– А что, ты считаешь, может прийти в голову, когда взрослый мужик торчком замирает глядя на малолетку, заливая слюной пол…
Симкино лицо резко сбросило цвет, приобретя бледно-зеленый оттенок:
– Это действительно так? – очень тихо переспросила она.
– Так, милочка, так, – проснувшаяся язвительность раскрасила мои интонации и потребовала добавить красочных эпитетов для злобной хлесткости, – у него при взгляде на тебя в мозгах такое бурление начинается, что штаны вспыхнуть могут. Как я могу пройти мимо, если ты как минимум под угрозой…
– Да, подожди ты с этим, – прервала меня детдомовка, – он действительно так на меня смотрит? Я ему взаправду нравлюсь?
– Тьфу ты!
– Леночка, милая, пожалуйста! Умоляю!.. Скажи…
И взгляд такой щенячье-просительный, резонирующий с запахом ее надежд. А у меня в ответ лишь одна мудрая мысль: «Ох и дура!.». Причем для меня самой оставалось загадкой, к кому из нас она относится.
– Пусть дура! – подхватила Симка… видимо мой цепенеющий мозг, не затрагивая сознание, вывалил свое содержимое в прямой эфир, – Только, скажи, а?.. Ну что хочешь, для тебя сделаю! Он действительно…
– Да хочет он тебя! – не выдержала я – и видит в тебе женщину, а не ребенка. И любит тебя именно как женщину. Он сам мне сказал.
Оглушительный визг чуть не порвал мои барабанные перепонки. Я оказалась сграбастана в тесные объятия. На одном дыхании у меня попросили за-все-за-все прощение, рассказали, какая я замечательная, и как меня любят, обслюнявили поцелуями обе щеки и нос, потом отпустили, снова сграбастали, потрясли и снова отпустили. Потом Симка как заправская гимнастка-акробатка прошлась колесом и, взвизгнув еще раз напоследок, скрылась в дверях клуба.
Пара случайных прохожих в легком обалдении смотрели ей вслед, и запах их удивления был подобен приятному ветерку, освежающему после Симкиного эмоционального пекла.
– Да идите вы… своей колеей! – высказалась я и, поправив сумку, пошла домой.
Так закончилось мое знакомство с Симкой, хромым Тимуром, да и вообще с единоборствами. Иногда, правда, наверно раз в месяц, Валерка устраивал мне тренировки, но ни в какие клубы я больше не ходила.
Спустя года три, я однажды в окно автобуса увидела Тимура Рустамовича с детской коляской и довольной улыбкой. Однако шевельнувшееся в душе любопытство было моментально придушенно страхом разрушительно влезть в чужую, явно налаженную жизнь.
Глава VIII
Несмотря на Симкин радостный визг, впечатление от встревания в личную жизнь тренера сказалось на мне довольно негативно. Началось все с поиска грани между «не лезь не свое дело» и «нельзя промолчать». Кончилось тем, что любой взгляд, а уж тем более вопрос в мою сторону воспринимался как гнусное вмешательство не только в личную жизнь, но и во внутреннее пространство. Правда, после промывки мозга устроенной паладином острота восприятия несколько притупилась. Хотя не исключено, что окружающие, привыкнув к моей кусачести, просто старались лишний раз не задевать… наверно, чтоб не воняло. В результате постепенно вокруг меня стала разрастаться пустота. В переносном, но все же неприятном смысле. Хотя в ней все же нашелся положительный момент, поскольку нагрузка на чуйность стала не в пример меньше. И все же порой становилось довольно обидно, что тебя все меньше замечают… Ну, кроме Валерки, конечно. Для остальных я вроде как стала одним из атрибутов будничной жизни. Особенно ярко чуйка рассказывала об этом при общении с соседками по квартирке.
Впрочем, была еще родня. Бабушка и дед, отогревавшие мне душу своей любовью, но ухитряющиеся в короткий срок загрузить уши матримониальными намеками-расспросами-переживаниями; мать, регулярно звонившая раз в неделю, чтоб рассказать какой у нее замечательный Вик; ну, и отец, любящий перед уходом с работы заскочить в компьютерный отдел, чтоб показать новые фото моей сводной сестры и описать в подробностях, какая она умничка-лапочка.
Один раз я, не выдержав, спросила его прямо в лоб:
– Пап, скажи честно, а зачем ты здесь?
– Э-э, – он с опаской вгляделся в мое лицо, но все же признался, – подружиться с тобой хочу.
– Хм… – я задумчиво оглядела родственника, – а ты не запоздал?
– Ну, лучше поздно, чем никогда, – улыбнулся он в ответ, однако в глазах, на мой взгляд, было гораздо больше сомнения, чем добродушия. Собственно как и в эмоциональном запахе.
– Да уж, со мной ты все время поздно… Как с зачатия началось, так все дальше и покатилось… – взгляд отца стал откровенно испуганным, – да не волнуйся! Я уже доросла до того, чтоб считать эту шутку смешной.
Отец заметно расслабился:
– А я уж собрался за шоколадкой бежать.
– Дешево как-то, – усмехнулась я.
– Ну, так вкусы почти не меняются, – он отзеркалил мне усмешку, – если что-то сработало тогда, то скорей всего сработает сейчас.
– Вкусы меняются, возможно не так часто, а вот обстоятельства… – я еще раз проанализировала запахи его эмоций, – восприятие окружающего мира тоже может резко измениться. Так что, пап, поясни-ка мне, зачем ты дружиться хочешь?
– Ну… – опустив глаза, он взглянул на ладонь, словно в ней пряталась шпаргалка, – …просто это неправильно. Мы самые близкие люди… в смысле по родству… И вроде, как это неправильно, что у нас нет каких-то дружеских взаимоотношений.
– Звучит, как будто ты прочитал инструкцию, как должно быть, а теперь стремишься подогнать под нее жизнь.
– Не утрируй, пожалуйста. Я на самом деле хотел бы стать тебе другом. Правда, не знаю как.
– Книжки советуют проявить интерес к интересам человека, – я невольно улыбнулась, прикидывая папино знание о моей жизни, – как у тебя с этим?
– Скромненько у меня с этим. Весьма скромненько,– с как бы веселым покаянием улыбнулся он в ответ,– поэтому пошел другим путем: увлечь человека своими интересами.
– Это какими? – с легким удивлением поинтересовалась я, – дочкой что ли?
– Ну, сейчас у меня как-то все мозги на нее завязаны, – признался он, – а разве тебе не интересно узнать про свою сестру?
– Пап, ты когда-нибудь про ревность слышал?
На отцовском лице изумление написалось просто аршинными буквами:
– Лен, неужели ты сможешь ревновать младенца?
– Легко! – заверила я его, – вот, к примеру… ты обо мне так, как о ней, кому-нибудь рассказывал?
Он погрустнел, но все же произнес ожидаемое:
– Нет, Лен…
– Понятно, – в моей душе… ничего не изменилось, поскольку другого ответа даже не предполагалось. Впрочем, была благодарность за честность.
Отец погрустнел еще больше:
– Не думаю, что действительно понимаешь…
Изображая сомнение-удивление, я картинно приподняла одну бровь, демонстрируя умение наработанное часовыми сидениями перед зеркалом в подростковом возрасте.
Папин тяжелый вздох прозвучал как «С головой в омут».
– Ты ведь знаешь, что мы с твоей мамой поженились, когда узнали, что появишься ты. Вроде как случайно вышло.
– М-да, хороша случайность! – не смогла не заметить я.
– Тем не менее, не в этом суть. Представь себе молодого студентика, неизбалованного женским вниманием, который внезапно узнает, что будет отцом…
– Похоже, кой-какое внимание все же было.
– Почти не было. Точнее, не был избалован, пока не познакомился с твоей матерью…
– Обойдемся без подробностей?
– Почти обойдемся. Просто скажу, что меня втянули в спор на бутылку шампанского: я должен был пригласить на свиданье первую попавшуюся девчонку. Можно сказать, почти взяли на слабо. Но я этих доставал решил обдурить, подошел к девчонке и, рассказав все откровенно про пари, предложил разыграть восторженность мной, а потом уйти и распить вдвоем бутылочку.
– А поутру они проснулись…
– … и пошли каждый своей дорогой. А вот через три месяца…
– И ты как честный человек…
Отец кивнул:
– Только, дочь, понимаешь, признание ответственности – это шаг разума, а не чувств.
– Обидно слышать.
– А говорить стыдно, – признался отец, – но врать еще стыднее.
Я «принюхалась» к его ощущениям – действительно не врет, и действительно стыдно. Однако мне этого было мало:
– Получается, ты хочешь дружиться из-за своего стыда?
– Скорей из-за осознания, что не хочу быть тебе чужим человеком.
Замолчав, он провел пальцем по краю стола. Выжидая, я не перебивала его молчание. И хотя чуйность о многом рассказала, мне требовались слова. Палец добрался до угла и отец, вздохнув, продолжил… излучая боязнь и решительность:
– Я знаю, что многое потерял-упустил. Жалею, что не умилялся твоими первыми шагами. Что не ходил на утренники в детсад. Да чего перечислять все «не»! Их слишком много скопилось. Я только теперь осознал, что это неправильно… Мне больно это осознавать. Словно я задолжал тебе целую жизнь… Опоздал на целую жизнь… Но… Тут… – палец пустился в новую прогулку по краю столешницы.
Я встала из-за стола, подошла и, обняв, поцеловала его в колючую щеку:
– Мы, пап, никогда не будем чужими людьми.
– Ох, спасибо, Ленок! – он крепко обнял меня в ответ и… стал заходить ко мне пореже. А потом вообще перешел в другую компанию.
В следующий раз серьезно поговорить с отцом мне довелось только через год. Хотя это не я с ним, а он со мной разговаривал, поскольку горе от одновременной потери бабушки и деда сделало меня практически невменяемой. В смысле моя реакция на внешние раздражители свелась к минимуму. Словно пустота, постепенно выраставшая вокруг меня, внезапно остекленела.
Отец мог днями взывать к разумности, чувствам, ответственности, совести и даже злости, однако его слова, помноженные на эмоции, проходя сквозь прозрачную броню, становились легко-мягкими пылинками, оседавшими с печальной обреченностью у подножия моего сознания.
Вик тоже сделал попытку разбить стеклянный кокон и тоже без успеха. Мать же ко мне не подпустили. После чего отец с Виком засели на кухне, гася не чокаясь стопарики, под пьяно-мудрые рассуждения за жизнь…
Возможно, Валерке бы удалось достучаться до меня, но он, попав на какую-то супер-пупер программу по обмену студентами, к тому времени уже пару месяцев обитал за океаном.
Однако помимо отсутствия паладина было еще кое-что, заставившее меня залезть поглубже в свою раковину. Я потеряла свою чуйку… Причем, поначалу пропажа как-то не осознавалась. Так на краешке сознания отмечалось, что восприятие какое-то нечеткое. Но если слезы в глазах, а в душе свербит потеря, то замутненность взгляда, кажется, несущественной и вполне естественной мелочью. Как вдруг, на девятый день, внезапно стрельнуло понимание, что именно не так.
И главное, сколько раз я ее проклинала, сколько раз взывала то к богу, то к черту с просьбой избавить меня от этой напасти. А уж как мечтала стать нормальной…
И вот стала… полуглухая-полуслепая… В переносном смысле, конечно, но ощущения один к одному. Оказалось, что за несколько лет с момента обретения чуйки у меня буквально атрофировались способности к общению без ароматических подсказок.
Вот уж действительно, что имеем – не храним, потерявши – плачем. Хотя я не плакала, а скорей выла от ужаса, но только про себя. Вслух же лишнее слово сказать боялась. И если раньше я просто сторонилась людей, то теперь шарахалась от каждого заговорившего со мной. Любое слово, да что там слово, любой звук без эмоционально запаховой подкраски вызывал бешенный мыслеоборот на тему, а что именно имелось в виду. Особенно тяжко пришлось с соседками по квартире. Я просто терялась в их намеках, взглядах, недоговорках. Или мне просто казалось, что их речь насыщена этим всем.
Не выдержав такого давления, я, заплатив свою долю до конца третьего курса, просто съехала от них в бабушкину квартиру. Проще говоря, сбежала от мира в свое одиночество.
Вот только забросить клуб ССЧ у меня не хватило духу. Все же он в какой-то степени мое детище, поэтому, даже отойдя на вторые, если не на третьи роли, я с удовольствием принимала участие в добрых делах. А иногда даже ходила на клубные сабантуйчики… Где и познакомилась с Евгением.
Высокий, довольно симпатичный, слегка полноватый и размеренно спокойный он мне не понравился с первого взгляда. Однако неприязни оказалось недостаточно, чтоб проигнорировать огромный зонт в его руках и стену дождя за окном.
Так начался наш роман. Хотя о романтичности я догадывалась только по изредка приносимым им простоватым букетам. Причем преподносились цветы в такой манере, словно они у него случайно в руке образовались, и он не смог найти им лучшего применения. В остальном же Евгений вел себя очень ровно: встречал, выгуливал, подвозил до дома на машине, демонстрировал начитанность, эрудированность, но не давил своим мнением, водил в кафе да пару раз в кино, и ни разу не выказал ни малейшего намека на желание перейти в более близкие отношения. Даже попытки напроситься на чашку вечернего кофе не делал. А уж продвинутые действия, типа приобнять за талию или чмокнуть в щечку, видимо, очень сильно конфликтовали с его виденьем мира, поэтому существовали в параллельной вселенной.
Собственно я сама не стремилась к переходу в другую плоскость. Для меня Евгений стал своего рода окном в мир, дававшим возможность привыкнуть к общению с людьми без чуйности. Но все же под волосами начинало зудеть любопытство, что же нужно мужику от серенькой пусть даже симпатичной студенточки без связей, влиятельной родни, и богатства. А если учесть, что товарищ старше меня лет на десять, то его намерения-желания вызывали просто нездоровый интерес.
Впрочем, первый же зачет летней сессии свел на нет все мое внеучебное любопытство весьма неприятным открытием: без ощущения преподавательских эмоций я, как оказалось, не могла нормально отвечать на вопросы. Тыкалась подобно слепому котенку в разные стороны, абсолютно не соображая, что несу. Так, что вполне естественно, что ни один экзамен за третий курс мне не удалось сдать с первого раза. И это несмотря на то, что зубрила я материал в три раза больше обычного.
Однако как говорил мудрец: «И это пройдет».
Выходя с последней пересдачи, я чувствовала себя выжатой половой тряпкой. Накативший отходняк погрузил мозги в блаженное отупение, оставив только тихую радость, что сегодня суббота и на работу ползти не надо. Поджидавший на улице Евгений тоже не сильно портил картину мира, поскольку довольно быстро осознал мое стойкое нежелание выгуливаться. А уж когда оказалось, что он сегодня на машине, то я готова была его расцеловать… В переносном смысле, конечно. Но спокойная расслабленная поездка закончилась, когда до моего сонного сознания достучалась фраза «Ну так как пойдешь за меня замуж?»
– Э-э, – глубокомысленно ответила я, гадая послышалось мне или нет.
Евгений же понял меня несколько по-другому:
– Ты наверно ожидала признаний в любви?
– Наверное, – автоматически согласилась я.
– Но для этого надо бы сначала договориться, что такое любовь. А понятие это эфемерное, четкому определению неподдающееся, и главное нестабильное. Причем нестабильное, как и определение, так и само чувство. Только ясно, что ее можно убить, растерять в быту или просто перепутать с похотью. Но главное даже не это, а то, что признание в любви не несет в себе никакой ответственности. Ну, скажу «Люблю!», и что? Ах, ты!.. – Евгений отвлекся на дорогу, помянув скотскую родословную подрезавшего его водителя. – Так о чем это я?
– Об «А дальше что?» – подсунула я ему свой любимый вопрос, пытаясь осознать, насколько близко товарищ подобрался к моим собственным мыслям.
– Вот именно «Дальше что?» – подхватил он, – ведь чувства потребуют доказательств, желательно серьезных намерений. Причем таких, чтоб появилась уверенность в будущем. А это, на минуточку, уже не чувства, а разум. Следовательно, сразу возникает сомнения в только что высказанной любви. Мол, слишком по-деловому. Вот и получается, как ни кинь всюду клин. Ты согласна?
«Э-э…» – сказали мозги, не желая отбросить сентиментальность, и я решила озадачить кавалера, а не мучиться самой над ответом.
– Так что чувствам вообще не должно быть места в жизни?
– Ну, зачем так глобально? – притормозив на светофоре, Евгений повернулся ко мне с осуждением на лице, – Во-первых, должна быть симпатия. Во-вторых, уважение. Но главное должно быть желание эти самые чувства построить… Как бы взрастить.
Сзади раздались сигналы, и кавалер поспешно рванул на загоревшийся зеленый, не заметив запоздавшего пешехода, решившего во что бы то ни стало проскочить на другую сторону. Я вскрикнула. Евгений с матерком дернул руль в сторону. Камикадзе тоже не оплошал, и все обошлось без жертв. Если, конечно, не считать нервных клеток и разговора, начисто сметенного пережитыми эмоциями.
Евгений только прощаясь, как бы напоследок попросил всерьез подумать над его предложением, добавив, что с ответом не торопит.
Впрочем, я не обольщалась, прекрасно осознавая, что теперь начнется «осада», и меня будут усиленно подталкивать в направлении загса.
В какой-то степени радовало, что все же загса, а не постели. Но все же расстраивало, что не постели… Почему-то хотелось быть желанной в первую очередь, а потом уже счастливо-замужней. Что постепенно стало сказываться на моем летнем гардеробе. Благо дело жаркая погода способствовала разной степени оголенности.
Видимо Евгений ощутил мое подспудное желание и при общении стал добавлять комплиментики в мой адрес. Впрочем, взгляд на его напряженные штаны подтверждал правдивость льстивых слов.
И все же основной упор шел на разум. Тем более вагон моих размышлений уже давно пытался скатиться к устойчивому тупичку житейских выводов, озвученных дедом. С годами пришло ко мне очарование скромных и не шибко оригинальных желаний: свить уютное гнездышко, взрастить в любви своих птенчиков, дать им возможность свить свои гнездышки… А муж… Главное чтоб понимал важность семейного очага, ценил его… В замен же я дам и заботу, и уважение и… любовь… И может быть, не только постельную.
Все стерпится-слюбится, срастется-забудется…
Вот только родительский брак, где в основу заложили разум и ответственность, звучал болезненным диссонансом. А бабушка и дед… У них ведь была настоящая любовь, хотя в их возрасте вить гнездышка не требовалось… А еще мать, целиком растворившаяся в своем Вике. Она даже к своей новорожденной малышке (не говоря уже обо мне) относится с меньшей любовью. Последний наш с ней телефонный разговор состоял фактически из одного восхищения, какой Вик прекрасный отец. Причем все буквы были красочно заглавные.
Но с другой стороны статистика разводов, о которой вспоминают все кому не лень, криком кричит о недостаточности чувств для плодотворного гнездования…
Евгений же при встречах впрямую почти не затрагивал свадебного вопроса, но при этом все его разговоры неизменно содержали мягкие намеки на брак. А может у меня воображение разыгралось.
Однако самая сильная агитация в его пользу начиналась уже после свидания, когда, открывая входную дверь в темный коридор одинокой квартиры, я острей ощущала свою мечту. Ее возможную близость…
И снова мысли как на качелях летели то в одну, то в другую сторону, не давая выбрать ни «Да», ни «Нет».
Самотерзания продолжались в течение всего лета. Но однажды, высказываясь о просмотренном фильме, Евгений заявил, что любовь – это каждодневный труд с полной самоотдачей.
– А чуть подробнее, – поинтересовалась я.
– Подробнее… – он с хитрецой взглянул мне в глаза, – вот смотри, в природе куча растений растет самостоятельно, но если человек хочет получить урожай, то он должен трудиться. Ежедневно вкалывать…
Я стала терять интерес к философствованию:
– Так можно высказаться о любой работе. Ассоциация – не доказательство.
– Э-э… – Евгений пригладил свою челку, словно перетасовал колоду мыслей, – а если взять в пример поддержание костра, будет лучше?
– Ты еще расскажи, зачем огонь нужен, – буркнула я.
– Вот, – обрадовался кавалер, – зачем!
– Что «Зачем»?
– Зачем они бросаются в любовь. Вот это главное! Что они хотят в итоге получить? Если говорим о чисто механическом процессе, то неделя совместных ночёвок поставит крест на их отношениях, потому что этого мало. Человек, в массе своей, существо многогранное, и совпадение двух граней у двух особей не гарантирует удержание. Вот, к примеру, пары, имеющие только замечательный секс, распадаются, поскольку вне его друг другу не интересны. Пары, имеющие общие хобби воспринимают друг друга как коллег… а те, что состоят вместе ради ребенка…
В голове мгновенно стало пусто. Я вся напряглась, готовая вцепиться, вгрызться в любой намек на ошибку, свершенную родителями в прошлом, чтоб не сделать своей ошибки в будущем.
– … забывают, что ребенку в первую очередь нужна любовь, или как минимум внимание родителей…
«Он прав», – щелкнуло у меня в мозгу.
– … Нет, полноценная семья, конечно, замечательно, но для ребенка главнее, чтоб рядом были те, кто беззаветно любит его просто за то, что он есть.
«Он очень-очень прав».
– …Чтоб не делали его средством борьбы с супругом, а элементарно купали бы его в своей любви…
Я с трудом удерживала желание всхлипнуть и расплакаться.
– … А все дело в том, что изначальная цель не правильная. Нужно во главу угла ставить саму семью. То есть союз, который должен быть основан на взаимном уважении интересов, где каждый должен четко представлять, а главное понимать, что именно ждет его партнер. Причем не надо забывать о недостатках. У каждого из нас есть какие-то негативные особенности… или они так выглядят в посторонних глазах. Это надо сглаживать, убирая лишнее трение…
Он купил меня со всеми потрохами. В зобу дыханье сперло и, когда на следующий день Евгений вновь предложил пожениться, я сказала твердое «Давай».
Дорога до загса заняла у нас неделю обсуждений. Пятнадцатиминутная подача заявления присвоила нам статус брачующихся, а сумки с вещами жениха на заднем сидении машины, подтверждали решимость начать новую жизнь.