Грузинский эксперимент: забытая революция 1918–1921 гг.

Им предстояла поездка не в Россию, где правили большевики во главе с Лениным, а в провинциальное захолустье, называвшееся Грузинской демократической республикой.

1. Отец-основатель

Грузия – древняя страна, расположенная на перекрестке путей между Европой и Азией. К северу от нее – Кавказский хребет, к западу – Черное море. В настоящее время она граничит с Россией, Азербайджаном, Арменией и Турцией. Веками могущественные империи, включая Османскую и Персидскую, вели за нее войны, и лишь в 1783 г. грузины почувствовали себя в некоторой безопасности. В том году грузинский царь Ираклий II подписал с российской императрицей Екатериной Великой договор, превративший его гордую страну в российский протекторат. Семнадцать лет спустя Россия, не спрашивая ни у кого разрешения, решила и вовсе аннексировать Грузию, и с тех пор она пребывала в статусе одной из провинций обширной и растущей империи.

Хотя и лишенные собственной государственности, грузины чувствовали себя относительно защищенными, так как между ними и их соседями стояла российская армия. Впрочем, жизнь на отдаленной окраине империи была безрадостной; большинство населения проживало в бедных сельских районах. Тем не менее, начавшийся в XIX веке процесс модернизации России затронул и Грузию – особенно после открытия нефтяных месторождений в соседнем Азербайджане. Нефтепровод из Баку в грузинский порт Батум и железные дороги, проложенные через Закавказский регион, постепенно меняли страну.

В 1868 г. в маленьком селении Ланчхути Гурийского уезда в Западной Грузии в семье Жордания родился сын, которого назвали Ноем. В будущем ему суждено было стать лидером грузинских социалистов, а затем и главой правительства своей страны. Но при его появлении на свет семья Жордания обитала в скромном, сооруженном на каменном основании деревянном одноэтажном доме с крытой верандой. В 1990 г., после крушения коммунистической системы, сын Ноя Жордании Реджеб впервые приедет в Грузию из Франции, где с 1921 г. жила в изгнании его семья. Когда он посетит Ланчхути, то увидит на месте отцовского дома один лишь каменный фундамент и магнолию, которую, по местной легенде, посадил сам Ной Жордания.

Впоследствии грузинский лидер так описывал отсталость уезда, в котором родился: «Жители Ланчхути и, вероятно, все гурийцы придерживались самых фантастических взглядов. Мир представлялся им населенным невидимыми существами, которые постоянно вредили людям и сбивали их с истинного пути. Что за существа? Демоны, черти, чудовища, упыри, инкубы, суккубы, ведьмы, колдуны и прочие»^[10].

Как многие грузинские революционеры, включая Сталина несколькими годами позже, Жордания, чтобы вырваться из деревни, поступил в Тифлисскую^[11] семинарию, готовившую священнослужителей. Но в голове юного Ноя уже зародились сомнения по поводу религии и монархии. Он читал нелегальную литературу и, как многие представители учащейся молодежи Российской империи, попал под влияние бунтарей-народников – предшественников современного социалистического движения в России. К тому времени народнические воззрения уже подвергались критике со стороны деятелей вроде Георгия Плеханова, познакомившего российскую общественность с трудами Карла Маркса. Начали читать эти работы и в Грузии. В 1886 г. в грузинском журнале «Театри» вышла одобрительная рецензия на второй том «Капитала». В Тифлисе можно было ознакомиться и с сочинениями Плеханова.

Со временем Ною стало ясно, что карьера священника ему вовсе не по душе, и он отправился в Польшу, чтобы выучиться на ветеринара. В Варшаве он познакомился с трудами Карла Каутского, которые оказали на него решающее влияние, окончательно подорвав веру в постулаты народничества. Жордания больше не считал, что спасение России придет от крестьянства, и приветствовал развитие капитализма в стране. Он также отверг народнические тезисы о том, что революцию возглавит интеллигенция, которой для этого нужно «пойти в народ»; и что новое социалистическое общество без труда возникнет из деревенской общины, минуя фазу современного капиталистического развития. «Впервые я осознал, – писал Жордания, – что русский социализм был глубоко утопическим и реакционным движением. Любая попытка воплотить его в жизнь отбросила бы нас назад, в варварство»^[12].

В Варшаве молодой Жордания впервые в жизни оказался в обстановке, характерной для западных стран, и воочию увидел промышленный рабочий класс, которого почти не существовало в его бедной стране. Он также столкнулся с польским национализмом и антирусскими настроениями такой силы, какой ему не доводилось видеть в родной Грузии. Все это заставляло всерьез задуматься о революции, рабочем классе и национальном вопросе. «Покоренные страны прежде всего нуждаются в политической революции, – писал Жордания. – Сначала должна установиться демократия, и только потом через содействие экономическому прогрессу и широкую организационную работу мы сможем продолжить движение к революции социальной»^[13].

Всего в нескольких словах Жордания выразил суть того, что впоследствии назовут «меньшевизмом», – системы взглядов, согласно которой в отсталых странах типа России или Грузии сначала нужно установить демократию и лишь затем ставить вопрос о социальной революции. Как отмечает историк Дэвид Лэнг: «Мысль о том, что демократический социализм удастся построить силами невежественных мужиков, казалась молодому Жордании крайне сомнительной»^[14].

Жордания отверг и грузинский сепаратизм, так как считал, что русские, поляки и грузины должны объединить усилия для свержения царизма. Здесь он соглашался с Розой Люксембург, которая, вопреки большинству поляков, осуждала польский национализм. Неприятие сепаратизма среди грузинских социал-демократов было столь велико, что впоследствии свои выступления перед крестьянами они заканчивали словами: «Долой Грузию! Да здравствует Российская социал-демократическая рабочая партия!»^[15]

Во время пребывания в Варшаве Жордания основал социалистическую группу, работавшую среди проживавших там грузинских студентов. В их числе был его друг Филипп Махарадзе. Как и Жордания, он родился в Гурии (в 1868 г.), учился в Тифлисской семинарии и попал под влияние радикальных идей. Сотрудничество Жордании и Махарадзе продолжалось на протяжении многих лет, но прекратилось, когда последний присоединился к большевикам. В Варшаве Жордания также вел переписку с товарищами в Грузии, в частности, с Сильвестром Джибладзе и Игнатием Ниношвили, которым посылал революционную литературу.

В августе 1892 г. Жордания, которому к тому времени исполнилось 24 года, вернулся в Грузию. Здесь он и двое его близких друзей основали первую в стране марксистскую организацию под названием «Месаме-даси» («Третья группа»). Группа впервые собралась в декабре того же года в селении Зестафони (Западная Грузия), организатором выступил Ниношвили.

На тот момент она еще оставалась под влиянием народничества, и поначалу попытки Жордании убедить товарищей перейти на позиции марксизма не имели успеха. Тогда он написал работу под названием «Экономический прогресс и национальный вопрос», которая содержала всеобъемлющий анализ ситуации в Грузии с марксистских позиций. Представив этот текст на собрании группы в Тифлисе в феврале 1893 г., Жордания получил единодушную поддержку и выдвинулся в организации на руководящую роль. Но исполнить эту роль ему помешали обстоятельства.

Спустя всего девять месяцев после возвращения молодого радикала на родину он получил предупреждение, что власти знают о его деятельности и готовятся арестовать. В мае 1893 г. Жордания эмигрировал в Европу. Но нет худа без добра: за четыре года пребывания за границей он смог лично познакомиться со многими видными деятелями европейского социалистического движения.

В Швейцарии молодой грузинский марксист общался с русскими эмигрантами, в том числе с Георгием Плехановым и Верой Засулич. Спустя два года он прибыл в Париж, где повстречался с пламенным французским социалистом Жюлем Гедом и зятем Маркса Полем Лафаргом. Жордания побывал и в Штутгарте, где нанес визит Карлу Каутскому, ставшему ярым сторонником молодого грузинского социалистического движения.

«Каутский, – вспоминал Жордания, – произвел на меня глубокое впечатление своей скромностью, простотой, ясностью ума и огромной эрудицией». В Германии Жордания познакомился и с такой колоритной фигурой, как Александр Гельфанд – известный под псевдонимом Парвус, он впоследствии содействовал попыткам германского верховного командования подтолкнуть Россию к выходу из Первой мировой войны, используя большевиков во главе с Лениным. В 1897 г. Жордания поселился в Лондоне, где, подобно Марксу, регулярно посещал Британский музей. Британская столица произвела на грузинского социалиста благоприятное впечатление – так, в одной из своих заметок для тифлисских газет он описывал контраст между лондонским «бобби» и российским городовым.

По возвращении в Грузию в 1897 г. Жордания вошел в руководство Социал-демократической партии, выросшей из «Месаме-даси»^[16]. Пребывание Жордании и других грузин в Европе не прошло даром – организация окончательно перешла на марксистские позиции. Как следствие, в своей работе социал-демократы переместили акцент с крестьянства на немногочисленный, но растущий городской рабочий класс Грузии, бросив все силы на создание просветительских кружков и организацию забастовок в Тифлисе, Батуме и других городах.

Казалось, для Жордании жизнь в деревне Ланчхути осталась далеко в прошлом. Но мало кто мог предположить тогда, что всего через несколько лет социал-демократы возглавят широкомасштабную революционную борьбу, которую будут вести не промышленные рабочие, а «масса невежественных мужиков» в родной для Жордании Гурии.

2. Репетиция

За почти семьдесят лет, прошедших с момента публикации «Манифеста Коммунистической партии» до русской революции 1917 г., лишь дважды социалисты захватывали политическую власть и пытались воплотить в жизнь свой общественный идеал. Первым таким примером была Парижская Коммуна 1871 г., которую Маркс и позднее Ленин называли прообразом социалистического общества будущего. Вторым – «Гурийская республика» 1902–1906 гг., получившая широкую известность в то время и совершенно забытая сегодня^[17].

В этом нет ничего удивительного. В 1871 г. столица Франции воспринималась, пожалуй, как важнейший город Европы, и происходившие там события естественным образом оказывались в центре международного внимания. Гурия же была бедным уездом в Западной Грузии, отсталой приграничной области Российской империи. Но Гурийская республика заслуживает внимания не только потому, что она явила собой пример народного революционного самоуправления наподобие Парижской Коммуны. Она также предвосхитила будущий триумф демократических социалистов во всей Грузии.

Сегодня значение Парижской Коммуны несколько поблекло, но тогда, в 1871 г., и в последующие десятилетия она считалась переломным моментом в истории. II Империя Наполеона III в ходе короткой войны потерпела поражение от Пруссии, император оказался в плену у немцев, и во Франции была провозглашена республика. Но в беспокойном Париже народ взял власть в свои руки и начал невиданный прежде эксперимент по созданию демократии участия^[18].

Парижская Коммуна управлялась советом, соединявшим законодательные и исполнительные функции, члены которого могли быть в любой момент отозваны избирателями. За короткое время она провела ряд реформ, включая запрет ночной работы в пекарнях и отделение церкви от государства, разрешила рабочим брать под свой контроль предприятия, брошенные владельцами. Коммуна просуществовала всего 72 дня и закончилась «кровавой неделей», когда в боях с войсками Французской республики около 10 000 коммунаров погибло, защищая свой эксперимент по созданию общества социальной демократии.

Хотя Маркс высоко оценивал вождей и мучеников Коммуны, сами они по большей части не являлись марксистами. В последующие месяцы и годы правая пресса активно муссировала тезис о роли в парижских событиях Маркса и основанного и руководимого им Первого Интернационала. Но, по собственному признанию мыслителя, в действительности он не оказал на эти события большого влияния, тем более – не руководил парижскими коммунарами.

Это не помешало Марксу воздать должное их героизму и подчеркнуть всемирно-историческое значение смелой попытки создать новое общество. Его близкий друг и соратник Фридрих Энгельс в одной из своих работ использовал пример Парижской Коммуны для ответа критикам концепции «диктатуры пролетариата». Энгельс хотел показать: Маркс, у которого само это выражение встречается всего несколько раз, никогда не призывал к чему-то, что напоминало бы диктатуры его времени – не говоря уже о тоталитарных режимах XX века. «Диктатура пролетариата» в понимании Энгельса подразумевала свободные выборы, подотчетное правительство, свободу слова и собраний. Спустя двадцать лет после поражения Парижской Коммуны он писал: «Хотите ли знать, милостивые государи, как эта диктатура выглядит? Посмотрите на Парижскую Коммуну. Это была диктатура пролетариата»^[19].

Не прошло и десяти лет после написания Энгельсом этих строк, как в 3000 километрах от Парижа возникла Гурийская республика, во главе которой стояла ортодоксальная марксистская партия. С точки зрения теории и практики марксизма, эта попытка была даже важнее Парижской Коммуны. И, в отличие от последней, эксперимент в Гурии имел продолжение.

Жестокие репрессии в отношении коммунаров привели к тому, что господство правых партий во Франции установилось на долгие десятилетия. Гурийская республика послужила своего рода прологом эксперимента по строительству демократического социализма, который начался в Грузии чуть более десяти лет спустя.

Когда в 1930-х гг. французские левые наконец пришли к власти под знаменами Народного фронта, Парижская Коммуна, хотя и почитаемая, отошла в область воспоминаний. Что же касается социалистов, возглавивших Грузинскую демократическую республику в 1918 г., то многие из них – в том числе глава правительства Ной Жордания, министр внутренних дел Ной Рамишвили и министр сельского хозяйства Ной Хомерики – сами были уроженцами Гурии, и уроки Гурийской республики имели для них конкретный практический смысл.

Как часто бывает, толчком к революционным событиям, приведшим к возникновению Гурийской республики, послужил незначительный инцидент – спор о праве пользования пастбищем в деревне Нигоити в мае 1902 г. Спор этот вылился в нечто большее, чем обычный крестьянский бунт, каких в царской России случалось немало. И на то были свои причины.

Для гурийских крестьян остро стояла проблема нехватки земли. Как гласила народная пословица: «Привяжешь корову на своем участке, ее хвост окажется у соседа»^[20]. Как следствие, многие крестьяне время от времени нанимались на работу в городах, в том числе и российских, таких, как Одесса и Ростов. Некоторые трудились в близлежащем приморском городе Батуме и участвовали в забастовках, организуемых социал-демократами. Наиболее активных власти высылали из городов, и, возвращаясь в родные села в Гурии, они становились зачинщиками крестьянских выступлений. Возможно, их вдохновляли и крестьянские восстания в других частях империи – в Украине, Тамбове и Саратове. Но несомненно, что политический опыт, полученный в Батуме и других городах, играл важную роль в формировании бунтарских настроений.

Около 700 жителей Нигоити собрались на митинг, на котором составили список требований, включавший право свободного пользования пастбищем, уменьшение платы за аренду земли и прекращение выплат местным священникам (т. н. драмовых денег). После этого они принесли коллективную клятву на верность друг другу – обычная практика в ходе крестьянских волнений в Гурии. Их примеру последовали жители других сел, и движение начало распространяться по всему уезду. Несмотря на отказ платить попам, настрой крестьян на данном этапе вовсе не был антиклерикальным и антимонархическим. Они продолжали мыслить мистически и воспринимали возникавшие один за другим революционные комитеты под руководством социал-демократов как своего рода сакральные учреждения. Один грузинский социал-демократ описывал свое участие в «полурелигиозном» крестьянском митинге, во время которого пропагандисты держали в руках иконы. Другим митингом и вовсе руководил священник, а присутствующие стояли перед крестом с Библией.

Когда известия о крестьянских митингах дошли до социал-демократов в ближайших городах Батуме и Кутаисе, большинство партийных лидеров отнеслось к ним без интереса, а некоторые даже негативно. Николай Чхеидзе, будущий председатель Петроградского Совета и ВЦИК, а затем спикер грузинского парламента, заявил тогда: «Мы не можем крестьянское движение поставить под нашим знаменем»^[21].

Однако Ной Жордания, сам уроженец Гурии, сразу же понял значение волнений в уезде. Он настаивал на том, что бедные крестьяне по сути не отличаются от рабочих. Его сочувствие к гурийским крестьянам сыграло решающую роль не только в последующие четыре года революции, но и в период независимости Грузии. Это противоречило традиционному безразличию или даже неприязни марксистов в отношении крестьянства. Именно точка зрения Жордании и руководимой им партии будет впоследствии принята Лениным и станет залогом успеха большевиков. В отсталой стране вроде Грузии (или России) революция могла победить только в том случае, если крестьяне рассматривались как трудящиеся и союзники городского пролетариата.

Гурийские крестьяне совсем не походили на карикатуру, которую придумали вульгарные марксисты, любившие цитировать высказывание Маркса об «идиотизме деревенской жизни»^[22]. Гурийцы отличались сравнительно высоким уровнем грамотности. В уезде в пересчете на численность населения было больше школ, чем в городских центрах Грузии. В каждой гурийской деревне имелась собственная библиотека, а регулярное почтовое сообщение обеспечивало доставку газет не только из Тифлиса, но и из Центральной России.

Много детей из семей гурийских крестьян училось в Кутаисе, в то время – одном из центров революционного брожения. Часть из них принимала участие в забастовках учащихся, которые нередко происходили перед революцией 1905 г. Власти отсылали студентов домой, что только способствовало радикализации деревни. Кроме того, в сельской местности работало немало учителей, которые симпатизировали революционерам. Власти всегда относились к учителям с подозрением – в 1902 г. они составили самую многочисленную группу среди арестованных.

Следует также отметить, что гурийцы, как и население других окраин царской империи, имели давние традиции сопротивления имперской власти. В XIX веке на территории уезда произошло по меньшей мере три вооруженных восстания.

Таким образом, в первое десятилетие XX века в Гурии имелись все предпосылки для ее превращения в очаг революционной борьбы. В течение года восстание охватило половину уезда; к 1904 г. двадцать из двадцати пяти сельских обществ^[23] участвовали в бойкотах и других акциях.

Власти ответили репрессиями. Губернатор Кутаиса грозил «жесточайшими мерами». По меньшей мере 300 человек было арестовано, многие отправлены в ссылку в Сибирь. Аресту подверглись также лидеры социал-демократов Жордания и Хомерики. Но число актов насилия (убийства, поджоги, шантаж) со стороны гурийских крестьян только возросло. Тем временем о восстании стало известно далеко за пределами Грузии. Даже ленинская «Искра», печатавшаяся за границей и нелегально ввозимая в Россию, начала публиковать подробные отчеты о происходящем в Красной Гурии.

В мае 1903 г. состоялась конференция социал-демократов Западной Грузии, которые решительно поддержали крестьян. Что примечательно, один из комитетов, созданных на конференции, носил название Комитета сельскохозяйственных рабочих Гурии. Крестьяне теперь именовались «рабочими», и это было важным шагом для ортодоксальной марксистской партии, которая прежде фокусировалась почти исключительно на городском рабочем классе.

Вскоре после этой конференции лидеры гурийских социал-демократов – в том числе, Ной Рамишвили, впоследствии первый премьер-министр независимой Грузии, и Ной Хомерики, будущий автор грузинской земельной реформы, – встретились для обсуждения положения в уезде. Особое беспокойство у них вызывали убийства представителей власти. Исторически марксисты выступали против индивидуального террора, который проводился народниками. Позже большевики все же прибегали к различным формам террора, особенно в Грузии, но позиция грузинских социал-демократов в этом вопросе была непреклонна: к свержению самодержавия и созданию нового общества должен привести не терроризм, а классовая борьба.

Крестьяне встретили осуждение террора без энтузиазма, но со временем согласились с аргументами своих вождей^[24]. Убийства и особенно поджоги, тем не менее, время от времени происходили.

В то время все российские социал-демократы понимали, что в условиях царского режима их партия может существовать лишь в виде маленькой организации, состоящей, главным образом, из представителей городского рабочего класса. Никто из них не допускал мысли, что в ближайшем будущем в России появится массовая социалистическая партия – не говоря уже о том, что в ней будут состоять тысячи крестьян. А именно это произошло в Гурии.

Поначалу грузинские социал-демократы продолжали придерживаться прежних взглядов на партийное строительство и создали две параллельные организации – одну для восставших крестьян, другую собственно для социал-демократов. По всему уезду действовали крестьянские организации, а руководство ими осуществлял Гурийский социал-демократический комитет. Каждая деревня проводила «народный сход», представлявший собой форму прямой демократии. Крестьяне, однако, стремились к полноценному членству в партии. Ненужность существования двух отдельных структур вскоре стала очевидна и самим социал-демократам. Хомерики, в частности, настаивал на том, чтобы крестьянам разрешили массово вступать в партию. Состоявшийся в ноябре 1905 г. третий съезд гурийских социал-демократов согласился с этим, и из маленькой элитарной группы, опиравшейся на городских рабочих, местная социал-демократическая организация стала превращаться в массовое народное объединение. Позже, после поражения революции 1905 г. предпринимались попытки «очистить» партийные ряды в Гурии от «мелкобуржуазных элементов», но успеха они не имели. В последующие два десятилетия социал-демократы здесь оставались массовой партией, состоявшей в основном из крестьян.

В августе 1903 г. в Западной Европе (в России партия находилась на нелегальном положении), сначала в Брюсселе, затем в Лондоне прошел II съезд российских социал-демократов. Съезд продлился более трех недель и закончился расколом. Фракция, возглавляемая Лениным, была убеждена в необходимости маленькой нелегальной организации профессиональных революционеров, подчиненных железной дисциплине. Фракция меньшинства с Юлием Мартовым во главе склонялась к модели массовой социал-демократической партии наподобие уже существовавших в Германии и других европейских странах. Примечательно, что на съезде Плеханов, главный авторитет в российском социализме, поддержал Ленина, а молодой Троцкий стал на сторону Мартова. (Впоследствии и тот, и другой перейдут на противоположные позиции).

Атмосфера на съезде была крайне напряженной. Ленин так описывал один инцидент: «Мартов встает тогда и отказывается от выбора за себя и за своих коллег, говоря всякие страшные и жалкие слова об “осадном положении в партии”… об “исключительных законах против отдельных лиц и групп”»^[25].

За два последующих года разногласия между Лениным и Мартовым углубились еще больше, и, несмотря на многочисленные попытки, примирение враждующих фракций – большевиков и меньшевиков – стало невозможным. После захвата большевиками власти в ноябре 1917 г. этот раскол принял крайне острую форму и приобрел международный масштаб. Повсюду социалистам пришлось делать выбор между коммунистическими партиями – продолжателями дела большевиков, и социалистическими, иногда называемыми также «демократическими социалистами» или «социал-демократами».

Что касается грузинских социалистов во главе с Жорданией, то после раскола 1903 г. подавляющее большинство их присоединилось к меньшевикам. В Грузии было мало большевиков – Сталин и Махарадзе в их числе. Но, по крайней мере, в одном вопросе грузинские меньшевики соглашались с Лениным – в оценке потенциала крестьянства как революционного класса.

В то время как социал-демократы спорили об условиях членства в партии, о природе крестьянства и т. д., революционное движение в Гурии продолжало шириться. К началу 1904 г. царская администрация практически утратила контроль над уездом. Когда в разгар революции 1905 г. меньшевики выдвинули идею «революционного самоуправления» в общероссийском масштабе, то у них перед глазами был пример Гурии, где такое самоуправление существовало уже почти три года. Захолустный уезд в Грузии стал островком демократии в самодержавной российской империи.

Задолго до начала общероссийской революции гурийские социал-демократы решительно шли к революционному самоуправлению. На своей второй конференции они проголосовали за распространение тактики бойкота землевладельцев на государство и церковь и призвали к «революционному захвату» земли.

Все это происходило в то время, когда бо́льшая часть огромной империи все еще надежно контролировалась деспотическим режимом с его внушавшей страх тайной полицией (охранкой). Только год спустя, вслед за «кровавым воскресеньем» в Санкт-Петербурге 9 января 1905 г., когда солдаты расстреляли безоружную демонстрацию, революция началась в масштабах всей страны. До сих пор не вполне ясно, что на самом деле произошло в тот холодный январский день в столице. Солдаты лейб-гвардейских полков открыли огонь по демонстрантам во главе со священником-радикалом (и тайным агентом охранки) отцом Гапоном, которые хотели подать царю петицию с требованиями прекращения войны с Японией, реформ в сфере трудовых отношений и всеобщего избирательного права. Погибло, по разным оценкам, от 96 до 4000 человек. Эта бойня всколыхнула Россию, повсюду начались забастовки и протесты.

Гурийцы на годы опережали страну, но теперь у нее появилась возможность наверстать упущенное. В конце революционного 1905 года царский режим зашатался.

Со времени отмены крепостного права в Гурии существовала структура, создавшая основу для революционного самоуправления, а именно: институты сельского схода и крестьянского суда. Сельский сход иногда выполнял также функцию суда и считался высшей властью. С самого начала революционных событий в Гурии женщины получили право голоса наравне с мужчинами. Александра Коллонтай, впоследствии видная деятельница большевистской партии, писала: «Гурийские крестьянки на сельских сходах в Кутаисской губернии выносили постановления, требуя уравнения их в политических правах с мужчинами»^[26].

На иностранного журналиста Луиджи Виллари, побывавшего в то время в Гурии, крестьянские или, как их называли, народные суды произвели неизгладимое впечатление. Хотя смертная казнь не была отменена (это произошло только после обретения Грузией независимости в 1918 г.), она никогда не применялась. Предпочтительной формой наказания являлось объявление виновному бойкота, его исключение из жизни деревни. В народных судах не было присущей царской судебной системе жестокости и коррумпированности. Впрочем, как мы увидим далее, их вряд ли можно назвать образцом гуманного и либерального правосудия. Но они пользовались огромной популярностью в народе, и вскоре местные жители вовсе перестали обращаться в официальные суды и полицию. Российская система уголовного судопроизводства перестала функционировать в Гурии.

Несмотря на это, по свидетельству Виллари, «количество случаев грабежа и разбоя в уезде значительно сократилось»^[27], хотя прежде такие преступления случались часто, и от царской полиции и судов большой пользы не было. В связи с этим народные суды переключились на дела, касавшиеся «нравственности сельчан»^[28].

Среди приводимых Виллари постановлений народных судов целый ряд касался супружеских измен. Такое внимание к этому вопросу, по его мнению, стало реакцией крестьян на «распущенность» русских. «Каждый мужчина, изменивший жене или живущий с любовницей, – писал Виллари, – подлежит судебному преследованию и наказанию»^[29].

Кроме бойкота, применялись «другие любопытные формы наказания». «Крестьянин из села Шаропани изменил жене с местной жительницей. Он и его любовница предстали перед народным судом, были признаны виновными и приговорены к следующему наказанию. Верхом на осле, в чем мать родила, они прошествовали через все село, объявляя односельчанам свой грех, раскаиваясь и обещая в будущем вести себя благонравно»^[30].

Виллари так описывал заседание народного суда в селе Эхадия, на котором он побывал. В назначенное время собралось около двухсот человек, как мужчин, так и женщин, в большинстве своем крестьян, хотя замечено было и несколько «интеллигентов». Формальные атрибуты судебного заседания отсутствовали – ни судьи, ни адвокатов, ни прокуроров. Избрали председателя, но особых полномочий тот не имел. Каждый мог выступать и голосовать.

Рассматривалось дело торговца из Озургети, самого большого города Гурии. На предыдущем заседании его признали виновным в супружеской измене и приговорили к высшей мере наказания – к вечному бойкоту. Такое наказание оказалось для него непосильным, и несколько недель спустя он обжаловал приговор.

Торговец был человеком лет сорока, высокого роста, с сединой в бороде. Выглядел он весьма опечаленным. «Я признаю, что совершил грех», – заявил он собравшимся. Справедливость наказания не вызывала у него сомнения, но он глубоко раскаивался и обещал в будущем вести добродетельную жизнь. Вечный бойкот оказался для него настолько суровым приговором, что он предпочел бы смертную казнь.

После того как собрание внимательно выслушало торговца, последовала долгая дискуссия. Кто-то упоминал его прошлые измены и утверждал, что он не способен вести себя иначе. Другие поддерживали апелляцию и, по словам Виллари, «цитировали немецких философов» (интересно, каких) и «социалистических авторов» по вопросу о человеческом грехе и его искуплении. После часа обсуждения вопрос поставили на голосование, и апелляция была удовлетворена. Торговца-ловеласа вновь приняли в общину. Один из приятелей Виллари, гордый этим решением, сказал ему: «Разве не лучше, когда вас судит народ, а не три негодяя в черных мантиях?»^[31]