Тьма

На полпути к базе я замечаю яркий ореол сияния в небе слева от «Альфа», два насыщенных радужных пятна с двух сторон. Я останавливаюсь, чтобы вобрать в себя вид. Ложное солнце. Я читала о таком, но никогда не видела вживую. Горизонт дрожит, колебания света слегка меняют цвет льда внизу.

Красиво и завораживающе.

Из ниоткуда появляется бриз, подхватывая маленькие вихри ледяных кристаллов, кружа их миниатюрными торнадо, танцующими вдоль ледовых гребней и щипающими обнаженную кожу моего лица.

Как называются эти гребни? Арк вчера говорил мне русское название этих параллельных линий в снегу, напоминающих волны.

Заструги, вот как. Я произношу слово вслух, наслаждаясь ощущением его во рту.

Заструги.

Мгновенно все оставшиеся опасения насчет приезда в Антарктику исчезают. Даже при всей суровости, блеклости есть что-то волшебное в этом мире и его разлогой, непостижимой пустоте. Воздух кажется до невозможности чистым и острым после загрязненного города. Вдалеке от постоянного шума внутри и снаружи станции тишина окутывает меня, как мягкое и успокаивающее одеяло.

Я глубоко вдыхаю, игнорируя пронизывающий холод в легких, ноющую боль в замерзших пальцах, смотря в бездонную синеву. Ни облаков, ни конденсационных следов самолетов. Мы так далеко, что даже спутники редко пролетают над нами.

Покой, думаю я, расслабляясь, наслаждаясь неподвижностью, тишиной.

Это – дар. Привилегия.

Я бы не хотела оказаться ни в одном другом месте на планете.

Глава 4. 22 февраля, 2021 года

– Как ты? Обустроилась?

– Отлично, – отвечаю я, пытаясь казаться радостнее, чем чувствую себя на самом деле. Хоть показатели крови и пульс нормализировались, мигрени и тошнота все еще терзают меня. Постоянный снежно-белый дневной свет, льющийся сквозь каждое окно, нарушает мои биологические часы – я едва различаю, когда нужно есть или спать.

Элис прищуривается, ее гладкий лоб сморщивается от беспокойства.

– Ты уверена, что все хорошо? Выглядишь немного осунувшейся, если честно.

– Осунувшейся? Это как? – хмурится Арк.

– Она имеет в виду, что я не очень хорошо выгляжу. Нездорово, – добавляю я на всякий случай.

Арк ворчит и чешет бороду.

– Будешь в норме. Это, – он подбирает правильные слова, – болезнь высоты?

– Высотная болезнь. И, да, я поправлюсь через пару дней.

– Надеюсь, – говорит он мрачно. – Не хотелось бы и тебя потерять.

Соня хмурится в его сторону, но Арк игнорирует ее, отламывая кусочек пападама^[8] и макая его в карри.

– Когда вся летняя команда уедет, – продолжает он, повышая голос, будто призывает кого-то присоединиться. – Ты застрянешь с нами. И если от этого тебе не плохо, то тебя ничто не возьмет, – он хохочет от своей же шутки, оглядываясь на реакцию окружающих.

Несколько человек сдержанно улыбаются. Мой четвертый день здесь, и некоторые зимовщики немного раскрываются. Маска ложной веселости, с которой они встретили меня, превратилась во что-то более… что? Я пытаюсь определить. Осторожность, чувство, будто все ходят вокруг на цыпочках.

Повисает пауза в разговоре, одна из тех, которые берутся из ниоткуда.

– Ну, это вкусно. – Каро салютует бокалом вина Радживу, чье лицо все еще пылает от кухонного жара. Его тюрбан сегодня тепло-оранжевого цвета – как оказалось, он носит разные цвета каждый день недели, чтобы помогать себе «следить за временем».

– Пожалуйста, – Раджив поигрывает усами и подмигивает Каро, рассмешив ее.

Ужин быстро становится моей любимой частью дня. С резко уменьшившимся количеством сотрудников, Дрю и Роб сдвинули столы в большой квадрат так, чтобы мы могли сидеть все вместе. Каждый вечер Элис опускает жалюзи в столовой и зажигает тройку свечей, блокируя вездесущее солнце и создавая более уютную атмосферу.

– А тебе как еда? – поворачивается ко мне Каро.

– Замечательно. Намного лучше, чем я ожидала.

– Антарктика по-своему влияет на аппетит, – размышляет она. – Либо ты все время голодный или вообще не хочешь есть. К сожалению, я из последних, – Каро похлопывает себя по животу и улыбается, хотя, честно, тяжело понять, какая у нее фигура под мешковатым топом и комбинезоном, которые она постоянно носит.

– Это не первый твой раз? – спрашиваю я.

– Второй. Первый раз я была в Моусоне, это австралийская база. Собиралась поработать и на Халли, но ее закрыли.

Я киваю. Халли, передовая полярная станция Соединенного Королевства, была эвакуирована, когда огромная секция шельфового ледника Бранта начала откалываться от антарктического континента.

– Значит, ты уже опытная?

– Наверное. Я поклялась в Моусоне, что это мой первый и последний раз, но вот я сижу здесь. Поди разберись.

– Все было настолько плохо? – Я пытаюсь сохранять беззаботный тон.

Каро склоняет голову набок, раздумывая.

– Давай просто скажем, что было интересно, но утомительно. Зима отделяет мужчин от мальчиков, уж простите мой сексизм – хотя, должна заметить, по моему опыту, женщины справляются лучше.

– Это почему же? – Люк откидывается на спинку стула, большими глотками отпивая пиво из бутылки. Его выражение лица вызывающее, почти дерзкое, как будто он готов к спору. Несмотря на мои намерения поладить со всеми, есть в нем что-то, от чего я инстинктивно питаю к нему неприязнь. Какое-то безразличие, граничащее с самоуверенностью.

Каро выдерживает его взгляд, отказываясь отступать.

– Понятия не имею. Это просто наблюдение.

Люк разглядывает ее несколько мгновений, а затем концентрируется на своей еде. Я оглядываю стол. Здесь все еще есть полдюжины летних ученых, которые должны уехать через пару дней – как только самолет взлетит, нас останется тринадцать.

Спасибо, Господи, что я не суеверная.

Мне удалось познакомиться с большинством членов зимней команды, по крайней мере, хотя бы немного. Поболтали во время еды и в моей клинике, когда я попросила всех зайти на обычную проверку. Раф отлично справлялся, но я хочу установить свои правила.

Только двоим осталось показаться на осмотр: Алексу, активно старающемуся держать дистанцию, и Сандрин, которая тоже нисколько не подобрела при более близком знакомстве. Даже макияжем невозможно скрыть темные круги под ее глазами, глубокие морщины на лбу. Слишком много работы, недостаточно сна.

На секунду наши взгляды пересекаются, а затем она снова отводит глаза. Я не смогла избавиться от ощущения, что не нравлюсь ей, что Сандрин почему-то возмущает мое присутствие здесь. Наверняка она должна чувствовать облегчение, что на базе снова есть постоянный доктор?

– Хреново, конечно, вышло с лепешками наан^[9]. – Я смотрю на Роба, чьи волосы собраны в самурайский узел на макушке, выглядящий очень круто. – Прости, – говорит он, замечая мой взгляд.

– За что?

– За выражения. Мама вечно достает меня насчет этого. Хотя она знает чуть ли не каждое ругательство в английском и тайваньском.

– Не переживай, – смеюсь я. – Тебе стоит поработать в переполненной неотложке, вот где достаточно ругательств, уверяю тебя. В любом случае, что с лепешками?

– А ты не слышала? – драматично восклицает Элис. – У нас завелись зерновки!

– Зерновки?

– В муке. – Раджив выглядит безутешным. – Половина груза испорчена, и для новой партии нет места. Так что хлеб у нас теперь ограничен.

Это всех сильно расстроит, думаю я. Я, может, и пробыла здесь всего пару дней, но уже знаю, что свежеиспеченный хлеб Раджива, который он приправляет всякими добавками – сушеным луком, чесноком, тмином, разными орехами и зернами – одно из коронных блюд в меню станции.

– А что не так с зерновками? – загудел Арк. – Больше белка! – Он разражается еще одним приступом смеха, заметив отвращение на лицах окружающих. – Вы, малыши, недолго бы протянули в ГУЛАГЕ!

– Это и есть хренов ГУЛАГ, не так ли? – бормочет себе под нос Алекс.

Люк насмешливо фыркает, но Алекс игнорирует его. Я наблюдаю за ним с любопытством. Что он имел в виду? Но Алекс сконцентрирован на еде и избегает взглядов остальных.

Наверное, он все еще расстроен смертью Жан-Люка, решаю я, вспомнив ту фотографию, непринужденное товарищество, очевидно, царившее между ними. Возможно, ему тяжелее справиться с потерей, чем остальным.

Я пытаюсь доесть свою маленькую порцию карри. Каро права. Оно очень вкусное, наилучшим образом раскрывает вкус почти всех оставшихся в наших запасах овощей. После того, как последние коробки доставят завтра, это все – единственной свежей едой на шесть месяцев будет жалкий запас салата Дрю.

Когда все начинают вставать за десертом, я наклоняюсь к Элис.

– Можно задать тебе вопрос? – спрашиваю я тихо.

– Конечно. Выкладывай. – Она смотрит на меня своими ясными голубыми глазами.

– Что именно случилось с Жан-Люком?

– Никто тебе не сказал? – она удивленно вскидывает брови.

– Не в деталях. Я только знаю, что произошел несчастный случай на льду.

Элис закусывает губу. Сделав длинный глоток вина, она понижает голос, как и я.

– Он умер во время групповой экспедиции в Трансатлантических горах, примерно в трех днях езды отсюда на снегоходе. Там довольно глубокие расщелины, и мы практиковались в ледолазании… Он спускался в одну из них, и его подвело снаряжение. Он сорвался.

– Вот черт, – пораженно выдыхаю я. – Как вы его вытащили?

Элис как будто неуютно. Она окидывает взглядом стол, прежде чем снова заговаривает, понизив голос до шепота.

– Мы его не вытаскивали.

Шок настигает меня ударом по легким.

– Ты имеешь в виду… он все еще там? – Я вспоминаю фотографии на стене. Его доброе красивое лицо, улыбающееся в камеру.

О боже. Лучше об этом не думать.

– Не было способа вытащить тело, – объясняет Элис. – Пойми, Кейт, лед снаружи может доходить до четырех миль в глубину. Эти расщелины спускаются очень, очень глубоко.

– Господи, – я пытаюсь переварить ужас этого осознания. – Но откуда вы знаете… что он… – я не могу заставить себя это сказать.

– Что он умер при падении?

Я удивленно смотрю на Алекса, встрявшего в разговор. О боже, он все… Жар приливает к щекам, когда я замечаю, что он смотрит на меня. Нет, это неподходящее выражение. Он злобно уставился на меня.

Разговор за столом затихает, когда все внимание переключается на нас.

– Дело в том, Доктор Норт, что мы понятия не имеем, – говорит Алекс. – Насколько мы знаем, Жан-Люк мог висеть там, раненный, часами, прежде чем умер. Долбаными часами, – повторяет он, его голос повышается.

Это кажется маловероятным, учитывая температуру, но я не собираюсь спорить. Он выглядит взбешенным. На грани.

– Алекс, – Сандрин бросает на него предупреждающий взгляд, – сейчас не время и не место.

Он поворачивается к ней.

– У нас, мать его, всегда неподходящее время, не так ли, Сандрин?

Она прищуривается, поджав губы. От злости или другого чувства, я не могу различить.

Боковым зрением я вижу бледное лицо Тома, застывшее в напряженной гримасе. Он закрывает глаза на несколько секунд, словно удерживая что-то под контролем.

Звук скребущего о пол стула возвращает мое внимание к Алексу. Он резко встает и выходит из столовой под взглядами остальных.

На дальнем конце стола я замечаю, как Сандрин скрывает какую-то эмоцию, отказываясь встречаться с нами взглядом.

Мои пальцы дрожат, когда я беру стакан, сгорая от чувства вины и стыда. Отпиваю большой глоток вина. Мне стоило держать рот на замке. Нужно было быть более деликатной.

Но ясно одно.

Гибель Жан-Люка нависла над этой полярной станцией как проклятье.

Глава 5. 25 февраля, 2021 года 4:02

Я проснулась, кажется, вечность назад, лежа на неудобной койке в этой давящей крохотной комнатке и борясь с зовом суперсильных снотворных таблеток в операционной. Что угодно, лишь бы перестать прокручивать в голове вчерашний вечер. Гневная вспышка Алекса, сдержанный упрек Сандрин. Мое собственное ощущение, что я вторглась на минное поле.

Под всем этим воображаемая картинка – Жан-Люк, мой предшественник, висящий где-то в невесомости в своей ледяной могиле.

Замерзший, возможно, навек.

Я закрываю глаза, блокируя свет, льющийся через щель в жалюзи, и вспоминаю документальный фильм о ледолазании, который смотрела с Беном за несколько месяцев до аварии. Нас обоих загипнотизировало, когда альпинист упал назад в расщелину, а его ноги опасно зависли над пропастью. Страх в его дыхании, прерывистом и учащенном, когда он опустился в ту бескрайнюю синюю пустоту.

Что чувствовал Жан-Люк в тот момент, когда натяжение страховочного троса исчезло и он рухнул в ледяные глубины?

Какой ужас? Какое недоверие?

Я надеюсь, что его страдание было секундным, что удар головой лишил его сознания. Что он не лежал там долгие минуты, пока холод просачивался в его кости, зная, что у него нет абсолютно никакого шанса на спасение.

Отогнав эту картину, я выбираюсь из кровати, еле шевеля неповоротливыми и уставшими конечностями, и роюсь в шкафу в поисках таблеток. Бутылка уже стала заметно легче. Я хмуро заглядываю внутрь, вспоминая свое решение завязать с этой привычкой по прибытии на лед.

Где еще, как не в Антарктике, думала я. Вдалеке от привычной рутины, от искушения блокнота для выписки рецептов.

Но теперь это не кажется таким легким. После мгновенного колебания и презрения к себе я разжевываю парочку таблеток «Гидрокодона», чтобы они как можно скорее попали в кровь, а затем натягиваю одежду и направляюсь в столовую.

Там только Том сидит в углу, глядя в окно. Он кивает в знак приветствия и отворачивается. Я колеблюсь, изучая его затылок, аккуратную короткую стрижку, безупречно выглаженные рубашку и штаны, раздумывая, стоит ли прилагать усилия, чтобы узнать его получше.

Но что-то в его опущенных плечах, его старательно отведенном взгляде подсказывает мне – он предпочитает, чтобы его не беспокоили. Я варю кофе, делаю тост и ретируюсь в клинику. Работа, как я давно поняла, является антидотом практически ко всему.

В конце концов, она помогла мне выжить после потери Бена.

К счастью, работы было предостаточно. Я провела несколько часов, просматривая разные медицинские эксперименты, доставшиеся мне по наследству как доктору станции. Жан-Люк и Раф уже собрали невероятное количество информации о каждом из зимовщиков: измерения давления, температуры, насыщения кислородом и частоту дыхания плюс еженедельные анализы крови, проверяющие уровни холестерина и гемоглобина. Не говоря уже о регулярных анализах мочи и кала, чтобы следить за тем, как их иммунные системы реагируют на замкнутую окружающую среду, учитывая, что никакие вирусы, бактерии и грибки не могут выжить вне нашего маленького кокона.

Вдобавок к этому есть еще уйма поведенческих данных с наших браслетов, которые мы все должны носить, предназначенных для мониторинга уровня активности, сердцебиения и сна, а также фиксирования нашего местоположения на базе. Вместе с опросниками и видеодневниками все это нацелено на изучение того, как темнота и изоляция влияют на наше настроение и социальное взаимодействие. Наше настоящее настроение, если точнее, а не общественный фасад, который мы пытаемся поддерживать.

Все это, несомненно, немного напоминает Большого Брата. Но мы все на это согласились.

Я разглядываю результаты, надеясь, что они смогут пролить свет на напряжение, которое я уже заметила на станции. Но понять систему оказывается невозможным, и у меня нет сил копать глубже, так что я переключаюсь на другой экран, проверяя расписание тестов.

Вот черт. Анализы крови были запланированы два дня назад, я уже отстаю. Я встаю и открываю шкаф с припасами, ища новые иголки и шприцы. Я как раз вытаскиваю коробку антисептических салфеток, когда замечаю конверт, засунутый под нее. Подбираю его и разглядываю надпись спереди, выведенную длинным отчетливым курсивом, которому французов учат в школе.

Николь Бернас, гласит надпись, с адресом в Лилле. Жена Жан-Люка, предполагаю я, или его мать или сестра.

Но от слов в углу, аккуратно написанных большими английскими буквами, у меня перехватывает дыхание: «НА СЛУЧАЙ МОЕЙ СМЕРТИ».

Что за…? Я недоверчиво пялюсь на слова, потом проверяю заднюю часть: никаких надписей, но конверт крепко запечатан.

Как это оказалось в шкафу с припасами? Жан-Люк спрятал это здесь намеренно?

Я смотрю на конверт, гадая, когда он это написал, и борясь с соблазном заглянуть внутрь. Все это время пытаюсь найти ответ на более очевидный вопрос – с чего бы доктор посчитал нужным оставить посмертное письмо?

Не мог же он ожидать того, что с ним случилось на льду?

Прежде чем я успеваю все обдумать, незнакомое жужжание привлекает мое внимание. Я спешу к окну и выглядываю наружу. Там, на горизонте, виднеется крохотная точка в безоблачном синем небе.

Последний рейс. Он здесь.

Меня охватывает неожиданная волна тревоги, когда я смотрю, как маленький самолет увеличивается, неся с собой мой последний шанс передумать. Сейчас или никогда, понимаю я. Как только самолет снова взлетит, я останусь здесь. Не будет никакого способа покинуть базу следующие восемь месяцев.

Я поглядываю на письмо в руке, объятая неожиданным и тревожным мрачным предчувствием. Я провела здесь всего лишь неделю, но нельзя отрицать, что над станцией зависло почти ощутимое напряжение, едва скрываемое беспокойство.

Во что конкретно я ввязалась?

Мигрень вновь начинает пульсировать в висках, пока я наблюдаю, как самолет кружит, готовясь к посадке на самодельной полосе. Я вспоминаю монотонность своего существования в Бристоле – долгие часы в больнице, одинокие вечера дома, готовые ужины, подогретые в микроволновке, просмотр Netflix, свернувшись на диване.

Моя жизнь после аварии.

Моя жизнь в одиночестве.

Действительно ли я хочу возвращаться к этому?

Колеса самолета соприкасаются с землей, отскакивая пару раз и поднимая струю ледяных кристаллов, блестящих на свету. Солнце отражается от лобовых стекол, когда самолет сбрасывает скорость и поворачивает в сторону «Бета».

У меня нет выбора, осознаю я. Если уеду домой сейчас, то оставлю всю базу на зиму без доктора – для АСН будет практически невозможно нанять и натренировать нового в такой поздний срок. Плюс риск перевозить сюда кого-то увеличивается в геометрической прогрессии по мере приближения зимы, когда перелеты становятся слишком опасными. Черт, им, возможно, даже придется эвакуировать всю базу.

Как это повлияет на мою профессиональную репутацию? Не говоря уж о моей совести.

В дверь стучат. Я быстро засовываю конверт в карман джинсов, когда Каро входит, одетая в уличное снаряжение.

– Эй, Кейт, идешь помахать им напоследок?

– Пилоты разве не останутся ненадолго?

– Сегодня слишком холодно, – качает она головой. – Им нельзя заглушать двигатели, иначе они замерзнут.

Я закрываю дверь клиники и захватываю пару теплых вещей из своей комнаты, выпиваю еще две таблетки, а затем спешу в прихожую, где нахожу последних членов летней команды. Грусть и облегчение отражаются на лицах, когда они обнимают всех, включая меня. Я надеваю уличную одежду, потом спускаюсь по лестнице, хватая воздух ртом, когда холод попадает в легкие, заставляя глаза слезиться, а грудную клетку сжиматься от шока.

К этому невозможно привыкнуть.

Вокруг меня роятся люди, все спешат к заправочной колонке. Пока я бреду по льду, прохожу мимо Люка и Дрю, уже возвращающихся на снегоходах, буксирующих сани, нагруженные ящиками яблок и картошки, авокадо и киви, спеша доставить наши последние ценные запасы свежей еды внутрь, пока все не замерзло.

Впереди маленькая фигура прокладывает путь к самолету.

– Сандрин!

Начальница станции поворачивается, услышав свое имя, и ждет, пока я ее догоню. Я снимаю перчатку и засовываю руку в карман джинсов, вытаскивая уже немного помятый конверт.

Ее глаза округляются, когда я протягиваю находку и она читает имя.

– Где ты это взяла? – она хмуро смотрит на меня со слегка обвиняющим выражением лица.

– Я нашла это в шкафчике с припасами. Предполагаю, что Жан-Люк оставил его там.

Сандрин разглядывает надпись спереди. Ее рука дрожит, замечаю я. То ли от холода, то ли от этого нежелательного напоминания о гибели моего предшественника, сказать невозможно.

– Ты не смотрела, что там? – спрашивает она.

– Конечно, нет! – оскорбленно отвечаю я. – Он такой же, каким я его нашла.

Быстро оглянувшись, Сандрин засовывает письмо в карман и кивает в сторону самолета.

– Они ждут.

Мы присоединяемся к небольшой группе, скучившейся вокруг «Твин Оттера»^[10]. Все подпрыгивают и размахивают руками, чтобы согреться, в то время как летняя команда поднимается на борт и рассаживается по местам.

– Ты в порядке? – спрашивает Арне, пока я задыхаюсь от быстрой ходьбы по льду. Бóльшая часть его лица неприкрыта, его, видимо, не смущает кусачий холод. Он рассматривает меня с тем же выражением слабого беспокойства, которое я замечала у Элис, как будто я хрупкая, или словно тоже могу внезапно исчезнуть.

– Конечно, – отвечаю я, но мой голос ломается. Я все еще обдумываю разговор с Сандрин. Почему после каждого разговора с ней у меня остается чувство, что я что-то сделала не так?

Я ощущаю новый прилив паники от мысли, что останусь здесь. Несмотря на воротник и лыжные очки, у меня появляется неприятное подозрение, что окружающие считывают мое настроение, что они знают – часть меня хочет схватить вещи и последовать за летними учеными в этот самолет.

Я оглядываюсь по сторонам, но все внимание приковано к отправляющейся команде. Только Том, стоящий на некотором расстоянии от остальных, перехватывает мой взгляд, быстро отводя глаза.

Я уверена, он прекрасно знает, о чем я думаю.

– Эй, не забудьте это! – Каро передает небольшую связку конвертов одному из пилотов. Я понимаю, что это наш последний шанс отправить письма друзьям и родным за следующие восемь месяцев. Черт. Мне стоило приложить поздравительные открытки ко дню рождения сестры и племянников.

Уже слишком поздно.

Я гляжу на Сандрин, ожидая, что она достанет письмо от Жан-Люка. Но начальница станции просто неподвижно стоит, пока члены экипажа закрывают двери и взбираются на борт.

Какого хрена? Наверняка она должна отправить это письмо в АСН, чтобы они передали послание его жене?

Я не отвожу от нее взгляда, но Сандрин игнорирует меня, глядя на самолет, когда пилоты дают сигнал ко взлету. Секунды спустя самолет отъезжает, вся летняя команда машет на прощание через маленькие иллюминаторы.

– Хорошего полета! – кричит Элис, бешено размахивая руками и подпрыгивая на месте. – Увидимся на той стороне.

Дрю и Люк подъезжают на снегоходах, когда самолет катится по взлетной полосе. С оглушительным ревом двигатели набирают обороты и самолет ускоряется на льду, а затем медленно, неумолимо поднимается в воздух.

Мы стоим, наблюдая, как «Твин Оттер» становится все меньше, съеживаясь в крохотную точку, прежде чем полностью исчезнуть в неистово синем небе. Пару минут мы молчим, осознавая случившееся. Красные куртки на белом снегу. Единственные живые существа на мили вокруг.

Нас тринадцать. И мы совсем одни.

– Ну, вот и все, – торжественно заявляет Арк, смахивая снежные кристаллы с бороды. – Теперь вы застряли со мной.

– Тут точно без выпивки не обойдется, – вздыхает Соня.

Она медленно ведет процессию обратно к «Альфа», и я иду по ее следам, борясь с чувством, что совершила одну из худших ошибок в жизни.