5. ВЫСШИЕ ЛИЦА ЕПАРХИИ
Когда поздним вечером улицы Рима заметно опустели, кардинал Филипп и епископ прогуливались по балкону на втором этаже Латеранского дворца13. Епископ сложил руки за спиной, опирая ладони на белоснежную мантию, после чего спросил у кардинала:
– Вы уже отправили ответ в замок с восточных земель?
– Да, монсеньор – ответил Филипп, двигаясь справа от епископа и перебирая в руках чётки.
– И всё же я сильно беспокоюсь – тяжело вздохнул епископ.
– О чём же вы беспокоитесь?
– А вдруг этот замок не постигнет участь Камелота? Или даже если замок будет разрушен до самого основания, где гарантии что этот аббат не сообщит о нашем бездействии кому-нибудь? Что, если об этой истории узнают другие? Мы не можем допустить подобного риска.
– Спешу заверить вас, монсеньор, история про Цертос превратится в не более, чем сказку для убаюкивания малышей на ночь. Настоятель аббатства в этом замке мой давний знакомый. Во время нашей последней встречи я не увидел в нём никаких изменений. Он всё такой же правый и великодушный. Он по-прежнему стремится принести душевное спокойствие верующим. – В голосе кардинала Филиппа звучали твёрдость и решительность. – Этот священнослужитель остался таким же, каким я знал его в молодости. Он даже в росте не изменился. Разве что появилась седина на голове. Вместо того чтобы сообщить кому-либо о нашем игнорировании сложившейся ситуации, он будет стремиться не терять времени даром и найти способ спасти тысячи душ.
– В таком случае, возможно, ему это удастся. Ему ведь известно о ритуале?
– Да, монсеньор. Во время нашей последней встречи я напрямую спросил его об этом. Он ответил мне, что ни за что не сможет провести этот ритуал. Он считает, что даже если этот грех позволит спасти весь замок, всё равно это не является оправданием для его свершения. Он сказал, что не может совершить меньшее зло во избежание большего, ибо он служит Господу, а не сатане. Поэтому я уверен, что ему не хватит смелости совершить столь страшный, по его мнению, грех.
– Что же, прекрасно. Но что делать с самим замком? Насколько мне известно, о нём разошлись грандиозные сказания до самой Нормандии. О нём слышали миллионы католиков. Как быть с этим?
– Всё это можно свести к слухам. Если от крепости останутся сплошные руины, то можно будет построить на его месте какой-нибудь маленький неприкрытый городок. Тогда всякий, кто увидит новое поселение, подумает, что кто-то решил пошутить и никакого замка на самом деле никогда не было. Людям нравятся всякие легенды. Пусть их станет на одну больше.
– Камелот удалось превратить в миф. Вы предлагаете сделать то же самое во второй раз? Ведь у нас недостаточно средств для подобной маскировки. А пропаганда потребует немалых сил и времени. И потом, если верить слухам, площадь Цертоса просто громадная. – Немного призадумавшись, епископ продолжил: – Но это не самое страшное. Меня больше всего тревожит тот факт, что замок столь сильно противостоит демону. Если они каким-то чудом переживут и пятую стадию, последствия для нас будут катастрофические. Надеюсь, вы понимаете всю серьёзность ситуации? – сказал епископ, повернув голову налево, бросая взгляд на кардинала и продолжая идти.
– Да, монсеньор – ответил Филипп, утвердительно кивнув головой.
– Потому что тогда вы станете первым, кто ответит за то, что авторитет Церкви пошатнулся.
Вернув голову в исходное положение, епископ спросил:
– И сколько же граждан в Цертосе?
– Вместе с армией, около сорока пяти-пятидесяти тысяч душ.
– Что же, это не такая уж и трагедия.
Размышляя над тем, каким может оказаться результат, кардинал Филипп промолвил:
– На случай, если что-то пойдёт не так, как мы задумали, нам потребуется запасной план, чтобы скорректировать события в нужное русло. И вот что я подумал…
Епископ прервал Филиппа:
– На этот счёт не беспокойтесь, потому что запасной план будут реализовывать уже без вас. А вам нужно молить Господа, чтобы запасной план не пригодился.
6. ЖИВУЩИЕ ЗАВТРАШНИМ ДНЁМ
ОДНА НЕДЕЛЯ ДО ПЯТОЙ СТУПЕНИ.
Прошло много времени с тех пор, как отец Исаак получил письмо от кардинала. Аббат тщательно прикрывал голову капюшоном от рясы, дабы скрыть очертания своего печального лика и потерянного взора на нём. После прочтения письма кардинала монах уже не мог спокойно вести богослужения и ходить по улицам с открытой головой. Его лицо не покидала гримаса тревоги и страха, а порой его лик выглядел так, будто кошмарные образы страшных снов преследовали его днём.
В последнюю ночь аббат увидел страшный сон. Из-за стен замка доносился громкий шум. Шум был невнятным из-за гудящих сигнальных труб и колоколов, в которых не было необходимости. Гул чудовищной силы почти заглушал все звуки вокруг, в том числе сигнальную тревогу. Люди в панике носились по улицам Цертоса в поисках укрытия. Отец Исаак шёл по главной улице. Его лицо всё также скрывалось под капюшоном. Его шаги были робкими и неторопливыми. Мимо в панике пробегали толпы граждан. Все что-то выкрикивали. Каждый кого-то звал или издавал не содержавший никакого смысла крик, порождаемый страхом от громогласного шума, который становился всё сильнее с каждой секундой. В этом звуке распознавалось нечто похожее на гневный рёв какого-то дикого зверя немыслимых размеров. Посреди дороги стояла трёхлетняя девочка, из глаз которой без остановки текли слёзы, сопровождавшиеся громким детским рёвом. Вскоре подбежала мать и схватила девочку, после чего стремительно начала убегать в обратный конец замка. Через несколько минут аббат оказался у центральной площади, на которой находилось свыше двух сотен жителей. Они стояли на коленях, лицом к главным воротам, откуда доносился шум. Склонившиеся на колени, они будто просили пощады… у дьявола. Недолго аббат смотрел на склонившихся крестьян, как один старик, что находился среди них, поднял садовые ножницы, приставил их к горлу и резким движением стал сжимать лезвия. Мощный фонтан крови из его шеи постепенно сменился на обильные кровавые струи, что текли вниз по туловищу, пропитывая насквозь рубаху, запачканную сажей. Крестьянин не успел сомкнуть лезвия садовых ножниц, которые так и застряли в его шее. Вскоре кровь начала вытекать изо рта, окрашивая оставшиеся несколько зубов старика в свой цвет. Это был цвет насилия, террора, скорби и боли, предшествующей полному забвению. В конце толпы на колени склонился мясник, чей фартук был пропитан свежей кровью разделанного поросёнка. В его правой руке лежал кухонный нож. Со словами «Я достаточно лгал в своей жизни. Отныне никакой лжи» он поднял левую руку, после чего большим и указательным пальцами зажал свой язык, вытащив его наружу. Он протащил клинок ножа ближе к левой руке, уложив на язык начало лезвия, а затем надавив его, резким движением прошёлся ножом по языку. Лишив себя части плоти, он упал на спину и его лик начал утопать в собственной крови. Вместо криков он издавал невнятное мычание, которое постепенно исчезало по мере того, как рот заполнялся кровью. В нескольких шагах от мясника на коленях сидела молодая девушка. Её крепко сжатые веки не выдерживали слёз, что протекали по гладким щекам. Напоследок она медленно поглаживала себя по животу, в котором находилось дитя, что должно было родиться через несколько недель. Превозмогая страх, девушка как могла обеими руками сжала ножницы, приподняла их над головой и стремительно опустила острие, вонзая его в живот. Она остановила биение сердца нерождённого ребёнка, который теперь навсегда останется в чреве своей матери. Возгласы девушки были настолько сильными, что в радиусе десяти-пятнадцати метров они приглушали жуткий шум, что доносился из-за стен замка. Со вспоротым животом тело молодой женщины покосилось и стало падать на бок, и кровь из её чрева растекалась по холодным серым камням центральной площади. Где-то впереди на колени склонился юноша, удерживая перед грудью обушок косы с тщательно заточенным лезвием. Отец Исаак вдруг заметил, что его пальцы ощупывают что-то холодное и металлическое. Ряса с капюшоном неожиданно куда-то подевалась. Теперь он не стоял, а сидел на коленях. Кожа на его ладонях утратила дряблость и множество складок. Юноша резким махом устремил лезвие к своему горлу, после чудовищный сон священника наконец прервался.
Аббат проснулся, осознавая, что кошмарные видения причудились ему во сне. Но это ничуть не добавляло спокойствия на его душе. Понимая, что сон вскоре станет трагичной явью, монах ещё сильнее погружался в ужас, который с каждым днём всё чаще посещал его уничтожаемый переживаниями разум. Этот день близился. Аббат это знал и ему не становилось легче от того, что массовый суицид оказался сном. Проснувшись от дикого кошмара, священник не выдержал и постарался пустить из своих глаз слёзы, которых уже не осталось. Сухой крик – всё, что был способен выдавить из себя истощённый горестями монах.
Этим утром отец Исаак выходил из молочной лавки, что располагалась неподалёку от центральной площади. Аббат присел на скамейку около лавки, перебирая чётки и всё сильнее погружаясь в свои мысли о предстоящих событиях. Его голову не покидали суждения о том, насколько порой жестоким и несправедливым бывает этот мир. Впервые он искренне желал личной аудиенции со Всевышним, чтобы задать один единственный вопрос: «Почему провоцируя людей на ошибки, Ты не оставляешь им хотя бы малейшей возможности всё исправить?»
– Святой отец? – к аббату обратился некий юноша, который передвигался на костылях. Аббат слегка приподнял голову, немного оттянув капюшон назад, после чего юноша продолжил: – Это вы?
– Да – голос монах был скуп на эмоции.
Внимательно рассмотрев лицо юноши, аббат узнал в нём постоянного прихожанина.
– А, Кристиан. – Отец Исаак приподнялся со скамейки и положил руки на плечи юноши. – Как твоё здоровье? – священник указал рукой на скамейку, после чего юноша стал медленно присаживаться на неё вместе с монахом.
– Ничего, святой отец. Вчера был у нового врачевателя. Сказал, что через полгода смогу избавится от костылей. Мы с Терезой, наконец, сможем пожениться. В прошлом месяце мы закончили строить хижину. Осталось лишь заполнить её детским смехом.
Услышав эти слова, аббат едва сдерживал эмоции. При одной лишь мысли о том, что этот бедняга так и не сможет создать семью и его громким надеждам не осталось места в этом мире, сердце монаха обливалось кровью. Парень с пяти лет не расставался с костылями. И вот, когда он должен встать на ноги и начать новую взрослую жизнь, его планам суждено рухнуть.
Юноша заметил тяжёлую гримасу на лице аббата.
– Что же, видимо я вас отвлёк – произнёс Кристиан, постепенно опираясь на костыли и приподнимаясь со скамейки. – Я пойду. Через два дня надеюсь зайти к вам.
Вставая со скамейки, аббат помог юноше приподняться.
– Обязательно, Кристиан. Мы всегда рады видеть тебя. Выздоравливай.
– Спасибо, святой отец.
Отец Исаак вновь присел на лавочку. Не успел священник вновь придаться тяжёлым мыслям о предстоящей судьбе замка, как его внимание привлекла маленькая девочка, что шла по улице, держа за руку мать.
– Мама, когда я вырасту, то стану швеёй. Я буду делать красивые платья и кафтаны. Тогда все люди вокруг сразу станут красивыми.
После этого аббат переключил внимание на ребятишек с деревянными мечами, которые играли неподалёку от молочной лавки. Один из мальчишек говорил в полный голос:
– Когда мне исполнится шестнадцать, я пойду служить в королевскую армию. Стану самым бесстрашным воином, как маршал Октавиан и меня все будут бояться. Я стану легендой.
Перед аббатом разворачивались банальные сцены, которые можно лицезреть каждый день на любой улице, но только теперь они обретали совсем иной смысл и куда более важное значение.
Глядя на детей, которые начинают задумываться о своей дальнейшей судьбе в этой жизни, так ярко и красиво представляя себе этот мир, отец Исаак не сдержал слёз. Он слегка наклонил голову, прикрывая лицо капюшоном и пуская горькие слёзы, что падали на мантию священника. Его голову не покидали мысли о том, что десятки тысяч ни в чём невинных жизней оборвутся. Нелегко приходится тому, кто знает день своей смерти. Но ещё хуже тому, кто знает день смерти целого народа.
7. НЕУТОМИМЫЙ «ПАЛАЧ»
Близился вечер. Солнце наполовину спряталось за горизонт, приглушая свои яркие лучи. Король Георг вместе с маршалом пребывали в комнате, расположенной на последнем этаже королевской башни. Монарх стоял у окна, рассматривая просторы вокруг Цертоса, из которых многие десятилетия исходила угроза и не перестаёт терзать королевство до сих пор.
Маршал стоял в паре метров от короля, около соседнего окна, сцепив руки перед собой.
– Ну что же, маршал, как мы будем встречать отродий Анатаса на этот раз?
– Мы выставили на главную стену все метательные машины, которые смогли на ней уместиться. Оставшиеся выкатили за стены. Они выстроены за рвом. Равнину перед закатом мы обильно польём смолой. Когда появятся твари, лучники подожгут её. Задолго до захода закроем ворота и никого не будем выпускать.
– А вы уверены, что враг появится перед главной стеной?
– За последние три года все они выходили из той части леса. Думаю, Анатас не станет изменять своей привычке. – Немного промедлив, маршал продолжил: – Пусть выглянут из леса. Подберутся поближе. Лучники подожгут смолу, и мы устроим этим тварям ад на Земле. У меня для них приготовлена своя адская печь.
– Осталась неделя до нападения. – Дальше король говорил, сохраняя глаза в одном положении, направляя взор в одну точку куда-то за стены замка. Его взгляд выдавал одновременно безмятежность и беспокойство. – Странное ощущение – знать точный день, когда в твои двери постучится покойник, которого ты же и отправил на тот свет. Кто бы мог подумать, что, казнив одного, можно подписать смертный приговор тысячам других, которые умрут необычайно страшной смертью, а перед гибелью станут испытывать неописуемый ужас. А когда ты пытаешься исправить свою же ошибку, то оказывается, что уже поздно и последствия необратимы. Порой я задаюсь одним вопросом: «Почему если кто-то один совершит ошибку, то расплачиваться за неё приходится другим, которые не имеют к этому никакого отношения?»
Глаза короля начали слегка менять направление, сдвигаясь с мёртвой точки. В его голос вмешалась лёгкая дрожь:
– Пять лет назад я совершил самую большую ошибку в своей жизни и мой народ до сих пор расплачивается за неё своими жизнями вместо меня. Если бы только была возможность, я бы дал себя распять, лишь бы не видеть столь кошмарную гибель тысяч граждан. Близкий друг моего отца приехал ко мне в гости, чтобы присутствовать на пиру. Но вместо веселья он лицезрел смерть своей жены, своего сына, невестки, и даже внуков. Приехав сюда, он похоронил весь свой род. Я потерял двух сыновей и двух приближённых. Две девочки осиротели в один миг. Мой друг смотрел на то, как его жена погибает на его руках вместе с дитём в утробе. Тысячи простых жителей погибли страшной смертью. Столько жизней утрачено. И ещё больше судеб искалечено. Сколько стало осиротевших? Овдовевших? Бездетных? И всё из-за меня. Я никогда никого не слушал. Всегда делал так, как сам считал правильным. Мне казалось, что настоящий правитель должен самостоятельно принимать решения, подавлять всякие попытки переубедить себя, чтобы не стать управляемым кем-то со стороны. Я так стремился стать истинным правителем, достойным своего трона, принимать решения самостоятельно и тем самым завоевать всеобщее уважение, что стал одержимым и в итоге наломал дров. Аббат пытался остановить меня, но я по-прежнему считал, что как всегда прав только я один и никто более.
Голос короля оборвался. Он долго ничего не молвил.
Маршал Октавиан обратился к нему:
– Милорд, я не вправе говорить, что вы сделали так, а что – нет. Но я точно знаю одно – в мире нет идеального правителя, ибо все совершают ошибки. Вам достаточно оглянуться в прошлое, и вы осознаете, что стены вашего замка по-прежнему на месте. Я не принимаю таких значимых решений как вы. Моё ремесло – война. Но я на собственной шкуре испытал что значит нести ответственность за тысячи жизней. Я знаю, что если сделаю что-то не так, то многие жены уже никогда не разделят ложа со своими мужьями. Я, и только я, на поле боя несу ответственность за их жизни. Я ещё не проиграл ни одной войны. Все враги пали. Но это ничуть не скрывает того факта, что победы дались ценой многих жизней. Мы победили во всех битвах, но и мы потеряли многих рыцарей. Мы возвращались в замок. Минуя главные ворота, мы слышали, как народ ликовал. Но когда все воины стали расходиться по домам, ликование сменялось безмолвием. По вечерам я проезжал по улицам Цертоса и видел через окна домов, как матери оплакивают своих сыновей, а жёны – мужей. Я видел, как горе стучалось в двери их домов. Я узнал, как звучит голос скорби. Поэтому я знаю каково это, когда ты виновен в гибели людей. Но одно дело, если ты знаешь, что некоторые из них непременно отправятся ко Всевышнему, и совсем другое дело, если ни ты, ни кто-либо другой этого не знал и знать не мог. В таком случае винить попросту некого. По крайней мере это моё мнение. Вы вините себя за то, о чём даже не подозревали. И потом, три битвы мы выиграли. Сейчас грядёт ещё одна, которая, видимо, станет последней. Я сделаю своё дело и весь этот кошмар останется позади. Я также как и весь народ надеюсь, что вы будете пребывать в добром расположении духа и поведёте нас за собой. Порой даже палач нуждается в ком-то, кто подскажет, как ему правильно делать свою работу.
8. СУДНЫЙ ДЕНЬ
Наступила ночь. Звон главного колокола сопровождали сигнальные трубы по всему периметру – звук, услышать который боялся каждый в стенах замка. Раньше сигнальная труба извещала каждого о приближении вражеской армии. Тогда мало чей покой мог потеребить сигнал тревоги. Чудовищной силы тревогу воспринимали как будильник для местного палача. Все знали, что если палач проснулся, значит враги заснут навечно. Но настали времена, когда звон колокола порождал у жителей ужас куда больший, чем в других королевствах, которые всякий раз встречали у ворот врагов во плоти смертного. Теперь колокол нарушал покой замка сразу же после первого звона. БОМ!!! Время паниковать и молиться. Отродье сатаны показалось на подступах к Цертосу и жаждет свежей крови. БОМ!.. БОМ!.. БОМ!.. смерть зовёт в свои объятия.
Все подразделения пехоты и кавалерии покинули бараки. Командующий гарнизоном отдал приказ, и лучники выпустили стрелы. Участок равнины, покрытый смолой, воспламенился. О происходящем за стеной можно было узнавать лишь из криков рыцарей:
– Они не горят! Твари всё ещё движутся!
Это были прямоходящие существа, чей силуэт напоминал человеческий, но в несколько раз больше. Судя по их внешнему виду, все они были из какой-то скальной породы. Из их глаз исходило яркое красное свечение, словно пламя вырывается наружу. По всей каменистой плоти простирались трещины того же цвета, что и глаза. Из пасти исходил громкий сухой рёв. Около сотни бегущих каменистых гигантов заставляли землю под собой сотрясаться. Рыцари, что стояли около метательных орудий за рвом, ощущали топот монстров и то, как земля уходит у них из-под ног.
Командующий силами гарнизона приказал привести в действие метательные машины на фасадной стене. Подожжённые снаряды вылетали из орудий один за другим. Тем временем за стеной снаряды уже заканчивались. Из более чем сотни лишь единицы монстров осыпались на землю после того, как снаряд разносил им голову, туловище или одну из нижних конечностей. Подобно человеку, бездушные гиганты бежали на задних лапах. Большинство из них уже приблизилось к окраине рва. Они врезались в метательные машины, кромсая их на щепки, после чего размашистыми движениями начали отшвыривать рыцарей в ров, на дне которого их ожидали трупы давно павших врагов.
Командующий гарнизоном приказал обрубить тросы, которые удерживали герсу. Четыре стражника у подъёмного механизма взялись поднимать мост, но барабаны не поддавались давлению и отказывались вращаться. Стадо каменных гигантов начало пробегать по мосту. Масса слишком огромная для того, чтобы подъёмный механизм смог сдвинуть мост с места.
Монстры устремились к перекрытому входу. Наваливаясь один на другого, громадным весом они давили на герсу, что стала издавать неприятный скрип, который был слышен даже за воротами. Решётка начала стремительно деформироваться и скрип усиливался. Скрип становился настолько громким и затяжным, что даже массивные ворота пропускали этот звук, в такт которого играли вздымающиеся мурашки по всему телу. Дрожь пробегала по коже только в тот момент, когда до ушей доносился скрип, сигнализирующий о том, что пора залить очередную дозу страха и робости.
В это время король, маршал, командор Фарес и вся кавалерия стояли за воротами. Лошади в передних рядах вели себя неспокойно. Их головы мотались по сторонам, время от времени почти выдёргивая поводья из рук всадников.
Пока стадо монстров продавливало герсу, жители толпами сбегались к воротам, что располагались на задней стене замка. Охваченные паникой, граждане устремились к обратной стороне Цертоса в надежде скорее покинуть замок, в который вот-вот ворвутся чудовища, что уже проламывают парадные ворота.
Колонна из кавалерии продолжала ждать каменистых гигантов за наглухо запертыми воротами, пока вслед за ними продолжали выстраиваться пехотинцы, ведомые командором Касаром.
На стене рыцари стали вручную сбрасывать снаряды вниз в попытке перекрыть проход остальным монстрам. Однако снарядов в виде больших шарообразных камней оказалось недостаточно. Последний снаряд пустили за стену. Он приземлился на сброшенные до него и по ту сторону ворот раздался невероятно сильный грохот. Каменистые гиганты всё-таки продавили герсу. Теперь они взялись за ворота – последнее препятствие на пути к Цертосу. Вдруг шум за воротами прервался. Внезапно наступившая за воротами тишина больше пугала, чем успокаивала. Тишину нарушали лишь фырканья лошадей. Невероятно мощный стук раздался по воротам с обратной стороны. Врата сотрясались и было видно, как пыль стряхивалась с них. Это звучало так, словно одна цельная масса ударяла с разгона по дубовым воротам со стальным каркасом. Судя по звуку, это было похоже на тщательно подготовленный удар. После каждой попытки на воротах вырисовывалась новая отчётливая трещина. После восьмого удара правая верхняя петля отошла с рамы и шум монстров возобновился. Спустя считанные секунды правая половина ворот отпала. Толпа каменистых исполинов ворвалась на территорию замка.
Кавалерия начала стремительно скакать на чудовищ. Копья с идеально наточенными наконечниками смотрели вперёд. Лишь при столкновении рыцари осознали бессилие своих орудий перед новым врагом, когда острия копий безнадёжно упирались в цель, а длинные и, казалось, надёжные древки разлетались в щепки.
От ударов тяжёлыми массивными каменными лапами рыцари буквально отлетали прочь. Меньше повезло тем, кого монстры хватали, сжимая руками доспехи вокруг туловища, тем самым будто выжимая из плоти рыцарей всю кровь, которая рвалась напором наружу сквозь рот и ноздри. Чудовища опускали свои массивные ноги на головы воинов, что лежали на земле, не сумев удержаться в седле. Деформируя шлем, они превращали черепа в расплющенную массу. Из-за сильных ударов, что приходились в грудь и живот, многие всадники ощущали во рту горький привкус того, что они привыкли годами видеть на трупах своих врагов. Замок, не знавший поражений в своей истории, утопал в крови своего народа.
В эти минуты на другом конце Цертоса жители стремительно покидали замок через ворота, минуя тяжёлый дубовый мост, что был в два раза меньше того, что находится на главной стене. Из-за того, что мост был слишком узкий, неизбежной стала давка. Десятки граждан падали в ров с водой. Дети, охваченные паникой, перед тем как упасть в ров, кричали изо всех сил. Лишь за немногими в воду смогли прыгнуть родители или кто-то из родных. Многие получали тяжёлые увечья даже не успев дойти до ворот. В сплошной давке они падали на землю. Паника и давка заставляли остальных продолжать двигаться вперёд, наступая на тела тех, кто не устоял на ногах. Двигающихся к воротам не останавливали даже крики лежащих. После нескончаемого потока многотысячной толпы те, кто оказались на земле, скончались от кровоточащих ссадин, оставленных подошвой сотен бедствующих крестьян.
А у главной стены монстры продолжали «хлопать» всадников, будто насекомых. Маршал отдал приказ об отступлении вглубь замка. Рыцари стали убегать вниз по улицам. Немногие успели запрыгнуть на лошадей. Но только не король с маршалом. Они убегали прочь на своих двух так быстро, как могли. Маршал попросил короля сбросить шлем, рукавицы, нагрудник и все остальные тяжёлые детали доспехов, от которых можно было бы избавиться с лёгкостью. Выполнив указания маршала Октавиана, монарх вместе с палачом продолжили бежать уже налегке без тяжёлых лат и мечей, которые не давали былой пользы.
Гиганты оказались на удивление быстрыми. Они вмиг догоняли разбегающихся воинов, продолжая выпускать из них кровавые реки, окутывая дороги Цертоса в этот жуткий цвет, оставляющий следы ужаса и смерти.
Маршал с королём едва добрались до главной башни, как тут же свернули налево, когда перед их глазами промчался гигант, на всех порах догоняющий очередного всадника, живучесть которого ему не угодила. Монарх с маршалом пробегали мимо хижин, что стояли тесно друг с другом, и среди которых было легче ускользнуть из виду. Они миновали одну хижину за другой, подыскивая подходящее убежище, как в паре метров от них перед глазами пробегал один из гигантов. Едва тот заметил двух смертных, как его грохочущие по земле лапы встали. Он бросил свой взор на две фигуры перед собой. Исполин стоял в нескольких метрах от маршала с королём. То, что было у него вместо глаз, сияло красным цветом ярче любого пламени. Без промедлений гигант размахнулся и тыльной стороной лапы ударил маршала. Палача отбросило в сторону. Октавиан зацепил плечом бесхозную повозку и рухнул на землю меж соседних домов. При ударе гигант немного задел правое плечо короля и тот оставался лежать перед его ногами. Октавиан, с трудом дыша, проделал в сторону дороги несколько шагов, после чего его лик исказила гримаса боли. Он закричал:
– МИЛО-О-ОРД!!!
Монстр лишь слегка согнул колено, отрывая ногу от земли.
Последнее, что увидел король Георг – это ступня каменистого монстра, которая рухнула ему на голову, закрывая его глаза на веки вечные.
Цертос пал.
От увиденного кошмара король Георг проснулся средь ночи, чувствуя, как по лбу стекают капли холодного пота. Даже во сне монарх не мог укрыться от беспокойства. Мысли о предстоящем нападении не давали королю покоя ни днём, ни ночью. Монарх встал с постели. Он медленно и неохотно подходил к окну в своих покоях. Каждый последующий шаг становился всё медленнее и тяжелее. Король выглянул в окно. Перед его взбудораженными глазами предстали опустевшие улицы Цертоса, на которых царила мёртвая тишина.