Этот жестокий замысел

Глава 7

Я шагаю по грузовому отсеку «Комокса», онемев от шока. Холодный воздух проникает через металлическую заслонку. На ладонях все еще остался песок, а нога, в которую попал дротик, болит.

На поверхности все еще живут дети и целые семьи. Как в «Картаксе» могут думать об их убийстве?

– Они не сделают этого, – говорю я.

– У них может не остаться выбора, – возражает Дакс.

Он вытирает рукавом пот со лба, и от этого движения его начинает трясти. С каждой минутой он выглядит все хуже.

– В бункерах «Картакса» живет три миллиарда человек, их защищают воздушные шлюзы и вакцина, которая должна работать. Моя команда в конце концов разберется в коде и исправит его, но если позволить вирусу распространяться и мутировать дальше, то к тому времени, как мы закончим, вакцина снова окажется бесполезной.

– Но на поверхности миллионы людей…

– Знаю, – тихо говорит Дакс. – Поверь мне, я хочу остановить это так же сильно, как и ты. Сейчас на кону стоит моя жизнь, буквально, и это зависит не от меня. Теперь все зависит от Бринка и Лаклана.

– Мы должны вернуться. – Леобен разворачивается и направляется в кабину. – Если в «Картаксе» планируют запустить протокол «Всемирного потопа», мы не можем облажаться. Нам нужно подкрепление – беспилотники, разведка, солдаты. Нам необходимо найти Лаклана. Я не стану сбегать и уж тем более менять свое чертово лицо.

Он таким тоном произносит последнее слово, что я вздрагиваю – его ужасают не только мысли об операции. Но и мысль, что кто-то изменит часть его личности. И я прекрасно его понимаю, потому что тот же ужас сейчас охватывает меня. И пусть в своем отражении, в окне «Комокса», я вижу черты Лаклана – его нос, линии челюсти, – они мои тоже. Меня уже изменили однажды.

Не думаю, что смогу смириться с мыслью о том, чтобы сделать это снова.

– Ли, пожалуйста. – Дакс расстегивает ремни и пытается встать, чтобы пойти за Леобеном, но сгибается от кашля.

– Ты заражен, – повернувшись к нему, говорит Леобен. – Как ты мог подумать, что я спрячусь в бункере?

– Ты должен это сделать, – хватая ртом воздух, возражает Дакс. – Вакцина не работает. Они снова начнут проводить на тебе исследования.

– Я переживу это, – огрызается Леобен. – Как делал это с самого детства.

– Знаю, что переживешь, – откидываясь на спинку сиденья, говорит Дакс. – Но теперь я их ведущий ученый. И если выживу, они заставят меня проводить эти тесты. Если понадобится, они причинят мне боль, а я не смогу справиться с этим.

Я в замешательстве перевожу взгляд с Леобена на Дакса и обратно. Они сверлят друг друга взглядами, и в их глазах не только гнев. Даже атмосфера между ними изменилась. Воздух наполнила та же энергия, что окутывала Коула в подвале, когда я сказала ему, что Цзюнь Бэй жива. Леобен был телохранителем Дакса, когда они прилетели за нами к «Хоумстейку». Они путешествовали вместе, останавливались в одной комнате.

Но казалось, их связывает нечто большее.

– Дело не только в тебе, Ли, – говорит Коул. – Если мы вернемся, то и Катарина будет в опасности. Высадите нас где-нибудь, я вызову джип, и мы спрячемся.

– Что? – возмущаюсь я. – Нет, Коул. Леобен прав – мы уже не сможем справиться с этим сами. Теперь это касается не только нас. И теперь дело не только в Лаклане. Мы должны вернуться в «Картакс».

– Черт возьми, она права, – протискиваясь в кабину, говорит Леобен. – Если Бринк отправил команду в лабораторию, мы должны вернуться и встретиться с ними.

Он медленно опускается на место пилота и нажимает на штурвал. Винты «Комокса» начинают вращаться, грузовой отсек скрипит.

Коул запрокидывает голову и сжимает кулаки от раздражения. Мы отправляемся навстречу опасности. Я знаю это. И есть вероятность, что в «Картаксе» причинят мне вред, чтобы выманить Лаклана. А еще они могут узнать правду о том, кто я на самом деле. О Цзюнь Бэй. Они могут запереть меня в лаборатории. Или убить. Но я не стану убегать от этого. Не изменю лица, не спрячусь в бункере и не стану смотреть, как войска «Картакса» убивают всех выживших на поверхности. Особенно если я как-то могу помочь и остановить это.

«Комокс» поднимается над поляной и, покачиваясь, пролетает сквозь стаю. Леобен разворачивается и направляется в сторону трех остроконечных вершин. Лаборатория «Проекта Заратустра» находится в центре долины, возвышаясь над умытой дождем травой. Окна заколочены, а вентиляционные трубы на крыше сверкают в бледном утреннем свете. Мы прожили последнюю неделю в часе ходьбы отсюда, но я не бывала здесь с той ночи. Вот только мысли о ней то и дело всплывали в дальних уголках сознания, возрождая воспоминания о запертых дверях и руках в перчатках. И теперь, когда мы приближаемся, они усиливаются, обостряя мои чувства. Я вижу скальпели, наручники, зарешеченные окна.

Мне кажется, словно я вновь пытаюсь сбежать из лаборатории, но мне это не удается.

Коул выпрямляется.

– Они здесь.

Перед нами появляется парковка лаборатории, где на траве стоит сверкающий «Комокс», а за ним выстроились в ряд солдаты.

– Я уже связался с ними, – говорит Леобен. – Они знают, что мы летим. – Он тянет за штурвал, и мы снижаемся.

– Они накажут тебя за то, что ты отправился на наши поиски? – оглянувшись через плечо, спрашиваю у Дакса.

Он откинулся на спинку сиденья и запрокинул голову, его лоб блестит от пота.

– Мне все равно, – отвечает он. – Я уже заражен. Что еще они могут мне сделать?

Леобен сжимает руками штурвал. Не знаю, что происходит между ним и Даксом, но уверена, между ними что-то есть, хотя он мне об этом ничего не говорил. Мне трудно представить их вместе. Дакс слишком серьезно ко всему относится, а Леобен, наоборот, все пытается превратить в шутку. Тем не менее между ними напряженная атмосфера, и я удивляюсь, как не заметила этого, когда мы путешествовали вместе.

Хотя это было мрачное время, которое освещалось лишь одним лучиком света – Коулом.

– Ну что ж, снижаемся, – зависнув над парковкой, говорит Леобен.

От порывов ветра по траве бежит рябь. Прожекторы «Комокса» высвечивают потрескавшиеся бетонные стены лаборатории. Входная дверь открыта, и возле нее застыло несколько солдат, которые вскидывают винтовки, как только мы приземляемся.

Коул тут же закрывает меня собой.

– Не делай резких движений. Дай нам провести переговоры. – Он тянется к моей руке и на мгновение сжимает ее, а затем отпускает.

Я открываю рот, чтобы приободрить его, сказать о том, как жалею, что привела его сюда, зная, что он хотел скрыться, но дверь «Комокса» с шипением открывается, а трап опускается на землю.

Коул и Леобен поднимают руки и выходят из квадрокоптера. Когда они спускаются по трапу, солдаты целятся в них из винтовок, но не слышно ни приказов, ни лязга наручников, ни свиста пуль. Коул поворачивается ко мне и еле заметно кивает, после чего я поднимаю руки и следую за ними, а Дакс, пошатываясь, идет следом.

Трава блестит от дождя, холодный воздух звенит от криков голубей. Перед выстроившимися в ряд солдатами стоит мужчина с рыжеватыми волосами в серой военной форме. Он делает шаг вперед и обводит нас взглядом, а затем останавливается на мне.

– Катарина, – говорит он. – Приятно наконец-то с вами познакомиться. Меня зовут Чарльз Бринк.

Я выпрямляюсь. Бринк. Глава Центрального штаба «Картакса». Я удивлена, что он лично прилетел сюда. Его голос звучит дружелюбно, но меня он сверлит пристальным взглядом, словно пытается прочитать. Он высокий, с выверенной улыбкой и тщательно выстроенными морщинками вокруг глаз, которые придают ему добродушный вид.

– Вольно, лейтенанты, – говорит он. – Моя команда сообщила, что на прошлой неделе вы оба использовали технологии тайных агентов.

– Нас ранило, сэр, – начинает Коул, но Бринк перебивает его:

– Ты планировал отправиться за Лакланом в одиночку.

Плечи Коула опускаются:

– Да, сэр.

Бринк кивает с удовлетворенным видом:

– Трудно осуждать тебя за это. Но я рад, что ты решил вернуться. Вижу, ты к тому же позаботился о мисс Агатте. Мы беспокоились, что с ней что-то могло случиться.

Он идет вдоль строя солдат, чтобы встать передо мной.

– Тебе должно быть сейчас нелегко, Катарина. Нас всех шокировало известие о том, что Лаклан оказался совершенно не таким, каким все его считали. Я знаю твоего отца с детства, но даже не представлял, что он способен на такое. Да я даже не догадывался, что у него есть дочь. Он, видимо, сильно постарался, скрывая твое существование все эти годы. Кто твоя мать?

Я бросаю неуверенный взгляд на Коула. Стоит мне сейчас допустить ошибку, и Бринк может догадаться, что Лаклан на самом деле не мой отец.

– Она умерла, когда я была маленькой, – говорю я. – У нее был гипергенез.

Взгляд Бринка стекленеет, когда он начинает что-то проверять в своей панели.

– Ах, ну разумеется. Исследования гипергенеза. Интересно. Что ж, я рад, что ты присоединилась к нам.

Он отступает назад к солдатам, и на мгновение его локоть погружается в закрытый броней торс одного из них.

На самом деле его здесь нет.

Передо мной трехмерный образ человека, прорисованный модулем VR. Как было с Цзюнь Бэй. Только этот вызван не из файла, сохраненного на моей панели. Он передается напрямую, как звонок на коммуникатор. Лаклан и Дакс вели подобные беседы с другими кодировщиками, когда мы жили в хижине, но я никогда не видела их собеседников. Границы изображения нечеткие, но это единственное подтверждение фикции. Мне понадобится время, чтобы привыкнуть к тому, что люди появляются так.

– Крик, – поворачиваясь к Даксу и приподняв бровь, говорит Бринк. – Удивлен, что вижу тебя здесь.

– Я послал его, – доносится голос из лаборатории.

А затем оттуда появляется фигура – парень примерно моего возраста, может, немного старше. Солдаты расступаются в стороны, когда он встает с ними в ряд и хлопает ладошами, словно стряхивает пыль. Бледная кожа, прямые и темные спутанные волосы до плеч. Когда он выходит на свет, я узнаю́ его.

Я знаю его.

Эту позу, глаза, черты лица. При взгляде на него в мыслях возникают код и спиральные нити ДНК, но моя память совершенно пуста. Он одет в черные рваные джинсы, кожаную куртку и футболку, на которой спереди изображена молекула. Дофамин^[5]. Часть лба закрыта треугольным куском темного стекла, который сидит на нем как влитой. Он тянется вдоль линии роста волос до скулы и, образуя дугу, закрывает левый глаз. Это маска кодировщика – компьютер, подключенный непосредственно к сети электродов на его черепе. Они соединяются через отверстия, просверленные во лбу. Несколько лей-линий спускаются от краев маски по щеке и по боковой стороне шеи, а затем исчезают под воротником.

– Я решил, что Дакс сможет привести Катарину, – говорит парень. – И, похоже, оказался прав.

Он рассматривает нас, на лице застыла полуулыбка, и от нее во мне зарождается слабое, трепыхающееся пламя страха. Бринк меня совершенно не пугает, потому что сразу видно, что он делец. Да и солдаты под броней и касками обычные люди. Но этот парень другой.

Он кодировщик и явно умен – это видно по пронзительному взгляду и черному стеклу на лбу. Единственная причина, по которой люди надевают такую маску, – возможность кодировать немного быстрее, чем это доступно через панель. Маска не использует кабели в теле или память панели, поэтому реагирует на каждую команду на долю секунды быстрее. Не стоит недооценивать того, кто готов просверлить десятки отверстий в черепе.

– О, Мато, – говорит Бринк. – Как тебе лаборатория?

– Грязновата, – отвечает он, отряхивая воротник куртки.

Он проходит мимо Коула и Леобена, бросая на них мимолетный взгляд, останавливается рядом с Даксом и внимательно рассматривает синяки на его лице, а затем поворачивается ко мне.

– Катарина Агатта, – говорит он.

Его взгляд спокойный и серьезный. Мне виден только один его глаз, но тот, что скрыт под маской, все же едва различим, в свете прожекторов «Комокса» угадываются нижние ресницы.

– Я Сомата Уотсон, но чаще меня зовут Мато. Приятно наконец-то познакомиться с тобой лично.

– Мы знакомы? – спрашиваю я, стараясь следить за тем, чтобы голос звучал ровно.

Я уверена, что Цзюнь Бэй знала этого парня, но он точно не мог знать меня.

Его маска становится чуть прозрачнее, а лей-линии подчеркивают тонкие, острые черты лица. Его красота холодная, и сразу видно, что он умен, но чувствуется и оттенок высокомерия.

– Именно я блокировал твои попытки взлома серверов с хакерами «Небес», – объясняет он. – Это были неплохие – правда, примитивные – атаки. Когда-нибудь ты можешь стать хорошим кодировщиком. Твой многоуровневый червь заставил меня слегка попотеть прошлым летом.

Я не стала ему отвечать. Он действительно обсуждает мои атаки, пока мутировавший штамм чумы расползается по миру?

Бринк откашливается:

– Мато, миссия.

На лице Мато мелькает разочарование, а затем маска снова темнеет.

– Да, миссия. Насколько я понял, Катарина, Лаклан установил тебе нейронный имплант. Вот почему мы здесь. Я думаю, это может нам помочь.

Мы переглядываемся с Даксом. Это он обнаружил имплант во время расшифровки вакцины. Оказалось, что тот вырабатывал вещество, которое подавляло мои воспоминания, а еще из-за него к вакцине Лаклана добавился код. За последнюю неделю я несколько раз пыталась проверить его, но все запущенные мной тесты показывали, что он пуст.

– Кажется, все данные с него стерты.

– Она права. – Дакс отталкивается от бока «Комокса», на который опирался во время моего разговора с Мато. Похоже, он уже с трудом стоит. – Судя по показателям после расшифровки, на нем не осталось никаких данных. Лаклан замел все следы.

– Да, я знаю, – говорит Мато. – Я тоже изучил результаты, но, очевидно, внимательнее, чем ты. У меня установлен такой же имплант, поэтому мне известно, как он работает. Но в файле с данными Катарины есть запись, которую я не могу объяснить. И это может помочь нам найти Лаклана.

– Подожди, – останавливаю его я. – Что значит «найти» его?

– Думаю, твой отец поместил в него отслеживающий жучок, – объясняет Мато. – И он указывает твое местоположение.

Я осторожно поднимаю руку к затылку. Когда моя новая панель начала устанавливаться, я тут же попросила Леобена проверить ее на отслеживающие жучки. Если я так важна для Лаклана, как он утверждал, то вряд ли бы он оставил меня без присмотра во время эпидемии. Леобен ничего не нашел в моей панели, но мы не догадались проверить имплант. Мы решили, что я чиста, раз Лаклан не пришел за нами.

После событий в Саннивейле прошла неделя. Если ему так нужна была моя помощь, то почему он все еще не объявился?

– Я бы хотел взломать имплант, – говорит Мато. – И отследить сигнал Лаклана. Эта лаборатория… устарела, но в ней есть все необходимое для этого. Хочешь, мы сделаем это прямо сейчас?

Это прозвучало как вопрос, но я прекрасно понимала, что он не спрашивал моего разрешения. Правда, все еще не определилась, что чувствую по поводу взлома этим парнем чего-то в моем теле, не говоря уже о чем-то в моем черепе. Но если есть шанс, что это приведет нас к Лаклану, то нам стоит попробовать.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

– Отлично, – говорит Бринк. – Как только мы узнаем, где Лаклан, тут же привезем его. Франклин, ты присоединишься к команде захвата.

– Да, сэр, – отвечает Коул.

– Я буду добровольцем, – говорит Леобен.

Бринк качает головой:

– Не в этот раз, лейтенант. Ты слишком важен, чтобы рисковать тобой. Мне с самого начала не следовало позволять Даксу забирать тебя с базы.

Леобен сжимает челюсти, но ничего не говорит.

– А как же я? – подаю я голос.

Бринк поворачивается ко мне, на его лице читается удивление:

– У тебя нет никакого опыта участия в боевых операциях. Ты будешь только мешать.

– Если вы хотите схватить Лаклана живым, чтобы он смог изменить вакцину, то вам понадобится кто-то, кто сможет с ним договориться. И я могу вам в этом помочь.

Бринк оглядывает меня с головы до ног.

– Возможно. Но сначала вычислим его местонахождение, а потом вернемся к этому вопросу. Почему бы вам не отправиться внутрь? Мне нужно отдать несколько распоряжений лейтенанту Франклину.

– Пошли, – беря меня за руку, бормочет Леобен.

– Приятно было познакомиться, Катарина, – говорит Бринк, когда мы проходим мимо его трехмерного образа. – Ты умна. Тебя ждет светлое будущее в «Картаксе». Свой ум ты явно унаследовала от отца, а внешне, должно быть, в мать.

Я моргаю и озадаченно переглядываюсь с Леобеном. Во мне совсем ничего нет от матери. Все, кто видел меня, говорили, что я копия Лаклана. Его ДНК внутри каждой моей клетки. У меня его руки, нос, даже оттенок кожи.

– Почему вы так говорите?

– Ну, ты совершенно на него не похожа, – говорит Бринк. – Он никогда не показывал тебе свои старые фотографии?

Я выдерживаю его взгляд, пытаясь придумать ответ. Я не понимаю, о чем он говорит, и не знаю, как выглядел Лаклан в молодости. Но знаю ДНК Лаклана лучше, чем кто-либо другой: серые глаза, узкий нос, оливковая кожа. Четкие фенотипы^[6]. Он не может выглядеть как-то иначе, иначе, чем я его помню, а значит, вполне возможно, что Бринк проверяет меня. Он сказал, что знает Лаклана с детства. С одной стороны, это может быть ловушкой, попыткой определить, та ли я, за кого себя выдаю.

А с другой – у него нет причин для этого. Я уже разрешила Мато взломать. А значит, он легко может просканировать мою ДНК.

– У него не так много фотографий, – говорю я.

Бринк кивает. Если он что-то и подозревает, это никак не отражается на его лице.

– Я думал, что он просто захотел изменить внешность, но, встретив тебя, увидел в этом иной мотив. Должно быть, ему было приятно видеть твои черты в зеркале, раз он не мог видеть тебя саму, пока вы были в разлуке. Полагаю, это было напоминанием о том, ради чего он работал. Хотя я всегда считал, что ему больше шли его натуральные рыжие волосы.

Глава 8

Леобен уводит меня в лабораторию, оставляя Коула и Дакса с Бринком. Я в оцепенении иду по коридору с треугольными лампами дневного света, которые свисают с потолка, прокручивая слова Бринка в голове: «Я всегда считал, что ему больше шли его натуральные рыжие волосы».

У Лаклана не могло быть рыжих волос. Или это бы читалось в его генетическом профиле. Волосы Лаклана темно-каштановые, почти черные. У него даже нет рецессивных признаков гена рыжих волос.

Я бы это знала. Та же ДНК хранится и в моих клетках.

Леобен распахивает одну из дверей и заводит меня в маленькую лабораторию. Стеллаж у дальней стены заполнен жуткими хирургическими инструментами, рядом с ним гудит генкит, а в центре комнаты стоит металлический стол, на который подняли пластиковые стулья. Стены и пол выложены глянцевой белой плиткой, к одной из стен прикреплен лабораторный стол с несколькими раковинами. По экрану в углу под потолком идут зеленые и фиолетовые статические помехи.

Когда я вхожу в комнату, на меня не накатывают воспоминания – просто смутные сенсорные вспышки боли, холода и полузабытья от обезболивающих. Я смотрю на полки со скальпелями и пилами, датчиками и мотками кабелей. Коул говорил, что иногда воспоминания не стоят той боли, которую они в себе несут. И, стоя в этой комнате, мне трудно не согласиться с этим.

Может, существуют вещи, о которых лучше не вспоминать.

Леобен захлопывает за нами дверь.

– Здесь можно разговаривать свободно. – Он указывает на потолок: – Ни одной камеры. Они боялись, что кто-нибудь взломает компьютеры лаборатории и увидит, что здесь творилось.

Я коротко киваю и отхожу в дальний угол комнаты, потирая прядь все еще влажных волос между пальцами.

– У Лаклана же каштановые волосы, да?

– Столько, сколько я себя помню.

– Тогда о чем говорил Бринк?

Леобен скрещивает руки на груди и прислоняется к лабораторному столу.

– Может, Лаклан использовал в молодости какой-то алгоритм, чтобы изменить их цвет на рыжий.

Я качаю головой:

– Тогда еще не существовало гентеха. Если он и использует что-то, чтобы изменить цвет волос, то делает это сейчас. Но даже в этом случае под темными волосами скрывался бы ген рыжих. Гентех не изменяет естественную ДНК. Только мое тело на это способно. К тому же я знаю геном Лаклана, и его волосы темные.

– Может, он маскирует свою ДНК, – говорит Леобен. – Дакс же сказал, что может подделать наши, чтобы мы попали в бункер.

Я упираюсь руками в лабораторный стол и склоняюсь над одной из раковин. Это возможно. Я слышала об алгоритмах, которые обманывали генкиты, искажая ДНК. Генкиты не очень надежны, поэтому я и не понимала, кто он на самом деле, пока жила в хижине. И если Лаклан действительно рыжий, то он пошел на многое, чтобы скрыть это. Но тогда мне непонятно другое – Лаклан превратил меня в свою дочь. Он сделал меня похожей на себя.

Так почему он сделал меня похожей на свой ненастоящий образ?

– Скорее всего, Бринк просто пытается забраться тебе в голову, – говорит Леобен. – Это в стиле Центрального штаба. Ты же видела, что они сделали с Даксом.

Я перевожу на него взгляд:

– Кстати… Дакс. Ничего не хочешь мне сказать?

Он отворачивается, задевая каблуком дверцу шкафчика под лабораторным столом.

– Нечего рассказывать.

– Ну-ну. Так почему ты промолчал?

Он приподнимает бровь:

– Может, потому что Дакс твой бывший, а в вашу последнюю встречу он стрелял в тебя, а ты откусила ему ухо.

– Справедливо, – бормочу я.

Он запрокидывает голову:

– Я даже не думал, что Дакс мне действительно небезразличен, но теперь, когда он заражен… Не могу сосредоточиться на чем-то другом.

Я отхожу от стола, стараясь не обращать внимания на вспышку ревности после его слов. То, что происходило между мной и Даксом в хижине, сложно назвать отношениями, к тому же последние два года мы провели врозь, а сейчас я с Коулом. Мне следует порадоваться за Ли, и я рада, но почему-то мне до сих пор сложно расслабить плечи.

Я снимаю один из стульев со стола.

– Как давно вы вместе?

– Мы не вместе. – Он подходит ко мне, хватает стул и ставит его на пол. – Я не знаю. Год примерно.

Я закатываю глаза:

– Год? Нет, ребята, вы определенно вместе.

Он поднимает два последних стула обеими руками и опускает их. Его движения быстрые, но грациозные.

– Не все влюбляются с первого взгляда, как вы с Коулом. Между нами ничего нет. Он пытался разобраться с вакциной, поэтому проводил тесты, чтобы лучше изучить меня, и мы… подружились.

Мурашки побежали по коже при мысли о Даксе, который проводит исследования на Леобене. Не представляю, как это могло их сблизить. Я перевожу взгляд на изогнутые шрамы, которые выглядывают из-под воротника его майки, и он тут же поднимает руку, чтобы прикрыть их.

– Кстати, об исследованиях, – говорит он, поглядывая на стеллаж с медицинскими инструментами. – Я никогда не спрашивал – Лаклан проводил какие-нибудь тесты на тебе, когда вы жили в хижине?

– Я еще не закончила разговор о Даксе, – возражаю я.

– Зато я закончил. – Он скрещивает руки на груди. – Так проводил?

Я сажусь на один из стульев, чувствуя, как покалывает кожа на груди там, где когда-то находились шрамы, как у него. Сейчас там ничего нет, но остались шрамы вдоль позвоночника.

– Нет, тогда он не причинял мне вреда, если не считать кода, который он загрузил, чтобы помешать мне копаться в своей панели. Из-за него полопалась кожа на спине, когда я попыталась установить эстетический модуль.

– По моему мнению, это смело можно записать в графу «причинение вреда». Какой же он урод!

– Да, – бормочу я, ерзая на стуле от неосознанного желания броситься на защиту Лаклана.

Почему-то, несмотря на все случившееся, мне все еще тяжело слушать оскорбление в его адрес. И это раздражает.

– Я не понимаю смысла всей этой шарады под названием «сделать тебя своей дочерью», – говорю я. – Особенно если я не похожа на него.

Леобен прислоняется к лабораторному столу, скрещивая руки на груди.

– Каким он был в роли твоего отца?

Я пожимаю плечами, а затем начинаю водить пальцами по царапине на металлическом столе.

– Не знаю… Он много работал. С ним было приятно кодировать вместе, но в остальное время он вел себя довольно сдержанно. Он никогда не был по-настоящему ласковым, но всегда защищал меня, поэтому я считала, что такой и должна быть любовь.

Леобен качает головой:

– Это не любовь, кальмар. Так что выкинь из головы это дерьмо. Не стоит путать чувство защищенности и любовь.

Мои плечи напрягаются.

– Я знаю, что такое любовь.

– И при этом влюбилась в парня, который помешан на твоей защите.

Я поднимаю на него глаза, сжимая руки в кулаки:

– А ты переживаешь из-за парня, который проводил на тебе эксперименты.

Леобен отводит взгляд.

– Черт, – говорю я. – Прости, Ли. Мне не стоило этого говорить.

– Все нормально, – глядя на стол, отвечает он. – Я знаю, насколько все кажется странным, поверь мне.

Я вздыхаю, проводя руками по лицу. Наверное, Леобен прав насчет Коула. Я знаю, что влюбилась в него слишком быстро и, вероятно, отчасти из-за того, что он защищал меня. Возможно, именно это чувство я принимаю за любовь. Но между мной и Коулом есть что-то большее. И это длится уже много лет, пусть я и не могу их вспомнить. То, что связывает нас, может, и кажется кому-то странным, но это не означает, что чувства ненастоящие.

– Думаю, Лаклан нас всех сделал немного странными, – говорю я. – Прости меня. Я рада, что вы нашли друг друга.

Он лишь кивает, но так и не поднимает глаз.

– Хочешь сходить и проверить, как он? Я могу и сама подождать паренька-ученого.

Он смотрит на меня:

– Ты уверена, что ему стоит позволять что-то взламывать в твоей голове?

– Ну, я не в восторге, но если это поможет найти Лаклана, то стоит попробовать. Иди посмотри, как там Дакс. Со мной будет все хорошо.

Он отталкивается от лабораторного стола.

– Пожалуй, так и сделаю. Но я не влюбился в него, ясно?

Я закатываю глаза:

– Как скажешь, Ли.

Он улыбается мне напоследок и выходит за дверь, оставляя меня в одиночестве. Я прижимаю руки к металлическому столу. Краем глаза вижу стеллаж с медицинскими инструментами, нервирующий меня и пытающийся вытащить воспоминания, которые совершенно не хочется воскрешать. Не знаю, может ли кто-нибудь, после такого детства, какое было у нас, остаться нормальным. Но при всем при этом, где-то в глубине души, мне все еще не верится, что я выгляжу не так, как человек, который сделал это с нами. Как человек, которого на каком-то подсознательном уровне все еще считаю своим отцом. Меня должно радовать, что у меня нет его настоящих черт.

Вот только вместо этого чувствую себя так, словно еще одна соломинка, за которую я цеплялась, сломалась в моих руках.

Дверь с лязгом открывается, и в лабораторию заходит темноволосый ученый, Мато, с металлическим подносом в руках. Мое сердце пускается вскачь, когда он ставит его на стол и осматривает комнату. Не знаю, что он собирается делать с имплантом, но что-то подсказывает мне, что это будет не очень приятная процедура.

И если он выяснит, кто я такая на самом деле, то нет никаких шансов, что «Картакс» отпустит меня.

– Какое ужасное место! – говорит он. Кладет руки на спинку стула и осматривается. – Иногда ученые «Картакса» такие старомодные. Испытания на людях – это прошлый век. Бринк идиот, если не понимает, какой Лаклан динозавр. Без обид, конечно.

Я подавляю еще одно рефлекторное желание вступиться за Лаклана.

– Разве ты не один из их ученых? Может, тебе не стоит так говорить?

Он переводит на меня взгляд, и на его лице появляется равнодушная улыбка.

– О, я из Центрального штаба. И могу говорить все, что мне хочется.

Он садится напротив меня, а затем откидывается на спинку стула. Мне сложно читать его. Работая с «Небесами», я сталкивалась с несколькими хакерами вроде него – дерзкими, умными, но при этом слишком уверенными в своих способностях. Вот только это парень из Центрального штаба «Картакса», и что-то подсказывает мне, что он так самоуверен, потому что знает, насколько хорош.

Я до сих пор не вспомнила, откуда Цзюнь Бэй его знала. Такого человека непросто забыть, и не только из-за его маски кодировщика. Он примерно моего роста и выделяется среди высоченных солдат. Большинство людей еще в детстве устанавливают себе алгоритм для улучшения опорно-двигательного аппарата, чтобы управлять своей осанкой и пропорциями тела, потому что практически все хотят быть высокими. Особенно парни.

Забавно, но большинство людей считало, что появление гентеха разрушит взаимосвязь между биологией и гендерными признаками, и по большей части так и вышло. Существуют алгоритмы, которые воссоздают признаки Y-хромосомы, те, что препятствуют ее проявлениям, и те, которые купируют вообще все половые признаки. Но с появлением возможности с такой легкостью изменять внешность некоторые гендерные стереотипы, наоборот, укоренились. Высокий рост и фигура. Ресницы и подбородок. Ширина плеч и обхват руки. Мало кто устоял перед возможностью соответствовать общепринятым эталонам красоты.

Живя в хижине, я считала, что низкая лишь потому, что у меня гипергенез. Не существовало алгоритмов, которые были бы достаточно безопасными и могли добавить мне несколько сантиметров, уменьшить грудную клетку или удлинить ноги. Но Цзюнь Бэй могла выглядеть так, как ей хотелось, и для нее сохранение внешности, которую определяли естественные гены, скорее всего, было принципиальным решением.

Так же поступил и Мато, и сейчас, когда я встречаюсь с ним взглядом и вижу затаенный, острый как бритва интеллект в его глазах, начинаю понимать почему. Кажется, своим ростом он делает заявление – это способ напугать людей так же, как я испугалась Коула в хижине, когда увидела, что он безоружен. Он давал понять, что при желании может убить меня голыми руками.

Наверное, рост Цзюнь Бэй и Мато дает понять, что их настоящая сила кроется в уме.

Мато вынимает металлическую ручку из кармана и удерживает ее между большим и указательным пальцами левой руки, а остальными пальцами ударяет по ней, чтобы она вращалась.

– Тебе повезло, что у тебя стоит такой имплант. Они очень редкие.

– Как… подавители памяти?

Он склоняет голову.

– Они могут подавлять воспоминания, но их используют не для этого. Ты хоть видела, как он выглядит?

Я поднимаю бровь:

– Я думала, это обычный чип. Только в черепе, верно?

– Не совсем.

Он снова принимается крутить ручку, но его глаза стекленеют, а у меня перед глазами вспыхивает его полное имя.

Поколебавшись, я принимаю его сигнал, и над столом появляется трехмерное изображение головы человека. Я молча разглядываю его. Мне все еще сложно привыкнуть, что в любой момент передо мной может появиться что-то, настолько реалистичное, как это.

Я протягиваю руку к изображению, но пальцы проходят сквозь него. Голова медленно вращается, ее кожа и череп полупрозрачного желтого цвета, поэтому мне видно функционирующий мозг. К внутренней стороне черепа прикреплен красный продолговатый чип размером с ноготь на большом пальце. Когда я вижу его, кожу на затылке начинает покалывать.