Ворон Хольмгарда

Арнор призывно свистнул; конь, уже успокоившись, послушно вернулся и позволил ему сесть в седло. Прикрыв спину щитом, Арнор направился обратно к месту схватки.

Жердь, усыпанная обрывками мочальных пут, валялась на льду, последние две женщины, увязая в снегу, скрывались за кустами на опушке. Двое-трое русов преследовали их, огибая бьющуюся раненую лошадь; кто-то поскользнулся, упал. Арнору бросились в глаза Ульвар и Кеденей, гнавшиеся за женщинами. Тех прикрывал один мерянин; слыша погоню за спиной, он обернулся, взмахнул топором, и Ульвар отпрянул – своего щита он уже лишился. Кеденей ткнул в лесовика копьем, тот отскочил, Ульвар снова бросился на него с топором и вдруг упал. Кеденей оглянулся, и в этот миг женщины и их защитник скрылись за кустами.

– Кеденей, назад! – по-мерянски крикнул Арнор. – Посмотри, что с ним!

Сам он, наложив стрелу, готов был выстрелить на любое шевеление, но кусты лишь подрагивали, потревоженные бегущими. Арнор оглянулся: драка на льду прекратилась, мерян больше не было видно. Тогда он подъехал к Кеденею; тот сидел на снегу возле лежащего Ульвара и даже не пытался его поднять.

– Что там?

Кеденей не ответил. Но тут Арнор и сам увидел – в шее Ульвара, пробив ее насквозь, торчала стрела с черным железным наконечником.

«Готов», – мысленно отметил Арнор, и даже раньше, чем он успел осознать потерю, явилась мысль о Виги – где брат, как он-то?

Ульвару было уже не помочь. Развернув коня, Арнор поскакал к своим людям – оценить потери.

* * *

Вернувшись в обжитой бол и раздевшись, чтобы сменить влажную от пота рубаху, Арнор вновь увидел на груди пожелтевший синяк от стрелы. Осторожно ощупал царапину на голове – чуть выше виска. «Ну и рожа у тебя… – обронил Хьяльти. – Иди-ка умойся». Умываясь, Арнор понял, что лицо у него расцарапано и кожа на скуле, на щеке и подбородке содрана об лед. Долго теперь болеть будет. Но и это была мелочь по сравнению со стрелой в голове. Наконечник из шлема он вынул, подбив изнутри обухом секиры, но дыра осталась. Все его спутники приходили посмотреть, совали в дыру палец и шевелили им, давясь глупым смехом. Арнор осторожно, чтобы не потревожить содранное, ухмылялся в ответ. Норны его пощадили. Не то что беднягу Ульвара. Мог бы тоже лежать холодным, с застывшим в глазах удивлением. Идущий на войну уже мертв, как говорил варяг Халльтор, один из вождей в хазарском походе, и за те три года Арнор свыкся с этой мыслью. Пара царапин – это даже не раны. А могло бы все для него кончиться. Можно считать, задаром отделался.

Виги тоже был почти невредим, только ушиб плечо и бок, когда падал с раненой лошади. Убитых было двое – Ульвар и еще один парень из Силверволла, Хаки Лепешка, заколотый копьем в борьбе за полон. Тело Ульвара принес на плечах Кеденей; от места битвы его везли на санях, но потом Кеденей больше никому не дал притронуться к своему зятю. Убитых решили здесь не сжигать, а увезти тела домой, благо зимний холод позволял, и передать родне.

Ближе к вечеру Кеденей подошел к Арнору и молча протянул ему что-то. Арнор вгляделся: узелок в довольно замызганной конопляной тряпочке.

– Это что?

Вместо ответа Кеденей знаком предложил самому посмотреть. Мало кому приходилось слышать его голос, и Арнор порой мельком удивлялся, откуда такая дружба между ним и Ульваром, который рта почти не закрывал, а главное, как Ульвар своего шурина понимает.

Взяв тряпочку, Арнор осторожно развязал узелок. И присвистнул: в нем лежали три шеляга – целых, новых и блестящих, будто луна в полнолуние.

– Это еще откуда?

Кеденей показал на восток и сделал быстрый знак под горлом, обозначая убитого.

– Тот мертвец в лесу? – Арнор вспомнил, что застал Ульвара и Кеденея за обыскиванием трупа. – У него взяли?

Кеденей кивнул.

Арнор переглянулся с Виги – брат пробился ближе, чуя нечто любопытное.

– Богато живут! – Виги многозначительно поднял брови.

Это прозвучало как насмешка – каковой и было. Лишенные доступа к заморским товарам, здешние жители пользовались только тем, что им давал лес и немного выжженных делянок: не имели ни хороших тканей, льняных и тонких шерстяных, ни тем более шелковых, ни серебра, ни стеклянных и сердоликовых бус. Бронза и медь встречались редко, да и те доходили невесть какими путями, видимо, от булгар и торговавших с ними народов откуда-нибудь с северо-востока. Здешние женщины растили и пряли коноплю, выделывали немного грубых шерстяных тканей, и любимой одеждой у восточной мери был кафтан из кожи, лосиной или телячьей шкуры, поверх которого в холода надевался кожух из овчины.

А тут вдруг три шеляга, да новых!

Стоило бы спросить у пленных, откуда такое богатство, но увы – сражение на реке лишило Арнора всего полона, остался только скот. До того он уже набрал больше трех десятков пленных и целое стадо; по одной рабыне и по паре овец или коз получит каждый в его дружине, и это после выделения ему заранее обговоренной доли вождя. Нынешнюю вылазку Арнор считал последней и собирался завтра же поворачивать назад. Но теперь передумал: он не позволит мере хвастать, будто они сумели напугать и прогнать русов в тот единственный раз, когда дали им настоящий отпор.

Прочие русы были так же возбуждены битвой и обозлены потерей добычи, и решение задержаться споров не вызвало.

– Я сам останусь завтра здесь, – сказал Арнор, – на случай если они тоже отдышатся и попробуют напасть на нас опять.

– А я пойду порыскаю! – кровожадно оскалившись, пообещал Виги. – Дашь мне твоего коня?

Арнор почти не сомневался, что меряне, воодушевленные вчерашней победой, сегодня попытают счастья снова. При себе он оставил половину дружины; еще в утренней темноте расставил в лесу дозорных, а остальным велел сидеть в кудах, особо не показываясь снаружи. Если меряне сочтут, что здесь никого нет, и понадеются на легкий успех…

До полудня все было тихо. Если кто и замышлял нападение, то на глаза пока не совался. А едва миновал полдень, как в бол вернулся Виги со своими людьми. Свои все были целы, но никакой добычи не привели.

– Что это вы так рано? – спросил Арнор, выйдя их встречать. – Грибов совсем нет?

– Смотри чего покажу!

Виги, пропустив мимо ушей насмешку, соскользнул с коня и поморщился от боли в ушибленном вчера плече. Сунул руку за пазуху, вынул что-то блестящее и протянул Арнору.

– Ё-отунова кочерыжка! – Вглядевшись, Арнор от изумления вытаращил глаза.

Перед ним был серебряный ковш величиной с две женские ладони. Позолоченный чеканный узор на боках, на конце ручки – росток с тремя лепестками. На дне изображен гордый всадник в степном кафтане с косым запа́хом, с вьющимся чубом на маковке выбритой головы, с тонкими длинными усами.

– Это еще откуда? Где ты это взял?

– Не поверишь. – Виги выразительно помолчал, доводя брата до высшей степени любопытства, и под ухмылки дренгов объявил: – На кладбище!

– Чего? На каком, ётуна мать, кладбище?

– Наткнулись мы, знаешь, загородка березовая, в три бревнышка высотой, видно, что свежая. Ну, сруб, знаешь, «домик мертвых»? Я подъехал глянуть, нет ли оттуда следов, смотрю – саатана^[10], блестит что-то. Хорошо, снега вчера не было, иначе завалило бы. А так – стоит, красуется, будто на столе у конунга. Там еще всякой дря… всяких даров навалено, деревянные чашки, горшки глиняные… А на березе над могилой – кафтан висит! Хьяльти, давай!

Виги махнул рукой, и Хьяльти с гордым видом, будто богатый торговец, развернул перед Арнором белый льняной кафтан, отделанный красным узорным шелком. У Арнора чуть не отвисла челюсть: вещь была явно дорогая, новая, а главное, так одеваются очень далеко от здешних мест. Такие кафтаны он часто видел в хазарских владениях – их носят ясы, сами хазары, буртасы, иногда булгары. Но не меря.

– Не желает господин примерить? – Хьяльти встряхнул кафтан, подражая купцу. – Как на господина сшито!

– Это откуда ж здесь такое? – Арнор перевел изумленный взгляд на брата.

– Я тебе что, вёльва?

– Да откуда ж тут такое возьмется, ётунова кочерыжка? С неба упало? Э, ты хоть догадался у той могилы людей оставить?

– Саатана, обижаешь, енвеля^[11]! Там след был слабый, вывел на реку, пропал. Но я был бы уж очень нелюбопытным, если бы не хотел знать, откуда принесли такую роскошь. А главное, нет ли там еще!

Арнор вспомнил три новеньких шеляга, найденных за пазухой убитого стрелка. Какие-то здесь чудеса творились – над рекой Валгой прошел серебряный дождь!

Выросшие в тесном общении с мерей, сыновья Дага хорошо знали ее обычаи. Их и самих порой приглашали за поминальный стол, когда умирал кто-то в роду бабки Личиви, матери Дага. Им было известно, что своих покойных у мери сжигают на погребальном костре, потом собирают обгорелые останки с кострища, укладывают в середину продолговатой ямы, завернув в кафтан и обвязав поясом, будто тело, рядом кладут перемену одежды и еще кое-какие погребальные дары. Засыпав яму, поверх нее ставят небольшой сруб – «домик мертвых», без одной стены, так чтобы можно было подкладывать туда дары и угощение. То, что на могиле обнаружились подношения, их не удивило. Удивило другое – откуда здесь настолько дорогие вещи, серебро, льняной кафтан с шелком? Найти их на кладбище восточной мери было почти так же невероятно, как в глухом лесу.

– Может, там какой яс похоронен? – строил догадки Виги. – Или хазарин?

– А хазарин здесь откуда? Какие ёлсы принесли?

Томимый любопытством, Виги даже расспросил полонянок. Девушки-мерянки – с круглыми, плосковатыми, скуластыми лицами, с глубоко посаженными глазами и гладко заплетенными русыми косами не поражали красотой, но были крепкими, выносливыми и ценились как работницы. Несмотря на приветливость, с какой к ним обращался Виги, и попытки их задобрить при помощи лепешек и меда, они отмалчивались, отворачивались, отводили глаза, лишь иные бормотали, глядя в земляной пол куды: «Ма ом пале. Я не знаю». Чье это кладбище, какого рода был тот покойник с тремя шелягами? Кого из них спрашивать?

Имелся более надежный способ прояснить дело. Могила выглядела свежей, березовые бревнышки сруба еще не высохли, крышей его еще не покрыли, а значит, последний пир мертвого пока не состоялся. Оставалось его дождаться. Спрятанные за деревьями на ближайшей опушке, сменяя друг друга, дозорные сторожили могилу днем и ночью. Русы знали: ждать гостей надо ближе к вечеру, перед сумерками. Но в какой день? Чувствуя, что где-то рядом тайна, сулящая богатство, Арнор опять отложил возвращение домой. Он даже вернул на могилу серебряный ковш с хазарским всадником и ясский кафтан: гости покойного должны застать все так же, как оставили. Иначе дело не сладится.

Опасаясь излишне растревожить округу, в ближайшие дни русы никуда больше не выходили, сидели в своем боле. От скуки нетерпение томило еще сильнее. На четвертый день наконец в сумерках прибежал на лыжах Ботольв, один из дозорных: гости пришли…

Глава 5

Короткий, пасмурный зимний день угасал, когда из леса показалась вороная лошадь, волокущая сани. Ее чернота так резко бросалась в глаза среди заснеженного леса, что Мукача вздрогнул – едет посланец Киямата^[12], если не он сам! Безмолвие и неподвижность кладбища, за которым он наблюдал полдня, настроили на мысли об иномирном. Кого еще здесь можно дождаться, кроме как посланцев из мира мертвых! Мукача был из мерян, живущих в Силверволле, и с ним на пару нес дозор русин, Ботольв. Сегодня Мукаче впервые выпало сторожить загадочную могилу, и он не раз уже принимался шепотом молиться Колом-Аве – Матери Кладбища: «Колом-Ава, та, что первой из людей была похоронена здесь, милая, добрая бабушка! Прошу тебя, не гневайся, что мы сидим здесь и наблюдаем за твоими могилками! Не обижай нас, не причиняй нам зла, не пугай нас и накажи всем твоим покойникам, чтобы лежали смирно и не вредили…» Могилы покрывал снег, лишь жердевые кровли, точно такие же, как у жилых кудо, только маленькие, едва торчали над белым покрывалом. Там же, где домики мертвых развалились от ветхости, снежная пелена лишь слегка поднималась.

Мукача негромко окликнул товарища. Они сидели здесь давно, вот-вот ждали смену и уже порядком замерзли – огня развести было нельзя, запах дыма в лесу непременно бы их выдал, поэтому для согрева Ботольв перетаптывался и подпрыгивал на снегу, размахивая руками, отчасти напоминая ворону, что норовит взлететь. Услышав голос Мукачи, припал к стволу и замер. В санях сидел старик в большой куньей шапке, за ним шли на лыжах с десяток человек. Дозорные волновались: не заметят ли меряне, что могилу трогали? Снегопады последних дней надежно скрыли все следы, а березовый сруб, еще без крыши, был наполнен снегом, ровным и белым, как скатерть. Под ним скрылись все погребальные дары, и было совсем не видно, есть ли среди них серебряный ковш с позолотой, но тем не менее он там был.

Гости приблизились к могиле, старик в куньей шапке остановил лошадь и вылез из саней. Подошел к новой могиле, поднял руки и стал призывать вслух:

– Селтык, сын мой! Вот настал седьмой твой день, пора тебе идти на последний свой пир с нами! Тебя призываем мы, поезжай с нами! Возьми с собой и деда твоего Пакши, и бабку твою Чилдавику, и прадеда Палаша, и братьев его Палгадара и Палантая! Возьми товарищей твоих на пути – Чиму, Ендемея, Теверея, Идыра, Изгилду, Салыша, Ачеваша, Ушкилду! Все приходите!

Прибывшие вместе со стариком, сняв лыжи, окружили могилу. Старик вошел в круг, и все двинулись противосолонь, неловко притаптывая поршнями на глубоком снегу, приплясывая и восклицая хором:

– Селтык! Чима! Ендемей!..

Трижды они обошли могилу, выкликая множество имен. Насчет предков покойного все было понятно, а вот кто его спутники? Неужели здесь ходит какой-то мор, сгубивший разом десять человек?

Но вот пляска на могиле завершилась, старик снова уселся в сани и стал понукать лошадь. Однако она, хоть и пыталась, не могла сдвинуть сани с места.

– Слишком много набрали духов! – шепнул Ботольву Мукача. – Ей не под силу.

– Слишком много вас, дорогие гости! – сказал старик, обращаясь к пустым на вид саням. – Лошади вас не свезти! Прошу иных из вас остаться.

Немного подождали, потом старик снова взялся за вожжи, и лошадь наконец сдвинула сани с места. Двое дозорных выждали, пока сани и старикова малая дружина скроются за перелеском, потом Мукача обратился к Ботольву:

– Беги к нашим. Я пойду за ними и буду смотреть, что там на месте.

Ботольв немедленно встал на лыжи и пустился в путь: возбуждение после долгого ожидания придало сил и живо его согрело.

* * *

Пока добрались до кладбища, начало темнеть. От кладбища пришлось пройти еще с роздых, но след от саней и десятка человек был на снегу отлично виден даже в сумерках. Тропа привела к обширному ялу – дымили оконца десятка хижин. Когда выходили из леса, навстречу выбежал Мукача – прятался где-то за поленницей.

– Уже пришел! – вполголоса доложил он.

– Кто?

– Покойник пришел! Сидят вон там. – Мукача указал на самую большую куду; даже издали были слышны звуки буйного веселья внутри, звук рогов и бубнов. – Давно пришел, теперь гулянка вовсю идет. Людей много. Весь ял собрался.

– Только нас и не хватает, – добавил Арнор. – Пошли, дренги. Кто окажется с оружием, тех бейте, смирных не надо. В таком деле надо осторожнее – можно невзначай зашибить того единственного, кто что-то знает. Помните же – здесь мы ищем не добычу, а сведения. Ну, сначала сведения, потом добычу.

– Про серебряный дождь, – подтвердил кто-то из сгрудившейся вокруг него толпы дренгов.

Между кудами никого не было видно: все собрались на поминальный пир. Темным косматым пятном на снегу лежал убитый пес: Мукача пустил в него стрелу, чтобы не залаял на чужака. Проходя мимо, он вытащил стрелу, проверил целость наконечника, обтер о полу кожуха и убрал в берестяной колчан: еще пригодится.

Русы окружили дом. Гудьба рожков и звуки гулянья заглушили их осторожное приближение. Узкие оконца были открыты, оттуда вился дым очага, тянуло духом жареной баранины. Пока подходили, слышался дружный топот пляски, но теперь стих. Незваные гости замерли под дверью и оконцами с оружием наготове, прислушиваясь. Было немного не по себе: зимний сумрак самой короткой ночи, поминальный пир, на который, по обычаю мери, является сам покойный в теле кого-то из живых родичей… «Дикая дружина Одина – это мы!» – напомнил себе Арнор и для бодрости подтолкнул локтем Хрока, ближайшего к нему дренга.

– А теперь расскажи-ка нам, Селтык, хорошо ли родичи наши поживают на том свете! – послышался изнутри женский голос, немного запыхавшийся после пляски. – Все ли у них есть, не терпят ли какой нужды?

– Может, они просили что-то им передать из вещей?

– Как поживает наша бабка, Чилдавика?

– Бабушка Чилдавика поживает очень хорошо, – ответил им голос, звучавший глухо.

Арнор еще раз подтолкнул Хрока: говоривший был в личине из тех, в какие рядятся для игрищ в честь покойников. Стало жутко: мир мертвых был совсем рядом, а они готовились ворваться прямо в него с оружием в руках.

– Каждый день она кушает то барашка, то гуся, то утку! – продолжал покойник.

– Посоветуй, дорогой Селтык, как мне вылечить мужа? – попросил жалобный женский голос. – Он хворает уже третий месяц, даже сюда, к тебе, не смог прийти, и никто не может ему помочь! Что за дух наслал на него эту хворь? Как ее прогнать? И можно ли, или ему уже скоро идти по твоему следу к нашей доброй Колом-Аве?

– Мне известно, отчего хворает твой муж! – глухим голосом ответил мертвец. – Эту хворь наслал керемет по имени Дух Лебедя.

– Как же нам его исцелить?

– И это мне известно. Пойди поздно вечером в овраг, разведи костер и скажи: «Тул Водыж, Дух Огня, на длинном хвосте твоего дыма подними и отнести на небо мою просьбу! Найди Дух Лебедя и скажи ему: Йуксын Керемет, Дух Лебедя, забери назад болезнь, какую наслал ты на моего мужа, и возьми мои дары – узелок с мукой, голову барана и кулек соли! Помоги поправиться хворому человеку!» Узелок с мукой и солью повесь на дерево, зарежь барана, приготовь мясо там же, в овраге, поешь сама и оставь духу. Кости и шкуру сожги. А потом скажи: «Ласково придя, возлюби нас!» Тогда Дух Лебедя поможет, и муж твой исцелится.

– Тау, спасибо тебе, Селтык!

– Не слишком ли долго мы томим вопросами дорогого гостя? – сказал другой мужской голос. – Ему уж скоро трогаться в обратный путь, а еще надо на прощание провести ночь со своей любимой женой! Правда, Кунави? Пора нам по домам, а утром мы придем, чтобы проводить Селтыка обратно в его новый дом, к бабушке Колом-Аве!

«Он что, еще с покойницкой женой спать будет?» – мысленно возмутился Арнор. Про этот обычай он слышал, но считал, что это шутка.

Заслушались!

– Вперед! – воскликнул он и, в одной руке держа секиру, второй рванул дверь куды.

Внутри оказалось много народу – куда ни глянь, везде лица, плечи, руки, освещенные огоньками расставленных тут и там глиняных жировых светильников и огня в очаге. В первый миг Арнор даже растерялся: казалось, некуда войти.

– Всем стоять! – крикнул он по-мерянски. – Кто двинется – стрелу в живот!

Перекинув щит с плеча на руку, он прикрылся, так что над окованной железными скобками кромкой виднелась только голова в шлеме и лезвие секиры, и отодвинулся от двери, давая возможность войти Хроку с луком наготове. При этом он толкнул одного из местных, что стоял слишком близко ко входу, тот повалился на других, и несколько человек завозилось на полу, пытаясь встать. В куду вошли еще человека три, и Арнор понял: надо местных выводить, в такой сутолоке дела не будет.

– Вы трое – на выход! – велел он ближайшим к двери с другой стороны. – Виги! Возьми пару парней, отведешь, кого я дам, в любую куду, закроешь там. Стоять, я сказал, пургален^[13]! Руки выше, чтоб я видел!

Едва уловив движение руки кого-то из мужчин – к какому-то тяжелому предмету, который не успел разглядеть в полутьме, – Арнор шагнул вперед и врезал под челюсть кромкой щита, опрокидывая мятежника назад к стене. Убивать он не хотел, помня свои же слова о единственном осведомленном, которым мог оказаться кто угодно. Хотя разговаривать этот теперь долго не сможет…

Постепенно в избе стало просторнее: повинуясь приказам и выразительным толчкам сулицей, изумленные участники поминального пира выходили, держа руки на виду. Иные шатались, перепив медовухи, спотыкались и бормотали что-то, считая это вторжение за нашествие духов. За дверью русы принимали их и ватагами по пять-шесть человек разводили по каким попало кудам, где и запирали, перед тем забрав изнутри все, пригодное как оружие. Один мерянин, в темноте сумев завладеть топором из-под лавки, бросился на Арнора; тот успел подставить щит, лезвие засело в кромке, и в тот же миг Арнор зарубил его сам. Только тогда закричали несколько женщин: до того все пирующие, уже изрядно угостившиеся медовой брагой-пуре и пребывающие мыслями на том свете, были так ошарашены этим набегом, что повиновались в каменном безмолвии.

Когда лишних вывели, появилась возможность оглядеться. Куда была как все – земляной пол, усыпанный соломой, вдоль стен – тяжелые лавки, вырубленные топором из половины расколотого бревна. Посередине горит огонь в очаге из крупных валунов, над ним котел с вареной бараниной, подвешенный к потолочному шесту. Такого жилья Арнор навидался и в своей части Мерямаа. Однако с первого взгляда стало ясно: они пришли куда надо. На столе напротив входа красовались миски, какие и конунг не постыдился бы поставить на стол – хазарской работы, расписанные зелеными и коричневыми ростками и птицами по белому полю, чаши синего и зеленого стекла с тонкой резьбой. Бронзовый кувшин с чеканкой, бронзовый котел с железной дужкой возле очага, тоже с мясом. Над лавками развешано несколько кафтанов и широких, мохнатых овчинных шуб; кафтаны из белого льна с шелковой отделкой так сильно бросались в глаза на почерневших от дыма бревенчатых стенах, что казались живыми.

На месте Арнор оставил старика – этот приходил вызывать покойника, а значит, был здешним кугыжем, – и самого покойника, обнаруженного на почетном месте за столом. Выглядел он так, что Арнор, хоть и считал себя человеком бывалым, только поминал ётунову маму: такого он не видел и вообразить не мог. На покойнике был надет хазарский кафтан ярко-желтой шерсти, сверху донизу по разрезам обшитый сине-красно-лиловым шелком с каким-то сложным узором, который Арнор пока не мог рассмотреть, но в его огромной стоимости не сомневался. Встретить в этих местах такой кафтан было почти то же самое, как застать в утиной стае птице-пса симорга. Лицо закрывала темная кожаная личина с прорезями для глаз и рта. Арнор видал богатые кафтаны, видал «мертвецкие» личины, но то и другое сразу настолько резало глаз, что хотелось проморгаться.

В куде остались только эти двое и сам Арнор с тремя дренгами, – и еще женщина средних лет забилась в угол, видимо, хозяйка дома и жена покойного. Арнор отставил в сторону щит и сел перед очагом, так чтобы видеть старика и покойника, но секиру из рук не выпустил.

– Откуда это у вас? – сразу спросил он, секирой указывая на кафтан, а потом на стол и стены.

– Кто ты такой? – с возмущением ответил старик. – Зачем врываетесь в почтенный дом, нарушаете священный обычай, убиваете людей! Люди вы или кереметы?

– Разница для вас невелика. Отвечай.

– Вы пришли за теми, кто был впереди вас? – глухо спросил покойник из-под личины.

– Кто – впереди нас?

– Или вы – духи тех, кто был убит? – воскликнул старик. – Великий добрый бог, хранящий род, великий создатель белого дня! Защити нас от порождений керемета, что ворвались прямо в наш дом!

– Нет, они не духи, – возразил ему покойник. – Я вижу – они пребывают в своих живых телах. Они ищут тех, кто приходил к нам…

– Да кто приходил к вам, ётунова кочерыжка! – Арнор начал терять терпение.

Если старик не мог понять, люди они или духи, то покойник, кажется, знал об этом деле больше самого Арнора.

– Такие же, как вы, – ответил покойник.

Лица его Арнор видеть не мог, и это ему причиняло досаду, которой он не хотел выдавать, поэтому делал вид, что ему все равно: на человеческое лицо смотреть или на кожаную личину. Но, сколько он мог судить по движениям покойника и ровному голосу, тот не испытывал ни страха, ни растерянности. Не то что старик, кипевший от возмущения. Во властных повадках его сказывалась привычка верховодить родичами, встречая лишь беспрекословное повиновение.

– Что значит – такие же, как мы?

«Русы?» – чуть не спросил Арнор, но сдержался. Здесь не могло быть других русов. Мелькнула пугающая мысль, что эти меряне где-то наскочили на дружину Гудбранда или Снэколя, хотя те должны находиться в других местах, но ее он отбросил: если бы у кого-то из тех двоих имелся такой кафтан, он бы знал. После похода на Хазарское море в Бьюрланде завелось немало дорогих вещей, но все были известны наперечет. Да и зачем бы даже Гудбранд, не чуждый желания покрасоваться, взял бы столь дорогую одежду с собой? Хоронить, если что, все равно дома будут.

– В таких же шлемах и железных одеждах. – Покойник кивнул на снаряжение Арнора. – Только щиты у них другие… были.

– Где вы встретили тех людей?

– На реке.

– Давно?

– Семь дней назад, – без запинки ответил покойник, будто высчитал заранее. – В тот же день я был убит, и вот сегодня пришел в свой бывший дом на прощальный пир с родичами.

Арнор тихо зарычал, не открывая рта и пытаясь таким образом подавить досаду. При его спокойном, уравновешенном нраве он злился, когда чего-то не понимал, а эти речи звучали уж слишком дико.

– Да, нынче мы справляем прощальный пир моего сына Селтыка, а вы ворвались и нарушили обряд! – сердито попрекнул его старик. – Не дали моему сыну как подобает проститься с миром живых! Люди вы или кереметы, пусть великий добрый бог…

– Будешь болтать лишнее – велю заткнуть тебе пасть твоей же шапкой! – перебил его Арнор: кому нужны проклятия на голову? – И пока всю ее не прожуешь, больше не скажешь ни слова. Отвечай, о чем спрашивают. Если я узнаю все, что мне нужно, то не трону у вас никого.

Потом он обратился к покойнику:

– Как ты был убит?

При этом Арнор почувствовал себя Одином: кто еще может задавать такие вопросы мертвым?

– Меня зарубил один человек в таком же шлеме, но пока он пытался вытащить топор из моей головы, мой брат Пактай убил его копьем в шею, – с явной гордостью ответил покойник, и эта гордость была первым живым чувством, какое Арнор услышал в его речах. – Брат отомстил за меня, и вскоре мы разбили их.

– Они пришли по реке с востока? Сколько их было?

– Четыре десятка без малого.

«Как нас!» – мысленно отметил Арнор и невольно подался вперед:

– Правда? Вы разбили отряд из трех десятков, одетых как я? – Он взмахнул рукой вдоль тела, имея в виду пластинчатый доспех. – Сколько же было ваших?

– Пять десятков и еще шестеро, – с той же гордостью ответил покойник. – Род наш, род Селезня, уважаем в Мерямаа, на мой зов откликнулись мужи из многих родов. А мы за много дней получили весть, что с востока по реке идет отряд чужих опасных людей. Со всех четырех сторон света созвал Юмо своих храбрых сынов и ехал впереди них на белом своем коне с серебряными ногами. Все мы взяли хорошую добычу, хоть и немало наших братьев отправились к предкам. У нас не было шлемов и железных одежд, но мы сделали засаду на их пути, метко обстреляли и добили уцелевших топорами и копьями.

Ну, надо думать! Арнор легко мог себе представить рой стрел, выкосивший разом половину отряда на реке – он сам несколько дней назад побывал в таком положении, – а потом кровавую рубку с противником, превосходящим по силам в три раза. Если навалятся дружно втроем на одного, то и шлемы не спасут. Хорошо, что он в тот раз догадался идти подальше от высокого берега и что напавшие на них не имели преимущества в числе.

– И вы взяли у них хорошую добычу? Что там было?

– Молчи, Пактай! – крикнул старик: его давно тянуло вмешаться, но угроза Арнора его сдерживала.

Арнор отметил: он назвал имя не мертвого брата, а живого. Ошибся?

Да нет же! Арнор чуть не захохотал: ведь этот покойник в личине, что сидит перед ним, и есть уцелевший брат, Пактай! Видно, за доблесть ему и доверили честь изображать убитого на поминальном пиру. В своем теле тот уже не придет и с собственной вдовой не уляжется…

– Они узнают, что им нужно, и убьют нас всех! – горячо продолжал старик, не поверивший в обещания Арнора их не трогать.

– Мне нечего бояться – я уже лишился жизни, – ровным голосом ответил покойник. – Я желаю лишь одного: завершить достойно, по мерянским обычаям, свой путь в роду и уйти к Киямату. Спрашивай быстрее, кто бы ты ни был. Если я не успею исполнить все назначенное, то придется мне еще долго скитаться среди живых. Я пойду за тобой в твой дом, как бы далеко ты ни жил, и буду каждую ночь ложиться между тобой и твоей женой. Посмотрим, принесут ли тебе радость те ночи.

– У меня… – начал Арнор, но вовремя прикусил язык: нечего им про свои дела рассказывать.

От этой беседы его слегка трясло и в то же время хотелось смеяться.

– Сейчас нет, но скоро будет, – ответил покойник на те слова, которых Арнор не произнес.

– Ты знаешь мое будущее, пургален? – Арнору стало еще веселее и в то же время еще более жутко.

Он слышал о том, что в обряде посещения ряженый покойник пророчит родным об их судьбе, но считал это только игрой. Однако покойник ведь угадал, что у него пока нет жены, хотя в свои годы он, по мерянским меркам, уже лет пять мог бы быть женат.

– Отсюда мне видно. – Покойник кивнул личиной. – Ты знатного рода, но возвысишься еще сильнее. Есть нечто, что сейчас огорчает тебя, но скоро ты будешь этому радоваться. Придет снег… и принесет тебе мир – это то, что я вижу, хоть и не могу понять. А теперь оставь меня здесь одного с моей женой, больше я не могу говорить.

Когда выходец из Хель заявляет, что больше не может говорить, долг живых – оставить его в покое. Как ни мало у Арнора было причин ждать добра от этого чуда в желтом кафтане, тот предрекал ему честь и даже что-то вроде счастья. Дивясь такой доброте, Арнор поневоле хотел ему верить.

– Пошли, дренги. – Арнор поднялся, подбирая щит. – Старика заберите.

– А бабу? – ухмыльнулся Хрок.

– Бабу оставьте. Похоже, она ему еще нужна…