– Соломон! – обратился маршал яростным возгласом к торговцу, пока Мясник приближал болт к черепу Евы. – Если ты продолжишь молчать, мой друг вкрутит этот болт прямо в мозги твоей жене! А потом я возьмусь за твоих детей!
– Ева… – едва промолвил Соломон, не находя сил даже для крика от изнурившей боли, испуская с губ: – …прости меня.
Соломон ответил Маршалу, не поворачивая головы:
– Его зовут Лазар. Он живёт в Гонореме.
– И почему же ты его так отчаянно покрывал? – спросил маршал теперь уже спокойным тоном.
– Это мой старший сын. Прошу, маршал, он не сделал ничего плохого.
Не желая слушать слова о невиновности, маршал отдал приказ страже освободить Соломона с женой, посадить их в темницу и следить за ними до тех пор, пока не будет пойман сын торговца сукном.
Доложив о результатах королю, маршал Октавиан отправился в замок герцога Леонарда в сопровождении двух сотен всадников, захватив запечатанный свиток, в котором король Георг просит герцога Леонарда выдать им одного из своих подданных, чтобы предать его суду.
13. КАЗНЬ ВО СПАСЕНИЕ
Спустя десять дней и одиннадцать ночей маршал вернулся с кавалерийским отрядов из Гонорема, привезя с собой Лазара в кандалах. Тем же днём его отправили в одну из темниц, где уже находился аббат, который прибыл в тюрьму, едва узнав о возвращении отряда. Монах ожидал обвиняемого для проведения предсмертной исповеди.
Двое стражников, что вели Лазара от самого Гонорема до Цертоса, привязав кандалы на его руках к лошадям, завели его в темницу. Посередине находился стол, за которым сидел аббат, готовый выслушать человека узника. Напротив располагался второй стул – для Лазара. Ему было тридцать лет, из которых последние …цать он прожил в Гонореме. Лик его был усталого и измученного бледного цвета. Двое суток он почти не спал, лишь погружаясь в прерывистую дремоту при малейшей остановке колонны всадников. И вот, когда до конца пути оставалось совсем немного, его полуживое тело безнадёжно рухнуло и последние несколько часов пути выпали из его внимания. Но при въезде в замок он проснулся от окружающего шума и его сон вновь сменился на кошмар, который творился с ним с того момента, как его поместили под арест.
Лазара усадили на стул. Сонный разум размывал всю картину перед глазами. В глазах его было мутно. Лицо человека напротив плыло, но по внешним атрибутам он отчётливо понимал, что перед ним сидит священник. Постепенно мозг Лазара приходил в себя, как и страх, который вернулся к нему, стоило священнику сказать:
– Тебе известно, в чём тебя обвиняют, сын мой?
Спокойная интонация аббата должна была добавить хладнокровия в его слова и настроение, но в душе отец Исаак был переполнен глубоких терзаний. Он старался думать о том, что перед ним сидит убийца женщины и двух детей, чтобы хоть как-нибудь облегчить своё состояние, но и это не помогало.
– Да. Меня обвиняют в том, чего я не делал – обессиленным голосом проронил Лазар.
– Расскажи мне, есть ли что-нибудь, что терзает тебя? За что бы ты хотел попросить прощения у Господа?
Последние слова, сказанные монахом, были для Лазара всё равно, что сигнал к началу процедуры казни.
– Мне не за что просить прощения, святой отец.
– Ты не должен хранить в себе то, что заставит испытывать муки в иной жизни. Проживая в этом мире, главное – успеть заслужить лучшую участь до того, как мы предстанем на смертном одре. Никого не бойся. Можешь рассказать мне и тогда тебе зачтётся это при встрече с…
Речь монаха резко оборвалась:
– Да ни в чём я не повинен! – отвечал Лазар с возросшей паникой. От напряжения кровеносные сосуды на его лбу стали выпирать из-под кожи. Пальцы на руках скрутились как крюки. – Я никого не убивал! Какая женщина!? Что за дети!? Да я бы никогда не посмел… Говорю же вам, – Лазар переглядывался то на священника, то на маршала за своей спиной, – это кто-то другой. Они мне не верят, но ВЫ! – Лазар протянул к священнику раскрытые руки над столом, из-за чего зазвенела цепь на кандалах, прикованная к замку, забитому в одну из досок стола. – Вы, святой отец, послушайте же меня. Я говорю правду. – Последние слова Лазар произнёс с заметной дрожью в голосе, которая обычно предвещает скорые слёзы.
– Не думай об этом – продолжал аббат, стараясь успокоить Лазара. – Просто скажи мне, о чём ты сожалеешь. Что тебя гложет более всего?
Лицо Лазара резко исказилось. Мольба сменилась гневом:
– А вы лучше не спрашивайте меня об этом! Задайте этот вопрос себе! Вы станете частью той своры, которая отнимет жизнь у честного человека, который жил в строгом соблюдении всех законов! А ВЫ примкнёте к толпе, которая решила устроить самосуд! Как вы будете спать по ночам? Перед кем ВЫ будете исповедоваться, святой отец? Об этом вы подумали?
Разглядывая каменное лицо священника, узник оторвался от стула и закричал от отчаяния:
– Почему мне никто не верит!?
Стража схватила его за плечи и силой усадила обратно.
По дрожащим губам Лазара стекала слюна, а глаза покрылись слёзной плёнкой.
– Довольно! – выкрикнул маршал, стоящий за спиной у Лазара. – Увести!
По команде Октавиана стража схватила заключённого и, выволакивая из холодной сырой темницы, потащила его на площадь.
Толпы граждан перемещались по центральной площади в момент, когда на своём привычном месте появился глашатай и, посматривая в листок, начал объявлять во весь голос, извещая граждан о последних новостях:
– ВОЙСКАМИ ЦЕРТОСА АРЕСТОВАН И ПОМЕЩЁН ПОД СТРАЖУ БЫВШИЙ ГРАЖДАНИН ЗАМКА, БЕГЛЕЦ И ПРЕСТУПНИК – ЛАЗАР ДУРИОН! ОН ПРИЗНАН ВИНОВНЫМ В УБИЙСТВЕ ЖЕНЩИНЫ И ДВУХ ДЕТЕЙ! ИМЕНЕМ КОРОЛЯ ГЕОРГА ТРЕТЬЕГО, ПРАВИТЕЛЯ ЦЕРТОСА, ЗАКЛЮЧЁННЫЙ ПРИГОВОРЁН К СМЕРТНОЙ КАЗНИ! ПРИГОВОР БУДЕТ ПРИВЕДЁН В ИСПОЛНЕНИЕ СЕГОДНЯ НА ЦЕНТРАЛЬНОЙ ПЛОЩАДИ!
Глашатай покинул площадь с беззаботным лицом. Но толпа не желала расходиться. Напротив, новость разносилась по замку и на место пребывали всё новые лица, образуя по истине чудовищное столпотворение, что и происходило всякий раз во время публичной казни.
Всё было готово.
Лазара выводили на площадь. Он неохотно смотрел на деревянную раму, втиснутый в неё клинок, натянутую верёвку и корзину с соломой, скрывающуюся за гильотиной. В стороне стоял палач, готовый опустить рычаг и высвободить натянутую верёвку, удерживающую нож на гильотине.
С появлением Лазара площадь заполнил громкий гул. Из толпы доносились крики негодования и презрения, которые приглушали вопли узника.
Стражники силой согнули ноги Лазара. Он рухнул на колени, больно ударившись о пол эшафота. Теперь вместо толпы перед его глазами предстало отверстие, в котором фиксировались головы приговорённых к казни. Он смотрел на толпу сквозь отверстие, но во власти пробирающего до костей страха замечал лишь дубовые края в круге фиксатора. Палач, чью голову скрывал чёрный колпак, ухватился за край деревянной рамы и приподнял верхнюю половину фиксатора. Ассистент надавил на затылок Лазара, прижимая шею к краям нижней половины отверстия. В этот момент он наблюдал за последними лучами солнца, которые скрылись с его глаз, но продолжали светить, когда его голова стала опускаться. Второй ассистент, находившийся по обратную сторону от гильотины, схватил дергающегося Лазара за его кудри и держал до тех пор, пока палач не сомкнул половины фиксатора, после чего закрепил их при помощи стального засова. Звук смыкающихся половин рамы заставил сердце Лазара колотить ещё сильнее. Звук, предвещающий полное забвение.
Руки Лазара крепко держались за раму гильотины, тщетно пытаясь высвободиться из «лап» орудия, несущего погибель. Корзина под его головой теперь не пустовала, принимая капающие слёзы. Кожа вокруг глаз покраснела. Слюни вытекали из его рта с жуткими криками, которые не были никому слышны, даже родителям, которые теперь всё, что видели, глядя на сына – это макушку его головы, покрытую чёрными длинными кудрями, что свисали, прикрывая лицо с гримасой страха и паники.
Палач начал подходить к рычагу. И без того громкий гул негодования на площади начал усиливался с каждой секундой, с каждым шагом палача. Громкий плачь Лазара тонул в океане криков и возгласов, доносившихся со стороны разъярённой толпы.
Палач опустил рычаг и семидесятикилограммовый нож рассёк шею, отсекая голову.
Голова убийцы отпала, скрывшись из виду в корзине. В круглом отверстии рамы просматривался фрагмент ножа, неравномерно покрытый размытыми багровыми следами свежей крови. По площади разносились свисты и ликование. Толпа ещё долгое время не расходилась, аплодируя палачу и многократно восхваляя имя своего короля.
ГЛАВА III: ГОД ВТОРОЙ
1. ЖЕНА ПОДОЗРИТЕЛЬНОГО КРЕСТЬЯНИНА
Солнце уже садилось за горы. Последние торговые повозки пересекали ворота Цертоса. С приближением темноты оставалось недолго до того, как мост поднимется и все граждане в замке приступят к ужину. В тронном зале начинали накрывать на стол, как к башне опять прибежала крестьянка, окутанная тревогой. Остановившись у входа в башню, она в который раз просила стражу разрешить ей поговорить с королём. Спустя некоторое время, застав женщину около стражи, маршал приказал пропустить крестьянку. Войдя в тронный зал, где король Георг стоял у окна, что позволяло любоваться яркими огнями Цертоса, маршал Октавиан попросил монарха уделить некоторое время женщине, которая пребывает в глубоком отчаянии.
После того как маршал подал сигнал страже на входе в зал, крестьянка медленными и неуверенными шагами подошла к королю. Опустившись на колени, она поцеловала руку монарха.
– Как тебя звать? – спросил король.
– Урсула, Ваше Величество.
– Что тебя привело в мои покои?
Женщина продолжала говорить, всё также стоя на коленях перед монархом, сведя ладони перед собой:
– Ваше Величество, я прошу у вас помощи. С моим мужем творится что-то неладное. Он уже больше месяца уходит из дома куда-то за стены замка перед самым закрытием ворот и возвращается только под утро, а когда возвращается, кожа вокруг его глаз становится красной, а от одежды исходит странный запах. Последние дни он перестал работать. Он перестал есть пищу. Кувшин с вином лежит не тронутый уже неделю. А вчера, когда я пришла домой, то увидела, что в его тарелке лежит сырая свинина, а на разделочной доске – мертвая курица, которой он отрезал голову и выпустил её кровь себе в стакан вместо вина.
На глазах крестьянки медленно наворачивались слёзы от переживания, которое с каждым днём всё больше перерастало в страх. Её губы постепенно начинали трястись. Собрав остатки сил, она с трудом и отчаянием продолжала молвить дрожащим голосом:
– Прошу, Ваше Величество, помогите. Больше мне некого просить. У меня четверо детей.
– Да будет так. Где твой муж сейчас?
– Он дома, спит в своём ложе.
– Ступай и жди возле башенных дверей.
– Благодарю, Ваше Величество.
Переговорив с маршалом, король потребовал разобраться в том, что происходит с мужем крестьянки.
Маршал отправил пять рыцарей вместе с Урсулой к её дому, дабы проследить за подозрительным крестьянином и выяснить, с какой целью он покидает стены замка.
2. РАСТЕРЗАННЫЕ ТЕЛА
Тем временем пока рыцари отправились в разведку за загадочным жителем Цертоса, король со своими приближённым сели за стол, который был готов набить самые влиятельные животы замка. Пища на столе уже перестала напоминать о том ужасе, который творился на глазах у короля и его приближённых. Запеченный поросёнок с яблоком во рту теперь выглядел как запеченный поросёнок с яблоком во рту. Баранья кишка, набитая овощами, не собиралась превращаться в кобру и кого-то убивать, а вино продолжало сохранять не только свой цвет, но и вкус.
Ужин шёл полным ходом. За столом звучали анекдоты, музыканты напевали родной фольклор, лицо казначея Клавдия находилось уже в салате после пятого недопитого кубка с вином, погружая его в сладкий и глубокий сон. За столом разнёсся громкий смех, который вызвал анекдот, рассказанный конюшим Фабрицием:
– Встречаются как-то два вельможи. Один говорит другому – Как дела? – Тот говорит – Хорошо. На прошлой неделе познакомился со своим тестем. – Первый, такой, спрашивает в недоумении – Ты же, вроде как, уже двадцать лет женат. И что, до сих пор не был знаком со своим тестем? – А тот отвечает – Нет. Ему было некогда. Он мотал срок в местной тюрьме. (Раздаётся громкий хохот, однако концовка истории ещё была впереди). – Первый опять спрашивает – И за что же его посадили? – А тот говорит – За убийство моей несостоявшейся тёщи. (Королевская публика в очередной раз засмеялась, а конюший произнёс финальную часть анекдота): – И первый вельможа говорит, с такой завистью – Так ты целых двадцать лет жил в роскоши.
Рассказанный анекдот, буквально, разрывал животы сидящих за королевским столом, и даже казначей Клавдий слегка хрюкнул во сне.
Внезапно громкий смех прервался вместе с музыкой, когда в королевские покои ворвался один из рыцарей, вернувшихся с разведки. Его глаза, казалось, скоро вылезут из орбит, а сердце остановится и его учащённое дыхание прервётся. После нескольких шагов раздался грохот доспехов, когда воин упал на колени, опираясь рукой о пол. Маршал резко подскочил с места, опрокинув стул и подбежал к рыцарю, которому едва удавалось перебить дыхание, чтобы произнести несколько слов:
– У… у… дверей… в башню…
Не желая дослушивать рыцаря, маршал Октавиан бегом отправился к лестнице, по которой как можно быстрее спускался к подножию башни. Не добежав даже до середины, Октавиан ускорил и без того быстрый шаг, переступая сразу через две ступени. Снизу доносились стонущие крики рыцаря, которого терзала жуткая боль. Едва маршал приближался к последней ступеньке, как через открытые двери он увидел тело воина, чьи доспехи скрывались под густым одеянием кровавых следов, а сам он выкрикивал одни и те же слова:
– Это был монстр! Монстр живёт среди нас! Он монстр!..
Подбежав к страже, что охраняла вход в башню, маршал незамедлительно спросил:
– Где остальные? Их было пятеро.
– Они не вернулись, маршал. Только эти, двое.
– Отведите его к врачевателю, пока народ не сбежался.
Немедля Октавиан устремился обратно, в королевские покои. Зайдя внутрь, он увидел, что рыцарь едва держится сидя на полу. Его руки тряслись, порой заставляя шуметь металлические доспехи. Подойдя к нему, маршал присел на корточки и, немного наклонившись, начал опрашивать его в присутствии десятков гостей, напуганных при виде трясущегося от страха воина, доспехи которого были покрыты кровавыми брызгами:
– Алкей! Алкей! Смотри на меня!
Маршал приставил ладони к щекам Алкея и, дёргая руками, пытался привести его в чувство.
– Алкей, что случилось?
Алкей говорил, с трудом проталкивая слова через учащённое дыхание:
– Мы… преследовали его. Мы… старались, чтобы… чтобы он не заметил нас. Но… но потом он зашёл в лес… и в темноте мы его потеряли. Мы долго искали след. А потом… потом на нас напал какой-то монстр. Видимо, он каким-то образом забрался на деревья, потому что он свалился на нас сверху. Он перегрызал горло одному, потом второму. Кровь хлестала фонтаном. Мы пронзали его клинками насквозь, а он даже не закричал. Когда он убил троих, остались я и Кристоф. Мы убегали. Оставалось проделать несколько шагов, чтобы покинуть лесные гущи, но Кристоф споткнулся. Зверь напал на него и успел покусать. Я кое-как отшвырнул эту тварь, затем проткнул ему живот насквозь, а потом задвинул меч в дубовый ствол, насколько смог и он остался прижатым к дереву. Пока он освобождался от меча, я успел дотащить Кристофа до ворот.
– Что за монстр? Опиши его.
– Там было темно. Очень темно. Я толком не разглядел. Но тело похоже на человеческое.
Кроме этого Алкей не сумел промолвить ничего другого.
Маршал сел на лошадь и поскакал к врачевателю в надежде расспросить о произошедшем Кристофа.
Добравшись до лечебницы, Октавиан вошёл в комнату, где на столе лежал рыцарь, но уже без доспехов. Маршал увидел, как Гильем обрабатывает рану на горле Кристофа, из которой по-прежнему сочилась кровь, растёкшаяся по столу, откуда вскоре начала просачиваться между досок тонкая струя на пол. Подойдя к столу, Октавиан спросил у Гильема:
– Он выживет?
Врачеватель в спешке плотно сжимал края раны, тут же прижигая их раскалённым железом. Проверяя пульс время от времени, Гильем ответил:
– А вы как думаете?
Врачеватель взглянул на лицо Кристофа, объясняя маршалу свои предположения:
– Он уже не кричит. И вообще не произносит каких-нибудь звуков. Это очень плохо. Сердце бьется, но крови осталось мало. У меня на глазах он потерял её достаточно. Неизвестно сколько её вытекло по пути сюда. Я таких укусов ещё не встречал. Это не волк. И даже не медведь.
– Тот, другой, сказал, что по размерам зверь был похож на человека.
– Не знаю, что это. Но одно я знаю точно: замок в ближайшее время я не покину. Пусть даже вокруг меня будет дюжина мёртвых пациентов. Они точно не причинят вреда. Пусть лучше так, чем какой-то зверь, что перегрызает глотки с такой жаждой.
Гильем вдруг замер, прервав речь.
– Что случилось? – настороженно спросил Октавиан.
– Сердце остановилось – ответил врачеватель, удерживая одну ладонь на грудине, а другой слегка накрывая рот и ноздри. – Я был прав. Крови потерял слишком много.
После этого Гильем развернулся и обратился к санитарам:
– Положите его на полку и накройте чем-нибудь.
Тем не менее маршал не мог успокоиться:
– И всё же. Ты говоришь, что это не волк и не медведь. А на что это может быть похоже? У тебя есть хоть какие-нибудь догадки? – произнес Октавиан, опираясь ладонями о край стола, широко расставив руки.
– Во всяком случае… – речь Гильема прервал резкий и громкий рёв. Покойный Кристоф очнулся. Резким ударом ноги он отшвырнул одного из санитаров, хотя его нога уже мало походила на человеческую. Скорее это было подобие звериной лапы с длинными когтями вместо ногтей. После его зубы вцепились в шею второго, пуская мощную струю крови из своей жертвы, забрызгав стену, полки и собственную морду. Да, это уже была морда, а не людской лик. Кристоф не расцеплял руки, крепко ухватившись одной рукой за волосы санитара, оттягивая голову назад, а другой – за часть кафтана, которая прикрывала основание шеи. Обнажив клинок своего меча, маршал вонзил его в рёбра монстра с правой стороны и протолкнул его до тех пор, пока острие не вышло наружу с обратной стороны, пройдя через левые рёбра. Монстр, что когда-то был верным королю воином, разжал свои лапы, бросив обездвиженную жертву на пол и повернулся лицом к маршалу так, словно в его плоть вонзили не меч, а какую-нибудь занозу. Октавиан увидел жуткую картину: пасть монстра оставалась открытой, испуская тонкие струи слюней вперемешку с кровью, которую он не успел проглотить до конца. Его зрачки стали настолько узкими, что их едва ли можно было рассмотреть. Из каждой челюсти торчало по два клыка, что впивались в человеческую плоть, словно хорошо заточенные иглы шитья. На пальцах твари отросли длинные, тонкие и ужасно крепкие когти, с которыми ни в какое сравнение не шли даже львиные. Спина была согнута, напоминая горб состарившейся ведьмы. Чудовище не произносило ни слова, лишь отвратительные, и, пока что, еле слышимые стоны, которые вскоре превращались в громогласные вопли.
– Маршал! – закричал Гильем, бросив Октавиану нож со своего стола.
Монстр резко прыгнул на маршала, пытаясь зафиксировать пастью шею военачальника. Октавиан выдвинул руки, сдерживая ладонями челюсти чудовища. Омерзительные слюни, которыми была переполнена пасть, стекали с нижней челюсти, капая на пол. Глаза этой твари с жаждой смотрели на строптивую жертву, которая всячески противилась своей участи, желая по обыкновению оставаться охотником. Маршал резко развернулся, как следует потянув монстра за собой и стукнув его горбом о дубовый столб, что поддерживал крышу лечебницы. Тварь начала издавать громкие стоны с наступившей болью от внезапного столкновения с дубовым бревном. После удара чудовище рухнуло на пол, а маршал прижал его череп к полу, опёршись левой рукой о лоб и правой воткнул нож в нижнюю челюсть, проведя клинок через нёбо, мозг и, выводя его наружу, проткнув черепную коробку насквозь, тем самым лишив монстра возможности раскрывать пасть.
– Гильем! – обращался маршал к врачевателю, с трудом перекрикивая визги чудовищной твари, которая не умолкала даже с ножом в черепе. – Гильем! Найди верёвку!
Врачеватель рванул к шкафу, в котором было несколько мотков толстой верёвки на те случаи, когда пациентов приходится привязывать к столу, причиняя жуткую боль во время лечения открытых ран или проведения операций. Маршал подозвал к себе санитара, которого тварь отбросила в сторону лапой. Вдвоем они прижали монстра к дубовому столбу и держали до тех пор, пока Гильем не обмотал верёвку вокруг чудовища, несколько раз связав запястья, после чего маршал изо всех сил натянул верёвку и сделал первый узел. Монстра привязали к столбу на несколько узлов с головы до ног.