Наука, любовь и наши Отечества

Принимаю роды в родном общежитии

У нас гостит Франтишек Гавлена. Он приехал в министерство по делам. В Москве полно родни (жена его москвичка), но он остановился у нас. Мы ему несказанно рады. Вечером готовим всё чешское: тушеную свинину с тмином и картофельные кнедлики. Эта еда «хочет» пива. Купили «Жигулевское»…

Франтишек после с удовольствием растянулся на Лениной гостевой койке. Лену, когда кто-нибудь приезжает, кладем спать к Шурочке-молдаванке: она одна в комнате.

У Гавлены в Тольятти двое ребят. Сын – одного возраста с Леной, а дочка моложе. Хорошо живут. Всё есть, но Франтишек тоскует по Чехии. «Вот пообщался со своими, и легче стало…» Меня он тоже считает своей, и мне отрадно это. Улеглись за полночь, а проснулись от шума в коридоре и стука в нашу дверь: «Эля, выйди! Пожалуйста!» – кричат. «Не орите: у нас гость!» – отвечаю из-за закрытой двери. «Выходи скорее! – истошно вопит какой-то мужчина. – Надо роды принять!» Вспомнилось почему-то, как тоже ночью звали меня к трудному растёлу. И не раз это было. Но сейчас надо было принять на свет нового человечка. Рожала жена аспиранта нашего, татарочка Рая Мифтахова.

Есть и еще в общежитии женщины, и даже одна преподавательница, но «боятся крови» и даже в коридор не вышли. Одни мужики, и Рая на койке со своим вздутым животом корчится. Как назло, не работает телефон, а роды вторые, могут идти быстро. Гоню будущего папу за горячей водой, благо на кухне есть бойлер, прокаливаю над горелкой обыкновенные ножницы, прошу ребят, чтобы скорее нашли бинт, йод. «За врачом бегите», – кричу. Оказывается, побежали, и уже довольно давно…

Рае даже не надо было помогать. Только за руку ее держала… Ребеночек чистенький, словно горошина из спелого стручка, вышелушился из лона вместе с пуповиной и сизокрасным последом. Я пуповину пережала и уже хотела всё как при отелах сделать. На счастье пришла врачиха. Сказала, что сделано как надо, только почему же не в роддоме? Теперь от инфекции не гарантирует. Но мне кажется, всё будет хорошо.

Мальчика Мифтаховы назвали Дамиром. Оба здоровы. Меня благодарят, хотя Рая сама – молодец. А мне слава на всё общежитие: повитуха!

Иво защитился единогласно. А потом пировали! Народу, как и на моем, было много. И на столах не меньше: салаты, винегрет, мясо тушеное с картошкой, колбас разных. Питья тоже осталось еще и на завтра. Из Молдавии нам прислали целый бочонок домашнего красного вина. Это Кайсыны, Фебруар Януарьевич и его жена, нас благодарили. Сотрудник Кишиневского сельхозинститута, аминокислотчик, он этим летом некоторое время жил у нас, а потом ему в Москве сделали операцию, чтобы слышал (он был почти глухой), и я ему в больницу возила продукты. Теперь уж я забыла об этом. Как приятно, что они помнят. «Хорошие люди всегда добро помнят», – говорила мне моя Бабушка. И еще радостно мне оттого, что я пирую, хожу на занятия, сплю… а опыт идёт. Как у того солдата, который «спит, а служба идёт». Время работает на меня!

Верочка Крохина тоже не стала ждать лета, начала опыт следом за мной, в морозы. И теперь мы помогаем друг дружке при взвешиваниях поросят. А они спокойные, сытые, сами на весы ходят.

В «солевом» опыте лучше всех росли поросята, которые получали корма совсем без соли, а хуже, где соли было максимум – один процент от веса комбикорма.

И радовал опыт с витамином В₁₂. Добавка В₁₂ была эффективной, когда в рационе не хватало лизина. А когда всех аминокислот в норме было, то никакого эффекта от его добавки не было. Вот откуда разнобой результатов: у одних эффект, у других нет! Ужасно радостно мне, что сумела доказать свою правоту.

Происходящее в Чехословакии

И ещё радует происходящее в Чехословакии. Там в общем-то идет борьба за лучшие идеалы человечества: честность, правдивость и справедливость. У нас, в нашем обществе, эти качества, кажется, во многом потеряны. Врать приучают буквально со школы, даже с детсадика… Наверное, поэтому «Руде право» читаем как самый увлекательный своею правдивостью роман. В Чехословакии появится гласность! По-моему, уже появилась: там говорят такое, о чем у нас только по кухням шепчутся. Уже ограничена цензура: допускается откровенная дискуссия. Дается оценка былым деяниям компартии. На ближайшем заседании ЦК КПЧ обнародует программу партии, и пусть люди ее обсуждают и откровенно высказываются, ничего не боясь.

В беседе со студентами один из новых партийных деятелей, Отто Шик, сказал, что прежняя система партийного руководства – это пустая болтовня и недемократичные методы удержания власти. Нужна совсем другая система. «Многие считают, что наша критика – это полное отрицание их (старых коммунистов) заслуг, и не могут понять того, как могли они этих ошибок нагромоздить столько! А это потому, что критики не было». А сколько же у нас, в СССР, этих ошибок?! И все-все молчат.

В Чехословакии дискуссии охватили всю страну. Ужасно много творилось несправедливости, даже в те годы, когда «культ» был осужден. Ну а раньше и вовсе. Оказывается, там тоже убивали невинных и отправляли в шахты урановые. Я, правда, немного знала об этом от пана Голого, с которым во Вратиславицах работала, однако далеко не всё, не в таких масштабах. Главное, гибли-то не просто невинные, но умнейшие, необходимые стране люди. А процветали бездари и стукачи. Впрочем, у нас то же самое, только в гораздо больших масштабах! Молодцы чехи: не стали молчать и терпеть, как мы.

Весна полным ходом идет. Ручьи, голубые лужи и солнце во всем. И у нас все хорошо в семье. Иво радостный, у него День рождения, 37 лет, и поздравительные письма сразу от двух мам, его и моей.

О происходящем у них Ружена пишет с воодушевлением. Люди проснулись от спячки, «впервые почувствовали себя гражданами, от которых зависит». Мама Ивина работает на большом заводе, в цехе. Уж она-то, подпольщица бывшая, распознала бы опасность, которой нас лектор постоянно стращает: возможность контрреволюции. «Наконец-то в нашу партию пошли молодые», – пишет она. Спрашивает, читаем ли мы «Руде право», доходит ли? У них говорят, что в советской прессе ничего не пишут об их мощном, как сама весна, всеобщем движении возрождения.

Это верно. Почти не пишут. Только рассказывают на лекциях… Но со своей, советской точки зрения. К сожалению, зрение это похоже на кривое зеркало: смотришься в него и видишь уродину… А «Руде право» ходит исправно и очень объемистое. Бывают номера страниц по десять! К тому же фамилии в большинстве своем незнакомые мне: Черник, Цолотка, Гусак, Гайек, Кадлец… А они сейчас все кандидаты в новое правительство.

В Праге только что мартовский пленум прошел. На него, кстати, допустили журналистов со всего мира. Это впервые. И сейчас еще печатаются выступления. Всё перечитать – времени нет.

Замечательно, что Новотному, которого и от президентства уже отставили, тоже дали слово на пленуме. Хрущеву-то и пикнуть не дали. А Новотный с полчаса говорил. Жаловался, что в последние месяцы вылили на него грязищи, а ведь он совсем не участвовал в подготовке процессов 48-го, 49-го и 54-го годов. Когда узнал, что творили (узкая группа людей из руководства партии), всё, мол, делал, чтобы такое не повторилось. Старался, чтобы в стране соблюдалась законность. На тринадцатом съезде партии поддержал доклад Дубчека о социалистической демократизации… А как сам жил? Президентская зарплата высокая, а привык жить скромно и замкнуто. Никаких особых расходов. Так что денежки свои, что не потратил, отправил в кассу партии…

Благородный человек (так мне кажется). А был бы другим, то и не было бы в Чехословакии никакого движения в сторону демократизации. Главная заслуга Новотного, по-моему, не в делах его, а в том, что почти не мешал делать. В этом он похож на нашего Томмэ, которого я уважаю. Но и только. А Дубчек – наш, имею в виду нас с Ивой и всех чехословаков, а также и таких как Букин с его лабораторией, как Верочка Крохина, как вся моя родня московская, это живой честный человек, к тому же способный отстоять устремления людей к честной жизни, справедливости, духовной свободе и повести за собой…

В разговоре с трудящимися, который состоялся после известного Дрезденского совещания генсеков братских партий, Дубчек подчеркивал дружественный дух совещания. По-видимому, люди там опасались давления. Да и мы здесь тоже боялись. Ведь в наших газетах ни слова о том мощном движении народа в Чехословакии, о той активности людей, об их чистых стремлениях, о сути дискуссий. Зато лекторы ЦК вдохновенно говорили нам о происках империалистов, которые-де в Чехословакии готовят контрреволюцию.

Дубчек тогда граждан успокоил: «…Все наши друзья нам желают успехов в демократизации, удачи в наших начинаниях». И еще сказал, что ЧССР и СССР остаются друзьями, хотя посетовал, что «…удивительно мало информации о развитии демократизации в Чехословакии дают своим гражданам в СССР».

Моя лаборантка Тамара

Поросята уже большие. Скоро можно сдавать. Вместе со своей новой лаборанткой, девятнадцатилетней, по-девчоночьи красивой Тамарой Куцепаловой взвешиваем их.

Муж ее, Куцый, как все его называют, намного старше Тамары. Он тракторист, тоже и дома «вкалывает». С утра, перед работой, несется с полными ведерками в сарай к хрюшам. Потом за картошкой в погреб, за молоком бежит… «Тамарку балует муж», – завистливо говорят изжиленные работой свинарочки, – всё в дом старается, как хорек, а она с работы, будто краля какая, порожняком идет, в пальтеце, без халата…» А тут у них уж так принято: работаешь на ферме – можешь взять, унести. Для этого у каждой пошит специальный узкий, но длинный мешок с веревками. «Парашют» называют его. Окручивают им себя в поясе. Зимой – поверх зимней одежи, под серый халат, который надевают всегда сверху. Однако холод с «парашюта», набитого промерзшим комбикормом, даже сквозь ватники гложет спину. После в пояснице отдает. Знают об этом все. Бригадирши замечания делают, если видят: бока выпирают, как у жабы раздутой. Предупреждают, чтобы контору обходили. Однако «жить надо»! Им, начальникам, развозят машиной. Тоже втихаря, потому что выписывать комбикорма нельзя. Они только для совхозного поголовья. А в сараюшках сколько хрюкает, об этом никто не знает.

Живут они на втором этаже нового кирпичного трехэтажного дома. Таких домов уже два в Клёнове и строят еще. Уже переселили из квартир, вернее комнат, которые в здании старой церкви были, и из нескольких бараков, которые вместе с клопами сровняли с землей бульдозером. Единственное неудобство жизни в новых домах – далеко бегать в сараи. Их настроили метров за сто, а идти через шоссейку, по которой автобус ходит. Летом ничего, а зимой, впотьмах, да с ведерками теплого поросячьего пойла, так ой. А лестницы в подъезде узкие, темнотища, друг дружку сбить можно. Тамара всё это изобразила, как ее Куцый поутру, в подштанниках еще, в сарай мчится, что я от смеху надрывалась. Она вообще мастерица изображать. Дома у нее бабушка старая, мать мужа и дочка годовалая. Пришли – дочка спит, а так она у нее «разбойница», хвастается Тамара. За чайком поведала всю свою жизнь. Родилась на Камчатке. Родители туда уехали заработать. Да там и умерли. Сперва отец, Тамара маленькой была еще, а потом и мать. У матери страшные головные боли, сознание теряла. Приехала родня, повезли в Москву на операцию. Оказывается, рак в самой черепушке. Тогда же и ее, Тамару, привезли в Москву. Семнадцати годочков не было. Через каких-то своих, родню четвероюродную, познакомили с Куцепаловым, которому уж за тридцать было, и скорей-скорей свадьбу сыграли. Пристроили… И сразу же беременность. А уж после родов было еще два аборта… Школу она вспоминает: училась хорошо, по математике особенно. В кружке занималась драматическом, в хоре пела, плясать любила. А сейчас… «Но ведь ты совсем еще молодая! – говорю. – Доучиться надо, десятый закончить, в институт поступить…» – «Вот чуток подрастет моя Алена, вот тогда!» – весело согласилась Тамара. И вообще, о своей жизни-трагедии рассказывала она без малейшего поползновения вызвать жалость, а наоборот, с какой-то даже веселостью. «Померла маманя – сплошная гульба пошла: сороковины, свадьба…» Муж на руках носил (хоть и замухрышистый сам). И сейчас любит. Да только уж больно скучно с ним. Не пошутит. К тому ж ревнует.

Ужасно жалко мне Тамару! И всю дорогу домой обдумываю, как бы ей помочь. А приехав, узнаю новость, которая меня потрясла и все-все помыслы мои отодвинула куда-то, поставив прямо перед жестокой реальностью: погиб любимый мной (и миллионами других людей) мой одногодок Юра Гагарин, первый человек Земли, побывавший в Космосе…

Всенародная трагедия: погиб Юрий Гагарин

Юрий Гагарин погиб «при выполнении тренировочного полета». Вместе с ним командир авиационной части, герой СССР полковник Серегин Владимир Сергеевич. Объявили нам об этом 28 марта 1968 года. А случилось это еще накануне.… О том, как погиб, сообщают лишь, что самолет «вошел в штопор и врезался глубоко в землю. А о причине четко не говорят, одни предположения, и самое вероятное – разворот самолета от встречи с метеозондом. Однако злополучный метеозонд так и не смогли найти, да и не было его в тот день… А был один конкретный сверхзвуковой самолет, истребитель Су-15, который на всей своей огромной скорости пролетел совсем рядом, всего в десяти-пятнадцати метрах от двухместного тренировочного самолета Гагарина и Серёгина. Ему, сверхзвуковому, полагалось летать на высоте десяти-одиннадцати тысяч метров, а он вздумал под облаками промчаться, чтобы сквозь них взмыть на положенную высоту. Конечно же, он ничего не знал о тренировочном полёте Гагарина и Серёгина и заход его на их высоту был не более как хулиганством… «Вихревой след этого сверхзвукового самолета и свалил в штопор тренировочный самолет с первым космонавтом», – так заключает Алексей Леонов на основании своего собственного расследования. Он же, однако, заявляет, что штопор на высоте более четырёх тысяч метров это еще не конец: времени было достаточно, чтобы вывести машину из штопора. И, наверное, Гагарин уверен был, что сумеет это сделать. Потому что никаких просьб о помощи или даже крика не поступало с борта самолета с первым космонавтом.

Юрий Гагарин.

Юрий Гагарин с дочками. Накануне вечером, как всегда, ласково прощался с дочками. Никто не знал, что навсегда… Март 1968 г.

публ. «Новости Бреста». 12.04. 2016

Место гибели первого космонавта, 27 марта 1968 г.

публ. «Новости Бреста». 12.04. 2016

Памятник Гагарину и Серегину на месте трагедии.

Теперь, то есть уже в XXI веке, в интернете можно видеть фотографии места трагического падения и останки самолета. Тогда же все подробности от народа тщательно скрывали, и множились среди людей самые разные и невероятные слухи. Одна «версия» помнится мне до сих пор: Гагарин не погиб, а украден был инопланетянами в НЛО. Версий много было, в том числе космонавта Леонова: во время трагедии он находился совсем близко, руководил работой так называемой лунной группы. Слышал следующие друг за другом два резких хлопка и взрыв. Сразу же предположил, что причиной трагедии мог быть другой, сверхзвуковой самолет. Однако доказать это свое предположение смог он только через сорок пять лет после случившегося. Юрий Гагарин погиб в результате неосторожного манёвра другого самолета, сверхзвукового Су-15. Фамилии лётчика он не называет, потому что не считает его действия каким-то злым умыслом. Просто трагическое совпадение, которое могло случиться вследствие стечения обстоятельств: низкая облачность, неисправность наземного высотомера, из-за чего самолет был выведен из штопора только у самой земли и, уже не имея шансов подняться, под углом пятьдесят градусов врезался в землю. Были и другие «мелкие» причины, которые в совокупности своей спровоцировали эту ужасную трагедию.

Соболезнования – в Москву и поздравления – в Прагу

Похороны были очень торжественные и очень красиво оформленные. Обычно на таких похоронах произносят речи, но без слёз. Здесь люди плакали: Юра был по-русски широк душой, прост в обращении и, главное, во всём искренний, без всякой фальши. Был настоящим сыном своего народа, да, пожалуй, и всех землян. Соболезнования в связи с его гибелью шли из стран и уголков планеты всей. В нашей стране память о нем почтили минутой молчания.

Похороны Юрия Гагарина 30 марта 1968 г.

Очень сердечно вспоминали его в Праге. Оттуда, со всей Чехословакии, в Москву шли и шли соболезнования. Этой осенью в школу пошли сотни, даже тысячи чешских и словацких мальчишек с именем Юра. Их назвали в честь Юрия Гагарина.

В тот же день, 30 марта 1968 года, из Москвы в Прагу шли поздравления вновь избранному президенту страны генералу Людвику Свободе.

Родился он еще в прошлом веке, 21 ноября 1895 г., в селе. В первую мировую войну воевал в чехословацком легионе в России. С начала оккупации Чехословакии фашистской Германией был в подполье. В июне тридцать девятого нелегально перебрался в Польшу, а оттуда – в СССР. Стал генералом армии в Бузулуке, потом во главе 1—й Чехословацкой армии вернулся на свою родину победителем. Стал военным министром словацкого правительства. Однако в пятидесятом году попал и он в жертвы «культа». От урановых рудников спасли былые заслуги и преклонные годы. Стал работать бухгалтером в дружстве (сельскохозяйственном кооперативе). Дружстевники до сих пор с любовью вспоминают своего генерала.

Только в пятьдесят пятом был вытащен из «западакова», т. е. захолустной глубинки наверх – награжден в связи с десятилетием Победы.

Кандидатура Свободы всеми чехами и словаками была встречена с радостью. И наши довольны. Во всех газетах портреты и подробная биография (исключая, конечно же, бухгалтерский период).

Чехи обо всем этом пишут весьма откровенно. У них всё еще продолжается пленум КПЧ (мартовский). Поставлен вопрос о реабилитации некоторых членов партии, осужденных «за нарушение социалистической законности и партийных норм». Этих людей наказали только «за собственное мнение», тоже социалистическое, но чуточку «несовпадающее с…». Из речи Дубчека (в «Руде право») видно, что коммунисты хотят сделать Чехословакию демократическим государством с основами социализма, чтобы каждый человек мог бы не просто работать, но творчески развивать себя, а не быть просто «винтиком». Изменится вся система. Предприятия, т. е. фабрики, заводы, кооперативы получат как можно больше самостоятельности, чтобы развить предпринимательство. И всё это должно быть под контролем общественности.

Мне больше всего понравилось решительное: «Освободить путь для полного развития человека». Это же наша коммунистическая мечта. Получилось бы это у них!

Лектор ЦК, однако, заявил (это было вчера), что в Чехословакии под видом демократии происходят злобные антисоциалистические вылазки, что генсек Дубчек оказался неопытным. Молодой. И надо б ему помочь, потому что он-то сам честный коммунист, но его окружение – сплошь все ревизионисты, оппортунисты, одним словом, контры. Под видом демократии хотят возродить старый режим, т. е. капитализм.

Моя напарница по рабочему кабинету Вера Ивановна Лепнова

Весна. Почки лопаются, птицы орут. Напротив меня за своим столом бабулька Лепнова жмурится от солнышка. Очень интересный она человек, живая энциклопедия. Родилась в одной из деревенек, которая уж давно стала южной окраиной Москвы. В доме было две коровы. Это значило – середняки, т. е. «мелкая буржуазия». Семья большая. Остались в своей избе. А вся почти деревня – на выселки, потому что скотины держали по три, по четыре головы. Трудяги были все, и луга кругом отличные. Впрочем, некоторых и с двумя коровенками «кулачили». Вера Ивановна в ту пору уже училась в Петровской, ныне Тимирязевской академии. Студентов там разделяли на «своих» и «чуждых элементов». Она помнит, как одного паренька, очень скромного, интеллигента, буквально затравили, довели до самоубийства. А еще с нею в группе училась дочка славного «всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина. Кто не знал, никогда бы не догадался. Скромная была, даже какая-то забитая. Они с матерью где-то жили отдельно, страшно нуждались. Отца она ненавидела. Он мать прогнал, а жил с какими-то балеринами. А про Калинина-то все думали (я тоже), что хороший человек… А потом стала рассказывать, как работала на селекционной станции в Якутии. Заслушаешься, как рассказывает… Вдруг Шурочка Подвигайло прибегает и мне: «Срочно к Томмэ».

У него в кабинете Нестерова – с напряженным аж до фиолетовой красноты лицом и с какой-то бумагой в руках.

Мне требуется эту бумагу подписать. «Ага, как спирт списывать, так меня просят…», – подумала и уже ручку схватила, да тут же и кинула. «А я думала, вы спирт списали, а вы…» – «А она диссертанта Шмакова… списала», – не своим, каким-то жестким голосом проговорил Томмэ. – «Я написала то, что сама видела и слышала. Шмаков – верующий. Он сам сказал, что смысл его жизни – служение Богу. Филипович слышала. Она подтвердит. Ка-ак вы не слышали? Вы же его разоблачали. А-а, не помните… Да на занятии по атеизму…»

Ага, вспомнилось. Было это еще зимой. Дали нам троим тему «О смысле жизни». Мне, Крускиной и Шмакову. Кто как понимает. Геннадий тогда действительно сказал, что главное – служение Богу. Мы же с Надей Крускиной отчаянно доказывали и, казалось мне, даже Гену убедили тогда, что главное – служить людям, ведь и сын Божий служил человекам и жизнь свою отдал, чтобы люди прозрели.

– Так ведь то был семинар, – говорю. – Геннадий просто роль играл верующего, оппонировал нам. Это чтобы интересно было.

– Не просто играл. Он вам целые цитаты из Библии приводил. Он – верующий.

«Ах ты, гадина!» – думаю. Только б сдержаться от сильных русских слов. И тут же нахожусь:

– Михаил Федорович, вы ведь до революции учились?

– Да.

– А по закону божьему что у вас было?

– Отлично, – Томмэ улыбается, разгадал ход моих мыслей. – Да, понимаете, тогда все образованные люди знали Библию. Наизусть знали. Это не мешало им быть учеными, коммунистами, атеистами…

Глаза его лучились жизнерадостным умом. А лицо Нестеровой из злого, даже яростного, стало враз растерянным и жалким. Начала нервно рвать бумажку на мелкие кусочки. А потом, кинув будто невзначай: «Ну и пеняйте на себя. Я, Михаил Федорович, вам помочь хотела!» – шумно вышла из кабинета.

А мы с Томмэ еще посидели, попереглядывались. «Вот, значит, какие дела у нас творятся. Поняли?» – «Ага». – «Идите, спокойно работайте». А как спокойно, если Гене, такому хорошему парню, лучшему аспиранту, возможно, угрожает отчисление. Пошли к его руководителю Девяткину. Шмаков его первый аспирант. Ему сказали уже, что готовится отчисление, что, мол, и самому Девяткину может не поздоровиться, если будет защищать Шмакова. Он уже пробовал.

Вместе с Надей Крускиной, она ведь партийная, решаем все же попытаться. Идем к секретарю парткома институтского, Филатову Анатолию Ивановичу, простому в обращении и, кажется, умному. Выслушал, посочувствовал, однако развел руками: мол, «дело» не ВИЖем затеяно, а оттуда пришло, сверху. Он ведь, Гена, в Загорск ездил, в Лавру. От них и сообщили… А Нестерова только подтвердила. «Словом, девочки, напрасно вы хлопочете и переживаете. Дело решенное».

Я прямо физически почувствовала, как что-то душит меня. И только вечером немного успокоилась, когда прочитала очередное пришедшее нам «Руде право».

Там пишут, что на активе пражских писателей-коммунистов вернули партийные билеты тем товарищам, которые еще полгода назад считались оппортунистами: Вацулику, Климе и другим. Дойдёт же и до наших когда-нибудь, где она, настоящая правда.