Квартира. Карьера. И три кавалера

Глава первая

В дверь кабинета постучали. Вошла секретарь… Хотя какой это кабинет, какая дверь. Секретарь тем более никакая. Тонкая раздвижная панель делила прямоугольник, называемый офисом, на два квадрата – большой и маленький. В большом трудилась главная медсестра частной клиники, в маленьком – ее личный помощник. И никто не рискнул бы назвать девицу помощницей. У той на лице недорогой, но качественной косметикой было четко написано, что помощницы бывают по хозяйству, а не по серьезной медицинской деятельности. Столь высокое самомнение, безусловно, питало то, что в клинике не только к личным помощникам начальства, но и к санитаркам, и к регистраторам обращались по имени-отчеству. Что еще надо в двадцать лет, чтобы чувствовать себя человеком не только на вечеринке с девочками и мальчиками, но и на работе с мутными тетками и замотанными дядьками.

Девушку звали Карина Игоревна Иванцова. Она третий раз подряд провалилась на вступительных экзаменах во ВГИК и теперь грозилась «подтянуть рисунок со знакомым мэтром» и поступить в художественное училище. Но, вероятно, ей лучше было бы податься в романистки: слишком уж внимательно смотрела она на людей, выходивших от главной медсестры. И чем более понурый у них был вид, тем явственней разгорался мрачноватый огонек фантазии в глазах юной Карины Игоревны.

Сегодня намечалось увольнение. И возможность наблюдать признаки трагедии в облике устремившейся к выходу жертвы злобной главной медсестры будоражили еще не нашедшую себя творческую личность.

– Екатерина Анатольевна, Перова дома, ждет моего звонка и готова приехать, как только, так сразу. А Моисеенкова только что пришла. Сейчас примете? – хищно прищурившись, спросила Карина.

– Да, зовите, – кивнула из-за стола Катя Трифонова и выпрямила спину, хрустнув ядрено накрахмаленным белым халатом.

Она полагала, что Иванцову не брали в киноактрисы из-за внешности. Та была где-то метр пятьдесят семь – пятьдесят восемь ростом, худенькая и заметно сутулилась. Но не это главное. Девушка изумляла узким бледным лицом, высоким чистым лбом, большими светло-карими глазами и красиво очерченными губами. Однако посреди этого великолепия нахально торчал короткий толстый курносый нос. К такому лицу надо было привыкать долго. Пока не оставляло желание выматерить генетику последними словами и тактично намекнуть на достижения пластической хирургии. И пока взгляд не начинал автоматически фиксироваться на прекрасных глазах и бровях или на точеном подбородке и сочном рте даже при неожиданной встрече с Кариной.

Но девушка, неизбежно исстрадавшись в подростковом возрасте, сумела свой нос принять. И на собеседовании сразу заявила Кате:

– Вы только представьте на его месте то, что должно было бы быть. На кого я, такая вся из себя идеальная, стану похожа? На ожившую статую с кладбища? Там таких белых красоток много. А у меня неповторимые черты. И, знаете, мужчины это понимают и ценят.

– Ну, лишь бы им было хорошо, – ответила Трифонова.

Карина весело рассмеялась. И Катя поняла, что возьмет ершистую артистку, хоть в коридоре и сидело полтора десятка разных женщин. Многие обликом и умными взглядами соответствовали должности гораздо больше, чем Иванцова. Им хотелось спокойно и долго работать в частной клинике. А девчонке не очень.

Карина без затей сообщила своей потенциальной начальнице, что любые обязанности для нее – рутина. Ей все равно – тарелки в кафешке мыть, подносы с едой таскать или сводить в таблицы отчеты и заявки всех отделений. Последнее лучше только потому, что есть стимул – быстро все закончить и перекинуться парой сообщений с друзьями. Смартфон из рук она не выпускала никогда.

– Не беспокойтесь, я не намерена халтурить, – строго предупредила девушка. – Вы же не виноваты, что у вас такая тягомотная, неинтересная и скучная работа. Она будет сделана честно и вовремя…

– А за счет чего быстро? – насмешливо поинтересовалась Катя.

– Любой процесс можно интенсифицировать, на то он и процесс, – довольно ехидно ответила претендентка.

– Ладно, интенсифицируйте не в ущерб качеству.

Трифонова не ошиблась, Иванцова не подвела. Они легко сработались.

Теперь Карина впустила Моисеенкову и чуть помедлила, будто ловила флюиды ее растерянности, а то и страха. Ничего не почувствовала и с торжествующим видом ушла к себе ждать. Выход невозмутимой сотрудницы обещал быть гораздо интереснее появления.

Кате предстояло не развлечение, а очередная нудная беседа о соответствии занимаемой должности. Моисеенкова оказалась ухоженной сорокаcемилетней женщиной. Ее тело начинало игриво полнеть. Но, поскольку одежда привычного размера все еще с трудом застегивалась на нем, сознание благодушно молчало. Да, приближался момент, когда оно впервые рявкнет: «Хватит жрать! Не оскотинивайся, какие твои годы!» Только после тридцати уже трудно останавливаться.

Уголки губ медсестры совершили привычное Кате нервное движение – рывок вверх и сразу вниз. Оно маскировало вмиг накрывавшее зрелых дам облегчение: эту соплюху карьеристку они легко поставят на место.

– Выз… Здравствуйте, – сказала Моисеенкова.

Ей было невмоготу спросить: «Вызывали?» Хотя привычка общения с начальницами в государственных поликлиниках чуть не сработала. А ведь здесь на административные этажи приглашали: «Зайдите, пожалуйста»…

– Добрый день, Ирина Евгеньевна, садитесь, – Катя умела терпеть наивные выверты подчиненных. Все они считали себя хитроумными чтицами по лицу. Но Катя была хитрее. Моисеенкова, конечно, догадывалась, о чем пойдет речь. И надеялась отбрехаться. А Трифоновой предстояло выбрать, кто завтра будет работать. И, не дожидаясь, пока медсестра устроится в кресле напротив, она продолжила: – Вы постоянно опаздываете…

– Редко, а не постоянно.

– Вот данные из регистратуры. Раз или два каждую неделю – это часто…

– Мне старшая медсестра сделала всего пару замечаний. А завотделением ничего не говорил, – безмятежно ответствовала Моисеенкова.

– А сколько замечаний она должна была сделать? Десять? Двадцать? Сто? Тысячу? На которое из них вы собирались отреагировать? И при чем тут заведующий? Нарушением дисциплины вы добивались его особого внимания? Напрасно. Средним медицинским персоналом занимаюсь я. Привлечь мое внимание вам удалось. Объяснитесь, – Трифонова вдруг поняла, что устала говорить одно и то же взрослым нормальным бабам, у которых никак не получалось добираться до клиники вовремя.

– Послушайте, Екатерина Анатольевна, вы же сами знаете, что творится в Москве с транспортом.

– Разумеется, – кивнула Катя. – И страдают от этого все. Но другие сестры как-то ухитряются очутиться здесь до начала приема. И врачи в этом преуспевают. И даже наши занятые обеспеченные пациенты являются в назначенное время. Им-то каково из загородных коттеджей сквозь пробки.

– Когда болеешь и жить хочешь, явишься, – Моисеенкова все еще не защищалась, а учила молодую выскочку уму-разму.

– Вы читали свой контракт? – не отставала та. – В нем черным по белому изложены ваши обязанности. Например, подготовить кабинет…

– Это несерьезно. Доктор в состоянии сама включить компьютер.

– И кварц?

– Ну…

– То есть ваш кабинет не кварцуется?

– Нет, старшая всегда проверяет… Если кабинет еще пустой, она сама…

– То есть кварц за вас включает и выключает старшая медсестра, а компьютер – доктор? Не переломятся, да? А вы вваливаетесь на прием, здороваетесь, отвлекаете врача и больного. То есть демонстрируете, что в клинике бардак. Несерьезно?

– Я же не нарочно опаздываю! – Моисеенкова почуяла недоброе и резко ломанулась в оборону.

– Надеюсь. Ирина Евгеньевна, кроме опозданий к вам претензий нет. Я не люблю терять сестер, потому что это напрягает врачей. Слишком часто знакомиться с новыми помощницами им хлопотно. И я добиваюсь от вас ответа: в чем причина? – гнула свое Катя. – Вы по утрам помогаете немощным родителям? Отводите в садик внуков?

– Намекаете на то, что я пожилая? Выбиваете из-под ног почву? – лицо Моисеенковой сложилось в истерическую гримасу, на шее выступили красные пятна.

Если она воспринимала этот разговор как борьбу, то одержала первую победу. Главная медсестра чуть растерялась и продолжила с заметным усилием:

– Передо мной на мониторе ваше личное дело, Ирина Евгеньевна. Анкета, которую вы сами заполнили. Дата вашего рождения. Дочь. Ее год рождения. По возрасту можно предположить, что у нее есть дети. Как живо вы отозвались на якобы намек. А на конкретные замечания отвечали вяло. Назовите причину своих опозданий, наконец. Я сейчас работаю, вы тоже. Что мешает вам выходить из дома на пятнадцать минут раньше?

– Почему я должна выходить раньше в ущерб своему собственному расписанию, своей личной жизни? Я уже большая девочка и знаю, сколько времени занимает дорога. Но ведь каждый день что-нибудь – то посреди тротуара яму выроют, то лужа громадная разольется, то в вагон не протиснешься. А если все нормально, я добираюсь вовремя, даже с запасом.

– То есть вы опаздывали, опаздываете и будете опаздывать?

– Так нельзя ставить вопрос.

– А вопросов больше нет. Клиника сегодня прощается с вами, большая неисправимая девочка, – равнодушно сказала Катя.

– Вы не можете меня уволить! – воскликнула Моисеенкова.

– Не просто могу, а обязана была это сделать еще после трех первых опозданий. Читайте контракт.

– Я буду жаловаться главврачу. Я на вас в суд подам!

– Внимательно читайте контракт.

– И куда я теперь пойду?

– В отделение к своей старшей. Она направит дальше. Я вас больше не увижу. До свидания.

– Увидите, еще как увидите, – пообещала бывшая сотрудница, вскочила и кинулась к раздвижной двери.

А Катя отметила в ежедневнике: «Старшая медсестра покрывает, врач замалчивает, разобраться», чем обеспечила Карине еще одно волнующее зрелище через день-два.

Иванцова впитывала в себя бегство Моисеенковой каких-то жалких три минуты. Короткое наслаждение. Но вид только что уволившей человека Трифоновой занимал ее не меньше. И она возникла в проеме с напряженно приподнятыми бровями. Катя уже сообщала в отделение, что через час пришлет новенькую.

– Плакала она, Екатерина Анатольевна, – горестно сообщила Карина. – Прямо слезы текли.

Начальница привыкла к ее этюдам. Этот назывался «тихая жалость». А были еще «глубокое сочувствие», «мелкое сострадание» и «поделом ей, суке». Кроме аплодисментов Иванцова ничего не добивалась, но соображала, что клиника не театр, и главная медсестра – отнюдь не зритель. Поэтому Трифонова не обращала внимания на комментарии незадачливой артистки. Сказала:

– Я страшно ее оскорбила. Назвала бабушкой, в смысле решила, что у нее могут быть внуки. А она считает себя девой юной, и ее богатая личная жизнь начинается на рассвете. Звоните Перовой, Карина Игоревна, заказывайте пропуск, все как обычно.

– Хорошо, что у вас есть запасные варианты.

– Это называется кадровый резерв, – объяснила Катя и улыбнулась.

«Yes!» – подумала Карина. Спокойной улыбки чудовища, ломавшего жизни нерадивых медицинских сестер через костлявое колено, ей как раз не хватало, чтобы взбодриться.

А Трифонова вспомнила, как главный врач клиники допытывался у нее перед назначением: «Вы очень молоды. У вас получится увольнять людей? Это довольно неприятное занятие». Катя чуть не ляпнула: «Я не сентиментальная дура». Но ответила толковее: «Если есть за что, то уволю, не беспокойтесь». Он все-таки позволил себе немного волноваться. Но когда изредка в офисе главной медсестры разыгрывались драмы, Карина звонила его личной помощнице и называла имя изгоя, который может прорываться к боссу за справедливостью. Разумеется, оказывалось, что главврача нет на месте и не будет еще полтора часа. За это время пропуск бывшего сотрудника уже оказывался в руках начальника охраны. Так что не надо бояться повышать в должности молодежь, она способна на все.

Катя едва взялась за штатное расписание санитарок, когда ей позвонил врач из кардиологии. Она встала из-за стола и отошла к окну. За три года приучила себя не раздражаться, когда мешали. С компьютером можно было и дома посидеть, а людей туда не возьмешь.

– Екатерина Анатольевна, извините, что отвлекаю. Но у нас тут гиперактивный родственник. Пациентка не тяжелая, а вот он… Впору предлагать консультацию. Я объяснил, как лечим на этой неделе. Он поинтересовался следующей. Говорю, не переживайте, мы обсудим это с главной медсестрой… Не успел закончить, как он уже выскочил из кабинета и понесся в администрацию. Я послал вам списки препаратов для этой больной – и желательных, и допустимых. Там ничего сверхъестественного нет…

– Все поняла, сделаю, – ответила Трифонова.

Издерганную родню здесь успокаивали всем миром. Ибо, как учил их «великий и ужасный» главврач, неизвестно, кто из близких платит за лечение. И, удивительное дело, цинизм, приливший к головам медиков при этих словах, на рабочих местах сразу оттекал. Тех, кто был не в состоянии обеспечить отток, рано или поздно увольняли. Больные их почему-то не любили, несмотря на чрезвычайную вежливость и обходительность.

Карина несолидно просунула голову в щель:

– Екатерина Анатольевна, к вам рвется посетитель.

Если она даже не пыталась открыть дверь и войти, значит, неведомый спецназовец и впрямь был готов на штурм.

– Впустите его, – сказала Катя. Приглашать явно было излишним.

Голова Иванцовой мгновенно сменилась широким просветом и мужской фигурой в нем, которая вдруг замерла на пороге. Человек увидел главную медсестру возле большого окна в полный рост – высокую, легко державшую осанку, тонкую натуральную блондинку со светло-голубыми глазами. Красавицей не назовешь, но, слушайте, зачем при таком прочем мордашка Барби. Перебор. И молода, небывало молода для своей должности. У нее была бледная кожа и немного усталый вид. «Модель», – промелькнуло в сознании целеустремленного родственника из кардиологического отделения. Он не исключал, что придется сойтись в рукопашной с крепкой бабой в доспехах советского опыта извлечения выгоды из дефицита. А тут – прямо стрекоза на ромашке.

Трифонова смотрела на русоволосого, еще не начавшего лысеть парня лет тридцати пяти. Темноглазый, симпатичный, обыкновенный. В хорошем импортном костюме и ботинках из гладкой кожи. Плюс ему, Кате не нравились мужчины в замшевой обуви. Широкоплечий, худой, не выше метра семидесяти пяти, то есть ей до уха. Нервный. Но беспокоится от души, а не срывает на медиках зло в предвкушении избыточного, по его мнению, счета. Иногда такие взрывы скрывают обычное раздражение из-за необходимости таскаться в эту юдоль скорби к нелюбимым людям.

Он встрепенулся:

– Здравствуйте, Екатерина Анатольевна.

– Добрый день. Как к вам обращаться?

– Егор… Егор Дмитриевич. Я работаю в IT-индустрии, мы не привыкли к отчествам.

– Присаживайтесь, Егор Дмитриевич. И подождите минуту, я загляну в письмо вашего доктора. Почему вы так разволновались? За кого?

– За тетушку, единственную сестру моей матери. Если с ней что-нибудь случится, мама заболеет. У нее тоже слабое сердце. Родители живут под Веной, а она не захотела уезжать из России. Ну, вот и доупрямилась почти до инфаркта. Теперь, наверное, уговорим уехать. Но сначала надо ее вылечить.

– Обязательно. Знаете, переезд в другую страну в любом возрасте – травма. Здоровья требует крепкого… Так, поводов для тревоги у вас нет, – Катя читала список, присланный доктором. – Все препараты есть в наличии.

– А они настоящие? Или индийские и китайские подделки? А то и наши – из индийского и китайского сырья? – не угомонился племянник.

– О подделках вообще не говорим. Качественные дженерики, бывает, используем с согласия пациента. Но для вашей тетушки найдутся лекарства немецкого производства.

– Я к тому, что привезу откуда угодно все, что нужно.

– Ничего не нужно, поверьте.

– Сестра моего знакомого лежала здесь. И он возил для нее лекарства из Штатов. Ваш доктор посоветовал, в какую больницу обратиться, к какому специалисту. Кстати, русский оказался. Приятель заплатил за консультацию, все официально. Получил рецепт, купил двадцать ампул. Я тоже могу.

Катя поняла, что разговор будет длиннее и неприятнее, чем хотелось. Но знакомый Егора явно не лгал. Проклинать его за это, что ли? Желать, чтобы язык отсох? Она вздохнула.

– Во-первых, я не знаю, о каком случае, о каком диагнозе речь. А это важно. Во-вторых, мы находимся в России. И работаем тут по российским протоколам, независимо от того, государственная клиника или частная. Только по ним. То есть используем препараты, разрешенные Минздравом. Да, количество дозволенного импорта все сокращается и сокращается. Да, дженериков все больше. Да, их качество не самое высокое. Но государство так поддерживает отечественного производителя, не контрабандой же нам заниматься. Поэтому, если больному нужен короткий интенсивный курс, в основном для закрепления эффекта уже проведенного нами лечения, подсказываем родственникам, что и каким образом купить на Западе. Те самые десять-двадцать ампул. Если заморский доктор прописал, имеем право использовать. А уж если надо тащить через границу чемодан препаратов, советуем ехать в Израиль, в Германию, в Америку и лечиться там. Часто купируем острую стадию, чтобы пациент мог выдержать дорогу. И дальше им занимаются иностранные медики. Но это не про вашу тетушку. Все, что запросит лечащий врач через несколько дней, у меня имеется.

– Ясно. Вы меня успокоили, – помолчав, недоверчиво решил Егор. Взглянул на Трифонову через стол в упор и вдруг твердо спросил: – Екатерина Анатольевна, могу я пригласить вас на ужин? Обручального кольца у вас нет, поэтому я и решился. С вами интересно и легко. Подарите мне вечер, если не жалко. Я вам что-нибудь про гаджеты расскажу. Раньше на вечеринках народ бросался на медицинских работников за бесплатным советом, а сейчас и нас, компьютерщиков, в покое не оставляют.

От неожиданности Катя засмеялась. Егор был первым, кто захотел встретиться после сеанса утешения. На секунду ей стало жаль, что придется отказываться. И она начала как можно суше:

– Спасибо, Егор Дмитриевич. Но пока мы лечим вашу тетушку, никаких нерабочих контактов у нас с вами быть не может…

– Хорошо, когда она выпишется.

«Ты уже не сомневаешься в благоприятном исходе, – подумала Трифонова. – Я не зря старалась». Осторожно сказала:

– Тогда и посмотрим.

– Не дадите номер телефона? Я сам обескуражен своим поведением, но…

– Не дам, – отрезала Катя.

– Понимаю. Обещаю не звонить до окончания лечения без повода. Тогда я зайду в день выписки. Спасибо. До свидания.

Он встал, кивнул и быстро вышел. «Не зайдешь ведь, – про себя возразила ему Трифонова. – Сто раз настроение изменится, сто баб подцепишь за пару недель. А может, ты вообразил, что в надежде на свидание я точно не отдам лекарства кому-нибудь другому? Тогда ты идиот». Но ей почему-то не удалось зацепиться за мысль о глупом и подловатом расчете Егора. В голову пришло совсем другое: «Спасибо Анне Юльевне и Андрюше, хоть общаться по-человечески научили. Складно я изложила про лекарства». Катя не знала, как пугала Александрину манера ее речи. Трифонова говорила на диковинной смеси голубевской книжной зауми и клунинских нарочитых штампов. Только Анна Юльевна употребляла их с милым людям ее поколения и круга сарказмом. А ее незваная ученица повторяла серьезно. Так что гордиться Кате было нечем.

И то, как говорил Егор, не показалось ей странноватым. А он с некоторым трудом составлял гладкие фразы. Так бывает, когда человек в своей компании использует одни слова, а при нечастых встречах с остальными людьми – совсем другие. Благодаря гаджетам, тайны которых парень обещал раскрыть Кате, со своими можно болтать сутками. И постепенно возникает новый диалект общего языка. Надо же, только-только газеты, журналы, радио и телевизор научили соотечественников хорошо понимать друг друга, а компьютер уже снова разобщает их. Но, пока это далеко не зашло, у Егора Дмитриевича и Екатерины Анатольевны был шанс.

…Ровно в шесть дверь снова отъехала и явила повеселевшую Иванцову.

– Екатерина Анатольевна, я вам больше не нужна?

– Нет.

– Тогда ухожу. До свидания.

– До завтра, Карина Игоревна.

Девчонка ринулась на волю. Катя тоже начала собираться. Обе отдали клинике день жизни. И заслужили вечер, чтобы тратить полученные в ней деньги, и ночь, чтобы отдохнуть от всего.

Глава вторая

На работу и с работы Катя ходила пешком. Если бы посреди проходных дворов не строили черт-те что, если бы всякие мудаки не огораживали свое черт-те что решетками, и если бы ворота в эти самые дворы не запирались хотя бы в часы пик, дорога занимала бы минут пятнадцать-двадцать. В нынешних условиях обособления каждого ото всех получалось вдвое больше. Но полчаса не слишком быстрым шагом – мечта любого труженика, а особенно труженицы. Впрочем, те, у кого дело не вылезает из сознания с утра до ночи, не прочь кататься на машинах. Фантастические дорожные приключения здорово отвлекают от реальности унылых конторских трудов и напряженных взаимоотношений с сослуживцами.

Идя из клиники, Трифонова домой не спешила. Каждый вечер заходила в «Кофе Хауз», устраивалась за столиком и пила зеленый чай. Люди без медицинской униформы, без особого кислого и слегка испуганного – из разряда «чур меня» – выражения, которое неизбежно уродует лица посетителей больниц, казались ей инопланетянами. Ходили, присаживались и совсем не говорили о здоровье. А главное, им ничего от Кати не было нужно. Отдыхай сколько хочешь, никто не протянет накладную на подпись, не заведется по поводу лекарств и прочих специфических вещей. Потягивает себе девушка бурду невнятного цвета и потягивает. Забывает дневную рабочую суету, ждет подружку или мужика, какая разница. Это так расслабляло, будто голову изнутри массировал одаренный профессионал.

Когда избавиться от мыслей о работе не получалось, Катя думала: «Оставь все здесь. Выхлебай хоть десять чайников, закажи пирожков с капустой, съешь мороженое, но за порог кафе это не тащи. У всех горожан полно проблем. Облака дурных настроений клубятся сейчас над нами, смешиваются, и уже не поймешь, где чье и которое грязнее. И постепенно каждому становится легче. А дома будет одна собственная туча негатива. Еще не хватало, чтобы страданиями доставшаяся тебе квартира наполнилась всякой мрачной гадостью. Нет уж, в нее можно возвращаться или в добром расположении духа, или, на худой конец, совершенно пустой. Договорились?» Этого хватало для того, чтобы перенести битву со служебными обстоятельствами на завтра. Или быстренько решить, что делать. Во всяком случае, до пирожков и мороженого ни разу не дошло. Трифонова любила есть в одиночестве.

Сегодня ей предстояло в хорошем темпе разобраться с обидой на главного врача. Как-то не так он воспринял ее подвиг. Едва ли не грубил. Вчера было настолько не по себе, что мозг предпочел забыть его слова. Но через сутки они возвратились в память и остановились в центре, мешая движению новых мыслей, создавая неразбериху, почти хаос.

Все началось три года назад, когда Катя повысила отсутствовавшую тогда еще квалификацию главной медицинской сестры, поучившись в Германии, и перебралась в собственный офис. Тяжесть новых обязанностей была почти невыносимой. Она старалась изо всех сил, но косячила ежедневно. Вроде лежит перед тобой список обязательных дел. И составляла ты его, между прочим, на каждый месяц из двенадцати годовых вместе со своей матерой предшественницей. В том, что та передавала тебе дела и опыт честно, сомнений нет. Сама говорила: «Если получаться не будет, вы, Екатерина Анатольевна, начнете утверждать, будто я плохо работала. И быстро убедите в этом руководство. Всегда во всем виноват тот, кого уже нет. Кто не может оправдаться. А я трудилась как проклятая. Пришла в только что построенное здание и оснащала кабинеты, палаты, склад. Набирала персонал. Вас, между прочим, взяла в хирургию. Ждала, пока выучитесь на рабочем месте. Создавала нынешний порядок. Да, мне кажется, что вам рано доверять руководство в масштабах клиники. Начали бы старшей сестрой в каком-нибудь отделении, показали, чем вы лучше других. Но ведь все бредят омоложением коллектива, всем нужна длинная перспектива. Ладно, я все сделаю, чтобы даже распоследняя тупица не смогла угробить мое детище. Так что слушайте, вникайте и записывайте. С этим конспектом вам делать будет нечего. Царствуйте, лежа на боку, как говорится».

Любая преемница разозлилась бы. Ну, работала ты по контракту за хорошую зарплату, за премии. Тянула на свою должность, поэтому и не уволили. Наверняка не одной тебе, всей команде пришлось тяжело. В чем доблесть? Лучше бы рассказала, интересно тебе было? Чувствовала себя незаменимой, умелой, сильной? Нравилось самой оснащать, набирать, создавать? Вот уйдешь и будешь перечислять свои заслуги друзьям, если они есть, и родственникам. А им быстро надоест слушать одни и те же воспоминания. Так заткнись, не намекай, что твое место предложили распоследней тупице. Как-нибудь справиться можно. А если нет, ее выставят вон. И тебя это касаться уже не будет… Трифонова имела право думать так, но не пыталась внутренне огрызаться. Тогда ее уже не волновали чьи-то оценки. Она доверяла себе. И конспектировала лекции без пяти минут пенсионерки истово. Но нет-нет да подумывала: «Все-таки главное слово для этой начальницы – «царствуйте». Совсем люди берегов не видят».

Все усилия оказались напрасными. На совещаниях ей накидывали поручения, о которых бывшая главная даже не упоминала. Подчиненные не бросались со всех ног выполнять указания молодой руководительницы, чаще отмахивались, дескать, текущих дел много. Если настаивала, обижались. Лекарств, которые она внимательно приняла по описи, почему-то не оказывалось в шкафах, зато там были другие, непонятно откуда взявшиеся. Расходные материалы для оборудования кончались стремительно, хотя заявки казались прежними. Трифонова сообразила, что чужое детище неизбежно погибнет. Надо было лепить и оживлять собственное. Она уходила домой только на ночь, изумляя вторую смену и дежурный персонал поздними набегами в отделения. Блокнот с конспектами лекций пенсионерки убирался все дальше, а потом оказался в мусорной корзине – там не было нужных сведений. Трифонова решила двинуть куда-нибудь за знаниями самостоятельно.

Оказалось, чтобы выучиться на главную медсестру, надо иметь высшее медицинское образование. Катя глазам своим не поверила. Какой смысл дипломированному врачу еще несколько лет очно изучать организацию здравоохранения на среднем уровне? Разве что предполагались небывалые всходы и расцвет частных клиник, в том числе иностранных? Они начнут возникать в громадных количествах, а у нас уже шибко ученые специалисты готовы? Но условий-то для этого не создали. Открытые лет десять назад учреждения вполне обходились Катями Трифоновыми, а тем набраться ума-разума было негде.

Только выпускница провинциального медучилища не умела сдаваться – и продемонстрировала это уже в первый год московской жизни. Так что на одиннадцатом году поражение было исключено. И еще девушка отлично помнила, как Мирон Стомахин делал ей предложение. Мальчик не скрывал – его родные будут против: «Не из-за того, что ты медсестра. Мои уважают любой труд, принимают любое начало карьеры. Но они никогда не поймут, почему ты остановилась, не стала учиться дальше». – «Мне нравится моя профессия», – удивилась Катя, которая не думала, что его слова могут ее задеть. Но задели, еще как. «Они тоже ничего против самой профессии не имеют. Им подозрителен человек, который добровольно остановился в развитии», – мягко объяснил Мирон. И вот, пожалуйста. Трифонова собралась развиваться дальше, но уперлась в крепкую стенку. Она вообразила малосимпатичные осуждающие физиономии богатых Стомахиных, дескать, учиться надо вовремя, недалекая лентяйка. Это было легко, потому что Катя никого, кроме Мирона, никогда не видела. Ее передернуло от отвращения. «Двадцать первый век на дворе, какого лешего я вспоминаю унизительную чушь», – раздраженно подумала она.

И начала искать зарубежные дистанционные образовательные программы. Нашла одну американскую трехгодичную, сулившую дипломы главных медсестер тем, кто блестяще одолеет все задания и тесты. Путеводной звездой остальным тускло светила бумажка о прохождении и окончании. Слова «американская» и «блестяще» не сочетались в ее голове. Упрямая Трифонова стиснула зубы и принялась внимательно заполнять длиннющую анкету. Обучение было платным, но так, по-божески. Катя простояла у операционного стола несколько лет за зарплату, которая и не снилась ей в поликлинике. Снимала не квартиры, а комнаты. Экономила на чем только можно и на чем в ее возрасте не стоило бы тоже. Кроме того, после нападения Кирилла она целый год почти ничего не ела. В общем, все свои тогдашние сбережения, благоразумно хранимые в долларах, Трифонова перечислила за полный курс. Такая серьезная решимость дойти до конца была вознаграждена ощутимой скидкой. Расставаться со всей суммой было тревожно – вдруг нарвалась на каких-нибудь международных мошенников. Но когда цены на нефть обвалились и валюта дико подорожала, Катя сказала себе, что иногда рисковать полезно.

Она полагала, что неплохо знает английский. И на курсах изучала медицинскую лексику, и Александрина ее натаскивала в разговорном языке. Но оказалось, что перед консультацией по скайпу с университетским преподавателем нужно перелопатить кучу научной литературы, в которой черт сломит ногу. Читать и каждые три минуты переключаться на электронный словарь было утомительно. Пытаться сразу запомнить новые слова и выражения тоже. Но смысл переведенных фраз в начале занятий Катя разумела. То, что в их медучилище неплохо преподавали, выяснялось страшной ценой. Но тогда были основы. Позже пришлось требовать у консультанта дополнительные списки: отечественный и американский подходы к лечению, уходу и организации работы персонала разительно отличались друг от друга. Куратор Трифоновой был в восторге от любознательной студентки. Лишнего времени на нее не тратил, но хвалил и подбадривал. Ей это не льстило.

Первый год был адом. Катя иногда думала, что, продираясь сквозь иностранные дебри, расплатилась за все свои грехи не одну сотню раз. Она поздно возвращалась из клиники, где с маниакальным упорством насаждала свой порядок в отчетности и подаче заявок. А потом еще несколько часов самозабвенно училась. Не из интереса. Просто отвлекаться не стоило – мозг норовил забыть чужие слова мгновенно и думать по-русски. Выходные перестали существовать. Отпуск тоже. Иногда она плакала и клялась все бросить. Но вспоминала рассуждения сноба Мирона о дефективных личностях, которые отказываются непрерывно расти, и твердой рукой включала компьютер.