Наполеон: биография

1 февраля Наполеон выпустил воззвание: со священниками и монахами, которые не будут «вести себя согласно принципам Нового Завета», будут поступать «строже, чем с остальными гражданами». Так он надеялся ослабить их противодействие французскому режиму в Италии^{408}. Папские войска попытались оказать сопротивление: шаг бессмысленный, но, бесспорно, отважный. 3 февраля при Кастель-Болоньезе генерал Клод-Виктор Перрен (звавшийся попросту Виктор) с легкостью справился с противником, а неделю спустя без потерь взял в плен папский гарнизон в Анконе. 17 февраля папа попросил мира и отправил Маттеи в Толентино, в ставку Наполеона, для подписания договора. По Толентинскому договору Франция получала Романью, Болонью, Авиньон и Феррару; Папская область закрывала свои порты для английских судов и обязывалась выплатить французам «контрибуцию»: 30 млн франков и сто произведений искусства. «Мы получим все, что ни есть в Италии прекрасного, – писал Наполеон Директории, – за исключением немногих вещей в Турине и Неаполе»^{409}.

18 февраля 1797 года Итальянская армия начала издавать листок «Журнал Бонапарта и порядочных людей» (Journal de Bonaparte et des Hommes Vertueux) с эпиграфом: «Ганнибал спал в Капуе, но Бонапарт не спит в Мантуе»^{410}. Наполеон знал силу пропаганды и теперь пытался повлиять на общественное мнение, и без того сильно склонявшееся в его сторону. Он взялся за новое ремесло владельца газеты и журналиста, диктуя пассажи наподобие: «Бонапарт стремителен, как молния, и настигает, как раскат грома». Через десять дней Journal уже косвенно критиковал Директорию, а это было бы невозможно без разрешения Наполеона. В том же году он учредил две армейские газеты: Courrier de l’Armée d’Italie (редактор – бывший якобинец Марк-Антуан Жюльен) и менее заметную La France vue de l’Armée d’Italie (редактор – Мишель Реньо де Сен-Жан д’Анжели), материалы которых часто цитировали парижские издания. Поскольку Рейнский театр военных действий находился гораздо ближе к столице, Наполеон не желал, чтобы кампанию в Италии считали второстепенной, и думал, что его солдаты оценят столичные известия. Д’Анжели – бывший парламентарий и юрист, ведавший госпиталями Итальянской армии, – со временем стал одним из главных помощников Наполеона. Назначение же Жюльена явилось знаком готовности Наполеона забыть о политических разногласиях, если претендент был талантлив и демонстрировал желание расстаться с прошлым. При режиме настолько неустойчивом, какой имела Франция, это было проявление не столько терпимости, сколько здравомыслия. Всего три года назад и сам Наполеон был якобинцем.

Парижская газета Le Moniteur рассказала о праздновании побед Наполеона, сопровождаемом танцами, исполнением кантат, угощением публики и шествиями. Их организовали становившиеся все более многочисленными сторонники Наполеона, которые, как отмечали в частных беседах члены Директории, не всегда чествовали их самих. Газетчики интересовались Наполеоном независимо от своих политических пристрастий: его имя способствовало увеличению тиражей. В консервативной Nouvelles Politiques Итальянскую армию упомянули 66 раз за полгода^{411}. Об успехах Наполеона стали говорить гораздо чаще, чем о деяниях любого другого французского генерала, – к растущему неудовольствию командования Рейнско-Мозельской и Самбро-Маасской армий, оказавшихся в тени «итальянцев».

В 1796 году на рынке появились гравюры, озаглавленные: «Генерал Бонапарт в Лоди», «Бонапарт въезжает в Милан» и так далее. Кое-кто прибавлял e к его имени и вставлял u в фамилию, также писали Bounaparte^{412}. Сотни его изображений, появившихся к 1798 году, свидетельствовали: родился культ. Художники не считали нужным видеть своего персонажа воочию, поэтому на некоторых оттисках Наполеон изображен седовласым, средних лет человеком, как и подобает победоносному полководцу^{413}.

После Монтенотте Наполеон впервые распорядился выбить медаль в честь своей победы. Памятные медали стали эффективным инструментом пропаганды. Другие полководцы так не поступали, а Наполеон не испрашивал позволения Директории на чеканку. Эскизы лучших бронзовых медалей изготовил Доминик Виван-Денон – талантливый гравер и автор эротического романа, впоследствии – директор Лувра. Так, на аверсе медали (диаметром чуть более полутора дюймов) в честь победы при Монтенотте изображен профиль Наполеона в мундире с вышитыми дубовыми листьями и желудями, а на реверсе – фигура богини Победы^{414}. К 1815 году была выбита уже 141 памятная медаль: по случаю сражений, заключения договоров, коронаций, форсирования рек, женитьбы и вступления в чужие столицы. Медали эти щедро раздавали на официальных мероприятиях и массовых празднествах. Некоторые медали посвящены сравнительно скромным событиям наподобие учреждения Медицинской школы [при Сорбонне], горнопромышленного училища в департаменте Монблан или открытия Уркского канала. Медаль изготовили даже тогда, когда в марте 1807 года в Остероде Наполеон не делал ничего: на реверсе изображен известный своей осторожностью (однако удачливый) римский полководец Квинт Фабий Максим по прозвищу Кунктатор – «Медлитель».

В пятницу, 10 марта 1797 года, Наполеон всего с 40 000 солдат выступил, как и пообещал Директории, на север, в рискованный поход: через Тироль к Клагенфурту и далее к Леобену в Штирии, откуда, с вершин у Земмеринга, французский авангард мог различить уже шпили Вены. Эрцгерцог Карл изгнал из Германии Журдана и Моро (обе армии вдвое превосходили числом ту, что находилась в распоряжении Наполеона), и теперь Франция рассчитывала, что Наполеон с меньшими силами принудит австрийцев к миру, угрожая их столице. Первоначально Наполеон планировал действовать совместно с Рейнской армией, предполагая двойной охват сил неприятеля, и известие о том, что после осенних неудач ни Журдан, ни Моро не сумели перейти Рейн, его встревожило. Чтобы воодушевить солдат, Наполеон в одной из прокламаций назвал императора Франца, брата эрцгерцога Карла, «наймитом лондонских торгашей» и заявил, что англичане, «избавленные от бедствий войны, с довольной ухмылкой взирают на несчастья континента»^{415}. Это направление атаки в пропагандистской войне было избрано потому, что английское правительство готовилось предоставить Австрии заем в 1,62 млн фунтов стерлингов (более 40 млн франков)^{416}. Хотя в этот раз англичане не пытались высадить десант на континенте, они неизменно щедро платили всем, кто собирался выступить против Франции.

16 марта Наполеон перешел реку Тальяменто, нанеся при Вальвасоне некоторый урон эрцгерцогу Карлу, а на следующий день генерал Жан-Батист Бернадот развил успех, захватив в плен крупный австрийский отряд, отделившийся от главных сил армии. У Тальяменто Наполеон применил «смешанный порядок» (ordre mixte) – нечто среднее между линейной тактикой и тактикой колонн. «Смешанный порядок» разработал Гибер, чтобы справиться с неровностями местности. Его Наполеон использовал и несколько дней спустя, при переходе реки Изонцо и вступлении на австрийскую территорию. В обоих случаях он лично руководил применением этого порядка, которому присуща и огневая мощь развернутого в линию батальона, и атакующая мощь двух батальонов в колоннах^{417}.

«Оставьте тревоги, – внушал Наполеон жителям габсбургской провинции Гориция на северо-востоке Италии. – Мы доброжелательны и гуманны»^{418}. Новый противник его не впечатлил: хотя эрцгерцог Карл побеждал в Голландии в 1793 году, а в 1796 году разбил Журдана и Моро, его репутацию стратега Наполеон считал неоправданной. «До сих пор эрцгерцог Карл маневрировал хуже, чем Больё и Вурмзер, – докладывал Наполеон Директории. – Он на каждом шагу совершает ошибки, и преглупые»^{419}. Без генерального сражения между Наполеоном и эрцгерцогом Карлом австрийцы (которым теперь приходилось учитывать и возобновившееся наступление Моро в Германии) решили не рисковать своей столицей и приняли предложенное Наполеоном перемирие. Соглашение было заключено 2 апреля в Леобене (чуть более 160 километров юго-западнее Вены).

За год Наполеон преодолел Апеннины и Альпы, разбил сардинскую и шесть австрийских армий, которые потеряли при этом убитыми, ранеными и пленными 120 000 солдат. Все это он успел сделать до своего 28-го дня рождения. Полтора года назад Наполеон был никому не известным, сочинявшим эссе о самоубийстве угрюмым солдатом. Теперь его знали во всей Европе. Он нанес поражение могучей Австрии, вырвал мир у папы римского, сардинского и неаполитанского короля, ликвидировал средневековое Моденское герцогство, побеждал во всех возможных обстоятельствах большинство лучших австрийских полководцев – Больё, Вурмзера, Провера, Кваздановича, Альвинци, Давидовича – и переиграл эрцгерцога Карла.

Наполеон сражался с гораздо более многочисленным противником, и то обстоятельство, что французы на поле боя нередко оказывались в большинстве, обусловлено применявшейся Наполеоном стратегией центральной позиции. Глубокое изучение итальянской истории и географии еще до приезда принесло Наполеону огромную пользу, как и готовность экспериментировать с чужими идеями, в первую очередь с каре и «смешанным порядком», и тщательная организация тылового обеспечения (для этого весьма пригодилась исключительная память). Поскольку Наполеон удерживал дивизии на расстоянии однодневного марша друг от друга, перед сражением он мог свести их вместе и тогда демонстрировал величайшее спокойствие при любом натиске врага.

Если учесть лишения, испытываемые Итальянской армией до того, как ее возглавил Наполеон, сам факт, что она вообще была в состоянии сражаться, служит еще одним доказательством его энергии и организаторских способностей. Его лидерские качества (действовать сурово, когда ситуация, по его мнению, этого требовала, и щедро хвалить в остальных случаях) укрепили воинский дух, столь необходимый для победы. «На войне, – сказал он в 1808 году, – моральные факторы решают три четверти дела; соотношение сил и средств – всего одну четверть»^{420}. Мужество Наполеона еще сильнее привязало к нему солдат. Разумеется, Наполеону сыграла на руку привычка австрийцев выставлять против него престарелых полководцев, неизменно разделявших свои силы и действовавших примерно вдвое медленнее французов, но это как раз не могло продолжаться вечно.

Наполеону повезло и с офицерами. Особенно хороши были Жубер, Массена и Ожеро. Важный вклад внесли также Ланн (при Лоди и Арколе), Мармон (при Кастильоне), Виктор (при Фаворите) и Серюрье (у Мантуи), а также Брюн, Мюрат и Жюно. Наполеон заслуживает уважения за то, что выделил этих талантливых полководцев, не обращая внимания на их возраст и происхождение, и отодвинул в сторону тех, кто, как Менье и Вобуа, не смог соответствовать ситуации. Не случайно Наполеон, придя к власти, вознес бывших командиров Итальянской армии. «Громадная масса» парижан отпраздновала двенадцать побед за столько же месяцев, а Северная и Центральная Италия теперь надежно шла в фарватере Французской республики, и если кого и можно было назвать «любимым дитятей победы», то Наполеона.

Именно тогда, в Италии, впервые проявились военная философия и привычки Наполеона. Превыше всего он полагался на воинский дух и честь мундира. Это сочетание храбрости и гордости, по сути, эфемерно, но Наполеон знал, что ради них армия способна творить чудеса. «Помни, что требуется десять походов для того, чтобы появилась честь мундира, – объяснял он Жозефу в 1807 году, – а погибнуть она может в одночасье»^{421}. Наполеон нашел ряд способов поднять и поддержать боевой дух: некоторые он почерпнул в книгах по древней истории, к другим, присущим лишь ему, он пришел на войне. Один из способов – воспитание сильного чувства принадлежности солдат к своей части. В марте 1797 года Наполеон, признав мужество, проявленное 57-й полубригадой при Риволи и Фаворите, утвердил ее право поместить на знамена слова Le Terrible 57-ème demi-brigade que rien n’arrête («Грозная 57-я полубригада, которую ничто не остановит»). Эта часть встала в один ряд с другими, заслужившими прозвища: Les Braves, то есть «Отважные» (18-я линейная), Les Incomparables, то есть «Несравненные» (9-я полубригада легкой пехоты), Un Contre Dix, то есть «Один против десяти» (84-я линейная), и так далее. Здесь мы видим, насколько глубоко Наполеон понимал психологию солдата и силу полковой гордости. Он интуитивно знал, чего хотят солдаты, и давал им это: пьесы, песни, оперные арии, воззвания, праздники, церемонии, символы, знамена, медали. И – по крайней мере до Асперн-Эсслинга (1809) – давал им то, чего они желали сильнее всего: триумф.

В походах Наполеон демонстрировал подкупающую доступность. Солдатам разрешалось требовать для себя наград, повышения, даже пенсии, и, если командир удостоверял справедливость такого притязания, полководец быстро улаживал дело. Наполеон сам изучал прошения, подаваемые из строя, и удовлетворял столько, сколько мог. Барон Луи де Боссе-Рокфор, служивший ему во многих кампаниях, вспоминал, что Наполеон «одновременно выслушивал, расспрашивал и принимал решение; если он отказывал, то объяснял причины так, чтобы смягчить разочарование»^{422}. Подобная доступность главнокомандующего, немыслимая в армии герцога Веллингтона или эрцгерцога Карла, в республиканской Франции служила бесценным способом узнавать о нуждах и заботах солдат. Солдаты в строю, делавшие добродушные замечания, нередко удостаивались остроумного ответа. В Итальянском походе солдат, указав на свой потрепанный мундир, попросил новый, и Наполеон ответил ему: «Ну нет, этому не бывать. Твои раны не будут видны»^{423}. Наполеон в марте 1800 года сказал Брюну: «Вам известно, какое действие оказывают слова на солдат»^{424}. Позднее он неоднократно снимал с себя орден Почетного легиона, чтобы повесить его на грудь солдату, в отваге которого убедился лично. (Когда мамлюк Рустам, телохранитель, попытался пришить крест к мундиру Наполеона, тот остановил его: «Не нужно. Я делаю это специально»^{425}.)

Наполеон наслаждался солдатским обществом. Он трепал солдат за ухо, шутил с ними и выделял grognards (это слово одновременно значит и «ворчуны» и «ветераны»), вспоминая о былых битвах и забрасывая их вопросами. Во время остановок на марше Наполеон и Бертье приглашали за свой стол адъютантов и ординарцев, и, по словам Боссе, эти случаи становились «для каждого… настоящим праздником». Кроме того, Наполеон заботился, чтобы вино с его стола доставалось и дозорным. Возможно, это мелочи, однако они находили у солдат отклик и помогали добиться их преданности. Наполеон, постоянно обращаясь к Античности, желал создать у простых солдат впечатление, что их жизнь и, если до этого дойдет, смерть в бою не напрасны, что они неотъемлемая часть целого, их имена сохранятся в истории Франции. Мало что в искусстве управления людьми достижимо труднее, нежели это, и нет более сильного побуждения к действию. Наполеон объяснял обычным людям, что они могут творить историю, и убеждал тех, кто шел за ним, что они участвуют в испытании, зрелище, эксперименте, эпопее, великолепие которой столетиями будет завораживать людей.

Во время смотров, которые могли продолжаться и пять часов, Наполеон настойчиво расспрашивал солдат об их питании, обмундировании, обуви, состоянии здоровья, развлечениях, регулярности выплаты жалованья и желал слышать в ответ правду. «Не утаивайте от меня никаких своих нужд, – убеждал он солдат 17-й полубригады, – не скрывайте жалоб на вышестоящих. Я здесь, чтобы воздать всем по заслугам, и слабейший имеет особенное право на мою защиту»^{426}. В войсках преобладало мнение, что «маленький капрал» на стороне простых солдат, а не «больших шляп» (les gros bonnets).

Попечение о раненых являлось предметом его особенной заботы не только потому, что Наполеон хотел, чтобы они как можно быстрее вернулись в строй, но и потому, что он понимал, сколь важна должная медицинская помощь для поддержания духа войск. «Если ему случалось встречать колонны с ранеными, – вспоминал адъютант Наполеона, – то он останавливал их, справлялся о состоянии солдат, боли, боях, в которых они получили ранения, и никогда не отпускал их без утешительных слов или не сделав их причастными своей щедрости»^{427}. При этом Наполеон часто распекал врачей, большинство которых считал шарлатанами.

Наполеон усвоил многие из важнейших уроков Цезаря в деле управления. В первую очередь он перенял обыкновение делать внушение тем частям, которые он считал недостаточно надежными, как, например, при Риволи в ноябре 1796 года. В написанной на острове Святой Елены «Истории Юлия Цезаря» Наполеон рассказывает о мятеже в Риме. Однажды солдаты потребовали у Цезаря отставки («Мы изранены, сказали они, довольно долго бродим по свету и проливаем нашу кровь»^[44]). Цезарь лаконично ответил: «Даю» – и обратился к ним с плохо скрываемым презрением: «Граждане!» (Вместо прежнего «Воины!» или «Товарищи!».) Это произвело немедленный и сильный эффект: «Трогательная сцена кончилась тем, что они выпросили позволение продолжать службу»^[45]{428}. Но гораздо чаще Наполеон пускал в ход похвалу. «Три ваших батальона, на мой взгляд, равны шести», – объявил он солдатам 44-го линейного полка полубригады в кампании при Прейсиш-Эйлау. «И мы это докажем!» – раздалось в ответ^{429}.

Воззвания Наполеона к войскам помещались в лагере на досках и охотно прочитывались солдатами. Он с удовольствием сыпал цифрами, рассказывая, сколько побед одержали за это время войска, сколько крепостей, генералов, пушек, знамен и пленных они захватили. Некоторые воззвания кажутся хвастливыми, но они предназначались солдатам, а среди них было немало людей необразованных. Наполеон щедро сравнивал их с героями древности (хотя лишь очень немногие из них были знакомы с античным наследием), и, когда он величал солдат орлами или расписывал, как будут их чтить семья и соседи, он покорял их сердца, нередко – навсегда.

Речи Наполеона опираются в основном на древних, но в приведенных ниже словах можно узнать и речь Генриха V о Криспиновом дне у Шекспира: «Вы вернетесь тогда к своим очагам, и ваши сограждане будут говорить, указывая на вас: “Он был в Итальянской армии!”»^{430} Поток похвал, обычно обрушиваемых им на солдат, резко контрастировал с язвительностью по отношению к генералам, послам, членам Государственного совета, министрам и даже членам собственной семьи (в частной переписке). «Суров к офицерам, – гласил его девиз, – но добр к солдатам»^{431}.

Конечно, эффективная штабная работа помогала Наполеону «узнавать» ветеранов в строю, однако его память и в самом деле была феноменальной. Министр внутренних дел вспоминал: «Я представил ему троих депутатов из Вале, и он спросил одного из них о двух маленьких девочках. Депутат объяснил мне, что встретил Наполеона лишь однажды, в предгорьях Альп, когда тот направлялся к Маренго. “Затруднения с артиллерией вынудили его остановиться на минуту у моего дома, – прибавил депутат, – он приласкал двух моих дочек, сел на лошадь, и с тех пор я не видел его”»^{432}.

С той встречи прошло десять лет.

Мир

Победить недостаточно. Нужно воспользоваться плодами своей победы.

Наполеон – Жозефу, ноябрь 1808 года

По моему мнению, французов не заботят свобода и равенство. У них всего одно чувство: чувство чести… Солдат требует славы, отличий, наград.

Наполеон – членам Государственного совета, апрель 1802 года

«Все ведет меня к мысли, что момент для заключения мира теперь выбираем мы и что мы должны его заключить, когда у нас появится шанс продиктовать условия, когда они окажутся приемлемыми», – писал Наполеон в Париж 8 апреля 1797 года^{433}. Переговоры с «надменным и спесивым» венским двором начались 15 апреля. Маркиз де Галло, австрийский уполномоченный, потребовал официально объявить шатер для переговоров нейтральной территорией. Наполеон охотно согласился, объяснив Директории, что «эта нейтральная территория со всех сторон окружена французской армией и находится среди наших палаток»^{434}. Когда Галло предложил признать Французскую республику, Наполеон заметил, что республика «не требует и не желает признания. Она уже как солнце на горизонте Европы: жаль тех, кто не желает этого видеть и извлечь из этого выгоду». Галло явно думал, что делает уступку, говоря, что Австрия признает республику «при том условии, что республика соблюдет тот же этикет, что и король Франции». По этому поводу Наполеон, представ образцовым республиканцем, заметил, что, поскольку французам «совершенно безразлично все, касающееся этикета, принятие этой статьи не важно»^{435}.

Наполеон считал, что его позиции значительно укрепятся, как только Моро и Гош перейдут Рейн. «С тех пор как начали вести историю военных действий, – напомнил он Директории 16 апреля, – река никогда не считалась серьезной преградой. Если Моро пожелает перейти Рейн, он перейдет его… У рейнских армий в венах нет крови»^{436}. «Если бы французские войска стояли на австрийской земле, – воскликнул он, – то мы сейчас были бы в состоянии продиктовать условия мира». В действительности Гош перешел Рейн 18 апреля (в день, когда был подписан предварительный договор), а еще через два дня это сделал и Моро – и тогда с большим сожалением узнали, что их соперник уже заключил мир и они должны остановить армии.

Столь же своевольно Наполеон действовал в отношении вероятной угрозы со стороны Венецианской республики – старинного города-государства, желавшего сохранить независимость, но не имевшего войска. 9 апреля Наполеон предложил дожу Лудовико Манина выбор между войной и миром. «Неужели вы думаете, – писал Наполеон, – что, удалившись вглубь Германии, я не имею власти заставить уважать солдат первого народа в мире?»^{437} Хотя французы могли предъявить некоторые обоснованные претензии венецианцам, тяготевшим к Австрии, стремительно вооружавшимся и только что обстрелявшим в Адриатическом море французский фрегат, Наполеон, несомненно, пошел на обострение ситуации, через несколько дней отправив Жюно с письмом и требованием ответа в 24 часа. Обстановка сильно осложнилась 17 апреля, когда во владениях Венецианской республики, а именно в Вероне, явно не усвоившей уроки Павии, Бинаско и Модены, началось восстание и погибло 300–400 французов, большинство – раненые солдаты, лежавшие в городском госпитале.

«Я приму меры ко всем материковым землям венецианцев, – обещал Директории Наполеон, – и обрушу такие суровые кары, что они не забудут»^{438}. По воспоминанию Бурьенна, Наполеон, узнав о восстании, сказал: «Будь спокоен, эти негодяи заплатят за все; дни их республики сочтены»^{439}. В 2 часа 19 апреля 1797 года, в среду (официально договор датирован 18 апреля), Наполеон подписал Леобенские прелиминарии. То, что именно он, а не уполномоченный из Парижа провел переговоры и подписал документ, было важным в отношениях с Директорией знаком: чаша весов склонилась в его сторону. Окончательный франко-австрийский договор заключат в октябре близ селения Кампоформио, но и его подпишет Наполеон. По условиям Леобенского предварительного договора, Австрия уступала Франции Миланское и Моденское герцогства, а также Австрийские Нидерланды. Австрия признала «конституционные границы» Франции (которые, как полагали сами французы, проходили по Рейну), а Франция гарантировала целостность остальной империи Габсбургов. Согласно секретным статьям, австрийцы передавали Циспаданской республике свои итальянские земли к западу от реки Ольо и получали взамен Далмацию и Истрию, а также материковые владения Венеции восточнее Ольо. Венецианские земли западнее Ольо отходили Франции. Наполеон принимал как данность, что до ратификации договора он уже будет в состоянии распоряжаться венецианской территорией.

Внешне для Австрии все закончилось хорошо. Судьбу левого берега Рейна предстояло определить в будущем, а ее территориальная целостность сохранялась. Оправдывая свои договоренности с австрийцами, Наполеон заверил Директорию, что Болонья, Феррара и Романья, управляемые «братской республикой» со столицей в Милане, «всегда останутся в нашей власти». Менее убедительно звучит следующий довод: «Уступка Венеции австрийскому императору обяжет его… проявлять к нам дружелюбие». В том же письме Наполеон откровенно указывает, что Директория с самого начала похода все портила: «Если бы я продолжил путь к Турину, то никогда не перешел бы По. Если бы я продолжил путь к Риму, лишился бы Милана. Если бы я продолжал поход на Вену, то, возможно, потерял бы республику. Настоящим планом разгрома императора был план, принятый мной». Следующие слова Наполеона, должно быть, прозвучали невероятно лицемерно: «Что до меня… то в боевых действиях, мною руководимых, я всегда считал себя никем и устремился к Вене, добыв больше славы, чем необходимо для счастья»^{440}. Испрашивая позволения вернуться домой, он обещал: «Моя гражданская служба своей простотой будет напоминать военную». Наполеон явно воображал себя Луцием Квинкцием Цинциннатом, который, спасши Римскую республику, снова взялся за плуг, и поскольку его рапорты были полуофициальными документами, из которых Le Moniteur публиковала несекретные фрагменты, то эти послания, вероятно, предназначались и для публики, и для просвещения «негодяев адвокатов» из Директории. Правительство, однако, четырьмя голосами против одного одобрило Леобенские прелиминарии. Жан-Франсуа Ребелль возражал на том основании, что условия чересчур суровы для австрийцев.

В ходе переговоров герцог Модены предлагал Наполеону 4 млн франков за сохранение своего трона. По воспоминанию не вполне надежного Бурьенна, австрийские уполномоченные маркиз Галло и генерал граф Максимилиан фон Мерфельд даже предложили Наполеону владетельное княжество в Германии, на что он ответил: «Я благодарен императору, но, если мне суждено величие, я буду обязан им Франции»^{441}. Австрия не выказала недовольства договоренностями, достигнутыми в Леобене. Единственное возражение Галло оказалось пустячным (он «пожелал, чтобы документ был изготовлен на пергаменте и чтобы печати были побольше»), и Наполеон пошел ему навстречу^{442}.

20 апреля венецианцы оказали Наполеону большую услугу. Некий капитан Ложье в нарушение правил встал на якорь у порохового склада на острове Лидо и погиб, когда венецианцы обстреляли судно. Наполеон получил повод сделать то, что он и так собирался предпринять: потребовать от венецианцев высылки английского посла и симпатизировавших Бурбонам французов-эмигрантов, выдачи всех товаров английского происхождения, уплаты 20 млн франков «контрибуции» и ареста «убийц» Ложье (среди них адмирала из знатного рода). Наполеон отверг предложенную дожем компенсацию за резню в Вероне и заявил венецианскому посланнику: «С вас каплет французская кровь». Вместо этого он потребовал уступки всей материковой территории, которой ему необходимо было завладеть до вступления в силу секретных статей Леобенского договора. Одновременно Наполеон подстрекал мятежников в Брешии и Бергамо, а 3 мая объявил венецианцам войну. На Верону за избиение французов была наложена контрибуция в 170 000 цехинов (около 1,7 млн франков), кроме того, в городском ломбарде были конфискованы все вещи дороже пятидесяти франков. Кое-кого удушили гарротой, иных сослали во Французскую Гвиану – южноамериканскую колонию, куда революционное правительство стало отправлять нежелательных лиц. Церковная утварь, а также картины, гербарии и даже коллекции «раковин, принадлежавшие городу и частным лицам» были изъяты^{443}.

Всего через десять дней после объявления войны Венеции Наполеон инспирировал в городе переворот. Дож и сенаторы (предки которых держали в страхе могущественную Османскую империю), поверив угрозам секретаря французской миссии Жозефа Вильтара, покорно сложили полномочия после 1200 лет независимости республики. Венецианские власти попытались подкупить Наполеона, предложив ему 7 млн франков, и он ответил: «Коварно пролита французская кровь. Даже если вы предложите мне сокровища Перу, если замостите все свои владения золотом, этого окажется мало: лев святого Марка должен быть повержен»^{444}. 16 мая 5000 французских солдат под командованием генерала Луи Барагэ д’Илье вошли в Венецию. «Освободители» сняли с собора Св. Марка бронзовую квадригу (возможно, венчавшую триумфальную арку Траяна) и отправили в Лувр, где скульптура хранилась до ее возвращения венецианцам в 1815 году.

По договору, заключенному Наполеоном с новым, марионеточным, правительством Венеции, республика обязалась передать французам три линейных корабля и два фрегата, двадцать картин и пятьсот рукописей, уплатить им 15 млн франков «контрибуции» и передать контроль над землями на материке, которые Франция собиралась разделить между Циспаданской республикой и Австрией. Взамен Франция предлагала венецианцам свою «вечную дружбу». Все это было организовано без участия Директории. В начале кампании 1796 года Наполеону не позволили без санкции Саличетти (который, хотя и симпатизировал Наполеону, номинально числился комиссаром Директории) подписать перемирие с сардинцами. С тех пор Наполеон самостоятельно заключил четыре важных мирных соглашения: с Римом, Неаполем, Веной, а теперь и с Венецией.

Наконец он готовился подписать пятое. 23 мая на улицах Генуи профранцузски настроенные демократы-giacobini схватились с правительственными силами. Власти подавили мятеж и нашли документы, указывавшие на подстрекательство Саличетти и Фэпуля. Преждевременное выступление генуэзских демократов привело Наполеона в ярость, но гибель нескольких французов дала ему повод отправить своего адъютанта Лавалетта, чтобы успокоить генуэзское правительство. Как и правительство Венеции, дож и сенат скоро сдались, и Наполеон лично составил конституцию для учреждаемой Лигурийской республики (снова без всякого вмешательства Директории^[46]). За образец он взял французскую конституцию 1795 года. Учреждался двухпалатный (соответственно с 150 и 300 депутатами) законодательный орган, признавались свобода вероисповедания, равенство граждан и права местного самоуправления. Эти принципы не вполне совпадают с прежними прочными якобинскими убеждениями Наполеона, не ощущается в них и (вопреки намекам некоторых современников) корсиканский дух отмщения Генуе. После того как демократы разрушили памятник генуэзскому герою Андреа Дориа, Наполеон даже укорил их, напомнив в письме, что покойный был «великим моряком и великим государственным деятелем. Аристократия в те времена олицетворяла свободу. Вся Европа завидует вашему городу, имевшему честь произвести этого прославленного человека. Несомненно, вы приложите все усилия к тому, чтобы вернуть его статую, и я умоляю позволить мне отчасти оплатить сопутствующие расходы»^{445}.