Дженис Джоплин – жемчужина рок-н-ролла

Дэйву Мориарти удалось уехать из Порт-Артура, поступив в Университет Техаса в Остине, а Джиму Лэнгдону пришлось учиться в Университете Ламара, мрачном заведении в Бомонте, куда в итоге поступила и Дженис. Грант Лайонс, который сумел попасть в Университет Тулана по футбольной стипендии, называет Ламар «просто университетским продолжением школ Порт-Артура – средней школы Томаса Джефферсона, или средней школы Бомонта, или средней школы Южного Проктера, или средней Порт-Нечес/Гроувс – все они одинаковые. Накинь лассо на все эти маленькие средние школы, крепко-накрепко завяжи его – и получишь Технологический институт Ламара. И я точно знал, что именно туда я и не хочу. Это дает вам немного представления о мире, существуя в котором, Дженис пыталась выразить себя».

Поступив в Ламар в середине июля 1960-го, Дженис будоражила весь кампус: то появлялась в студенческом центре одетой только в легкий халатик, то позировала голой в художественном классе, то сидела на подоконнике в короткой ночной рубашке и играла на укулеле прямо перед окнами мужского общежития. Еще более шокирующими для ее однокурсников были попытки бороться с расовой дискриминацией в отношении пуэрториканцев. Одна из соседок по общежитию как-то подумала, что Дженис устраивает песенный фестиваль, однако, присмотревшись более внимательно, поняла, что она организовала сидячую забастовку, первую акцию подобного рода в кампусе.

Осенью 1960-го Дженис бросила вуз и убежала в Хьюстон, где нашла фолк-клуб Purple Onion. Она была слишком зажата для того, чтобы петь, и топила свою нервозность в алкоголе. Вскоре ее алкоголизм привел к срыву. Когда намного позднее, в 1960-х, она консультировалась у доктора Эдмунда Ротшильда, то призналась, что лечилась от алкоголизма, когда ей было семнадцать.

Дженис пыталась найти себя, став кочующей участницей «рюкзачной революции», которую Джек Керуак предсказал еще в 1950-х: передвигаясь автостопом, она дрейфовала от одного города в юго-восточном Техасе и Луизиане к другому, просила милостыню, мечтала, читала стихи и романы, играла в бильярд на пиво, пыталась соблазнить завсегдатаев баров. Она научилась быть признательной, если кто-нибудь просто жалел ее и предлагал переночевать на диване или на полу. Глядя на себя в зеркало, она должна была признать, что, будучи пухлой и невзрачной, она никогда не будет считаться «роковой женщиной». Но одновременно Дженис знала, что у нее есть свое электричество. Смышленой и амбициозной, ей было предназначено нечто большее, чем работа, которую она получила, вернувшись в Порт-Артур, – официантки в забегаловке при боулинге.

До лета 1961-го Дженис то уезжала, то возвращалась в Порт-Артур. Сам город радикально менялся. Генеральный прокурор штата закрыл притоны с азартными играми и бордели, а Марселлу показали по телевидению во время искрометных публичных слушаний. Хотя хозяйки домов терпимости самодовольно вели себя перед камерами, будто бы просто пережидая, когда закончатся все эти неприятности, ситуация в Порт-Артуре и Галвестоне поменялась навсегда. «Каждый был пойман со спущенными штанами», – рассказывает Джордж Арена-мл. Веселье закончилось, и, тогда как Галвестон выжил, став популярным курортом, Порт-Артур иссох навечно и просто сдулся. Единственной мыслью Дженис было: «Нужно валить из Техаса».

Ее бывший одноклассник по средней школе Томаса Джефферсона Джеймс Рэй Гуидри устроился ночным диск-жокеем на радиостанцию KOLE. Он вспоминает, что встречал ее в закусочной на улице Проктер, когда заканчивал работу в 5:30 утра: «Дженис всегда была с двумя или тремя парнями. Они выглядели так, будто не ложились спать всю ночь». Она теряла веру в то, что сможет стать художником-графиком, и обратилась с просьбой оценить ее работы к художнику, которого уважала, Стиву Ходжису. Они сидели в кофейне на Галфуэй Драйв, где были вывешены ее картины, и Стив сказал ей, что у нее есть чувство и страсть, но не хватает мастерства. «Я попытался поговорить с ней об этом, указав на то, что ее манера рисования была несколько сентиментальна, и разъяснив, почему это не так уж хорошо. Она внимательно слушала и сказала, что я более опытный художник и старше ее и она рада критике. Она восприняла ее очень хорошо».

Все же она бросила рисование, поняв, что никогда не станет великой художницей, а именно такую цель она всегда ставила себе в любом деле. Золотая середина была не для нее. Удавшиеся полотна ее друзей, вроде Томми Стофера, делали болезненно ясным понимание того, что ей самой никогда не достичь такого же уровня.

Как-то Дженис была на вечеринке по другую сторону реки в Биг Оук и встретила Фрэнка Эндрюса. «Она пришла с двумя своими подругами, – говорит Фрэнк, – и они повздорили». По окончании пьяной стычки Дженис осталась одна в Луизиане и не могла попасть домой. Фрэнк, который был с компанией из трех парней, согласился подвезти ее. Они расположились на заднем сиденье, целовались и обнимались. Вернувшись в Порт-Артур, Фрэнк высадил своих друзей и поехал на своем Chevrolet 1951 на парковку у школы. «Мы залезли назад, – говорит он, – и вернулись к „бурному петтингу“».

Немного погодя Дженис произнесла: «Это сиденье как-то жестковато». Они спустились на пол, который Фрэнк вручную покрыл толстым серым ковролином из ювелирного магазина, где он работал. Вдруг появились полицейские с фонариками, но не стали задерживаться, поняв, что это всего лишь занимающиеся сексом подростки. «Детка, как жаль, что нет подушки», – сказала Дженис. Потом, как говорит Фрэнк, «она засунула язык в мое ухо и вытащила из него серу». Тридцать лет спустя Фрэнк вспоминает этот эпизод как «отличный вечер, отличное свидание на одну ночь. Дженис была очень страстной. Мне казалось ужасным то, что кто-то оставил ее одну в другом штате».

* * *

Летом 1961-го поведение Дженис стало более странным. Она поступила в колледж Порт-Артура в марте и бросила его в июле. Потом, по словам ее отца, «она убежала». После ее смерти в 1970-м он говорил, что Дженис была своенравной в юности и дикой, когда стала взрослой; будучи открытой к приключениям, она испробовала все удовольствия, которые может дать жизнь. Но для него ее сквернословие и чрезмерная распущенность были лишь прикрытием ранимой и любящей души. Хотя мистер Джоплин предпочел бы, чтобы его дочь осталась дома, он понимал, что она убивает себя в Техасе, и надеялся, что Дженис наконец найдет себя в более интересном месте – таком, как Лос-Анджелес. Она уезжала из дома с родительским благословением и деньгами, которые они ей дали.

В раздобытом неизвестно где Morris Minor с откидным верхом она доехала до Лос-Анджелеса, где стала жить со своей тетей Барбарой и работать в телефонной компании. И вскоре выяснила, что эпицентром всего самого интересного в районе Лос-Анджелеса тогда был Венис – анклав битников на пляже рядом с Санта-Моникой. Названный автором «Святых варваров» Лоуренсом Липтоном «возведенными кое-как трущобами у моря», Венис в начале шестидесятых был неряшливым районом с мутными каналами, заброшенными барами и зловещими переулками. В 1991 году он предстает передо мной еще вонючим, но уже в процессе ускоренной реконструкции, благодаря бывшим жителям Западного Голливуда. Актер Тонни Билл держит здесь фешенебельный ресторан, а актеры, агенты и модели покупают шикарные кондоминиумы с сюрреалистичными фасадами с изображениями гигантских клоунов. Тогда же Венис представлял собой мрачное зрелище, где заброшенные дома, приговоренные к сносу, ожидали своей участи. Даже битники и фолк-певцы покинули район, оставив его бродягам с дурной репутацией и торчкам.

Она нашла себе квартиру над гаражом рядом с аллеей Спидуэй, в шаге от пляжа, и работу в Bank of America. По вечерам Дженис выходила на улицу, следуя за толпой до Venice West Cafe и завершая прогулку ночным перекусом в Angelo’s Pizza. «У нее была репутация очень умной и очень приятной девушки», – говорит Анна Халл, знавшая Дженис. Сейчас Халл живет в Северном Голливуде, но в те времена она и ее сестра Росси Стюарт были начинающими писательницами и жили в Венисе. «Мы считали ее бисексуалкой в легкой форме – у нее были отношения и с девушкой, и с парнем».

Анна говорит, что парень Дженис «убежал из Техаса в четырнадцать. Он быстро поднялся вверх по социальной лестнице и нравился образованным девушкам. Дженис носила штаны в стиле хаки или джинсы с клетчатой рубашкой, была немного полноватой и всегда казалась тихой. Ее все любили. Я никогда не подозревала, что она певица, хотя иногда она подпевала записям Бесси Смит или Бо Диддли».

Как и большинство людей, приехавших в Венис в поисках битников, Дженис была разочарована и вскоре вернулась в Техас. Во время рождественских каникул 1961-го она наконец-то дебютировала в качестве певицы – неудачно – на сцене клуба в Бомонте, где играл друг Джима Лэнгдона, Джимми Симмонс. Джим уговорил его позволить ей спеть песню. «Она не была похожа ни на кого из тех, кто был в клубе, и ее выступление им совсем не понравилось. Она пела бесстрашно и в блюзовом стиле, и это напугало их до смерти. Симмонс сейчас возглавляет отделение музыки в Университете Ламара, пару лет назад, встретив его, я напомнил ему о том, как он выгнал ее со сцены. Он не дал ей исполнить больше одной песни. Они негативно отреагировали на силу и мощь голоса Дженис, ожидая, что она будет кем-то вроде Джули Кристи, джазовой певицы той эпохи. Вместо этого они получили нечто гораздо более сильное и ориентированное на блюз».

Джим рассказывает, что Дженис вела себя с реднеками все хуже и хуже, особенно в низкопробных барах через реку в Луизиане. «Дошло до того, что стало опасно ездить туда с ней, если только нас не собиралась довольно большая компания». Джим был с такой компанией однажды ночью, когда действия Дженис чуть не стали причиной их убийства. «Она спровоцировала серьезную заваруху, – говорит он. – Она и еще одна девушка из нашей компании вели себя безобразно. Они докапывались до реднеков, игравших в пул, и когда пришло время уезжать, обстановка стала напряженной».

В три утра все в компании, кроме девушек, решили возвращаться домой. Когда парни отказались взять им еще выпивки, они стали обхаживать местных, уговаривая купить им пива. Дело шло к серьезным неприятностям, когда парням удалось затолкать девушек в машину. Они помчались по шоссе. «Я залез на пассажирское место спереди, – вспоминает Джим, – и смотрел, как водитель зажигает спички, чтобы увидеть, как быстро он едет, потому что освещение приборной доски перегорело».

«Он вовсю матерился, машина должна была делать сто сорок миль в час, и, хотя он вдавливал гашетку в пол, стрелка спидометра не могла перевалить за сто. Он чувствовал себя обманутым. Конечно же, на самом деле он был расстроен тем, что девушки вели себя как шлюхи, выпрашивая деньги у реднеков».

По неизвестной причине автомобиль вылетел с дороги и перевернулся. «Учитывая, как быстро мы ехали, можно считать чудом, что все остались живы, – говорит Джим. – Я много думал об этом. Возможно, то, что в машину набилось семь человек, помогло нам – мы все амортизировали удары тел друг друга. Кроме того, все были пьяны. Машина была тяжелым четырехдверным старым авто, и мы никуда не врезались. Мы снесли ограждение и протащили его. Но не уткнулись в дерево или что-нибудь в этом роде, поэтому машина просто перекатывалась, пока сама не остановилась. К счастью, ни одну из дверей не выбило, и мы все остались внутри. Никто не вылетел через лобовое стекло, хотя оно и было разбито. Три или четыре покрышки спустили, и передняя часть автомобиля разбилась. Мы просто продолжали катиться по инерции. Ни у кого не было даже царапины».

Автомобиль выглядел так, будто его переехал поезд, однако семь человек вылезли из него, не повредив и мизинца. «Самое страшное из того, что с нами почти произошло, – мы чуть не захлебнулись во всех этих пролитых напитках. Каждый взял из бара стаканчик „на дорожку“. Джим вместе с еще одним парнем автостопом добрались до Бомонта, позвонили жене Джима, и она приехала на машине, забрав всех домой. Они оставили разбитый автомобиль рядом с дорогой, и на следующий день, после того как водитель проспался, он вернулся в Луизиану и отбуксировал его в Порт-Артур».

Предыдущий биограф Джоплин, сообщаю я Джиму, писал, что в то время, как машина катилась, переворачиваясь, один из пассажиров якобы слышал, как кто-то сказал: «Я надеюсь, мы все умрем».

«Это полная ерунда, – говорит Джим. – Я точно этого не слышал». У Дженис Джоплин не было суицидальных наклонностей. Она настолько любила жизнь, что хотела, чтобы эта вечеринка никогда не кончалась. Она осознавала, что даже обычная девушка, если не будет обращать внимания на условности и с головой окунется в саму жизнь, может получить все. Независимо от того, в какое количество неприятностей она влипала, казалось, что ей сопутствует неодолимая удача, помогающая, например, без вреда выбираться из машины, попавшей в аварию на скорости 120 миль в час. И Дженис была права во всем, кроме того, что полагала, будто она – неудачница.

Остин давно известен американским бродягам как единственный техасский город на карте битников. Он и столица штата, и место, где находится Университет Техаса. В начале 1960-х там сосредоточилась масса студентов – любителей вечеринок, выпивки и фолк-музыки, толерантных, без предрассудков и желавших испробовать все новое. Старые друзья Дженис Джим Лэнгдон и Дэйв Мориарти были там. Первый восхвалял город перед Джоплин: «Это просто нирвана по сравнению с Порт-Артуром. Остин – главный секрет Америки: уголок просвещения посреди огромной пустыни примитивизма Техаса».

Дженис все еще работала официанткой в ресторане при боулинге в Порт-Артуре и размышляла о том, чем ей заняться. В один весенний день 1962-го поставщик продуктов Томми Стофер пригласил ее поехать вместе с ним к жившему в Остине брату Вали, который был поэтом, студентом Университета Техаса. Оказавшись там, Дженис сразу же направилась к зданию студенческого союза, где модные студенты собирались в кафетерии Chuck Wagon. Она затусила со странными фолкерами и с Бозом Скэггсом, состыковалась с невысоким и жилистым Пауэллом Сент Джоном, игравшим на губной гармонике; и с Лэнни Уиггинсом, который знал все песни The Weavers и Вуди Гатри; а еще с Трэвисом Риверсом – интеллектуалом, выглядевшим как лесоруб. Как многие битники Остина, они жили в гетто – построенных во время Второй мировой войны бараках, теперь ставших многоквартирным домом, расположенным на ул. Ньюсэс, 2812 1/2. В итоге Дженис заночевала на полу у музыкального вундеркинда по имени Джон Клэй.

Она поступила в университет, избрав искусство своей специализацией на весенний и осенний семестры 1962 года, и вскоре произвела впечатление на всех (20 287) студентов вуза. Журналист студенческой газеты The Summer Texan писал: «Она разгуливает босой, когда хочет, ходит в джинсах на учебу, потому что в них удобнее, и везде берет с собой автоарфу (музыкальный инструмент наподобие цитры), чтобы при желании сразу сыграть песню».

Пауэлл Сент Джон находил Дженис экзотичной и соблазнительной. «Она была одета во все черное, – говорит он, – а я-то читал The Village Voice, так что знал, что это значит». В The Village Voice публиковались комиксы Жюля Фейффера «Больной Больной Больной» и «Девушка Фейффера» о странной, дикой и сексуально раскрепощенной особе в черном. Пауэлл был впечатлен тем, что Дженис побывала в Калифорнии, и хотел все разузнать. «О, чувак, – сказала она, улыбаясь, – это не выразить словами. Они там много трахаются. Вам, ребята, нужно стать посвободнее».

В одну из ночей в гетто она прямо предложила Пауэллу отправиться вместе с ней в постель. «Люди в Остине чересчур нервные, – сказала она. – Им нужно больше трахаться». Было около двух часов ночи, они слушали музыку и напивались, и Пауэллу совсем не хотелось идти домой. Он постеснялся заняться любовью с Дженис, которая уже была в постели, и растянулся на полу. Пауэлл рассказывает: «Мы были в квартире Джона Клэя, но он сам еще не пришел. Я никогда не был тем, кто делает первый шаг, поэтому его сделала она».

«Эй, чувак, – сказала она. – Иди ко мне».

«Да? – спросил Пауэлл. – Зачем?»

«Ну, потому что Джон скоро придет. И если в постели будешь не ты, то будет он, а это, чувак, просто без толку!» Пауэлл говорит, что они с Дженис были любовниками «может быть, пару недель, и потом она переключилась на кого-то другого. Было круто. Мое сердце разбилось, но это было круто».

«Ты действительно был убит горем? – спрашиваю я. – Сокрушен?»

«О, я любил Дженис, – отвечает он. – Я всегда любил ее и всегда буду. Тот факт, что она ушла к кому-то другому, ничего не меняет. Это должно было произойти; никаких шансов на то, чтобы это вылилось во что-то большее, не было. Наши две недели были очень бурными. Дженис очень раскованна. И это еще одна из ее особенностей. У нас все кипело, но ни она, ни я не были готовы к каким-либо привязанностям».

Когда я спрашиваю Пауэлла о том, вела ли Дженис в гетто одновременно и гетеро-, и гомосексуальную жизнь, он отвечает: «Да, конечно! Дженис и ее подружка переходили от парня к парню. Ее подружка была по-настоящему крутой. И очень милой – она всегда мне нравилась. Они с Дженис были страстными, неистовыми. Она пила слишком много – гораздо больше, чем Дженис. Они обе напивались и начинали орать друг на друга». По словам Джима Лэнгдона, Дженис и ее подруга, будучи в гетто, часто «катались по полу, вцепившись друг в друга».

Пауэлл и Лэнни Уиггинс пригласили Дженис присоединиться к их блюграссовому^[32] дуэту The Waller Creek Boys, и они стали джемовать вместе, исполняя фолк, кантри и блюз. «Иногда казалось, что она сочиняет песни на ходу, – говорит Трэвис Риверс, который видел ее выступления на вечеринках в здании студенческого союза. – Она никогда не предполагала, что может писать песни. Люди убеждали ее записать их, и, конечно же, пару раз она это сделала, и это были довольно хорошие композиции».

Эти вечера оказались настолько популярными, что в кафетерий Chuck Wagon стали толпами ходить случайные люди и наркоманы. «Нас выкинули из студенческого союза, и мы ушли в Threadgill», – рассказывает Джек Джексон, ныне техасский историк. Threadgill – бывшая заправочная станция, сейчас ставшая музыкальной меккой Остина. Дженис часто пела там, передавая тамбурин для сбора пожертвований в толпу из двухсот человек. Джексон записал ее как в Threadgill, так и в гетто.

«Как-то в гетто мы не спали большую часть ночи, – вспоминает Джексон, – разговаривали, курили дурь, пили вино. У Дженис была фигура лежебоки – со складками жира, скрывавшимися под ее толстовкой. Но энергия, заразительный смех и дикий энтузиазм делали ее привлекательной. Когда все отключились или ушли, она спела I’ll Drown in My Own Tears, и я записал это на пленку. Позднее композиция вышла на пластинке Janis, но с наложением звуков кабаре и аплодисментов, чтобы убрать посторонние шумы с моей записи; в процессе работы над альбомом они удалили ее смех и шуточки после каждой песни».

В один из вечеров в Threadgill Дженис вступила в перебранку с «крысами из студенческого братства». «Она отлично их уделала, – вспоминает Дэйв Мориарти. – Решив отомстить, они выдвинули ее кандидатуру на конкурс „Самый уродливый человек в кампусе“. Дженис набрала так много голосов, что об этом сделала репортаж студенческая газета The Daily Texan. «Она решила, что это смешно, и упивалась дурной славой», – говорит Мориарти. «Они называли ее дайк^[33]?» – спрашиваю я. «Возможно, – отвечает он, – но она гордилась тем, что была дайком, поэтому ее это не очень расстраивало».

Другие люди, учившиеся с ней в университете, излагают совсем иную версию. «Ее это очень задевало, – говорит Пауэлл Сент Джон. – Мы ходили по улицам, а эти реднеки подъезжали и начинали улюлюкать и обзываться. Ее это очень сильно задевало». Еще один друг, Пэт Браун, рассказывает: «Ей было больно, но из-за напускной храбрости она ничего не показывала».

Волосатый студент-битник Трэвис Риверс был женат, однако близко подружился с Дженис. Она нравилась ему, говорит Трэвис, потому что была не похожа на остальных девушек 1950-х и начала 1960-х, со многими из которых, по его опыту, «необходимо было провести изощренный ритуал ухаживаний, а я тогда имел слабое представление о том, как это. С ней я мог разговаривать как с обычным человеком, не ударяясь в предельную вежливость. Дженис была прямолинейна, высказывала все в лицо, всегда сразу начинала разговаривать раскрепощенно, как будто бы вы были знакомы давным-давно. Я знал, что у нее была подружка, и приходил к ним в гости».

Дженис и ее подружка решили принять участие в карнавале Mardi Gras в Новом Орлеане. Они поехали в город на машине друзей, а прибыв туда, отправились прямиком во Французский квартал, где напились и начали драться. «Меня выбросили из машины, – поведала Дженис позднее Трэвису, – а сумка осталась в ней». В карманах у нее не было ни цента, и ей пришлось продаться, чтобы купить билет на автобус домой. Вернувшись в Техас, она позвонила Трэвису с автобусной станции, и, хотя была середина ночи, он приехал забрать ее. Пока они ехали в гетто, он спросил: «Что случилось? Почему ты не в Новом Орлеане?»

«Мы подрались, – ответила Дженис. – Меня выкинули из машины без денег и всего остального».

«Ну, – спросил Трэвис, – а как же ты сумела добраться назад?»

«Я сделала то, что сделала бы любая девушка, – ответила она. – Провернула пару трюков».

Несколько недель спустя Трэвис получил еще один ночной звонок от Дженис.

«Что поделываешь в столь поздний час?» – спросила она.

«Просто учусь», – ответил Трэвис.

«Можешь приехать в гетто и сделать кое-что, не задавая лишних вопросов?»

«Конечно», – сказал Трэвис. Он приехал, поднялся к ней и обнаружил Дженис за беседой с двумя парнями из студенческого братства. «В чем дело?» – спросил Трэвис.

«Видишь это ведро с песком?»

«Да».

«Отлей в него».

«Окей». Трэвис помочился в ведро, застегнул ширинку и посмотрел на Дженис.

«Это все?»

«Все, – сказала она. – Увидимся».

Повстречав ее на следующий день в здании студенческого союза, Трэвис спросил: «И что все это значило?»

«Мы поспорили насчет зажатости, – объяснила она. – Я утверждала, что есть люди, которые не парятся практически ни по какому поводу, и это был пример».

С тех пор Дженис прозвала его Трэвис T-Hip^[34]. Дэйв Мориарти вспоминает, как посещал стремные луизианские бары с ее новыми друзьями из университета. К сожалению, они не были столь же опытны, как Лэнгдон и Лайонс, и не могли удержать от неприятностей, которые всегда на нее валились. Про один подобный случай в LuAnn рассказывает Дэйв: «Дженис вела себя так, будто была легкодоступна, и Уинн Прэтт стал защищать ее. Каджуны решили, что он слабак, и начали наезжать на него. Уинн вырубил двоих из них и стал сносить всех посетителей подряд. Мне с парой парней из компании удалось пробраться на стоянку, и когда все уже были в машине, местные погнались за нами, протаранив автомобиль, в то время как мы пытались оторваться. Дженис взвывала на заднем сиденье, наслаждаясь происходящим, но мы все были злы на нее». Особенно Джонни Мойер, которому, по словам Джима Лэнгдона, сломали челюсть. «Им надрали задницы по полной программе», – говорит Джим.

Во время моей поездки в Луизиану в 1990-м я узнаю, что LuAnn закрыт. Одна из бывших барменов заведения, которую я обнаружил теперь работающей в клубе под названием Liquor Store, смотрит на меня устало, когда я упоминаю Дженис. «Она приехала в LuAnn пьяной, – говорит она, – и ее выкинули оттуда пьяной».

Дженис, Пауэлл и Лэнни в составе The Waller Creek Boys играли на пикнике студентов-выпускников и, как вспоминает Паэулл: «Зрители не понимали, что мы делаем. Они просто сидели там в недоумении. Но у нас были и свои фанаты. И все же мы были известны в Остине и вокруг него. Все эти навязчивые поклонники смогли расположить нас к себе, регулярно доставляя на концерты и обратно домой, просто чтобы быть рядом. Например, мы всегда могли добраться куда-нибудь с Джули Пол. Она обычно была рядом и могла всех нас усадить в свой Triumph».

Они решили участвовать в конкурсе талантов в Зилкер-парке, который организовывал департамент парков Остина, в номинации «лучшая вокальная группа». В день финала конкурса в городе стояла палящая жара, но в этом зеленом оазисе вдоль реки было хорошо. Когда The Waller Creek Boys начали выступать, некоторые зрители еще продолжали плескаться в Бартон Спрингс – восхитительном открытом бассейне с артезианской водой из источников, бьющих из-под земли.

Дженис спела This Land Is Your Land Вуди Гатри, и, по словам Пауэлла, «вложила всю свою душу. И мы выиграли». Дженис часто ее пела, однажды даже записала ее для телевизионной рекламы, где ряд слов был заменен на строки Джима Лэнгдона: «Этот банк – твой банк, этот банк – мой банк / От Накогдочес до вод залива / Шестьдесят лет сбережений, шестьдесят лет накоплений / Это банк для тебя и меня»^[35].

В числе других песен, которые Дженис исполняла с The Waller Creek Boys: Out on Black Mountain, Careless Love и Nobody Knows You When You’re Down and Out. Пауэлл рассказывает: «Она пела блюз лучше, чем все остальные белые девушки, которых я слышал. Все, что нам с Лэнни нужно было делать, – аккомпанировать ее голосу настолько ненавязчиво, насколько возможно».

В Threadgill Дженис часто пела за пиво. Она любила послушать, как Кен Фредгилл, выйдя из-за барной стойки, запевает йодлем песни Джимми Роджерса. «Там был открытый микрофон, – рассказывает Пауэлл. – Каждый мог сыграть, когда захочет, – в одиночку или с другими, и если ты приходил со своим инструментом или просто хотел исполнить что-то свое, то ты это делал». «В это время Дженис связалась с компанией мужеподобных лесбиянок, – рассказывает он, – и вслед за ней в Threadgill стали ходить многие лесбиянки». Пауэлл был удивлен тем, что они зависали в таком реднековском баре, но считает, что Кен и постоянные посетители хорошо относились к Дженис из-за ее музыки. Владелец бара Кеннет говорил просто: «В ней есть что-то». «Он сам по себе был очень талантлив и чувствовал в ней то же. Представь себе такую сцену: ты пьешь за здоровье с музыкантами, бармен Кен запевает – примерно так выглядел Threadgill», – говорит Пауэлл.

Одним из завсегдатаев и заведения, и гетто был высокий поэт-битник по имени Чет Хелмс. Он ездил автостопом по всей стране и знал все о фолк-сцене от Сан-Франциско до Кембриджа. Дженис хотела закрутить с ним интрижку. Чет относился к ней как к леди. Рассказывая о Сан-Франциско, он сказал ей: «Все якобы ищут музыкальные корни, но у всех из них в итоге выходит нечто чересчур отполированное и неглубокое – как у The New Christy Minstrels и The Kingston Trio^[36]. Когда я услышал тебя с Лэнни, Пауэллом и Джоном Клэйем, я подумал: вот это корни».

«Мы хороши, да?»

«Послушай, Дженис. Если бы люди на Западном побережье услышали тебя, то упали бы. Они никогда не слышали ничего столь неподдельного, а именно этого они и ищут».