Глава 21
– Твоя очередь, Ал, – крикнула Ника и неуклюже побежала босиком по дорожке.
Она отказывалась обуваться. А ведь только час назад вытаскивала из ноги колючки. Мама всё твердила с ласковой улыбкой, что ничему Ника не учится. Алек тогда взял и снял шлёпанцы. И мама потрепала его по волосам. И Ника смеялась. Ради её смеха Алек готов был нацеплять на ноги колючек.
– Моя, так моя.
Алек повернулся к стене и громко дочитал до десяти, дал сестрёнке ещё пару секунд и только тогда открыл глаза. Яркий солнечный свет заставил зажмуриться и прикрыться ладонью, как козырьком кепки. Белые пятнышки замелькали перед глазами. Они всегда появлялись, когда смотришь на солнце. Алеку эти пятна даже нравились. Они мерцали, извивались и быстро пропадали.
Алек ступил на траву и остановился, оглядываясь. Сколько бы он ни выходил во двор, каждый раз завораживали шелестящие мощными кронами деревья, земля, покрытая сплошным ковром зелени, а особенно кучерявые холмики облаков.
Алек, прищурившись, среди зелени выискивал ярко-красную майку Ники. Что-то цветное мелькнуло за деревьями в дальней части сада. Алек побежал туда и быстро обнаружил младшую под толстой усыпанной ягодами вишней.
Ника взвизгнула и кинулась бежать. И звонкий смех, сопровождаемый тихим ветерком, бежал за ней следом. Алек поймал Нику за руку с другой стороны дома. Она ещё смеялась и пыталась вырваться. И Алек заразился и тоже засмеялся, хотя ничего смешного вроде не было.
– А ты меня всегда-всегда находишь и догоняешь, – пожаловалась Ника, когда смеяться ей надоело.
– И всегда-всегда найду, – подтвердил Алек.
Ника надула губки и скрестила руки на груди, с третьей попытки, конечно. Алек посмотрел на неё и опять засмеялся. И Ника сразу перестала строить из себя обиженную.
Картинка сменилась. Запыхавшиеся, раскрасневшиеся, они лежали на мягкой траве и смотрели в небо. Ветерок играл волосами и кружил пылинки в танце, за которым так нравилось наблюдать Нике. Но сейчас она была занята разглядыванием узоров на небе.
– Это слон или кит? – совершенно серьёзно спросила Ника и подняла пальчик, указывая куда-то вверх. Они лежали так близко, что касались друг друга плечами. И Ника едва не попала Алеку по носу.
И всё равно он не увидел ни слона, ни кита. Самое большое и пушистое облако больше похоже было на кролика, такого же белого и растрёпанного, как тот, который сидит дома в клетке.
– А вот это, – не унималась Ника. – Это книжка.
Книжку Алек нашёл. Она плыла по небу, покачивая воздушными страницами. И Алеку казалось, что там есть и текст, и картинки. Хотя мама рассказывала, что облака – это пар. Алек хотел в это не верить. Пар портил всю магию облаков.
– А вон там погоны, – похвастался Алек, найдя первое попавшееся прямоугольное облако. – Я такие вчера в кино видел.
Ника во все глаза смотрела на размытые силуэты погонов. Алек закрыл глаза. Так приятно было слушать щебетание птиц, переговоры ветра с деревьями. И о чём они беседуют, пока никто из людей не может понять? Алек слышал, как скрипела открытая калитка и шуршал где-то за забором старик-сосед, добрый, он дарил шоколадки и улыбался. Хорошие люди часто улыбаются. Мама говорила, что им не жалко поделиться с другими своей радостью. А здесь, в деревне, все улыбались и все делились..
– Я знаю, что это, – кокетливо приподняв ручку, заявила Ника.
Алек сел и открыл глаза. Ника уже с упоением рассказывала об очередном облаке. Она, пятилетняя девчонка, разглядела в облаке землю, которую рассматривала по глобусу. Весь мир поместился для нее в этом маленьком облаке. Алек слушал и думал про себя: «Да пусть хоть самое гигантское, облако не поместило бы в себя все звуки, запахи, все ощущения мира».
Мама легла рядом на траву. Она тоже смотрела на облака. Но мама не увидела ни кита, ни слона, ни погон, ни земли, ни даже книги.
Небо вдруг завертелось, облака сжались и посерели, будто невидимая кисть смешала краски до унылой грязной массы. Исчезли ветер и запах свежести и цветочной пыльцы, вся зелень вокруг тоже закружилась в водовороте и пропала. Вокруг сомкнулись бетонные стены с однотонными бежевыми обоями. Над головой упал потолок. Это небо, сжавшись, превратилось в него.
Алек стоял посреди просторной комнаты. Рядом не было ни мамы, ни Ники. Шею стягивал плотный воротник белой рубашки. Он мешал дышать. Алек нащупал пуговицы и неумело расстегнул. В глазах помутнело от подступающих слёз. Алек сжал губы и взъерошил непривычно приглаженные волосы. Дышать стало немного свободнее.
Родная комната казалось пустой, отталкивающей. Из неосвещённых серых углов смотрели на Алека одинаковые мрачные лица. И только с потолка улыбалось мамино лицо нежной и тёплой улыбкой.
Алек поёжился, совсем не от холода. В комнате было слишком душно. Эти лица преследовали его. Сначала они ходили по белым коридорам больницы, потом стояли в церкви и у серого могильного камня. Они все что-то говорили, что-то настолько одинаковое, что Алек не запомнил. И все они как-то странно смотрели, словно больше им и делать было нечего, как смотреть. Алек не знал никого из этих лиц. Не знал он, и что эти лица делали на маминых похоронах. И что он сам делал за калиткой того кладбища. Мамины похороны – такого просто не бывает.
Лица преследовали Алека даже в его доме. Они стали призрачными, прозрачными. Но по спине бежали мурашки от их холодных взглядов. Алек боялся этих серых одинаковых лиц. Он не мог назвать их людьми.
– Ника, – тихо позвал Алек. Эхо подхватило его зов. Оно разливалось по углам одинаковыми голосами, которые назойливо, как мухи, жужжали в ушах.
Никто не откликнулся. И в тишине ещё явственнее Алек услышал звуки и стоны из церкви. Дядя Рома говорил, что всё закончилось. Алек прогонял голоса, только уходить они не хотели.
В углу за креслом раздался шорох и тихий всхлип. Алек встрепенулся, скинул на пол неудобный пиджак и заполз в щель между стеной и креслом. Ника, растрёпанная, заплаканная, в тоненьком чёрно-белом платье сидела на полу, сжавшись в комочек. При виде брата она подняла головку.
Ника смотрела по-другому, не как те лица. Лица смотрели, потому что так надо. Ника искала поддержки, защиты. Глаза её были чисто-голубыми. Тогда, в деревне – зелёными. Голубой выглядел непривычно. Алек чувствовал это, хотя и не мог объяснить. И ласково, как мама когда-то, он обнял сестру. Ника прижималась к нему. Алек слушал, как колотится её сердце, как неровно и быстро поднимается грудь.
– Ты нашёл меня, – совсем тихо прошептала Ника. Алек удивился, что услышал. А потом понял: это голоса замолчали. – Я от них убежала.
Алек и сам убежал. Наверное, где-то в доме их уже искали. Алек слышал отдалённые шаги. А пока было немного времени. И мир для Алека сузился до укромного местечка за креслом. Именно тогда он тихо пообещал Нике, что всегда-всегда будет рядом.
Вспомнились прятки. Те самые, во дворе, когда в шутку он ляпнул, что всегда найдёт, а Ника, тоже в шутку, обиделась.
– Я просто сдержал обещание. – Алек улыбнулся. В горле горчило. Говорить было сложно. Он часто моргал, потому что мальчики не должны плакать. Так сказал дядя Рома. А сам отвернулся.
Лица ворвались в комнату. Среди них были и знакомые. Но в чёрно-белых костюмах они тоже превратились в чужих. Алек вышел и помог выбраться из укрытия Нике. И снова посыпались фальшивые слова. Знали бы эти лица, что Алек их и не слушает.
Они ушли, позволили остаться. Алек случайно выловил из их разговора единственную интересную фразу: «Что будет с детьми?»
Неслышно он прошёл по коридору и замер за дверью, ведущей в кухню. Двое особенно важных лиц сидели за столом и тихо переговаривались. Но Алек легко расслышал их слова.
– Что по родственникам? – сухо спросил высокий прилизанный молодой человек. Его вопрос прозвучал так, словно речь шла о продуктах в магазине. Этот тип Алеку сразу не понравился.
– Никого. Мать их сама сирота была, – с оттенком грусти отозвался второй, пожилой и бородатый. Он выглядел добрым. Алеку даже показалось, что где-то этого старика он видел.
Первый быстро напечатал что-то в телефоне и снова спросил, прям как на допросе.
– Тогда детский дом?
Алек отшатнулся от двери. Это слово, детский дом, было колючим и отдавало холодом и тревогой. Второй нахмурился и молча кивнул. Первый заговорил про какие-то документы. Алек уже не слышал его. Он думал о зловещем детском доме. И воображение рисовало бетонные стены. Алек не хотел уезжать. Обои в мелкий цветочек показались самыми родными в мире. Они скрывали в себе образ мамы. Они улыбались. В них, в цветочками этих, цвела жизнь. Алек чувствовал, что только он выйдет из дома, и случится что-то плохое. И он поверит, что всё это взаправду.
Алек не заметил, как к нему совсем близко подкрался тень. На плечо легло что-то тяжёлое и невесомое одновременно. Алек дёрнулся, больно ударился локтем о дверь и замер, потирая ушибленное место. Он смотрел на возвышающегося впереди человека совершенно равнодушно. Пока не показалось из тени покрытое мелкими морщинками и оттого кажущееся ещё ласковее лицо.
– И что ты тут прячешься? – прошептал дядя Рома и потрепал Алека по волосам. – Я зайду сейчас, и мы всё решим. Ты не бойся только.
И он вошёл. Когда новый человек переступил порог, те двое одновременно обернулись. Яркий контраст представлял дядя Рома, нескладный и живой, рядом с безликим первым. Они стояли совсем рядом, даже пожали друг другу руки. И всё равно между ними разверзлась пропасть. Сердце подсказывало, и Алек ловил на фальшиво приветливом лице-маске презрительные складочки и насмешливо прыгающие в глазах отблески света лампочки. С каждой секундой всё сильнее Алеку не нравилось это лицо.
– Вы родственник? – словно невзначай, заметил первый. А ведь только что он говорил, что родственников быть не может.
Как Алек хотел, чтобы дядя Рома соврал! Он прятался за дверью, как за щитом, подглядывал в тонкую щёлочку. Весь мир поместился для него в кухне. Кругом ничего, пустота. И щёлочка, которая отделяет его от мира. Она не расширится. Алек останется в пустоте. Потому что ничего нет, кроме этой пустоты. Только холодный и колючий детский дом.
– Нет, – опустив глаза, признался дядя Рома.
Алек хотел бежать в кухню, схватить за руку первого, кричать, пока не сорвёт голос. Только о чём кричать, Алек не знал. Мыслей не было. Такая же пустота, только внутри.
И ещё долго говорил что-то первый, и дядя Рома махал руками и тоже говорил много и долго. Алек слушал его голос. А голос первого, такой же обычный, как голос из новостей по телевизору, пролетел мимо, как ветер. Когда делегация двинулась к выходу, Алек юркнул в комнату. Ника бросилась к нему, прижалась головкой к его неудобной рубашке. Алек чувствовал, как она дрожала. И когда появились на пороге лица, он повернулся, собой закрывая Нику. Он смотрел на лица молча, неподвижно. И в одном полном наивной ненависти взгляде вырвался крик раненой детской души.
Лица неопределённо молчали. Алек знал, что они хотят сказать, и всё отдал бы, чтобы не услышать ещё раз этих слов. Ника спряталась за его спиной. Алек шагнул вперёд навстречу выходящим на свет теням.
И снова закружился в водовороте мир вокруг. Тени бежали по кругу и сливались с лицами. Со всех сторон они следили за Алеком, пока исчезали и возрождались, уродливые, нелепые. Пока не превратились в комнату, тоже уродливую и нелепую. И если тени пугали своей неясностью, то комната – прямотой и точностью.
Алеку она напомнила коробку, большую такую и закрытую со всех сторон. Тесно. Страшно. Алек не шевелился. И Ника, вцепившись в его руку, замерла. Пожилая женщина в аляпистом платье и огромных глупых очках, с глазами, как у мухи, и длинными скрюченными лапами, тоже как у мухи, неуклюже присела на корточки перед ними.
Алек ещё не смотрел на взрослых сверху вниз. Он испытывал странное чувство, будто эта женщина на самом деле была насекомым. И комната – коробкой. Алек знал, что не должен стоять здесь. И тем более не должна здесь стоять Ника. И во всём, во всём виноваты лица.
У женщины этой лицо было бесцветное и пустое. Алек молчал, когда она спрашивала, одёрнул руку, когда попыталась коснуться. Ника отпрыгнула от её ласки. И Алек не выдержал. Всё плохое, что копилось в нём, разорвало кокон и вырвалось на свободу. Оно отравляло слова и голос, растекалось по телу, бежало морозом по кончикам пальцев. Скопившиеся слёзы превратились в злость. Грубо сросшиеся шрамы болели хуже открытых.
Алек пылал. Воздух кругом наэлектризовался и потяжелел. Вспышка боли грубо вернула в реальность. Искажённое от гнева лицо женщины стояло перед Алеком. Ника плакала, уткнувшись в его футболку. И щека горела.
Алек испуганно коснулся кожи. Боль усилилась. А злость пеплом осыпалась под ноги. Скрип пола Алеку казался его тихим шелестом.
Он шёл. А фигура впереди напоминала столб. Или шахматного ферзя. Идти было страшно и сложно. Фигура оборачивалась, сверкала своими огромными глазами. Тогда Алек опускал взгляд, чтобы не получить новую пощёчину. Фигура забормотала что-то про правила и порядки. Алек, не сбавляя шага, наклонился к Нике и, чтобы фигура не услышала, прошептал:
– Тебя никто не тронет.
Эхо подхватило мальчишеский голос, перекинуло его в другой конец длинного коридора и вернуло. Вернуло другим, холодным, взрослым.
– Спрячься пока.
Алек оставил поцелуй на горячем лбу Ники. Послушно она скрылась в ветхой беседке. Алек вышел в центр двора. Навстречу ему выступили одновременно три силуэта.
– Ну здравствуй, малец, – усмехнулся один из них.
Алек остановился, заставляя силуэты сделать лишние три шага. Три секунды дали ему возможность принять непринуждённую и немного вызывающую позу – его коронную.
– Не приближайся к моей сестре. – Алек не злился. Он требовал, приказывал. Злость здесь не работала.
От первого удара Алек ловко ушёл. Он был готов несмотря на внешнюю расслабленность. Растерявшегося нападавшего Алек сбил с ног ударом со спину. На второго из-за угла выпрыгнул другой мальчишка. И Алек подмигнул ему в знак благодарности. С третьим было сложнее. Алек и сам получил по лицу. Капающая из носа кровь запачкала руки и только выстиранную серую футболку. Выбитое пару дней назад колено подводило. Алек танцевал, ловко, гибко. Соперник его бил сильно, но неуклюже. Его хватило ненадолго.
Все трое сдались, когда за спину Алека встали ещё четверо ребят. Они не вмешались. Одного вида угрозы побитым противникам хватило. Зажав нос краем футболки, Алек смотрел вслед отступающим. И только когда опасность скрылась, запрокинул голову, чтобы остановить кровь.
Ника выскочила из беседки, подбежала к Алеку, взволнованно тараторила, злилась, толкнула в грудь. Алек глупо улыбался. У него было оправдание для любых безумий. Оправдание это стояло перед ним. Чем меньше доверял Алек миру, тем сильнее сближался с Никой.
И понеслись в бешеном потоке кадры. Алек летел по собственной жизни. Времени здесь не существовало. Он видел себя, мальчишку, впервые засыпающим в новой пижаме на новом месте. Видел он себя семнадцатилетнего сбежавшим из корпуса в ночь, в покосившейся беседке под тетрисом из звёздного неба.
Алек вспоминал с невероятной чёткостью то, что у других называется детством. Как сначала он верил, убеждал Нику, что всё закончится, ждал у окна, бежал к дверям при звуке шагов. Как знакомился с улыбкой, как считал друзьями всех, кто подал ему руку. И как медленно, ошибка за ошибкой, разочаровывался.
То, что казалось цветным становилось серым. Серое оказывались чёрно-белым. Размытое – чётким, как стены комнат. Целое разлетелось вдребезги. И лица закрыли мамины глаза.
Пока не начали медленно возвращаться цвета.
Алек вышел из детского дома, ступил одной ногой в новый мир. Он вытянул за собой Нику. Абстрактные картинки мелькали перед глазами. Они снова стали цветными. Алек был зрителем в собственном сознании и ничего не мог с этим поделать. Всё осознавал, всё понимал и оставался бессильным. Тени…
Холодный ветер перевернул махом десяток страниц. Экран погас и загорелся снова. Разноцветный дождь полился на Алека. И редкие моменты получалось уловить и удержать в руках. Остальные падали под ноги и растворялись. Скоро Алек утонет в пепле. Пора сжигать и его.
Алек выловил знакомый голос среди сотен слившихся в одну песню голосов и прислушался.
– Хорошо вечером. Не жарко.
Майя потянулась и подошла к самому краю балкона. Алек остался в стороне. Он высоты не боялся, просто недолюбливал. Голова немного кружилась.
– И солнце не палит, – протяжно продолжала Майя.
Ветер трепал её волосы и лёгкое воздушное платье. Майя напоминала одуванчик с жёлтой от света заходящего солнца головкой и белым парашютиком волос. Закат стлался и по крышам домов, и по тротуарам, и по рекам машин вдалеке. Здесь не было никого. И для одной Майи уходило за горизонт солнца.
Алек не сдержался и шагнул ближе, со спины приобнял поглощённую закатом девушку. Майя тихо взвизгнула и резко обернулась. Так она казалась ещё красивее. Алек видел себя в отражении её глаз, россыпь родинок на щеке, падающие на лоб пряди непослушных волос, угасающие алые отблески солнца, бегущие по шее и золотые – цепочки. В их свете магически, завораживающе выглядела Майя. А сама она этого не замечала и с улыбкой, потупив глаза, смотрела на Алека. А по перилам балкона полз длиннолапый паук. И он тоже поблескивал весь от закатных искр.
Никогда, никогда не вспомнил бы Алек этих мельчайших деталей. Но ведь где-то глубоко они были запрятаны, как драгоценные камни в недрах земли. Тень освободила их, и они переливались и сверкали теперь. Но свет тот был ложным.
Вспышка. Алек зажмурился.
– Слишком ярко, не думаешь?
Майя критически разглядывала картину, стоя на коленях перед холостом. Река уходила вдаль, ивы свешивали над ней свои ветви. Рассвет занимался впереди, за мостиком, с которого следили за отблесками рождающегося солнца дети. И всё это было исполнено мазками, с размытыми контурами и пятнами, в стиле Майи. Этот стиль Алеку безумно нравился.
Оставив художницу дописывать последние штрихи, Алек не в первый раз обошёл её импровизированную комнату-мастерскую. Все картины Майи представляли собой странную коллекцию образов и символов. Разгадать их просто так было нельзя. В каждый предмет Майя закладывала смысл. Алек шёл мимо холстов и альбомных листков и помнил точно каждое её объяснение.
Набор карандашей. Розовые, и в центре один – чисто белый, Юная жизнь, одиночество в толпе, уникальность, индивидуальность среди серости. Так говорила Майя. И в каждом рисунке своя философия. Порой она даже пугала Алека.
Майя встала, отложила кисть. Её руки и стол были заляпаны яркими красками. И на лице светились брызги жёлтого и голубого. Майя вдруг рассмеялась. И под её смех листок воспоминания вырвался из рук. Алек ухватился за новый.
– Шарлотка, твоя любимая. – Майя снова вернулась к нарезке яблок. Алек следил, как подпрыгивали в такт движениям ножа её локти. Заколотые крабиком волосы поблёскивали на солнце. Майя жмурилась, но окно не закрывала. То же солнце ласково перебирало складки её домашнего платья, отражалось в лезвие ножа и путалось в его резной ручке.
Алек так привык к домашней Майе, что такой, настоящей, она нравилась ему ещё больше. Вообще люди красивее, когда не притворяются.
– Почти готово, – через плечо бросила Майя, быстро воткнула яблоки в пышное тесто бисквита и взяла уже поднос, чтобы поставить в духовку. Алек перехватил её руки.
– Я сам. – И он под насмешливо внимательным взглядом Майи отправил шарлотку выпекаться.
– Ты мой гость. Не обязательно помогать.
Алек улыбнулся. Странное ощущение – держать её руку, смотреть в её глаза и понимать: что бы она ни сказала, сделаешь. Потому что это будет правильно. Алек помнил это ощущение, детское и покрытое туманом. Оно возвращалось осторожно в лице Майи, ребят-одногруппников, редких подружек Ники. Алек учился доверять.
Рядом с Майей он чувствовал себя слепым, который открыл вдруг глаза и вместо темноты увидел слишком много света. Настолько много, что никак не мог привыкнуть и иногда возвращался обратно, в темноту.
– А если я хочу? – Ладонь коснулась волос. Алек провел кончиками пальцев по горячей щеке Майи. Она смущенно улыбалась. И Алек аккуратно приподнял её подбородок и коснулся мягких губ.
Привкус яблок и корицы, запах выпечки и лаванды. Медленно он стал тише, картинка потускнела. Снова сменился кадр.
Жар духовки уступил место свежему летнему бризу. Под локтями жёг холод перил. Алек смотрел вперёд, туда, где сливалось с небом море. И солнце, единственная преграда между ними, уже готовилось спрятаться в волнах. Бежали по водной глади маленькие облачка. Их люди называли барашками. Но барашки живут на земле, а море, море ближе к небу. Наверху, над головой, тоже плыли облака, то были огромные белые пласты, переливающиеся в свете заката.
– Не зря сюда приехали.
Майя стояла рядом. Алек чувствовал тепло её тела. Её волосы щекотали мочку уха.
– Я никогда не был на море, – признался Алек. И тянущее, тяжёлое чувство появилось в груди. – В следующий раз поеду сюда с Никой.
Майя пожала плечами. Её глаза блестели. Алек не знал – от грусти, от радости, от заката. О Майе он вообще мало знал.
– Мы сейчас здесь. И приедем ещё.
Она любила строить планы на будущее, говорила о настоящем, но никогда – о прошлом.
Сковывающий яд отравлял также медленно, как лениво тянулись большие облака по небу. И мелкими облаками пробегали пьянящее наслаждение и мгновенная радость. Алек не понимал, что с ним происходит. Ни тот, из прошлого, ни новый, подосланный тенью. Они были одним человеком. Алек видел себя изнутри. И становилось страшно. Какие мысли блуждали тогда в его заражённом детским домом сознании.
– Пойдём на пляж, – предложила Майя.
Они спустились по каменистому берегу к кромке мерцающей воды, разулись и одновременно шагнули навстречу морю. И волны, ласкаясь о ноги, остудили не только кожу, но и голову. Алек вздохнул свободно. Морю легко было доверять.
Волны пересекались под ногами, мельчали, мельчали и превратились в потоки молодой травки. Ощущение лёгкости осталось. Алек помнил: это год его выпуска и год окончательного возрождения. Майя в его объятьях закрыла глаза и, казалось, спала. Алек следил, как в такт порывам ветра льётся трава и накрывают её кроны деревьев парка. Мимо проходили люди. И все они казались Алеку счастливыми. Это весеннее солнце освещало их лица.
Счастливый человек не замечает грязи. Алек был счастлив, когда Майя открыла глаза и устало улыбнулась, когда подбежал к нему Мишка и долго болтал и сжимал его руку, парень с соседнего корпуса, он тоже выпускался.
– Везёт тебе, – прошептала Майя, прищёлкнула пальцами, одёрнула футболку и высвободилась из рук Алека. – Мне ещё два года.
Она говорила несерьёзно. Алек часто замечал, что учёба Майе по вкусу. Сам же он горел от нетерпения, от страстного желания жить по-взрослому, по-настоящему.
Он в шутку подхватил Майю на руки. Под ногами мелькало море травы. Голова закружилась. Алек, пошатываясь, вернул Майю на землю. Её звонкий смех подхватили деревья. И люди, идущие мимо, улыбались и перешептывались. Многим почему-то непонятно чудо счастья.
Алек чувствовал себя ребёнком, словно ему ещё десять, он бегает с Никой по двору и лазит по деревьям за орехами.
Ветер стих. На небе образовались огромные пушистые облака. Исчезли куда-то люди. Алек сидел посреди зелёного пустого ещё поля. И рядом, положив голову ему на плечо, сидела Ника. Она, прям как в детстве, смотрела на небо. И Алек в шутку заметил:
– На что похоже это облако?
– На плащ. – Ника подхватила игру. И Алек, выпускник, будущий полицейский, увидел в расплывчатом пятне на небе плащ с поднятым воротничком.
Плащ расширился, покрутился на месте и превратился в бабочку. Она взмахнула крыльями и поплыла медленно по небу. Алек больше не удивлялся.
Воспоминание скрылось, он схватился за новое. И снова квартирка Майи. Алек рассматривал полочки с фотографиями, книгами, фарфоровыми и стеклянными статуэтками, альбомами марок и монет, рисунками, брелками, игрушками. Майя обожала собирать всякую ерунду. В этом Алек не понимал её.
Одна стена переросла в другую. Алек смотрел уже на стены своей спальни, обычные и пустые. Какие ещё стены могут быть в новой съёмной квартире? Одинокий гвоздь торчал из стены. Алек поднялся на носочки и повесил на него одну из подаренных Майей картин. С неё глядело своими глазами-облачками море, над которым лениво заходило солнце.
Солнце вспыхнуло и превратилось вдруг в настоящее. Алек зажмурился. Перед глазами запрыгали белёсые пятна. Обе его ладони лежали в других, тёплых, ласковых. Ника мечтательно смотрела в небо. По-прежнему она казалась Алеку хрупкой и маленькой. Её словно и не коснулся весь ад, через который пришлось пройти. Майя с другой стороны тоже задумчиво молчала. Но черты её были загадочными и немного резкими.
– Это последнее лето моего детства, – тихо протянула Ника. Её звенящий голос подхватили птицы и завели свою песню, приветствуя новый день.
Мелькнула вспышка. Алек снова был собой. Он чувствовал свои спутанные мысли, тело тоже было его, настоящее. Но картинка не исчезла. И Алек смотрел со стороны за собой, совсем юным и счастливым, и всё яснее осознавал: сколько бы он ни совершил ошибок, именно тогда он жил по-настоящему.
Всё погасло. Дикая темнота заволокла глаза. И тихим колокольчиком в жуткой тишине прозвенел шёпот:
– Бойся своей тени…