Свенельд. В полночь упадет звезда

– У меня нет красного платка, – Горыня показала свой, снятый и тепле избы, – обычный, серый. – И я не в бе… – Она поглядела на свой кожух из белой овчины и осеклась. – Ноги у меня не козьи.

Но вид ее ног – из-за поршней, набитых для тепла соломой, которые надевают поверх черевьев, они казались особенно огромными, – не успокоил хозяйку.

– Ой, божечки, сгубит она нас… – заволновалась вторая женщина, еще кто-то из родни хозяина. – Батюшка Перун, оборони…

– Да не бойтесь! – заверил ее Ракитан. – Коли вы про ту беду слыхали, с парнем конетопским, так то… другое дело. Там она без меня была. А при мне не дам я ей своевольничать, людей губить. Она при мне-то смирная.

– Ты уж, Ракитанушко… – Бледная хозяйка ловила воздух ртом, не зная, как быть. – Мы тебе завсегда… никогда зла не делали. Чтобы ты на нас-то ее навел… Уж мы-то… сами вас в дом пустили…

– Да не кручинься ты, мать! – утешал Ракитан. – При мне она смирная, говорю же. Не тронет у вас никого! Пусть только попробует – ужо я ей! – И погрозил Горыне кулаком.

– Да уж известно – кто ее в дом пустит, там ни одного человека не уцелеет! – пробормотала вторая женщина, комкая на коленях передник. – Ох мне!

– Я нынче ее в Волынь везу! Не воротится она сюда никогда!

– Увезешь? Верно ли?

– Истовое слово!

– Только как бы сделать, чтобы она не губила нас? Кто ее везет, того она не тронет, это ведомо, а вот кто попадется ей…

– Верь мне – не тронет она здесь никого, землей-матерью клянусь!

Но тревога не ушла с осунувшихся лиц – хозяйки не очень-то Ракитану поверили. Горыня молчала, не зная, как их понимать: не то сюда дошел слух о злополучье с Нечаем, не то ее приняли за ту самую лихорадку, Свирепицу, что бродит вокруг веси и насылает на людей хворь. За стол Горыню не позвали; начав жарить блины, хозяйка сперва покормила Ракитана, а потом сложила новые блины в миску и попросила его передать Горыне. Горыня поела, сидя на лавке возле двери. Было это очень обидно, но она была уже весьма голодна, а как знать, скоро ли удастся поесть еще. Раньше было как – куда ни уберешься по делам, в лес, или на луг, или на реку, всегда знаешь, что дома ждет бабка Оздрава с теми же блинами, или с кашей, или с щами. А теперь кто и где ее ждет?

Поев, Ракитан собрался дальше в дорогу. Заглянул за отгорожу – хозяин, Корза, лежал весь красный, потный, и вторая женщина вытирала ему лоб.

Когда Горыня, поклонившись в благодарность, тоже собралась уходить, к ней боязливо приблизилась та вторая женщина – Горыня так и не услышала, чтобы ту кто-то назвал по имени.

– Возьми, добро сотворя, – она протянула Горыне полотняный сверток. – Как поедете, положи на дороге где-нибудь от жилья подальше.

– Что это?

– Относ… ей. Чтобы отстала от Корзы-то. Ты… коли ты увезешь, оно вернее будет.

Горыня с сомнением посмотрела на сверток: это была рубаха больного, в которой сидела лихорадка. Не очень-то ей хотелось брать относ в руки, да и коробила мысль, что ее сочли сродни самой Свирепице. Разве она похожа? Только что росту великого, но не ее же в том вина!

– Что стоишь? – окликнул ее отец. – Просят тебя добрые люди помочь – так помоги! За хлеб за соль! – Он поклонился хозяйке. – Разве ж я добрым людям не помогу?

Он взял у женщины свернутую рубаху и сунул к себе подмышку.

* * *

Ближе к вечеру прибыли к веси под названием Своятичи; здесь была уже другая волость, и из здешних даже Ракитан почти никого не знал. Своятичи раскинулись на длинном холме, куда с реки поднимался пологий въезд; избы смотрели на реку сверху, и с холма река была видна на довольно большом протяжении. Надо думать, приезжих и увидели издалека: когда Ракитановы сани приблизились, на крайних мостках ждали человек десять мужиков. И в руках они держали не хлеб-соль, а луки и длинные рогатины.

– А ну стой! – крикнул один, когда сани приблизились. – Дальше нет тебе дороги, а не то стреляем!

– Люди добрые! – Ракитан в изумлении придержал лошадь. – На кого ж вы исполчились? Не на меня ли? Я ж не злодей какой, не разбойник! Добрый человек, Ракитан, Дремлин сын, из Волчьего Яра. У нас с вами отродясь никакого раздора не было… а что тогда Близята поляны выкосил, так я… А меня Тихогость знает, мы с Почаем стояли у него, как ездили, бывало… Позовите Тихогу, пусть он скажет!

– Кого везешь-то, Ракитан из Волчьего Яра? – перебил его тот же голос.

Он принадлежал еще довольно молодому мужику, со светлыми прядями в русой бороде; моложе других, он выделялся решительным и боевитым видом, а рогатину держал, будто готовился встретить медведя. Ракитан даже струхнул слегка, хотя и не верил, что кто-то может взабыль желать ему зла.

– Кого везу? – Ракитан оглянулся на Горыню; устав за целый день ходьбы, она под вечер уселась в сани. – Да это ж…

– Свирепицу везешь! – перебил его мужик. – К нам ей ходу нет! Проваливай к Кощею!

– Да какая ж она Свирепица! Это дочь моя, Горыня! Стал бы я Свирепицу возить!

– Она не спрашивает, кто стал бы, а кто не стал! Кого выберет, к тому и сядет в сани, а то и прямо на плечи! Возить себя по белу свету заставит. Разворачивай оглобли! Ее-то железо не берет, а тебя мы подстрелим, коли сам не уберешься.

– Да куда ж я уберусь на ночь глядя! – перепугался Ракитан. – Тут засветло ни до какого иного жилья не добраться! Могилами дедовыми клянусь! Пусть меня Перун убьет на месте – это дочь моя! Одно горе мне с нею! Не знаю, как избыть! Теперь вот и к добрым людям не пускают – с ее-то славой дурной! Пропадать мне теперь, в лесу сгинуть! Волки меня съедят! Добрые люди! – взмолился он. – Смилуйтесь, не гоните! Хоть в бане ее заприте до утра, если боитесь. Мне только дайте приют! В Волынь ее везу. Навсегда избуду, только не дайте пропасть!

– Вези хоть в Волынь, хоть к лешему в болото, а нам здесь не надобно ее! – поддержал молодого другой мужик, полный, широколицый, с почти седой бородой и большими мешками под недобрыми глазами. – У нас еще в прошлую зиму пять человек померло, и Тихогость твой тоже! Не надо нам ее здесь больше! Мы слыхали, что в Ломовье она гуляет. А ты оттуда и едешь. Нас не проведешь.

– Небось узелки с костями в поклаже у нее? – выкрикнул еще кто-то.

– Был я в Ломовье… – Ракитан растерялся, не зная, что бы такое придумать. – Ох, горе мое злосчастье! – Он вдруг вспомнил испуг тамошней хозяйки. – Шагу ступить за порог дурная твоя слава не дает! – напустился он на Горыню. – Жили-не тужили, а вот до чего ты отца довела – добрые люди на порог не пускают, гонят, будто волка, будто бешеного пса!

Мужики, слушали, как он ее распекает, и хмурились в сомнении. Негромко переговаривались между собой. Горыня молчала, не в силах даже вообразить, как теперь быть и куда податься. Враждебность здешних жителей ее не удивляла – на то чужая сторона. И вздумалось же отцу везти ее в какую-то Волынь! Сидели бы дома, как все добрые люди!

А сумерки сгущались, небо хмурилось, обещая к ночи снегопад. Кругом все было незнакомое, неприютное, после дня пути томили усталость и голод. Серые вороны прыгали по снегу и истошно кричали, будто вештицы.

– Люди добрые! – Ракитан опять воззвал к мужикам. – Если не пустите к себе, хоть укажите, нет ли где дворика, чтобы мне до утра переждать? Хоть какой дворишко, хоть заброшенный, лишь бы волки не съели! Замерзну ведь насмерть!

– К Затее разве что! – ухмыльнулся третий мужик, средних лет, румяный от мороза. – Она-то знает, как с нечистью управляться!

– Ты, что ли, отведешь? – Полный повернулся к нему. – Сами они ее не сыщут.

– Ну… отведу. Только пусть они близко ко мне не подходят. Эй, слышь! – Мужик махнул Ракитану. – Поезжай за мной, да на полперестрела держись позади. Отведу тебя в жилье. Коли там не примут, так больше и негде. Проезжай сейчас до крайних дворов, там жди. Я лыжи возьму и провожу вас.

– Смелый ты, Ходута! – буркнул еще один старик, когда Ракитан с санями проезжал мимо мостков. – А ты смотри! – Старик погрозил Ракитану рогатиной. – Вздумаешь шалить, мы враз прикончим!

Ходута, появившись вновь, был на лыжах, за спиной нес плетеный короб, а отталкивался рогатиной. Знаком предложив Ракитану ехать за ним, пустился дальше по реке, но довольно скоро сошел на ручей. По ручью ехали версты с три, потом поднялись на берег, вышли на поле, за полем углубились в лес и снова спустились на тропу, пролегавшую по руслу замерзшей мелкой речки.

На лесной речке продвижение замедлилось: по узкому, порядком заросшему руслу сани шли с трудом. Ветви ив почти перегораживали его, сани кренились, однажды чуть не опрокинулись.

– Далеко ль еще? – то и дело окликал Ракитан их вожатого, но тот, оглядываясь, на вопрос не отвечал и только знаком предлагал идти дальше. – Обожди, добрый человек! Не спеши так-то! Мне не поспеть!

Горыня шла позади, и несколько раз им с отцом приходилось чуть ли не переносить сани через препятствие. Быстро темнело; Ракитан причитал и бранился, изливая свою досаду на привычную голову дочери, будто это она придумала посреди зимы ехать куда-то на тот свет.

– Заведет он нас в лес дремучий и бросит! Сам уйдет! Сиди, дожидайся, пока Сивый Дед явится и спросит: тепло ль тебе… Уф! Мать-земля! Нет там двора никакого! Ведет он нас в лес на погибель!

Горыня была недалека от мысли, что отец-то прав. Может, своятицкие решили таким хитрым способом избавиться от гостей, в которых видели саму Свирепицу с ее поводырем? Ходуте ничего не стоило исчезнуть: он шел налегке, шагах в двадцати впереди, они видели след его лыж на снегу, но часто теряли из виду его самого, и, когда он пропадал за поворотом русла и за кустами, Горыня не была уверена, что они увидят его снова. Вот сейчас еще немного стемнеет, и пропадет лыжный след… И засядут они в глуши чужого леса, ночью, зимой… К утру только кости останутся и от них, и от лошади! И вздумалось же батюшке среди зимы в одиночку в странствия пускаться!

В небе уже висела луна, когда спереди донесся крик Ходуты:

– Эй, мужик! Где ты там?

– Я здесь! – заорал обрадованный Ракитан.

– Езжай сюда, пришли!

Взбодрившись, Ракитан снова принялся подгонять уставшую лошадь. Пройдя еще два десятка шагов, они увидели Ходуту: опираясь на рогатину, тот стоял у покосившихся мостков. Возле мостков чернела промоина под береговым ключом, на берег уводила узкая тропинка, на которой можно было сосчитать все отпечатки ног – видно, здесь ходил раза два в день только один человек.

– Вон туда! – Ходута показал рогатиной на тропку. – Я пойду вперед, вызову ее, а вы поднимайтесь.

Он ушел, а Ракитан потянул лошадь по тропинке. Они с Горыней так и не знали до сих пор, кто эта загадочная «она», к кому их ведут, – как ее назвали, Забава, Завея? – но допытываться было не время. Им было уже все равно – измученные тревогой, утомленный долгой трудной дорогой, замерзшие, голодные, они были бы рады даже той избушке на ножках, где лежит старуха с железной ногой и вросшим в потолок носом. Только бы прилечь где-нибудь в тепле…

В лесу было еще темнее. Теперь Горыня шла впереди, ведя лошадь, а Ракитан, спотыкаясь, брел позади. У него не осталось сил даже ворчать, Горыня слышала, как он кашляет и тяжело дышит. Вольно ж тебе было в чужие края пускаться, угрюмо думала Горыня, тоже уставшая. Ее бы воля – были б сейчас дома и спали давно, пирогов наевшись…

Наконец путаница деревьев вокруг узкой тропы кончилась, и они выбрались на поляну. На поляне стоял дворик за тыном, высотой Горыне по грудь, и она видела две-три низкие крыши. Ходута уже стучал в створку. На кольях что-то белело. Черепа, почти спокойно отметила Горыня. Ну а чего ждать в таком жилье, чаш греческих расписных, что ли? Уж здесь-то истинный тот свет!

Но вот из-за воротной створки послышался неясный голос; в нем звучала тревога.

– Затейка, отворяй! – закричал в ответ Ходута. – Гостей к тебе привел! Каких, каких! Увидишь – каких! Не разговаривай тут, отворяй! Я сам замерз как волк!

Наконец воротная строка заскрипела, блеснул огонь факела из смолья. К этому времени Ракитан и Горыня были уже достаточно близко, чтобы разглядеть женскую фигуру в наброшенном на голову кожухе.

– Свирепицу тебе привез! – бодро доложил Ходута; он тоже тяжело дышал после утомительного пути, но посмеивался. – И мужика, что ее возит. В жилье наши не хотят их пускать, послали к тебе. Приюти, уж ты с нею управишься!

– Смеешься ты надо мной, Ходутушка, – раздался в ответ тревожный женский голос, довольно молодой. – Какую еще Сви… и называть-то имя ее не стоило бы, накличешь беду!

– Да вон они! – Ходута обернулся и махнул рукавицей. – Сюда ступайте!

Ракитан и Горыня подошли. И едва Горыня оказалась в свете факела – еще смутным, но весьма крупным очерком, – хозяйка двора с криком отшатнулась и спряталась за створкой.

– Затейка! – Ходута уцепился за створку, не давая ее затворить. – Не дури! Принимай гостей! Я и сам замерз как леший, а мне еще вон куда назад шагать! Заводи скорее в дом, я обогреюсь за назад пойду!

– Да кого же ты привел?

– Да шиш его знает, сказался мужиком из Волчьего Яра! Вроде Тихогость его знал, да он помер той зимой, а его с этой чудой никто в дом пускать не хочет!

– Что ж это за чуда?

– Да леший их матерь знает! Говорит, дочь его. Может, и дочь, только наши все опасаются! Сама знаешь, кто вокруг бродит, а нам ее в дом пускать не хочется.

Хозяйка опять показалась из-за створки. Держа перед собой факел, боязливо выглядывая из-под кожуха, осмотрела гостей. Ее лица Горыня разглядеть не сумела: оно оставалось в тени, и женщина казалась страшным толстым существом: руки есть, головы нет.

– Боги в дом, хозяюшка! – несчастным голосом сказал Ракитан и поклонился. – Сделай милость, пусти обогреться! Или пропаду совсем! Ракитан я, из Волчьего Яра, Дремлин сын, человек добрый, никому дурного не делал, а вот так меня лешаки попутали, завели на чужую сторонушку, неприветливую…

– Кто же это с тобой? – Хозяйка повела факелом в сторону Горыни.

– Дочь моя! Уж сколько лет с нею маюсь! Уродилась такая, мне на горе! Бед от нее не оберешься, не знаю, как избыть! Но она зла никому не сделает. Пусти переночевать, а утром я ее в Волынь свезу.

Подгоняемая Ходутой, Затея наконец смирилась и распахнула ворота, позволяя саням заехать. Судя по проворным движениям и голосу, это была молодая баба, всего лет на пять-шесть старше Горыни – невысокая, щуплая, подвижная, в накинутом на голову кожухе она очень напоминала мышь.

На дворе у нее имелась клеть, где жили несколько коз, и туда же она разрешила поставить лошадь. Когда Горыня вошла в избу, согнувшись под низкой притолокой пополам, Ракитан и Ходута уже сидели у печи, а хозяйка возле стола резала хлеб и козий сыр. Ничего другого у нее в этот час не сыскалось, но гости и тому были рады. Рядом на полу стоял Ходутин короб, раскрытый, а на столе – десяток яиц в горшке, переложенные сеном, комок масла в берестене, пять-шесть репок, кусок копченого сала и ржаной каравай – видно, подношения из веси. Горел масляный глиняный светильник, но, хотя кожух Затея сняла с головы, разглядеть ее лицо, кроме глаз, в которых блеском отражался огонек фитилька, Горыня никак не могла. Ракитан заново рассказывал повесть своих злосчастий, и, когда Горыня вошла, хозяйка взглянула на нее с пристальным любопытством.

– Да куда тебе идти, Ходутушка, среди ночи! – уговаривала она второго гостя. – Оставайся! Заплутаешь в лесу, или волков повстречаешь, меня же виноватой выставят!

– Я даже под подолом у тебя не заплутаю, а в своем лесу дедовом и подавно! – хмыкнул Ходута, и Затея в притворном возмущении прикрыла лицо рукой. – А оставаться не могу. Коли не вернусь, у меня дома вой подымут. Сейчас отдышусь и пойду.

– Мы и сами уйдем чуть свет! – подхватил Ракитан. – Только дай до утра обогреться, хозяюшка, не погуби, не дай сгинуть в чужой стороне… И за что нас люди добрые принимают так неласково – ума не приложу! Худой славы за нами не водится, кроме того как Близята тогда поляны выкосил, но это ж когда было!

– Да неужто ты не слыхал, как Свирепица, да Грозница, да Зимница по белу свету ездят? – хозяйка повернулась к нему. – Их три сестры-лихорадки. А было так: сидел раз мужик под деревом, отдыхал в дороге. Вдруг видит – идет к нему женщина огромного роста, – она бросила взгляд на Горыню, – простоволосая, вся в белом, распоясана, а в руке у нее метла, а у метлы на верхушке – череп. И говорит: я, мол, Свирепица, иду по белу свету людей губить, малых детей сиротить, веси и городцы опустошать. Ты, говорит, понесешь меня, но сам не бойся – я тебе вреда никакого не сделаю. Видит мужик – некуда ему деваться, если откажется, Свирепица его самого в первую голову уморит. Взял ее на плечи и понес. Стали они ходить по городам и весям, идут – где Свирепица метлой махнет, там все мертвы лежат. Ходили-ходили, видит мужик – совсем скоро на белом свете живых людей не останется. Шли они мимо Дунай-реки, он и думает: все одно пропадать. Взял да и бросился в омут глубокий. Свирепица-то утонуть не может – она выбралась. Да так напугалась, что убежала в леса глухие, в болота сырые, на мха, на темные луга. Но как зима – опять появляются те три сестры, идут по белу свету, ищут, кто их в городцы и веси пронесет. Того, кто возьмется нести или на санях везти, они не трогают, а всех прочих – их! – Затея махнула рукой, будто сметая что-то.

– Так я что… – Ракитан тоже с опаской покосился на Горыню. – Она ж дочь мо… а может…

Ракитан переменился в лице, а вслед за ним и Горыня. Даже в их родстве он теперь сомневается? Видно, от испытаний пути батюшка немного в рассудке стал нетверд. Но привычная горечь оттеснялась раздумьем: как же ей уйти с этого ночлега? Ворота она отопрет изнутри, но сумеет ли найти дорогу из леса обратно к Луге? Если бы идти все время по одному руслу, но Ходута вел их через поле. Только бы не пошел ночью снег, только бы луна светила – тогда она по следам Ходуты выберется. А Своятичи придется как-то обойти…

– Да не кручинься! – успокоила Ракитана Затея. Разглядев гостей, она перестала бояться и приняла радушный вид. – Я про вас злого не мыслю. Вижу, ты человек добрый. Отдыхай, сколько пожелаешь, я тебя из дому не гоню.

– Ну, а я пойду! – Отогревшийся Ходута встал и стал заново подпоясывать распахнутый кожух. – Не то мои бабы вой подымут – скажут, съели меня в лесу!

Посмеиваясь, Ходута ушел. Опять накинув кожух на голову, Затея вышла проводить и затворить за ним ворота. Вернувшись, стала устраивать гостей на ночлег.

– А что ты, матушка, одна здесь живешь? – расспрашивал любопытный Ракитан. – Молодая еще такая…

– Одна, батюшка. Как я пять лет назад овдовела – всего только три годочка довелось мне замужем пожить, троих деточек я принесла, да всех троих деды назад прибрали, – осерчала на меня родня да и говорит: ступай куда хочешь. Я не здешняя, я родом из Боянца. Только у меня и осталось доброй родни, что две сестры – я из них младшая. Только они меня и любят, только и навещают, да у середней сестры муж больно грозен – не пускает ее ко мне, гневается. А я от старшей сестры всякую зелейную мудрость переняла, помогаю людям, хвори-недуги изгоняю, они за то мне помогают – то хлеба принесут, то полотна. Так и живу понемногу.

Сколько Горыня могла разглядеть при светильнике, жила Затея бедновато и неуютно. На стенах висели пучки сушеных трав, по углам и на полках среди обмотанных берестой горшков стояли зачем-то овечьи и козьи черепа. Было не прибрано, везде как-то сор. Болтая, хозяйка достала с полатей два старых, свалянных постельника, расстелила на лавках, потом положила на пол у печи какое-то тряпье и два потертых кожуха, кивнула Горыне:

– А ты здесь ложись. На лавках у меня ты, девица, и не уляжешься, пожалуй.

С высоты своего роста Горыня видела, что на полатях напихано еще множество всякого тряпья, по виду несвежего и давно не стиранного. Душный запах этого тряпья и плесени мешался с духом сушеных трав и горечью печного дыма.

– Ох, ох! – Стеная, как старый дед, хотя был мужчиной средних лет, Ракитан уселся на лавку, которую ему указала Затея. – Ох мне! Кости ломит!

– Отдыхай, батюшка! – приветливо кивнула ему Затея. – Хоть весь день завтра отдыхай, коли не спешишь, меня ты не стеснишь. Сколько надо, столько и живи!

– Помогай тебе боги, добрая женщина! – Ракитан сидя поклонился. – И впрямь не знаю, смогу ли встать-то завтра… Ох, недолюшка моя!

– Избудем и недолюшку, не кручинься! – Затея подала Ракитану кожух, чтобы укрылся, потом наклонилась и поцеловала его, будто родича.

Горыня в изумлении наблюдала за этим: никогда в жизни она не видела, чтобы отца кто-то целовал. Ракитан, хоть и давно жил без жены, невестами осаждаем не был, даже вдовами. И тут какая-то незнакомая женщина, чужая?

В это время Затея метнула на Горыню пристальный взгляд. Горыня вздрогнула от мысли – не хочет ли та и ее поцеловать? – но твердо знала, что не подпустит хозяйку близко. Это все равно что с жабой целоваться – так ей думалось, хотя не сказать чтобы Затея была так уж дурна собой. Баба как баба, хоть и неопрятная слегка, зато молодая, бойкая…

Перемежая жалобы выражениями благодарности, Ракитан улегся. Затея легла на другую лавку, напротив него, Горыня, задув светильник, – на пол и тоже укрылась своим кожухом.

Даже это неудобное и жесткое ложе после целого дня трудного пути принесло ей блаженство отдыха. Чужая избушка в глухом лесу показалась желанным приютом – все не на снегу остаться, на верную смерть.

Горыня закрыла глаза, но заснула не сразу. Несмотря на живость и приветливость, хозяйка не нравилась ей. Что-то лживое мерещилось Горыне в ее улыбках, бойких глазах, в оживленном голосе. Она и правда рада, что к ней на ночь глядя явился незнакомый мужик с дочерью-волоткой, которую в двух других местах приняли за саму Свирепицу? Неужели так соскучилась одна в лесу, что лезет целоваться к чужому мужику, немолодому и некрасивому? Даже Горыня видела в этом нечто странное, хотя ей самой ни разу в жизни не приходила мысль кого-то поцеловать и она не знала, как это бывает.

Кажется, впервые в жизни – не считая ночевок на сенокосе – Горыня проводила ночь не дома. В темноте чужой избы, куда добирались через дремучий лес под светом далекой луны, чувство пребывания на том свете захватило ее целиком. Будто лежишь глубоко под землей, откуда обратно в белый свет три года идти. Даже знакомое похрапывание отца не успокаивало – Горыня знала, что здесь он так же беспомощен, как она сама.

Только нащупав за пазухой «дедову кость» в сером шерстяном клубочке, она немного успокоилась. Прислушалась. Со стороны лавки, где улеглась Затея, не доносилось ни малейшего звука. Да дышит ли во сне хозяйка этой избушки?

И сейчас, с закрытыми глазами и в темноте, Горыня яснее, чем при светильнике, увидела истину. Ходута привел их как раз туда, куда она думала: в избушку на ножках. И то, что обитательница ее притворялась молодой и приветливой, скрывая длинный нос и железную ногу, делало ее только более опасной.

Завтра нужно уходить отсюда как можно раньше. Чуть рассветет, чтобы видеть следы Ходутиных лыж. А может, вовсе не стоит спать?

Но эта мысль была у Горыни последней – сон набросился на нее, как зверь из засады, и поглотил в одно мгновение.