрной двери. Снова проводил до кабинета, но заходить не стал. Постучал, втолкнул меня и тихо свалил, будто его и не было.
– Здравствуй, Лютик, – обрадовался Костолом. – Проходи.
– О чём ты хотел поговорить?
– Проходи, – настаивал он. – Воды?
Я подошёл и сел. Всё-таки ладный у него был стул – прям совершенство!
– Воды? – повторил он, держа стакан и графин.
– Нет. Чё ты хотел?
– А сам как думаешь? Только давай без этой дерзости, мол, мозгами или головой. Просто предположи: о чём я хочу поговорить?
Тут в башке пронеслись все мои косяки. Но хотелось верить, что про «пыль» Макс реально не докладывал, а потому сдавать себя я не спешил. Молчал и наивно скалился.
– По глазам вижу: что-то натворил. Расскажешь?
Ни один идиот в своих косяках не признается. Не доказано – значит, не было.
Костолом подошёл, взял меня за плечо и вздёрнул на ноги. Легко так, будто пушинку. Развернул к себе и схватил за горло. Не сжал, просто держал, в глаза мои пялил. А я испуганно таращился в ответ, и в башке свистел ветер.
– Надо же, как ты на неё похож, – сказал он глухо и толкнул меня на стул.
Он взял подкуренную сигарету с пепельницы и глубоко затянулся. Выпустив дым, продолжил тем же жутким полушёпотом:
– Она сына от меня прятала. А ты, значит, вот какой. – Он глядел внимательно, чуть прищурившись. – Люций Стокер. Её драгоценный мальчик. Я, как увидел тебя, страшно удивился. Меня будто током ударило. Я говорил себе, что совпадений не бывает, что цвет глаз и фамилия – это прямая связь с Кэтрин. Так оно и вышло. – Он мрачно усмехнулся, затянулся. – А я любил её.
«Какого хрена?!»
Вот чего маму чёрт дёрнул внезапно переехать – от него спасалась. Видать, не очень-то любила, раз укатила за сотни километров. А он, как грёбаный папаша, решил поблеять о любви.
– Так это из-за тебя она уехала. Из-за тебя свалилась в ту грёбаную яму!
Ему, кажись, обвинение не понравилось, он круто развернулся и снова схватил меня за горло.
– Да как ты смеешь? Она… – Он весь скорчился, выдохнул дым мне в рожу и чуть расслабил пальцы. – Как сука она поступила, веришь? Я ради неё… Она задолжала, Лютик.
Я скинул его руку, но промолчал. Хотел уйти, а он дорогу преградил и башкой покачал. Но мне сказать было нечего. Не я давал клятву любви, если маму угораздило это сделать. Я ничегошеньки не обещал и уж тем более не наследовал клятых обещаний.
– Знаешь, Костолом, меня твои психотравмы не интересуют, ваши с мамой отношения тоже. Советую тебе выдохнуть и отвалить.
– А иначе?
Он явно насмехался и ничуть не боялся. Забавлялся.
– Иначе паладины получат анонимное сообщение о том, какая херня творится в вашем клубе.
– Пускай приезжают, Лютик, – расщедрился Костолом, а самого ломало от злобы. – Ничего они не найдут. Ни-че-го. И не будь таким глупым – у любого терпения есть предел.
Он торжествовал.
А у меня в башке пошёл обратный отсчёт.
– И чё ты хочешь от меня?
– Хочу посмотреть, каково это – жить в постоянном стрессе. Я ведь покоя с ней не знал, боялся, что она опять уйдёт. И она ушла. Душу мне вывернула. А я любил её, всё для неё делал. Даже больше. И с тех пор, веришь-нет, так и зудит под рёбрами. Самая обычная обида. Отомстить хочется. Но так Кэтрин уже не ответит, согласен? Вот ты за неё и ответишь.
– Мелочно это. И не по-мужски. Я-то здесь при чём?
– При том, цветочек, что ты слишком на неё похож.
Было даже как-то смешно, ведь он реально просто обиделся. Видать, привык, что ему всегда всё легко достаётся, а тут вдруг появилась дама со своими чувствами и мозгами. Какие могут быть обиды? Она имела право послать его на хер в любой момент. И она послала. Чего он теперь-то взъелся?
«Топ-топ! Один. Два. Три. Вы-ыдох».
– Я тоже её любил, – сказал я чуть слышно и двинул к двери.
Он не стал останавливать. А внутри так и обжигало непотушенное пламя.
– Эй, Лютик, – окликнул Костолом. – Успокоишься, приходи – покажу тебе фотки.
Я хлопнул дверью, прищемив на хрен два пальца. Градус сразу подскочил. И сквозь звон в башке промелькнуло осознание, что клятая считалочка уже не поможет.
Каких снимков этот урод наделал? Самых грязных, да? А когда: в клубе или в доме? Наверно, в доме – он ведь нарочно меня обколол!
Говнюк хренов!
«Вдох-выдох. Спокойно, Люций. Спокойно».
Но успокоиться не получалось. Потому что вся эта ситуация, эта дерьмовая затея с местью – это был бред собачий! Тупее ведь ничего и не придумаешь, чем винить человека за грёбаную генетику. И на кой хрен мне достались мамины глаза?
Я пинком перевернул заполненную урну, но дикое чувство сидело глубоко внутри, скреблось и рвалось наружу. Но ни яростные вопли, ни ссаженные руки не помогли. Со злости я швырнул камень в окно, а он от рамы отскочил мне прям в лоб.
– О-от, блядь!
Тут меня пробрало на смех, который быстро перерос в жуткий вой. Так тошно было. Так обидно. Я ведь думал, что справился, что запер эту пустоту, а она вырвалась, причинив чудовищную боль. А потом сожрала всё, опять ничегошеньки не оставив.
Я сидел на краю дороги и отстранённо ковырял разбитые костяшки.
– Ёп твою душу, Люций, ты чё натворил?
Саня из машины не выходил, но я отошёл, подобрав камень.
– Клянусь, тронешь хоть пальцем, я тебе башку размозжу.
– Тише, Люций, никто тебя не тронет. Ты в порядке? Поехали в больничку, а? Руки тебе промоем, успокоительное уколем. Поехали?
– Катись к чёрту!
– Хорошо. Успокойся. На вот. – Он кинул мне под ноги конверт. – От Костолома.
Они уехали, но я провожал машину взглядом, пока она не свернула на другую улицу. Только потом подобрал конверт и против воли – знать, что там, не хотелось —вытащил несколько квадратных снимков. На них была мама.
Костолом не соврал, они были знакомы. И даже больше… Неужто она любила его?
Один снимок мне понравилась особенно: мама среди цветов, с букетом, в венке, совсем юная, чёрт возьми, и счастливая до искорок в глазах. А я её такой никогда не видел – постоянно огорчал. Но она мирилась с этим дерьмом. И сейчас бы молча обработала мои раны, забинтовала руки и невесомо поцеловала в лоб. Простила бы в очередной раз, а потом бы снова притащила клятые таблетки.
Дверь клуба была нараспашку, перед ней на стульях сидели трое мужиков, спорили о чём-то. На меня даже внимания особого не обратили. Внутри Велес лениво мыл пол. Я вошёл в кабинет без стука, бросил на стол снимки – они рассыпались веером.
– Так и знал, что ты неправильно поймёшь про фотки, – сочувственно сказал Костолом. – Сильно поранился?
Я молчал.
Он закурил, пальцем передвинул несколько снимков и взял один. Таращился на него долго, щурясь от сигаретного дыма, и улыбнулся.
– Мы с Кэтрин познакомились в конце пятьсот десятого. Всё к Новому году было украшено. Она каблук сломала, и я купил ей новые туфли. Она так смутилась. Обещала деньги вернуть. А потом как-то само завертелось. Мы с ней что-то около года были вместе. Я подумывал предложение ей сделать, в Хрустальный переехать. А она как-то вечером сказала: «Знаешь, Костя, нам надо расстаться». Папашу твоего встретила. – Он усмехнулся и положил снимок к остальным. – Веришь-нет, до сих пор думаю, что она в нём нашла? Он же никчёмный! Ещё свадьбу так скоро назначили. И, представь мою радость, когда они разругались и она ко мне вернулась. Я уж думал всё, дам ей прийти в себя, сделаю предложение и никуда больше не отпущу. А она через две недели опять к нему сбежала и вышла замуж. Вот такая сказка с несчастливым концом.
Он затушил окурок, вытащил из ящика лист бумаги и бросил поверх снимков.
– Я думал: ты мой. Даже помог ей лицензию получить. Она же без разрешения забеременела, по большой любви, как говорят. Обзвонил всех знакомых, три с лишним месяца бегал, в долгу у двоих остался. А Кэтрин только плакала, помочь умоляла. Достал я ей лицензию, а она велела подальше держаться – вот и вся благодарность. Но я её любил. Всё это время.
Вот какого хрена он был так обходителен: хотел в папашу поиграть. Но тест был отрицательный.
– Я не твой сын.
Он покивал.
– Я утром наконец решился результат посмотреть, а там сплошное разочарование. Наговорил тебе всякого. Сорвался немного, ты уж не обессудь. Надеялся потому что. А теперь… – Он развёл руками.
– Чё теперь?
– Пока свободен. А там решим.
– Так, может, отпустишь? Теперь как бы нет причин играть в заботу.
– Нет, Лютик, не отпущу. Я же сказал: ты мой.
– Да чё за бред? Мы ж только вот разобрались. Или хочешь отомстить?
– Нет конечно. Мы будем следовать правилам.
«Да катись ты на хрен со своими правилами!»
Я забрал снимок, где мама с цветами, и свалил.
Внутри было паршиво, а в башке поверх прочего говна билась мысль, что я, родной сын, не сделал маму счастливой. И никогда не видел звёзд в её глазах. Редко слышал беззаботный смех. Она не умела притворяться, смотрела бессильно и улыбалась тоскливо. Любила, а я разочаровывал. Раз за разом. Потому что дефектный. А она прощала. Любила, да. Но не так, как этого!
Внезапно перед носом оказалась смутно знакомая дверь. Я, видать, постучать успел – открыла Нинкина мать. Она оглядела непорядок на моей роже и кивнула.
– Здравствуйте. Позовите Нину, – попросил я.
– А нет Ниночки. Она на велосипеде уехала.
– А куда, не сказала?
Мать Нинкина головой покачала.
– А можно велик взять? Вечером верну.
– Ну… возьми, – неуверенно позволила она. – В сарае стоит.
В сарае было темно и пахло скошенной травой. В загоне чёрная коза чавкала сеном. Сквозь мелкие дырки в крыше падали тонкие солнечные лучи, в которых кружилась пыль.
Я выкатил велик на улицу, закрыл калитку и поехал. И снова как в детстве: солнце, скорость и ветер в морду. Но только не было беспечности, не было радости. Ноющее чувство в груди не давало покоя. И клятые мысли хороводили у всякого дерьма.
И Нинки на поле не оказалось. Куда она укатила?!
Меня распирало от злости и обиды. Я орал до хрипоты, задыхаясь и ненавидя Костолома, папашу и себя самого. Потом завалился в траву и уставился в небо. Надо мной плыли крупные облака. Порхали бабочки. Вокруг стрекотали насекомые. Пахло сухостоем и цветами. Мир был поразительно тихим и величественным в своём отрешённом существовании. И я вдруг понял простую истину: пошло оно всё в жопу!
В пальцы попалось что-то холодное и гладкое – тот самый стеклянный заяц, которого однажды я подарил Нинке. Весь мутный, без одного уха. И как он, чёрт возьми, нашёлся спустя столько лет?
Солнце стояло высоко, приятно грело. Мелкие птицы испуганно вылетали прям из-под ног. А я тащился к горизонту – посмотреть наконец, что за границей цветочного поля…
Вообще, хотелось бы сделать это с Нинкой. В детстве мы часто представляли, что там, за чертой. Я говорил: дорога, сады и всё такое. А она несла очаровательную хрень про волшебные миры, порталы, бесконечность. Постоянно обвиняла меня в отсутствии воображения, но мне хватало её фантазий, милых и идиотских одновременно.
А сейчас не было даже их.
…За полем шла грунтовая дорога, а за ней – ещё одно поле. Не цветочное, правда, но какая на хрен разница? Прям грёбаная инсталляция жизни – одно разочарование.
А обратно до дерева была примерно вечность пути.
***
Уже на закате, изрядно уставший, я тащился на седьмой этаж пешком, потому что чёртов лифт застрял на двенадцатом этаже. Какой-то говнюк, видать, опять заблокировал двери. Но сил злиться не осталось: после грандиозного тура сначала по грунтовой дороге, потом вдоль трассы хотелось только лечь и сдохнуть. Ноги вообще не слушались, и дико трещала башка.
Ещё Нинка убьёт за велик. Как бы его не спёрли до завтра.
В прихожей знатно воняло мужским парфюмом. Чужим. Но в квартире было тихо.
– Люций, подойди сюда, – позвал папаша.
Он сидел за кухонным столом в компании двух паладинов.
Меня обдало кипятком. От усталости и удушья в глазах потемнело. Но я, кажись, затравленно скалился.
– Господин Стокер, я инспектор Завьялов, паладин второго ранга. Это мой коллега Вульф. Мы пришли по поводу той истории, которая произошла в ночном клубе «Пустошь» семнадцатого мая. Мы идентифицировали и нашли того мужчину, который предположительно подсыпал вам наркотики.
Насрать мне было на того мужика, мы даже жалобу не составили. Но ведь не просто так они припёрлись.
– Узнаёте? – спросил паладин и сунул мне мобильник с фотографией.
– Я же сказал, что было темно.
– Взгляните.
Я взглянул и повторил:
– Было темно.
Паладин покивал, убрал мобильник в карман, странно оскалился и выдал:
– Его обнаружили вчера в тридцати километрах от города с отрезанными кистями и дыркой во лбу. Кисти мы так и не нашли.
«А я-то при чём? Бля-ядь».