Czytaj książkę: «Лань в чаще. Книга 2: Дракон Битвы»

Глава 1

От дружины «Бергбура» не уцелело никого, корабль полностью «очистили» от людей, убитых или утонувших. Больше не было тех, чьи лица, освещенные пламенем костра на берегу, Ингитора еще так ясно помнила; они покинули ее в одночасье, и мощная волна смерти висела над кораблем, пронизывая ее множеством язвящих клинков.

Бергвид Черная Шкура, воплощенное проклятье семи морей, шагнул к Ингиторе, качая в руке секиру, окинул девушку оценивающим взглядом, словно прикидывая, как удобнее ее зарубить. Ингитора, с лихорадочной дрожью во всех членах, словно ловя что-то падающее, очень хрупкое, вскинула руку и быстро провела в воздухе прямую черту сверху вниз. Это был неосознанный порыв чистого отчаяния, но руна Льда помогла – Бергвид остановился и посмотрел на Ингитору с недоумением, словно какой-то привычный предмет вдруг повел себя очень странно.

Недоуменно хмурясь и покачивая в руке секиру, словно забыв, что с ней полагается делать, Бергвид разглядывал Ингитору и словно бы пытался понять, кто эта девушка в красном платье, в зеленом плаще с золотой вышивкой, с богатой золотой цепью на груди. Таких ярких и красивых птиц ему нечасто приходилось видеть. И нечасто ему случалось встречать такой прямой, блестящий, твердый взгляд.

– Ты – дочь конунга слэттов? – отрывисто спросил Бергвид.

Голос его звучал дико: так мог бы говорить зверь, знающий всего два-три слова.

– Я – Ингитора, дочь Скельвира из усадьбы Льюнгвэлир.

Собственный голос, чуть хрипловатый от сдавившей горло судороги, показался ей камнем, брошенным в ледяную тишину и обрушившим кучу звенящих осколков.

– А! – бледное лицо Бергвида несколько оживилось: он слышал это имя. – Дева-скальд из Эльвенэса! Так это ты сочиняла про меня стихи!

Внезапно он схватил Ингитору за руку и резко дернул. Она вскрикнула от неожиданности и испуга: как с ним разговаривать, если он сам не знает, что несет! Какие стихи? Вот уж про кого ей не приходило в голову сочинять!

– Я слышал, пересказывали купцы! – продолжал Бергвид, не выпуская ее, и глаза его лихорадочно блестели, словно он вдруг куда-то заторопился. – Что-то про то, что я – охотник, и у меня копье, на которое я посажу конунга фьяллей! Расскажи! Ну!

Он опять дернул ее руку, и она возмутилась:

– Отпусти меня! Я не могу говорить стихами, когда меня так дергают, словно хотят руку вырвать с корнем! Да, такие стихи у меня есть. Но они большей частью про Торварда, конунга фьяллей.

– Вот, вот! – оживленно воскликнул Бергвид. – Расскажи про него! Про то, что я скоро убью его! Говори же, ну!

Ингитора отступила на шаг от Бергвида, уперлась спиной в борт и сказала свою «медвежью вису»:

 
Вышел в путь ловец неробкий —
Вор ночной обложен сворой…
 

Произнося собственные строки, она плохо понимала, про кого же это: тому, кто стоял перед ней, слова «вор ночной», «что в ночи ловил невинных» и прочие подходили наилучшим образом. У Бергвида был странный взгляд: сосредоточенный и вместе с тем затуманенный, словно между ним и действительностью висит полупрозрачная завеса и он, глядя из-за нее, видит не то, что есть, а что-то свое, и имеет дело с тем своим. Мелькнула мысль, что он безумен, и в сочетании с его невероятной жестокостью, о которой Ингитора столько слышала и в которой сейчас убедилась сама, это делало его настоящим выходцем из Нижних Миров, оборотнем, злым духом! От этого чудовища ее отделяла сейчас лишь прозрачная стена из невидимого, неощутимого льда, сотворенная могучей руной Исс. Эта фигура с секирой в руке и с плащом из толстой бычьей шкуры на плечах словно бы вышла из саги – из древней и жуткой саги, где Сигмунд и его племянник Синфиотли превращались в волков и бегали по лесу, а Сигне добровольно бросилась в горящий дом и погибла не с любимым, а с ненавидимым мужем, потому что месть ее свершилась и ей оставалось только последовать за ним, как велит ее долг жены. Подобная же сага разворачивалась вокруг Ингиторы и готова была ее поглотить, погубить – но взгляд скальда и сейчас не изменил ей, как не может изменить то, что родилось с тобой и создало тебя. Она видела себя со стороны – одну, совсем одну на смертельно раненном корабле, лицом к лицу с морским конунгом Бергвидом – и ужасалась, и восхищалась, и не чувствовала досок под ногами. Она не верила, что это всерьез – можно назвать это храбростью, можно глупостью, но Ингитора не верила в смерть и оттого не боялась. Столько раз она переживала священный ужас гибели в своем воображении, что сейчас встретила его как знакомого, и близость смертного порога наполнила ее знакомым воодушевлением. Ужас и восторг слились в ней, зажгли огнем глаза, разрумянили щеки, и она излучала свет, как валькирия, одна над полем мертвых тел.

Она не могла отделаться от дикого впечатления, что произносит «злую песнь» самому Бергвиду, прямо ему в лицо, а он слушает, жмурясь и скаля зубы от удовольствия, словно ему поют «песнь славы»! Все в его мире было перевернуто, и то, что для других позор, для него – подвиг! Она так увлеклась этим впечатлением, что споткнулась на имени Торварда и едва не сказала «Будь под стать медведю, Бергвид» – удержал ее только рисунок созвучий, которому требовался именно «Торвард».

 
Шкурой станешь с кислой мордой —
Казнь твою судьба укажет…
 

Все-таки и для самого Бергвида здесь нашлось подходящее слово, и Ингитора уже с восторженным ужасом ждала, что сейчас он заревет от ярости, изрыгая огонь – но он ничего не заметил, весь поглощенный наслаждением от унижения врага!

– Ну, а еще! – жадно требовал он. – Еще про его отца, ворюгу, который украл у великана меч!

Ингитора начала снова:

 
Ведьмы сын кровавый
К волку род возводит:
Мало смел отец был —
Меч в горах украден!
 

Стоило решиться на десятидневное плавание, чтобы узнать, про кого стоит слагать стихи! Вот кто поистине «в мрак и тьму окутан» или «рыщет, грозный, ищет крови»! Судьба – охотница смеяться над тем, кто считает себя чересчур умным. И теперь смеется Бергвид Черная Шкура, морской конунг, наводящий ужас на все племена одним своим именем, смеется, показывая крепкие зубы в истинно волчьем оскале.

– Нам с тобой по пути, – сказал Бергвид, когда она закончила, и снова стиснул руку Ингиторы. Ей вспомнился рассказ Анвуда о железном кольце, которым приковали к мачте Гранкеля. Ни разомкнуть это железное кольцо, ни вырваться не было никакой возможности. – Ты пойдешь со мной!

И раньше, чем Ингитора успела подумать или хотя бы ответить, он поднял ее на руки и понес прочь от кормы разбитого «Бергбура», от того места, где принял свой последний бой Ормкель Неспящий Глаз, до конца выполнявший свой долг защищать ее. Вот ее передали, подняли, поставили – она оказалась на борту черного корабля. Только звон сбиваемых замков раздавался позади нее – серебро и золото Хеймира конунга достанется совсем не тому, кому назначалось. Но это уже не занимало Ингитору: образы Эльвенэса и Аскефьорда испарились из ее мыслей, как пустые мечты.

* * *

На Лисьем мысу дымил костер, на песке лежала небольшая снека со свежими деревянными заплатками на боку – та самая, что одним туманным вечером села на камни перед устьем Аскефьорда, но была вовремя снята и починена. Ее четырнадцать гребцов сидели вокруг черного котла, держа наготове ложки, ветерок разносил дразнящий запах густой каши с салом. Сам хозяин, Болли Рыжий, невысокий упитанный человек с лохматой рыжей бородой и круглым, розовым, настырно-любопытным лицом, огромным ножом резал хлеб, пристроив его на краю бревна.

– Да где же Аудун? – Выдав пару ломтей, Болли завертел головой. – Что-то он там застрял, каша же остынет!

– Сказал, что пойдет место освободить, вот и делает дело как следует! – ухмыльнулся один из гребцов, Стейнар. – Он же у нас парень основательный!

– Да за это время тут все кусты можно об… обойти! – тоже посмеиваясь, заметил Торстейн Болотник.

– Да вон он! – Хрут Длинный облизал ложку и показал ею куда-то вперед. – Вон, бежит, как будто за ним тролли гонятся!

– Понял, что сейчас опоздает! – хмыкнул Гудорм Точильщик и снова полез ложкой в котел.

Аудун, племянник Болли, такой же невысокий и плотный, даже толстоватый парень лет двадцати трех, с жидковатой бородкой, которую он отпускал «для пущей важности», но которая почему-то не хотела расти нигде, кроме самого края подбородка, несся к ним по камням, спотыкаясь и на бегу суматошно взмахивая руками, чтобы не упасть. Гребцы встретили его приближение смехом, думая, что он торопится к каше, но замолчали, увидев его лицо – побелевшее, с вытаращенными глазами.

– Там, там… – остановившись возле самого костра, Аудун махал перед собой руками, сглатывал и задыхался от бега.

Видно было, что он очень торопится что-то сказать, но не может выговорить ни слова. При виде такого явного испуга люди у котла опустили ложки, некоторые встали на ноги.

– За тобой что, тролли гонятся?

– Да не торопись, еще успеешь!

– Не гогочи, говори толком!

– Что там такое?

– Там Бер… Берг… Бергвид Чер… – выговорил наконец Аудун, и тут уже встали на ноги и те, кто еще сидел.

Гудорм Точильщик замер с полупрожеванной кашей во рту, и его челюсти, до того двигавшиеся, так и застыли.

– Где? Близко? Идет сюда? – заговорили все разом, и на изменившихся лицах была написана готовность немедленно, не взяв ничего и не оглядываясь, со всех ног бежать в лес.

– Бли… На Остром… ну, где причал Фридланда! – наконец выговорил Аудун. – Там был корабль… Наш, «Бергбур» Арин… Ну, из Дымной Горы! И они всех!

Он сделал резкое движение рукой, словно мечом отсекая что-то.

– Всех! Всех людей! Там какая-то знатная йомфру… В зеленом платье… Вся в золоте… Ее унесли на «Быка»…

– Что он делает-то? – допытывался Болли, чье круглое лицо словно бы даже осунулось от испуга и круглые щеки обвисли. – Идет сюда? Да говори же быстрее, не мямли!

– Пока стоит! Пока чистят корабль, ну, сундуки ломают, все! – Аудун снова рассек воздух невидимым мечом. – Людей… всех порубили! До одного! Слышал, но чтобы видеть! Кровищи, как … Ну…

При воспоминании его опять замутило, он судорожно сглотнул и отвернулся, обеими руками сжимая собственное горло.

– Стой, Болли! – вдруг воскликнул Лованди Рассудительный. – Стой! Помнишь, говорили, что конунг послал каких-то людей в Слэттенланд за выкупом за Эгвальда ярла? Ну, который у него в сарае сидит? И что привезти его должна была Эгвальдова сестра? Так ведь «Бергбура» и послали! Помнишь, фру Сольвейг рассказывала, что Аринлейв одолжил свой корабль, потому что большие корабли конунгу самому были нужны? Вот, это верно, они и есть!

– И их разграбил Бергвид! – тут и Болли наконец сообразил. – Ну и дела!

– Скорее, давай, хозяин, отплывать! – теребил его Хрут Длинный и другие гребцы. – А то он и нас! Он же всех фьяллей ненавидит! Давай скорее! Жить-то хочется!

Не дожидаясь приказа, люди побежали сталкивать снеку в воду. Гудорм с озабоченным лицом тащил полупустой котел с кашей и остаток каравая под мышкой.

– Ну, ну, скорее! – Сообразив, и Болли стал подгонять людей, хотя они в этом особо не нуждались. – Скорее! Бергвид захватил… Ну, дела! – Несмотря на всю опасность, Болли Рыжий был даже рад, что стал одним из первых свидетелей подобных событий. – Да я утоплюсь, если конунг узнает об этом не от меня!

* * *

Ингитора настроилась на новое плавание, но «Черный Бык» лишь обогнул оконечность Острого мыса и подошел к деревянному, довольно новому причалу, где уже стояли в воде три корабля поменьше, с такими же головами быков на передних штевнях. Именно на этой площадке позади причала и устроился когда-то на ночлег Скельвир хёвдинг, но теперь некому было сказать об этом Ингиторе, да и не об этом она думала сейчас. «Черный Бык» встал у причала, сходни перебросили, Ингитора сошла на берег – и вот она на земле Острого мыса, того самого, на который так хотела попасть!

Возле пятен старых кострищ валялось старое полусгнившее бревно, и Ингитора села на него – ее вдруг охватила такая слабость, что едва держали ноги. Над этим самым кострищем полгода назад стоял Торвард, конунг фьяллей, и с усилием пытался сообразить, как могло после ночлега целого Бергвидова войска остаться так мало следов. И теперь Ингитора, видя перед собой настоящего Бергвида и его настоящее войско, тоже хмурилась, пытаясь понять, куда она попала и что с ней происходит. Глядя на суету Бергвидовых людей вокруг корабля, она понемногу приходила в себя. И с каждым мгновением на душе становилось все противнее и противнее. Перемена произошла слишком резко и внезапно, но надо было признать, что все это с ней действительно случилось. То самое, чего все советовали опасаться. Бергвид Черная Шкура оказался не страшной сагой, а еще более страшной явью. Что бы с ней теперь ни сделалось, хорошего в этом будет мало. И зачем ее только понесло в эти моря? Сидела бы себе дома, в Льюнгвэлире – даже Оттар сам уехал и брак с ним ей уже не грозил… Она побывала у конунга слэттов и чувствовала себя там превосходно – нет, ей понадобилось втравливать Эгвальда ярла, влюбленного в нее, красивого, доблестного, в войну с фьяллями. А потом и самой ввязываться. И вот она сидит на бревне, выброшенном морем, дожидаясь, пока Бергвид посмотрит добычу и сойдет к ней. Ввязавшись в распрю двух конунгов, она попала к третьему – и этот третий гораздо хуже тех двух! Ах, как обрадовалась бы невозмутимая йомфру Вальборг, если бы увидела ее сейчас! Она сказала бы, что дева-скальд получила по заслугам и упала в могилу, которую копала для другого. И сейчас Ингитора готова была признать ее правоту. Она почти завидовала Эгвальду ярлу, который жив и «только ранен»: он сидит в уютном корабельном сарае Аскегорда, зная, что самое худшее, что может его ждать – это участь пожизненного почетного пленника. Сына конунга не продадут на рабском рынке Ветрового мыса, даже если его и не выкупят, так просто не бывает! А ее могут и продать, и сделать служанкой, и взять в наложницы. Лучше бы она утонула!

Бергвид сошел с корабля и направился к ней. Ингитора всей кожей ощущала, как он приближается, и ей хотелось превратиться в ящерку, спрятаться под бревном, укрыться от этих темных, безумных глаз. Он вроде бы не проявлял никакой враждебности, но сам дух его был так тяжел и жесток, что рядом с ним не хватало воздуха. Вся его темная фигура в этом диком черном плаще источала ужас тех тысяч и тысяч смертей, причиной которых он послужил. Он отправил к Хель столько мертвецов, что они давно уже перетянули его дух на свою сторону, и теперь все они пришли сюда вместе с ним. От человека давно уже ничего не осталось, дракон Нидхёгг сожрал его без остатка и занял его место.

Бергвид сел на землю рядом с Ингиторой и упер блестящий темный взгляд ей в лицо.

– Значит, Торвард сын Торбранда – твой враг? – спросил Бергвид.

Он положил руку на колено Ингиторы, потом стал поглаживать край ее плаща. Ничего похотливого в этом не было, он как будто не верил своим глазам и хотел лишь убедиться, что разговаривает не с виденьем. Но Ингитора застыла от ужаса, словно ее трогал мертвец: ей хотелось выскочить из своей кожи, лишь бы не терпеть дальше его прикосновения.

– Да, это так! – ответила она, стараясь сдержать дрожь в голосе.

– А почему? Почему? – с настойчивым любопытством допрашивал Бергвид. – Что он сделал тебе?

Брови его задрожали, на лице появилось мучительное выражение, как будто он силился вспомнить ответ на необычайно важный для него вопрос.

– Он убил моего отца! – довольно твердо ответила Ингитора, потому что об этом ее спрашивали не в первый раз и этот привычный разговор помог ей овладеть собой. – У меня нет брата или другого родича, чтобы он отомстил, и тогда я взяла месть на себя. Я лишаю его сил моими стихами и навлекаю слабость и неудачу.

– Вот как! – воскликнул Бергвид и сжал ее колено так, что она едва не вскрикнула. – Расскажи, расскажи! Расскажи мне все! Как это было?

Ингитора принялась рассказывать о ночной битве на Остром мысу. Бергвид слушал так жадно, как будто ему рассказывали историю гибели его собственного отца. Лицо его менялось каждое мгновенье: на нем отражалось любопытство, ярость, боль, злоба, мстительность, какое-то горячее жестокое удовольствие. Но это не было откликом на ее повествование: слушая, он оставался в своем мире, за своей невидимой завесой, во власти своих собственных переживаний. Ингитора видела, что она и он говорят, но не разговаривают, и во всем теле уже ощущалось какое-то недомогание от его долгого присутствия, как если бы она нырнула слишком глубоко и чувствовала нехватку воздуха в груди.

А Бергвид скалил зубы, жмурился, раскачивался, бил кулаком по земле, так что неясно было, радость или страдание им владеют. Однажды он так стиснул руку Ингиторы, что она вскрикнула. А он открыл глаза и посмотрел на нее с удивлением, словно, слушая ее, он вовсе не помнил о ее присутствии. Ингитора чуть не плакала от отчаяния: ее жизнь во власти этого человека, которого совсем невозможно понять!

– Ты – сильная женщина! – воскликнул он. – Моя мать, кюна Далла, тоже была сильной женщиной! Никто не хотел позаботиться о ней! Она сама спасла меня от рук фьяллей! Они хотели сделать нас рабами! Она сама унесла меня, и спрятала за морем, и вырастила в сознании моего долга! Она смотрит на меня, она довольна мной! Все мои жертвы – ей!

Бергвид говорил быстро и горячо, так что Ингитора, не в силах этого выносить, попыталась отодвинуться. Содержание его речи она улавливала очень плохо и не понимала даже, при чем здесь его мать и где она. Вдруг он резко замолчал, его бледное лицо погасло и увяло, тяжелые темные веки опустились. Дух в нем был похож на пламя, в которое неравномерно подкидывают хворост – он то ярко пылал, то почти затухал. Привалившись к бревну, Бергвид уронил голову почти на колени Ингиторе и то ли заснул, то ли потерял сознание. Но ее руки он не выпускал, она не могла даже отодвинуться. Люди Бергвида толпились рядом, наблюдая за ними, но никто не хотел помочь ему или ей. Они просто ждали.

Со стороны моря вдруг стали долетать глухие удары железа по дереву. Бергвид мгновенно оказался на ногах – Ингитора даже не успела заметить, как он вскочил, его нечеловеческие силы взыграли снова.

– Идем! – он рывком поднял Ингитору с бревна. – Идем, я покажу тебе, как я расправляюсь с моими врагами!

Он устремился к мысу, и Ингитора почти бежала за ним, не поспевая за быстрым широким шагом морского конунга. Много лет она слушала пугающие рассказы о Черной Шкуре, в мыслях помещая его где-то между злодеем конунгом Атли и тем мертвецом Гламом, который проклял Греттира Могучего страхом темноты. И вот он перед ней: это казалось дурным сном, но Ингитора не могла определить, когда же начался этот сон. Когда морские великанши играли «Бергбуром» и бросили его на камни? Когда она смотрела на пасущихся быков Ньёрда? Когда отплывала от Корабельного мыса, сопровождаемая плачем Этелахан и ее пророчеством: «Ты не вернешься»? Или еще раньше? Когда?

Бергвид притащил ее на мыс и остановился. Перед взором открывался широкий морской простор и те черные камни, похожие на любопытных морских чудовищ, высунувших головы из воды. «Бергбур» являл собой жалкое зрелище. Люди Бергвида сняли с него все, представлявшее хоть какую-то ценность, от паруса до резных заслонок на отверстия для весел. Теперь два человека, стоя на носу, с двух сторон рубили топорами передний штевень. Мертвых хирдманов просто сбрасывали в воду. В этих телах уже нелегко было узнать тех живых людей, с которыми она каждый вечер сидела у огня и каждое утро пускалась в плавание снова, но Ингитора знала, что это они, и слезы выступили у нее на глазах при виде их жалкого погребения. Не вернуть больше увлеченных и дерзких охотников на морского быка, нет больше Ормкеля, такого колючего, неприветливого, хвастливого и бесстрашного. Хьёрт, Эвар, Фроди Рысий Глаз, Колль Красный, и даже все те, кого Ингитора не успела запомнить по имени, в воспоминаниях вызывали в ней горячее дружеское чувство, и было жаль их до боли!

А Бергвид остановился на берегу и скрестил руки на груди. Он смотрел на «Бергбура», и на лице его отражалось горделивое, отчасти лихорадочное торжество, словно этого зрелища он ждал всю жизнь. Он наслаждался видом разграбленного и разбитого корабля, а Ингитора смотрела на него и думала, как же он жалок при всей своей грозной силе: лицо его казалось изможденным, он выглядел много старше своих тридцати трех или тридцати четырех лет. Кожа плотно обтягивала его нос, лоб и скулы, на висках виднелись впадины, и щеки, поросшие черной бородой, тоже были впалыми. Его сжигал неумолимый внутренний огонь, приносящий гибель другим, но и ему самому не обещающий ничего хорошего. Раньше Ингитора считала его просто самым крупным и знаменитым из морских конунгов, которые водятся во всех семи морях, грабя корабли или плохо защищенные прибрежные жилища. Но здесь все иначе: не только и не столько добыча ему нужна. Им владела иная цель, и цель эта – месть. Ингитора и раньше слышала, что он мстит фьяллям и почему-то слэттам за разорение Квиттинга, но не думала, что это так серьезно. Удовольствие от вида гибнущего «Бергбура» значило для него больше, чем захваченная добыча.

– Посмотри! – вдруг он обернулся к ней, обхватил ее за плечи и подтолкнул к краю обрыва. У Ингиторы мелькнула паническая мысль, что он хочет сбросить ее в воду, но Бергвид держал ее крепко. Он просто хотел получше показать ей корабль. – Посмотри! Так бывает со всяким кораблем, кто придет сюда! Со всяким «Вороном» и со всяким «Драконом» из тех стай, что погубили моего отца! Каждый из них лишается людей и головы! Этих голов у меня уже сотни! Я посвящаю их Тюру и Ньёрду! Я все их покажу тебе!

Ингитора поняла, зачем «Бергбуру» рубят штевень – видно, Бергвид хочет сохранить резную голову на память о победе. Уже сотни!

– А хочешь, я дам тебе корабль и дружину? – Бергвид порывисто повернул ее к себе, железными руками сжимая ее плечи. Как видно, ему нужно было держаться за собеседника, чтобы не потерять его в бешеном потоке своих мыслей, но соизмерять усилие и в голову не приходило. – У меня много людей! Я дам тебе корабль и дружину, и ты сама сможешь сразиться с Торвардом, сыном Тролля! Хочешь?

Ингитора жмурилась и отворачивала голову, чтобы не видеть перед своим лицом этих бешеных глаз, не ощущать на щеках этого дыхания. Все плыло, сознание мутилось – казалось, еще немного, и безумие этого человека захватит и ее.

– Дружину повел бы сын моего отца, если бы он у него был! – еле выговорила она, когда он перестал ее трясти. – А моя сила – это не сила оружия, она другая. И моя месть будет другой.

Говоря это, она уже сама себе не верила: мысль о мести для нее теперь неразрывно связывалась с образом Бергвида и потому казалась отвратительной.

– Теперь мы с тобой будем мстить ему вместе, – с мрачной решимостью сказал он. – Ты будешь складывать стихи, чтобы уничтожить его, и для меня, чтобы дать еще больше силы и удачи моей мести!

«И не подумаю!» – пылко воскликнула Ингитора, но только мысленно. Делать что-то совместно с Бергвидом было невозможно, даже если раньше она сама стремилась к той же цели, что и он.

– А если нет, то я принесу и тебя в жертву моей матери, – глухо и убежденно добавил он.

Это была не угроза. Он видел не человека, а просто орудие мести, которое можно использовать так или иначе, но из живого или мертвого все-таки извлечь пользу для себя, еще в этом мире, или для своей матери, давно уже живущей в темных селениях Хель.

«Лучше так», – опять-таки мысленно согласилась Ингитора.

– Я вижу, ты взял хорошую добычу! – вдруг воскликнул поблизости женский голос. – Но это еще не все!

Обернувшись на голос, Ингитора вскрикнула и попятилась. В десятке шагов от них, на опушке леса, стоял под елью огромный лохматый волк, настоящее чудовище, по размерам немногим меньше лошади. На спине его сидела маленькая женщина с густой гривой тускло-рыжих волос. Глаза ее казались огромными и горели бледно-желтым огнем. И взгляд этих глаз наполнил Ингитору таким острым, холодным ужасом, которого она еще не испытывала. Из них смотрел чужой, нечеловеческий мир: так могли бы смотреть гранитные валуны или старые ели, если бы боги вдруг дали им глаза. В мелких чертах этого странного лица не отражалось души – их оживлял лишь дух влажной земли, согревало лишь то тепло, какое источает нагретый солнцем камень. Эти два существа, женщина и ее верховой волк, были гостями издалека – можно сказать, что с того света, с изнанки леса, где под кровом влажных палых листьев идет своя, тайная жизнь.

– Что ты застыл, Бергвид сын Стюрмира! – продолжала ведьма, ибо даже Ингитора, ничего о ней не знавшая, мгновенно поняла, что никем другим и не может быть эта страшная всадница. – Ты не ждал меня увидеть?

Тронув коленями волчьи бока, ведьма подъехала поближе. Ингиторе захотелось отодвинуться, но она не смела пошевелиться. У нее захватило дух, сам воздух возле моря наполнился кисловатой болотной сыростью. Сразу стало холодно.

– Дагейда! – сказал наконец Бергвид. Голос его звучал по-новому; бросив на него короткий взгляд, Ингитора поняла, что и он, морской конунг, которого боятся все двенадцать племен, сам боится этой маленькой рыжеволосой ведьмы. – Зачем ты пришла?

– Как всегда – чтобы помочь тебе, мой конунг! – ответила Дагейда. – Ты взял только один корабль. Но тут неподалеку есть еще! Там за Лисьим мысом стоял корабль, принадлежащий фьяллям! Но он уже отошел, пока ты тут наслаждался приятной беседой! А ведь ты мог бы очистить и его, как очистил этот! Ведь ты поклялся, что ни один корабль фьяллей и слэттов, разоривших землю твоего племени, не пройдет спокойно мимо Квиттинга. А клятвы нужно исполнять. И не выбрасывай все тела в море. Мой Жадный голоден.

Ведьма хлопнула волка по загривку, и вдруг серый хвост мелькнул меж елями – Всадница Мрака исчезла.

Бергвид вздохнул с облегчением и вытер лоб. Ингиторе тоже стало легче дышать после исчезновения ведьмы. Ее ощущения и предчувствия подтвердились: мир злобных духов держал Бергвида в оковах, давал ему силы для битв и пожирал его. Знает ли об этом он сам?

А он смотрел на Ингитору с мучительным раздумьем, как будто странная речь всадницы-ведьмы имела к ней какое-то отношение, которое он знал, но не мог вспомнить.

– Конунг, посмотри! – сказал чей-то голос позади них.

И он показался Ингиторе настолько невероятно знакомым, что она позабыла обо всем и поспешно повернулась. И ахнула, прижимая руки к щекам. Встань перед ней сам Эгир со знаменитым пивным котлом в руках¹, и то она не испытала бы такого потрясения. Скорее она поверила бы, что научилась видеть духов, чем что перед ней стоит он сам – Асвард Зоркий. Это лицо, эта худощавая длинноногая фигура были крепко-накрепко связаны в ее памяти с домом, со всем привычным с детства укладом жизни усадьбы Льюнгвэлир и кругом лиц. И далеки от каменистых берегов Квиттинга, как небо от земли.

Но это был он, знакомый до белой ниточки старого шрама на скуле. А в руке его покачивалась серебряная гривна Ормкеля с двумя драконьими головами на концах.

Асвард бросил на Ингитору быстрый взгляд и снова обратился к Бергвиду:

– Посмотри, конунг. Это было у того человека, которого ты убил последним.

Бергвид взял гривну и прикинул на руке ее вес. А Ингитора тем временем во все глаза смотрела на Асварда, и ей хотелось вцепиться зубами в сустав собственного пальца, чтобы проснуться наконец! Это уже слишком!

Асвард значительно кивнул ей, словно хотел подтвердить, что он не дух и не сновиденье. Ингитора видела, что он сильно изменился: похудел, лицо его стало суше и строже. Как он мог сюда попасть?

Бергвид надел гривну себе на шею.

– Я посвя… щу… это… Ньёр… ду… – с промежутками, словно на середине каждого слова забывая его хвост, выговорил он, а потом закрыл глаза и застыл, сам похожий на деревянный идол бога, прокопченный дымом жертвенных костров и черный от старой засохшей крови. Обо всем, что случилось перед этим, он, похоже, уже забыл.

* * *

К тому времени как они вернулись к «Черному Быку», начало темнеть. Ингиторе казалось, что этот день длится уже не первый месяц, а меж тем она совершенно не заметила, как он миновал. Но едва лишь она осознала, как много времени прошло с утра и сколько всего случилось, как невероятная усталость навалилась на нее, как мешок на плечи, и захотелось на что-нибудь присесть.

На берегу горели костры, рыжее пламя бешено билось на морском ветру. Четыре корабля с бычьими головами на штевнях покачивались на волнах, по всему берегу расположились хирдманы, ожидающие своего вожака. В темноте их было трудно сосчитать, и Ингиторе казалось, что их тысячи, что весь берег занят этим разбойным воинством и ни у одного конунга не найдется сил, чтобы одолеть его.

Летний вечер был теплым, но Ингитору пробирала дрожь, и она плотнее стягивала на груди края зеленого плаща. При этом в ней вспыхнуло воспоминание об Эгвальде, о последнем вечере перед его отплытием: тогда он уже не пылал воодушевлением и не жаждал славы, и на лице его отражалось одно – болезненная тоска от разлуки с нею. С гораздо большим удовольствием, чем совершать подвиги во имя любимой, он остался бы с ней дома; он не был трусом, но ему не нужна была для счастья чужая кровь. И сейчас то тихое, такое обычное счастье казалось Ингиторе прекрасным и желанным. Она вспоминала его голос, взволнованный, прерывистый от теснящейся в груди любви, и сейчас его образ вызывал в ней такую щемящую покаянную нежность, какой она не чувствовала там, рядом с ним. Перед глазами вставало его лицо, так хорошо изученное за эти полгода, такое милое, живое, всегда готовое ответить радостной улыбкой на ее взгляд. Хотелось обнять его светловолосую голову, целовать его гладкий лоб и ясные глаза – почему она там, в Эльвенэсе, не видела, до чего он хорош! Какое безумие ею овладело, куда толкало? Тогда они были вместе, ничто не мешало их счастью, но она сама все разбила, разломала, как истинный берсерк! Она вытолкала его в этот поход, она отправилась следом – и вот он в плену, и она в плену, и никогда им больше не встретиться! А она еще воображала себя несчастливой, думала о мести!

Вот она перед ней, живая месть! Месть глядела из темных глаз Бергвида, и лик этой мести оказался страшен! И как далеко ушел теперь Эльвенэс, мирная земля слэттов! Вспоминалась девичья кюны Асты, и даже непримиримая йомфру Вальборг с ее смешным пристрастием к подвигам Торварда конунга казалась сейчас такой милой и хорошей! Как чудесно было бы сейчас сидеть в девичьей за рукодельем, болтать о пустяках с женщинами, которые не забивают себе головы сагами и живут настоящей жизнью! Пустяки, благословенные житейские пустяки! Как чудесно было бы сейчас оказаться там! Хотелось плакать, когда Ингитора думала, что всего десять дней назад сидела в том чудесном, мирном чертоге и сама, по доброй воле, покинула его! Если бы ее раскаяние могло поднять ее в воздух и перенести туда! «И питье свое она имела в крови его ран…» Да, вот ее и постигла участь Мис, бенгельт, женщины-кровопийцы из рассказов Этелахан, обезумевшей от жажды мести: она покинула людей и живет, как зверь среди зверей! Те безумцы, о которых рассказывала Этелахан, становились легче пуха и могли ходить по веткам деревьев; они могли даже летать, даже перелететь через море в другую страну! Но Ингитора чувствовала себя такой тяжелой и беспомощной, как никогда в жизни! Ее безумие приковало ее к земле тяжкими цепями и вот-вот утянет совсем под землю!