– Девушка, девушка, вы меня слышите? – привлекая моё внимание, спрашивает женщина с рыжими волосами. На вид ей лет сорок восемь, а может и все пятьдесят, она немного худощавая, но ей это только идёт, её янтарно-зелёные глаза смотрят на меня и ждут ответа. Вот только я не могу говорить, словно что-то мешает, я опустила глаза в сторону, где предположительно должен был быть мой телефон, но вспомнила, что от такого удара мой телефон мог оказаться где угодно. Насколько я помню, в момент столкновения он находился в руке по направлению в задний карман.
– Спросите молодого человека, не знает ли он девушку, у неё сломана челюсть, повернувшись в сторону машины, проговорила рыжеволосая женщина. То, что у меня сломана челюсть, меня совсем не удивило, но вот когда из скорой выглянул парень и сказал:
– Её зовут Елисеева Натали, ей двадцать два года и у неё первая положительная группа крови, и прошу вас, спасите её, – стараясь сохранять спокойствие, сообщил парень, глядя на меня. Мои глаза округлились от удивления, ведь этого парня я точно раньше не видела. Я бы запомнила. Присмотревшись, я увидела, что он говорит по телефону, похоже, мы действительно друг с другом не знакомы.
– Да, Фил, прости меня, не переживай, я буду держать тебя в курсе, последнее, что я смогла услышать перед тем как снова потеряла сознание на несколько минут, или мне показалось, что лишь на несколько минут. Когда я снова открыла глаза, то обнаружила, что кто-то держит мою голову, а в этот момент женщина фиксировала шею специальным ошейником. Парень стоял недалеко от меня в стороне и словно ждал результатов. Женщина с рыжими волосами посмотрела на него и неутешительно покачала головой, его взгляд стал удручающим. Другие два молодых парня в медицинской форме погрузили меня на носилки и понесли в машину. В скорую поднялся и сам мотоциклист и сел рядом, сейчас видны его забинтованные колени, местами сильно подранную куртку, он не отрывал свой взгляд от моего тела, и сообщения, что заваливали его телефон, его совсем не интересовали в данный момент. Разговоры в скорой начали стихать, а свет в машине расплываться вместе с лицами людей, похоже, сил держаться у меня совсем не осталось. Закрыв глаза, мне стало спокойнее и в этот момент всё словно исчезло.
Белый коридор. Перед газами мелькают лампочки, напоминающие «зебру» на пешеходных переходах, длинноватые, прямоугольной формы светильники, а стены белой плиткой уложены. По обе стороны от меня медики и врачи, они о чём-то бурно переговариваются и лишь чётко смогла услышать:
– Срочно нужны пакеты с кровью, первая положительная! – кто именно сказал, увидеть не получилось, всё плывет перед глазами, и всё, что сейчас меня волнует – это мой кот, который ждёт, что его хозяйка скоро вернётся домой, даст ему вкусняшку как обычно и уляжется рядом с ним на кровати после того, как он поест. Один из парней держит кислородную маску, другой придерживает мою голову, всё это я чувствую, чувствую тепло их рук в перчатках, в следующее мгновение яркий свет огромной лампы ударил мне по глазам и мои глаза защурились, холодок разнёсся по моему телу от хирургического стола, рядом с которым стоял столик с хирургическими инструментами, к моему лицу подносят маску, видимо с наркозом. Запах сладковатый и всё начинает ещё сильнее расплываться, пока всё, что меня окружало, не исчезло в тёмной пелене. Больше не ощущаю отголосков страха, душевной боли, всё кануло в холоде операционного стола, одним прекрасным сентябрьским вечером просто не вернулась домой. Никогда не думала, что моя жизнь закончится вот так просто, пока мы сами не почувствуем, как быстро летит время и как бессмысленно мы его тратим на обиды, боль, страх, разочарование, и всё в попытках что-то изменить или ещё больше загнать себя в рамки, загнать себя в клетку и мы лишь существуем в надежде, что всё само наладится. И лишь сейчас начинаю понимать, как было много значительных моментов, которые вначале были лишь пылью, сейчас стали на вес золота. Вот и закончился мой сезон, это был мой последний выезд, последний разговор с Филом, последняя картина, последнее мурлыканье моего кота, какая жалость, что мне не удалось с ними попрощаться. Как жаль, что потратила несколько лет в тишине своих чувств, какая же я трусиха, что так и не призналась Филу. Может быть тогда это было бы взаимным чувством, вот вам и заезженная фраза, с которой мы соглашаемся лишь в момент, когда с ней сталкиваемся: «страх крадёт радость, мы начинаем что-то ценить, лишь потеряв», что делать, если ты потерял себя самого и возможно уже навсегда? И всё, что мне остаётся, это лишь надеяться, что меня простят за такой уход и долго горевать не станут. Тьма забирала меня с собой, унося обиду и печаль, освобождая меня от этого. Просыпается чувство свободы, в котором я так нуждалась наконец пришло, если у меня получится вернуться в мир живых, начну жить иначе. Буду бороться со своими страхами, буду рисковать и наслаждаться жизнью, но только если у меня получится, и последняя мысль, что пронеслась в моей голове «…однажды я вернусь, вернусь к тебе…».
Глава 4
Яркий свет пробивается сквозь веки, заставляя меня проснуться, словно в дреме ощущаю, как кто-то трогает мою руку, вызывая непреодолимое желание посмотреть на хозяина прикосновения, но мои глаза всё ещё закрыты. Как бы мне ни хотелось открыть глаза, у меня не получается, словно они заклеены или залиты бетоном. Ужасно тяжёлые и неподъёмные. Пытаюсь пошевелить хотя бы пальцами рук и ног, но тело словно ватное, ощущение такое, если бы мой мозг переместили в другое тело. Ощущается тепло руки, прикасающейся к моему запястью, они нежные, словно рука принадлежит женщине. Ощущается запах духов и крема для рук, нотки спелых персиков и апельсинов. В моё туманное сознание врываются звуки, напоминающие голоса, но слова не чёткие, невозможно разобрать, о чём они даже возможно говорят. Рядом находятся несколько человек, у одного голос грубый с хрипотцой, скорее всего, курящего человека старой закалки, как говорится. У второго голос мягкий и звонкий, но уже не детский, но ещё и не взрослый, голос принадлежит юноше лет двадцати, может чуть старше. И третий голос женский, по голосу представляется женщина спокойная, уже в возрасте, явно познавшая жизнь со всех её сторон: и с плохих, и с хороших. Мои размышления о том, какие люди меня сейчас окружают, прервало ощущение укола в кончики пальцев ног, ощущение не из приятных, если честно. Такие уколы последовали и на пальцах правой руки, и следом за ней на левой. Один из пальцев дёрнулся, отозвавшись на раздражитель, но возможно мне лишь показалось. По всей руке появилось покалывание, словно после долгого сна на собственной руке, и та затекла. Рядом с моей головой зажужжал пейджер, видимо пришло сообщение, снова послышался женский голос, затем голос солидного возраста мужчины. Мои попытки всё ещё продолжаются: открыть глаза или пошевелиться, но пока всё тщетно. Хотелось бы узнать, где же я нахожусь, и кто все эти люди рядом со мной, успокаивает немного то, что женщина держит меня за руку, ощущения приятные, словно близкий человек проявляет заботу. Сейчас попробую сосредоточиться именно на этом и хоть немного сжать её руку, и, кажется, у меня получилось, потому как раздался восторженный выкрик женщины:
– Доктор, она в сознании! Посмотрите, ответная реакция! – Заявила женщина.
– Это просто непроизвольное сокращение мышц, не более того! – грубо отрезал мужчина.
– Не витайте в облаках надежд, уже полгода она в коме и вряд ли она очнётся! – колко и грубо ответил ей некий доктор, а у меня в голове пролетела фраза: «Полгода в коме?! Какая ещё кома? Какие ещё полгода?» – мне становится страшно, и звук собственного биения сердца утягивает прочь в сон. Там намного спокойнее.
Спустя какое-то время послышалась музыка, старая музыка на знакомых ритмах и, прислушавшись, узнала в ней группу «Крокус», «Рок сити». Эти старые песни всегда мне нравились, и они всегда согревали меня изнутри. Сама не заметила, как в такт песни начала двигать пальцами, в помещение, в котором я находилась, вошли люди, примерно на полпути остановились, в этот момент сменилась мелодия и заиграла песня «Би майн», и пальцы застучали в новом ритме. Услышав вздох облегчения, мои пальцы замерли в воздухе.
– Ну, я же вам говорила, она пришла в себя! – настойчиво произнесла женщина.
– Ладно, если она действительно нас слышит, то пусть сожмёт кулак, в голосе послышалась насмешка, но чтоб его поставить на место, я просто сжала в кулак пальцы, что ещё несколько минут назад стучали в такт музыке.
– Это всё ещё по-вашему непроизвольное сокращение мышц? – передразнила его женщина, похоже она была довольна собой.
– Что ж, Людмила Ивановна, вы были правы, шансы есть, с лёгкой раздражительностью произнёс доктор, но в то же время он был рад её правоте. Ненадолго я погрузилась в свои мысли, как же теперь узнать, где я нахожусь, и как меня зовут, что произошло полгода назад. И нет возможности спросить. Пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь, но в мыслях сплошной туман и множество обрывков. Вокруг меня всё ещё идут дискуссии и обсуждение, после, по прошествии часа, доктор сказал:
– Хорошо, вот тогда и позаботитесь о восстановлении Элейн! – и он вышел из помещения. Столько информации и шума меня немного утомили и погрузили в сон.
Прошло несколько часов, прежде чем я проснулась вновь, в комнате тусклый свет, он совсем не раздражал мои глаза. Стараясь открыть их мало-помалу, у меня наконец-то получилось, некоторое время ещё щурилась, но постепенно привыкла. Тяжесть в теле потихоньку начала отступать, пока и вовсе не прошла. Решаюсь осмотреть место, где нахожусь, комната напоминала отдалённо больничную палату, белые стены и потолок, застеленный тёмно-серым линолеумом пол. Комната сама по себе не большая, но весьма просторная и комфортная. Рядом с кроватью стоит тумбочка, а на ней стоял старый подсвечник с розовой ароматической свечкой, от неё исходит запах лаванды. Не удивлюсь, если её поставила женщина около часа назад, потому как свеча растаяла лишь на треть из всей длины. На одной из полок лежит аптечка и рядом с ней что-то, напоминающее планшет или электронную книгу, но таких я прежде не видела. Между кроватью и прикроватной тумбочкой расположилась капельница, система тянется к моей свисающей с кровати руке. Жидкость в ней голубого цвета, но возможно мне так только кажется из-за освещения. Лишь в одном могу быть уверена, она точно не прозрачная. По обе стороны большого окна висят тяжёлые шторы, на которых изображены японские журавли в полёте, в небольшой щёлке между шторами красуется большой цветок в горшке. Он выглядел странно, его ствол был как пальмы или бонсая, большие листья у верха полукруглой формы, но то, что зацепило мой взгляд, так это большой бутон на нём, такой же, как у розы. Он был такого же насыщенного красного цвета, словно яркая алая помада на губах идущей на свидание. В комнату пробивался так настойчиво лунный свет, что придавал ещё большее очарование цветку. В другом углу комнаты находилось трюмо с огромным зеркалом, но по какой-то причине оно было завешано куском плотной ткани, на столике лежали папка и кружка, по виду она из фарфора и ручной работы. Мне стало интересно, как я выгляжу, и попыталась хотя бы сесть на кровати, но тело отказывалось слушаться. И всё, что мне остаётся, это лишь примерно представить, какого цвета мои глаза и волосы, какой они длины, какое у меня лицо. Может оно всё в ожогах или обезображено чем-то ещё? И потому зеркало завесили, чтоб я не испугалась. В противоположной стороне красовался старинный шкаф с резными узорами в японском стиле, вся мебель была цвета тёмного шоколада, тяжело сказать точно, когда единственное, что освещает комнату, это свеча и маленький участок луны. За дверью послышались звонкие стуки каблуков, они раздавались по всему коридору, звук затих напротив двери, на которую сейчас смотрю я, и жду. Через несколько секунд ручка двери наклонилась и медленно открылась, в неё вошла женщина в белом медицинском халате, застёгнутым до последней пуговицы и в руках у неё было два стаканчика, в одном была вода, а во втором – ампулы и шприцы. Ярко-зелёные глаза округлились, когда она встретилась со мной взглядом, её рыжие волосы под светом коридорных ламп подхватил лёгкий сквозной ветерок, казалось бы, ветерок словно подталкивал её войти, раздался грохот от упавшей посуды на пол. Стаканчики разбились вдребезги, шприцы разлетелись в разные стороны, и часть ампул также разбилась, и те, что остались целыми, просто укатились куда-то в темноту. Лицо женщины застыло в немом крике, тяжело бы прочитать её эмоции и хорошо ли это или плохо. Пару минут спустя её словно отпустило, и она выбежала в коридор, оставив за собой настежь открытую дверь. Теперь то, что остаётся – это возможность изучить пространство за дверью. В поле зрения попадала дверь, такая же, как и моя – серого цвета, и золотого цвета табличка на ней, но чтобы её прочесть, нужно подойти поближе. Рядом с дверью стояла небольшая двухместная скамейка с мягкими подушечками на ней, нежного голубого цвета. По сторонам от скамейки стояли горшки с папоротником, стены были бледно-голубыми с зелёным оттенком, на которых местами потрескалась краска. Приглядевшись, увидела, что на скамейке стояла баночка с краской, на крышке которой лежала абсолютно новая кисть. Возможно, кто-то забыл её, потому как следов свежей покраски не было, как и самого запаха краски я не почувствовала. Через несколько минут после того, как закончила изучать коридор, раздались быстрые шаги, и судя по знакомому звучанию каблуков, возвращалась рыжеволосая женщина, а следом за ней еле слышные шаги ещё одного человека. Он шёл, отставая, первой вошла в комнату женщина, но её волосы уже были собраны в высокий тугой хвост, в глаза бросился висящий на груди бэйджик, но имя тяжело разглядеть. У её ног, обутых в коричневые замшевые туфли с лёгкими потёртостями, лежали шприцы и ампулы, она словно вспомнила про них, и в тот же момент, когда увидела, что я смотрю ей прямо под ноги. Она в быстрой спешке вытащила совочек и веник из шкафа и собрала, периодически поглядывая на дверь. Спрятав всё обратно, она встала посередине комнаты. Она посматривала то на меня, то на дверь, пока в комнату не вошёл пожилой мужчина. Он встал прямо напротив неё, посмотрел на подол её халата, который, видимо, задрался, пока она собирала лекарства, и обнажил её татуировку на бедре в виде лотоса в нежных оттенках розового и фиолетового цвета:
– Прикрой что ли, пробурчал пожилой мужчина, и женщина смущённо посмотрела вниз, быстренько поправила халат. У мужчины в руках был чемоданчик тёмно-коричневого цвета и папка в другой руке, его лицо отображало удивление и радость. Его морщинистое лицо с грустными бровями отображало все его эмоции, не скрывая даже мелочей. Про таких людей и говорят: «открытая книга – бери да читай», щёки его были покрыты густой щетиной серебристых оттенков, такие же, как и его волосы. Они были средней длины и растрёпанные. Сложно сказать, какого цвета были его волосы при его молодости, не осталось ни единого намёка. Потому можно было смело сказать, что ему уже лет семьдесят, может чуть больше. Его глаза были разного цвета, гетерохромия, один был небесно-голубого цвета, а второй – серый, глаза его были уставшие и сонные, его явно разбудили совсем недавно. Постояв немного практически в дверях, изучая меня, всё-таки прошёл вперед своими тихими шагами, судя по обуви и его возрасту, он носит ортопедическую, чуть изношенную обувь, чёрного цвета из кожи. Женщина встала по правую сторону от него и вопросительно посмотрела на него.
– Как тебя зовут? Что-нибудь помнишь о том, что произошло? – с небольшой натяжкой в голосе спрашивал меня мужчина, но ответ он так и не получил.
– Меня зовут Кацман Александр Романович, но лучше называй меня доктор Кацман, сказал он, немного задержав на мне взгляд, он спросил, слышу ли я его, в ответ он получил кивание головой.
– Сколько тебе лет? – в надежде услышать хоть слово, спросила женщина. Я честно попыталась ответить, но звука не было, лишь подобно рыбе хватала воздух губами. «Почему не могу говорить?» пронеслось в голове.
– Открой рот, я посмотрю, сказал доктор Кацман, доставая из нагрудного кармана фонарик, и я открыла рот, как он просил. Когда он закончил осмотр, вернул фонари обратно в карман, и в этот момент я обратила внимание, что он не носил бэйджик, как Людмила, у которой было написано: «старшая медсестра Граченко Людмила Ивановна», она стояла рядом с доктором, и прочесть его стало возможным.
Пока доктор Кацман стоял рядом и что-то обсуждал с Людмилой, я почувствовала стойкий запах одеколона, он был настолько резким и весьма приторным, из-за чего непроизвольно скривила нос, но доктор не расстроился, заметив мою реакцию и лишь спросил:
– Слишком терпкий? – в его голосе не было ничего зловещего, сейчас он был спокоен, каким его прежде слышать мне не доводилось за то время, что здесь нахожусь. Я кивнула головой и слегка улыбнулась. Он повернулся к Людмиле Ивановне и сказал:
– Её голосовые связки в полном порядке, хорошо зажили. Нужно разрабатывать, на эти слова женщина лишь кивнула, а после спросила:
– Как долго она будет-то засыпать на несколько недель, то просыпаться? – грусть послышалась в её голосе, и едва заметные слезы увлажнили её глаза. «Неужели часы сна на самом деле несколько недель забирали?», доктор посмотрел на меня и сказал:
– Не думаю, что она сейчас сможет что-нибудь понять, даже если ей всё рассказать, её мысли слишком сильно скованы паникой. Пусть сначала привыкнет и успокоится. Постепенно всё и узнает, ко мне подошла Людмила и что-то ввела в систему, через несколько минут её силуэт начал расплываться, пока и вовсе не исчез во тьме.
Эхом доносились голоса, они что-то яро обсуждают или о чём-то сильно спорят. На этот раз тихий голос Людмилы был наполнен уверенностью и стойкостью по сравнению с тем, как он звучал ещё вчера вечером. А Кацман был напорист и раздражителен.
– Никаких «но», что вам не ясно?! – словно выплюнув эти слова, выкрикнул доктор.
– После лёгкого успокоительного она уснула на три чёртовых недели, вы думаете это нормально? Она уже не приспособлена для жизни в этом мире, сдайтесь уже!
Доктор вышел из комнаты и хлопнул дверью так, что казалось, она с петель слетит. Людмила тихонько села рядом с кроватью, кажется, рядом появилось место, на чём можно сидеть, и раздался тихий плач, мне стало невероятно обидно за такое отношение и, причём не ко мне, а к ней, пусть меня сравнили с трупом. Стало обидно и злостно, открыв глаза, я смотрела на Людмилу, на женщину, что сидела под светом свечи, на прикроватном столике стоящей, она сидела в скромном старом кресле-качалке тёмного цвета. Потребовалось немало усилий, чтобы протянуть к ней руку и положить ей на колено, от неожиданности она дёрнулась и посмотрела на меня, её мокрые от слез глаза смотрели прямо на меня с надеждой, и словно умоляя не сдаваться. Она не обратила внимания, что её колено было испачкано моей кровью с ладони, пока Кацман спорил с ней, всё, что я могла в этот момент – это сжимать кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони до самой крови, но вместо того, чтобы злиться, она лишь аккуратно взяла мою руку в свою и прижала к себе:
– Как ты себя чувствуешь? – тихим голосом, почти шёпотом, спросила она. Я лишь улыбнулась, её печаль в глазах плавно переменилась на искреннюю радость, и она улыбнулась мне в ответ. В этот прекрасный момент время словно остановилось, её морщинки у уголков глаз стали более заметными, а губы, растянутые в улыбке, что показывали часть её немного пожелтевших в силу возраста зубов. Морщинки на лбу разгладились, и она прошептала:
– Всё уже хорошо. Но мне так жаль.
Так она просидела ещё минут тридцать, а может и дольше, и лишь когда её слезы исчезли, она произнесла:
– Я вернусь через минуту, только прошу тебя, не засыпай.
С этими словами она встала и словно кошачьей походкой вышла из комнаты. Шторы были распахнуты, а сами окна были приоткрыты, весь подоконник был заставлен цветами и букетами, что не так давно были собраны, свежие букеты были составлены из акаций (акация – символ бессмертия), хризантем (хризантема – зарождение женского начала, целомудрия и спокойствия), тюльпанов (тепло, любовь и счастье) и Анютиных глазок (любовь и верность), но больше в глаза бросались чёрные розы (восхищение силой духа), что буквально только несколько часов назад раскрыли свои бутоны. Комната была наполнена ароматами этих цветов и свежестью, в окно пробивался яркий рассвет, за которым были видны кроны деревьев цветущей вишни. Осматривая комнату, которая выглядела так же, как и при моём первом пробуждении, за исключением одного: на трюмо уже не было зеркала, и вместо папки на столе стоял граммофон и рядом с ним стопкой располагались виниловые пластинки. Одна была без упаковки, словно её собирались запустить в проигрыватель, но не успели. Я даже и не заметила, как в дверь вошла Людмила Ивановна и доктор Кацман.
– Доктор, посмотрите, она полностью в сознании и уже прошло её сонное состояние, мне кажется, она уже готова, – спокойным голосом и лёгкой, еле заметной улыбкой произнесла Людмила, прервав моё изучение комнаты. Повернув голову в их сторону, я подняла руку и помахала, приветствуя их. Я помню, что они меня не слышат, но им и необязательно, главное, что я жива, и поскольку это так, остальному смогу научиться, если постараюсь, и адаптироваться. Кацман подошёл ко мне, заметив рану на моей ладони, вновь достав свой фонарик, осмотрел мои глаза и горло. В этот раз от него не пахло одеколоном, вместо него ощущался приятный запах геля для душа или что-то на него похожее, с нотками тёмного шоколада. От удивления я улыбнулась так же непроизвольно, как и в первый раз, когда проявила свои эмоции. И Кацман это заметил, на что тоже мягко улыбнулся. Доктор также попросил следить за движением его указательного пальца, а затем сжимать и разжимать кулаки, его просьбы исполнила с лёгкостью, всё это было очень естественным, несмотря на то, что ещё какое-то время я и глаза открыть не могла без сильного старания. Он посмотрел в сторону Людмилы и жестом её пригласил к нам, всё это время она стояла у двери и наблюдала за происходящим, ждала, когда, наконец, закончится осмотр. Для неё, наверное, этот момент длился словно вечность, ведь она очень сильно переживала, и это было видно по её мимике и глазам, но сейчас в них загорелась надежда и радость.
– С ней всё в порядке, отёк полностью спал, реакция стабильная, моторика восстанавливается, но нужны упражнения. Программу вы знаете, так что можете приступать, – постановил Доктор Кацман, и в его голосе послышалась радость. Людмила подошла ко мне и обняла, её тёплые объятья, словно родные, говорили о том, что всё плохое осталось позади и теперь всё будет только лучше. Кацман, встав с кресла, подошёл к Людмиле, вплотную прижавшись губами к её уху, чтобы я не услышала, и что-то ей сказал. Но по реакции Людмилы было понятно, что это были хорошие новости, так как она просеяла в улыбке.
– Благодарю вас, Доктор Кацман! – с такой же сияющей улыбкой сказала Людмила и проводила взглядом его до двери, как только Кацман вышел из комнаты, она потянулась к шкафчику и достала из него странные подушечки и приборы, напоминающие прибор для измерения давления. Убрав систему, она зажала ваткой ранку и приклеила пластырь. Она надела все эти странные рукава на мои руки, приподняв одеяло и оголив мои ноги, что выглядели весьма худощавыми, надела такие же дутые штанины. Подключив приборы в какую-то коробочку с панелью, подключила эту коробочку к розетке. Подушечки надулись и завибрировали, подобно нескольким сотням кошек, что одновременно замурлыкали. С тех пор Людмила приходила каждое утро и проводила такую же процедуру, и дополняла всё это разминками и помогала с умыванием. Садиться было очень тяжело, словно что-то постоянно тянет вниз, она заметила, что из-за тяжести мне сложно садиться самостоятельно, и позвала доктора Кацмана. Он пришёл к обеду ближе, мы как раз сидели с Людмилой и ели грибной суп, что больше напоминал кашу, но очень вкусную грибную кашу. Она прекрасно готовит, и это было лишь маленьким кусочком из того, что она умела. Думаю, однажды она научит меня готовить так же вкусно, как и она сама, это было бы прекрасно.
– Доктор, надо бы что-нибудь придумать с грузом, ей всё ещё сложно самостоятельно приподниматься и садиться, сказала Людмила, показывая взглядом на мою спину, она видела то, что мне не удавалось увидеть, лишь периодически ошмётки бинтов и каких-то тряпок. Он обошёл меня, чтобы посмотреть на спину, потом снова подошёл к нам лицом, почесал свою грубую бороду, которую он не приводил в порядок, и была она у него просто пугающей.
– Так придумано уже все, и один кофр у нас как раз есть, его вчера закончили, я дам распоряжение Лиаму, чтоб его принесли, с гордостью в голосе сообщил он и, пожелав приятного аппетита, удалился из комнаты. С обедом мы управились достаточно быстро, за разговорами время летит быстро, Людмила собрала посуду и удалилась из комнаты. Наблюдая за развивающимися шторами, которыми играл летний ветерок, заходящий с настежь распахнутых окон, в окно влетела необычная маленькая птичка. Чем-то напоминающая японского воробья, маленькая беленькая птичка с красной головой. Она летала по комнате, и ей явно было больно летать, одно из её перьев было испачкано чем-то красным, и, видимо, это была кровь. Мне хотелось встать и посмотреть, но сейчас я могу лишь за ней наблюдать. Выбившись из сил, она упала на пол рядом с трюмо и спряталась в его пределах. В попытках её разглядеть, чуть не свалилась с кровати, но от падения меня спас молодой парень, которого я слышала немного ранее, кажется, он был медбратом.
– Ты чего так подорвалась-то? – Людмила сказала, что ходить тебе ещё рано, сказал молодой парень, в голосе его послышался страх, он явно испугался того, что могло произойти. Его зелёные глаза смотрели на меня с небольшим беспокойством, но усадив меня обратно, он попытался придумать, как получить от меня ответ, он очень сильно хотел узнать, что же заставило меня так подорваться с места, да так неосторожно куда-то полезть. Птичка сидела тихо и не издавала ни звука, что мне показалось, что она умерла. Беспокойство явно ярко отображалось на моём лице, учитывая, что я уставилась в сторону, где в последний раз её видела, и показывала туда пальцем. Парень встал и, проходя под солнечным светом, из окна его рыжие волосы словно вспыхнули на свету как огонь, его тело было обычным, средней комплекции, и не крупный, и не худой. Он посмотрел на меня, в свете также стал заметен его шрам на губе, словно его кто-то укусил несколько лет назад, я снова показала пальцем на трюмо, и он посмотрел на него, но ничего не заметил. Тогда он снова посмотрел на меня и заметил, что я показываю на низ трюмо.
– Внизу? Под трюмо? – голос его был взволнованным, хриплым, но звонким, словно его голос ещё ломался, и я кивнула ему в ответ. Парень присел и нырнул под трюмо, через несколько минут он держал маленькую птичку в ладошках, сквозь которые капали красные капельки жидкости, он поглаживал её по спинке большим пальцем. Когда он подошёл ко мне и показал, чуть раскрыв ладони, чтобы мне было видно. Красное пятно действительно было кровью, и она была сильно ранена.
– Не беспокойся, рана не серьёзная, быстро поправится, с лёгкой улыбкой произнёс он. Прижав птичку к себе и, придерживая её одной рукой, второй он потянулся к аптечке в прикроватной тумбочке. Взял бинт и слегка связал её, завернув её словно в лавашик.
– Ей займусь чуть позже, – уверенно сказал молодой человек и положил её на край кровати у моих ног. Птичка выглядела измотанной и напуганной, но вырваться она не пыталась, словно верила, что ей действительно помогут. Возможно, на неё напала кошка, но ей удалось улететь от неё, вырвавшись, и на адреналине долететь до моего окна.
– Меня зовут Лиам, Лиам Каннеген, у меня для тебя кое-что есть! – рыжеволосый парень довольно улыбнулся и с пола поднял кофр, по форме напоминающий гроб с лямками.
– Закрой глаза, это обычная процедура, бояться тут нечего. Но попросили, чтобы ты их не видела, – мягко произнёс Лиам, и я закрыла глаза, как он и попросил, наклоняясь вперёд, и вес, который мне так мешал, стал практически невесомым. Через несколько минут Лиам отошёл и встал рядом со мной.
– Готово, теперь попробуй лечь и снова сесть! – с довольной улыбкой сказал он. Я легла, что-то немного мешалось, было немного непривычно, но сесть получилось самостоятельно. Открыв глаза, я улыбнулась. Лиам выглядел довольным, на его губах, что расплылись в гордой улыбке, я могла изучить шрам, и, кажется, я сделала это настолько откровенно, он прикрыл рот рукой:
– Не обращай внимания, это уже очень давно меня не беспокоит. Много лет назад, когда я жил в другом месте неудачно познакомился с соседской собакой… – его губы снова зашевелись, но слов он не произнёс, во всяком случае, вслух. Словно он хотел, но не решился рассказать подробности.
– Но если когда-нибудь захочешь, могу рассказать, что именно произошло тогда, но только если тебе будет интересно, но не сейчас. Сейчас у меня много работы, – едва заметно выдохнул он и повернулся в сторону двери, и мы смотрели, как в неё входит Людмила.
– Как успехи? – с улыбкой произнесла она, посмотрев на меня, а после на Лиама.
– Лиам, сильно не переутомляй разговорами, но думаю, будет хорошо, если вы подружитесь, подмигнув ему, сказала она, словно подтрунивая над ним. Лиам вежливо улыбнулся, слегка смутившись, встал, взяв в руки птичку, и вышел из комнаты. Людмила заняла его место в кресле и изучающе посмотрела на меня.
– Ну и как тебе он? – не скрывая своего любопытства, спросила она, я же улыбнулась и пожала плечами. Она, словно вспомнив о чём-то, быстро встала и пошла к шкафу, несколько минут её фигура скрывалась за дверцами шкафа, пока она что-то в нём активно искала и, разрывая тишину, её голос произнёс:
– Нашла! Прям то, что нужно! – её голос был как у победителя, вытащив оттуда какую-то дощечку белого цвета, она закрыла шкаф и подошла ко мне. Это была дощечка, на которой можно было писать магнитной ручкой и так же просто её стирать.
– Раз говорить ты не можешь, может, умеешь писать, – она была ещё более радостной, чем обычно, и передала дощечку с привязанной ручкой к ней. Первое слово, что на ней написала «спасибо» и нарисовала рядом сердечко. Казалось, что она вот-вот расплачется, но этого не произошло, она лишь потёрла платком глаза и улыбнулась. Общаться стало легче, и теперь я могла отвечать на её вопросы и задавать свои, пока продолжалась программа моего восстановления. Уже через неделю Лиам и Людмила помогали мне учиться ходить, рацион питания тоже менялся, Людмила придумывала всё более интересные блюда, и мы с Лиамом были словно дегустаторами в самом дорогом ресторане, мы были довольны. Хоть и первые шаги были неуверенными, но верными. С такой поддержкой дело шло куда быстрее, чем планировалось, Людмила сообщила, что Кацман немного даже волнуется по тому, как быстро я восстанавливаюсь, но он очень даже доволен.