Завтра будет солнечно. Том I

– Хорошо, я прослежу, чтобы сегодня вам открыли доступ. Пришлите мне сообщение по получении, пожалуйста.

Булан просияла. Наверное, она несколько стеснялась звонить мне лично.

– Спасибо большое! – быстро прокричала она и отдала мне честь.

Надо было разбавить диалог светской беседой. А то как-то деревянно всё прозвучало, будто мы, как машины, просто вбили необходимые данные и разошлись по делам. Не было того живого диалога, который необходим при работе с людьми.

Мне жутко хотелось спать, после трёхчасового отдыха я не была готова сразу бросаться в омут с головой, и ничего оригинального мне на ум не приходило.

– А погода какая у вас наблюдается?

– 38 градусов уже четвёртый день…

Какой ужас… а ведь как хорошо быть в средней полосе России…

– Понятно… у нас такая же жара, уже третий день 14 градусов держится, всем не верится… Ведь мы так переживали эту холоднейшую зиму, а теперь настоящее лето в начале апреля…

Булан хотела ответить что-то остроумное и броское.

– Думаю, теперь мы сделаем рывок вперёд на следующие пять лет, худшее ведь уже позади. Мы все ждём вашего выступления.

Наверное, она хотела сделать мне как можно приятнее, но я не могу позволить окружающим даже возможности допускать, что всё худшее, что случилось, это предел, – ведь люди сразу начинают терять хватку и могут уже не быть готовыми к любому повороту событий.

– Нельзя думать, будто худшее позади. Если принять факт, что, не дай Бог, начнётся война, то народу легче будет принять картину разворачивающихся боевых действий, когда всё резко произойдёт.

В глазах Булан возникла паника, затем девушка потупилась. Замминистра индонезийского здравоохранения не общалась со мной лично, и ей тяжело слышать такие резкие высказывания на ровном месте.

– Вы так говорите, будто мы на грани военного конфликта, хотя показатели впервые такие высокие… – негромко проговорила она.

Меня не перестают умилять люди, которые в первый раз слышат от меня на пустом месте подобные вещи. Я нахожу, что человечество должно быть готово абсолютно ко всему, несмотря на то что внешне всё кажется абсолютно спокойным; и все те, кто со мной работают, знают о значении для меня бесконечных учений, которые были введены в обязательном порядке во всех республиках.

Я не особо стараюсь объяснять свою позицию, потому что те, кому надо – поймут всё по моим поступкам, а те, кто по определённым причинам понять меня не могут, – так и не поймут.

– Т. Булан, вы же сами прекрасно понимаете, что, если люди расслабятся и начнут жить как потребители, мир долго не протянет.

Булан молчит – понимает, что последнее слово должно быть за мной.

Поэтому отключаю связь я:

– Хорошего вам дня, держите меня в курсе «Маяка», до свидания.

– До свидания.

День обещает быть очень насыщенным. Все снова ждут от меня важных решений и помощи.

5:30

Созыв по плану пятилетки был назначен на 7:30 в Кремле. У меня оставалось чертовски мало времени, а дел сделать надо было ещё много.

Первым делом я позвонила помощнице из личного штаба, чтобы дать команду устранить неполадки.

– Алло, Крис, привет.

После первой фразы я поняла, что из меня на бедную помощницу вырвется огромный поток недовольства.

– Привет, Иголочка.

С того времени, как работаю в правительстве, я живу одна в двухкомнатной квартире, которая была получена от государства пожизненно за пост национальной важности.

Практически каждое утро я вскакиваю под чьи-то звонки на дальнозвон в Маленькой комнате, и утро начиналось для меня с беготни по квартире. В процессе приготовления завтрака, уборки комнаты и прочих бытовых обязанностей параллельно я выполняла дела по работе. И сейчас я зашла в Большую комнату, чтобы полить цветы.

В любой квартире я делила комнаты на Большие и Маленькие – с малых лет я привыкла, что в брежневках малометражные квартиры кажутся гигантскими; хотя, когда приходишь в Сенатский, оказывается, что квартиры – это какие-то коробки.

– Я не понимаю, чем занимаются эти дебилы в ведомстве. Вроде же все по-русски говорят? – Я поочерёдно лила воду на цветки и на время выполнения дел дальнозвон закрепила на плече, чтобы не отключать видеосвязь. – Я сразу обозначила, чтобы доступ прислали вместе с «Маяком».

Как мне ещё надо было им сказать? Да чем надо было слушать?

Когда три моих цветка были политы (орхидея Дмитрий, бамбук Евгений и кактус Сергей), я пошла заваривать чай на кухню, дальнозвон положила на стол.

Я не делала никакого современного чудо-ремонта, который получил у нас широкое распространение, – не было у меня индукционной плиты и подвесного унитаза; мне сложно было даже отказаться от газа, – и вот сейчас, делая чай, мелькнула мысль, как бы испечь пирогов.

Мой внутренний конфликт заключался в том, что подобные желания были ничтожны по сравнению с предстоящим днём.

– Слушай, я честно не понимаю этой глупой позиции медиков, мол, женщина не может управлять страной… – начала было Кристина.

Это тут ещё при чём?

Я не очень хотела сейчас заниматься отвлечёнными темами, поэтому проигнорировала предположение.

– Да плевать я хотела на их позиции! Сказали сделать – значит, надо сделать. Какими имбецилами надо быть, чтобы перечить, когда от них зависят люди? Большое количество людей! Я сама за патриархат, все знают, но не тыкаю же в феминисток пальцем.

Я доварила кашу и поставила кастрюльку на стол.

Феминизм и патриархат – вещи хорошие и даже, в некоторой степени, пересекающиеся между собой, если суметь их хорошо связать. Но, к сожалению, большинство людей не умеют не мешать понятия… Правда, и жить этим людям легче.

Для себя же я давно уяснила, что на главенствующем посту женщина быть не может, она не сможет управлять единственной на планете страной; а вот быть на моём посту – с этим не каждый мужчина справится.

Ведь понять то, что нужно людям, может женщина, которая интуитивно чувствует изменения в умах.

На кухонном столе лежала в ночи написанная мною бумажка: «7:30 в Екатерининском».

У меня на сегодня назначено восемь встреч, и это может означать, что я могу забыть про главное выступление, которое все так ждут каждые пять лет. Точнее, в теории я могла забыть, ведь я постоянно всё забывала, кроме того, что говорила и делала на работе. Но сегодня… сегодня я не могла забыть того, что будет в семь тридцать утра.

– Слушай, я же сама просила Выргыргылеле, – не успокаивалась Крис.

– Может, проблема какая?

Я могла бы вообще проигнорировать эту ситуацию, переложив ответственность на федеральное здравоохранение, но нет же.

Я села за стол и распрямилась настолько, насколько было возможно.

– Теперь у них точно проблема, – я посмотрела прямо в глаза Кристине. – А на них я порчу наведу такими темпами.

Она расхохоталась.

– Иголочка, окстись.

Но я уже завелась и пока не выплесну всё, что думаю, не успокоюсь.

– Крис, пойми меня правильно, я требовала! ты требовала! все требовали! Это вообще не мой отдел, а им хоть бы что! Зачем копать самому себе яму? Дебилы!

– Успокойся, давай я ещё поговорю, – Крис уже начала переживать, – все мои штабные очень ответственно относятся к своим обязанностям.

– Эти конченые не поймут, – я понимала, что нужно найти выход и сделать это надо срочно.

Теперь вспыхнула Кристина.

– А что ты предлагаешь? Сама собралась ехать? Тебе заняться нечем? Зачем ты на себя всё вешаешь? Может, это ты конченая?

Пауза. Мне нужно было выдохнуть. Я перестала дышать и почувствовала, как темнота подступает к горлу. Я начала говорить на выдохе:

– Ты права. Попробуй всё сама выяснить и отправь отчёт Эгле, иначе я сама этим… медикам позвоню, и мало точно не покажется.

Кристина сразу успокоилась.

– Я всё сделаю до двенадцати.

И я успокоилась.

– Спасибо большое. Извини за эти эмоции.

Крис улыбнулась. Она все «эти эмоции» за семь лет прекрасно знала.

– Забей, главное, чтобы всё работало. До связи.

В любой работе важна команда, и когда она состоит из идейных людей, которые близки тебе, любая задача выполнима. Ведь важен коллективный подход.

– До связи, – сказала я, выключив связь и облокотившись на стол. За окном рассветало утро нового дня.

Я сижу и понимаю, что у меня остаётся достаточно времени, чтобы собраться, и могу спокойно посидеть пять минут, именно поэтому

6:20

– ГДЕ ЭТИ ТУФЛИ? – закричала я на всю квартиру, окончательно разбудив тех несчастных соседей, которые ещё не успели проснуться. Нельзя было исключать, что, возможно, они именно из-за меня не опоздали сегодня на работу.

Зато опаздывала на встречу я, но не могла найти свою обувь. Ведь обувь – это не документы; она нужна только мне, а не народу, поэтому я зачастую просто не уделяла ей должного внимания.

6:27

Концерт окончен – я нахожу, что лучше пойду на каблуках, чем буду тратить ещё минуты три на сборы. Ну, нет этих балеток и нет – не помню я, куда кладу свои вещи. Ну, что тут поделаешь. Ну, могу я прожить без этих платьев и рюш – не велика беда.

А вот если я опоздаю на собрание, это действительно будет беда. Поэтому лучше я приду на каблуках, хотя нельзя этого делать сегодня, зато приду вовремя.

Сегодня я в чёрном питерском пальто, подаренном мне матерью на восемнадцатилетие. Несмотря на свой возраст, оно выглядит очень прилично. Я не могу от него избавиться, потому что сильно привязываюсь к любимым вещам, равно как к людям.

На голове у меня кремовый платок и очки, поэтому узнать меня в толпе будет несколько проблематично.

И, конечно, в честь сегодняшнего торжества я в тёмно-синем костюме, который идеально сочетается с чёрными туфлями на высоком каблуке.

Также наперевес болтается чёрный «дипломат», который ударяется об меня в такт шагам.

Тем временем Люблино медленно просыпается. Московское утро поражает величавой красотой и разнообразием жителей. Люди разного возраста и всевозможных профессий идут огромной толпой – кто к метро, кто к небоходу, а кто, – по старинке к наземному транспорту. Всех нас объединяет общая идея, нас не разобщает различие в социальных ролях – пионеры несут батарею, чтобы сдать на металлолом; профессор спешно поправляет очки и обгоняет припудривавшуюся на ходу без пяти минут комсомолку; сидящие каждое утро у меня во дворе на скамеечке две бабушки (Антонина и Галина) смотрят на окружающий их мир и обсуждают между собой проходящих мимо.

Такая картина наблюдается каждый день в каждой республике мира, но именно Москва способна выталкивать из меня остатки усталости из-за недосыпа или мелких неудач в управлении, заставляя каждое утро вставать снова и идти вперёд.

6:34

Самоубийство с моей стороны – ехать в небоходе на каблуках. Несмотря на свежий налепленный пластырь, я понимаю, чем может кончиться дело.

Лифт неспешно поднимается, не думая о том, как важно как можно быстрее пустить меня в вагон. Земля становится всё дальше и дальше, меня захватывает лёгкий подъем механизма, который несёт нас вверх.

Выйдя из лифта и зайдя на платформу, я поняла, что ещё даже не красилась!

Стоя вместе с парой сотен человек, я достаю из дипломата косметику. К нам подъезжает голубая капсула на триста пассажиров. Забегая внутрь, я быстро начинаю краситься, глядя в стеклянную дверь.

– Следующая остановка – «Охотный ряд». Расчётное время в пути – восемь минут.

Закончив все процедуры, я убираю косметику и подхожу вплотную к окну. Лучи солнца сегодня такие яркие, что хочется рассмотреть их игру на домах. Но картинка размывается от скорости локомотива.

Тогда я начинаю смотреть в сверхпрочный пол, но и там ничего не видно. Если я дождусь, когда поезд остановится, то увижу родные красные звёзды. А ради мгновения, чтобы увидеть их на одном уровне с собой, можно и потерпеть.

Капсула летит быстро, но мне надо быть на шаг впереди даже неё.

6:48

Со скоростью света я бегу по Красной площади. Мне уже давно в один голос говорят перейти на реактивку, но я нахожу, что раз у меня есть возможность наравне с обычными гражданами пользоваться общественным транспортом, то я буду со своими согражданами до последнего.

– Доброе утро, т. Секретарь! – весело здоровается со мной охранник на первом пропускном пункте. Я захожу сегодня со стороны Спасской башни.

Меня будто кольнуло в голову, – забыла пропуск. Все документы, речь, всё взяла, а тут…

– Володь, чёрт, я забыла бумажный…

Разумеется, мы все друг друга знаем, но дисциплина в наше время – то, что позволяет держать всю организацию в боевом порядке и быть готовым к любым ситуациям.

В глазах охранника играет бесовское солнце утренней Москвы.

– Я тебя не видел.

Иногда у меня происходят заскоки, когда я могу забыть какую-то мелочь, как сегодня – пропуск, туфли… я часто забывала свои личные вещи. Если бы у нас не было дальнозвонов, я бы забывала и деньги, и средства связи. Но, слава Богу, всё это давно было сосредоточено в одном месте и неразрывно связано с работой. Так что максимум, что я могла забыть, это какую-нибудь косметику.

За всю жизнь я ничего не забыла принести на работу; на моей совести не было ни единого потерянного документа. Если от меня что-то зависело – я это могла держать в голове от рассвета до заката, а затем от заката до рассвета, но никак не могла это выбросить из головы. Так уж повелось у меня.

– Спасибо!

Огибаю археологические раскопки, которые были организованы для изучения истории нашего государства, и бегу во дворец.

– О, Господи, Господи, Господи!

Володе я могла что угодно накрутить, а вот перед входом в сам дворец могут быть серьёзные трудности…

6:52

Ну ничего, без бумаги можно прожить, без электронки – нет.

У входа собрались съёмочники, а мне нужно попасть внутрь.

– Ребята, доброе утро! Назад, назад!

По этикету советские съёмочники не должны задавать вопросы, когда им не дано разрешение, поэтому все безропотно расступились, здороваясь.

Быстро влетаю в здание, прохожу через турникет, прислонив дальнозвон.

Но сегодня пропуск по бумаге, как будто бы назло.

Ох и будет меня Таракан мучать за эту забытую бумажку… Он же всё узнает и найдёт повод для издёвок.

– У меня сегодня только электронка, Толян, открой, пожалуйста, – стучу в стеклянную будку охраны.

Толян охранник нашего дворца вот уже пять лет. Будучи военным, пришедшим сюда после десятилетней службы на корабле, поначалу ему пришлось привыкать к этой работе. Характер у него скверный, и пару раз его хотели отсюда убрать, потому что на все вещи у Толяна было своё мнение. Но я при первых же подобных попытках сказала, что страждущие избавиться от моего любимца сразу пойдут на покой.

Мы познакомились при странных обстоятельствах: я оставляла вечером на вахте отчёт для Таракана, которому было необходимо выступать с утра. На дежурстве сидел Толян. Я ему тогда объяснила, кому, когда и что передать. Но Толян сказал, что не запомнит, и попросил написать. Разумеется, я так и сделала. На что он просто взял и поджёг мою бумажку. От такого поступка я так и ахнула. Но Толян не стал медлить – он достал персональную швабру, которая стояла на каждом посту охраны, и попросил посвятить его в рыцари моего отдела. Поджог он объяснил как стирание недомолвок между нами. Мне было не жалко, я его посвятила, и с того момента мы подружились.

– Опаздываете, т. Секретарь, ох, опаздываете! Спали бы на рабочем месте! – усатый блондин-охранник усмехается, но, разумеется, открывает. Не дальше, чем два дня назад мы пили чай у меня в кабинете.

– Отстань, Толян, я готова как никогда! Если будешь вонять, надеру тебе уши после вечерней аудиенции!

Мы проводим традиционную утреннюю перепалку, к звукам которой все кремлёвские давно уже привыкли. Почему-то именно с Толяном у нас была такая манера общения, и мы вели себя так столько, сколько знаем друг друга.

– У меня смена через пять часов заканчивается! – он показывает мне язык.

– Дуракам всегда везёт! – и я рванула вверх по бесконечной лестнице, покрытой красным ковром, необыкновенно сочетающимся с кремовыми стенами. Солнце сверкало на стенах и слепило глаза, но каждое утро от этой привычной картины меня брало за сердце.

6:56

У меня есть время подготовиться – и ни много ни мало, а целых тридцать минут.

Влетаю в приёмную, где наготове стоит моя помощница.

– Эгле, доброе утро.

– Доброе утро, Иголочка.

Волосы у Эгле завязаны по-литовски, в них вплетены разноцветные ленты, она готова к торжественному интервью, одета в прекрасное народное платье. Как всегда женственна и красива.

– Как на боевом фронте? – спрашиваю и вижу, что Эгле мнётся. Наверное, что-то случилось.

Она всегда тактична и спокойна. Я уверена в помощи литовки, потому что в силу своего природного человеколюбия Эгле не допускает несправедливости.

– Мне позвонила Кристина Владимировна… Те ребята из здравоохранения принадлежат к чукотским сепаратистам. А ты говорила о своём не очень положительном отношении к их взглядам, вот они и решили нагадить, – она нервно разглаживает красивое платье. Не чета мне – я выгляжу как городская сумасшедшая в этом своём уже чуть ли не изодранном пальто.

– Вот симфонию закатили, – рывком снимаю его. На мне костюм, лишающий меня последних элементов женственности, и если бы не наличие румян и синей туши, да серёжек с голубым камнем, то меня было бы не отличить от парня.

– Слушай, тут такое дело… собрание перенесли на 7 утра, – не очень громко произносит Эгле.

Я взвыла и открыла кабинет.

– Кто? – кричу я, заведомо зная ответ, вследствие чего не испытываю злобы, гнева, разочарования или что там ещё можно испытывать. Но мне нужно услышать Эгле. Нужно.

Бегу в кабинет, скидывая туфли, и быстро жалею об этом – пол буквально за несколько секунд покрывается небольшими лужицами крови.

– Т. Главнокомандующий.

На моей раскладушке лежит новое платье, белое в красный горошек. И записка «К сегодняшнему интервью. От Таракана из Омска».

– Что за человек! Откуда такие берутся! – я мечусь по кабинету. – Он сегодня в Кёльн или Прагу?

– Да в Прагу. Чехи всё по высшему разряду решили сделать.

– Повезло… – шиплю я, увидев злополучные туфли без каблука и начинаю смеяться.

Эгле на меня смотрит со страхом.

– С ногами всё в порядке?

– Более чем, – я лезу в сумку, чтобы поменять пластырь. – Где собрание?

После собрания будет перерыв на завтрак, затем нужно будет давать интервью по всем планам, высказывать личное мнение, без партии. Поэтому лучше сделать приятное Таракану и переодеться в его подарок.

– В Екатерининском зале.

Краем глаза смотрюсь в зеркало на столе, понимаю, что себе я не нравлюсь, улыбаюсь этому и быстрее копаюсь в «дипломате».

Эгле, видно, думает, что я расстраиваюсь из-за своего всклокоченного вида, поэтому стандартно старается подбодрить. Хотя я каждый день прекрасно вижу себя в зеркале. И мне глубоко безразличен свой вид, если он находится в рамках приличия:

– Иголочка, ты сейчас выглядишь лучше всех, все мужики страны к дальнозвонам прилипнут. Всё-таки важный момент в современной истории. И с такой красавицей.

Я смеюсь.

– Дура ты, Эгле. Думать мне больше не о чем.

Быстро поменяв пластырь, я выхожу из кабинета в балетках. Очень хорошо, что каблука сейчас нет.

– Отзвонись Энрикс и узнай о Перуанской стороне на Осакском саммите. Сообщения из Кракова на стол.

Эгле открыла мой Деловик, синие иконки окружили её на 180 градусов, и по нему начала говорить мое расписание:

– В 15 встреча министров Западно-Азиатской республики.

– Отлично! – я стою и проверяю документы с папкой. – От скуки не умрём сегодня… умрём от другого. Где Сербский посол? Я собираюсь цензурить их телевидение. Детей искалечат, борцы за природную натуральность.

Эгле быстро сверяется.

– Аудиенция в 19.

Всё нужное на местах.

– Спасибо, что бы я без тебя делала.

И тут зазвонили часы в приёмной – 7:00. Мы встретились взглядами с Эгле, и я рассмеялась.

7:01

– Доброе утро! Извините!.. Я!.. – влетаю в зал запыхавшись и не могу вымолвить ни единого слова. Пока все со мной здороваются, я наблюдаю эстетичную утреннюю картину.

В пока ещё пустом зале находилось три человека: т. Главнокомандующий, который сидел на стуле и листал своё расписание, раскидав иконки на соседний слева стул; т. Премьер-министр, пивший воду у окна и поглядывавший в сад, полузакрыв глаза; т. Пресс-секретарь, который несколько сонно сидел справа с Головней и норовил стащить иконки, чтобы дать им нецензурные названия. И теперь ещё я, т. Генеральный Секретарь, или, как прижилось в народе, Генеральный Секретарь по Счастью, медленно шла в середину зала, где были наши места.

– А вот и наша звезда образца пролетарского счастья! Как не стыдно на Мировое опаздывать! – Таракан сонно клюёт носом, следя за каждым движением Головни, но уже готов начать издеваться, он аж светится. Это значит, что нам нельзя сегодня садиться вместе, иначе мы будем смеяться в самый неподходящий момент. – Сепаратисты ещё кусков не отрезали? «Я за свободу взглядов, но сепаратизм мне чужд!» – передразнивает меня, вытянувшись по струнке. – А потом что-то резко произошло с Индонезийским здравоохранением. Кто виноват? – он выдержал паузу. – Вот он, – Таракан жестом указывает на Головню.

– Да ладно, ничего страшного, всего на минуту опоздала, – Головня обыкновенно не обращает внимания на кривляния Таракана, он стандартно отстранённо смотрит на меня, тоже немного мутным взглядом. – Я сам не хочу лететь раньше. Извини, что не предупредил, но сегодня нужно осмотреть с Зубенко завод. Ребятам было легче, они тут уже полтора часа торчат, – он кивает на это сонное царство.

Алмаз смотрел в окно и тщетно пытался допить стакан воды, нервничая перед выступлением:

– Головня, мы когда начнём? – с полным спокойствием спросил он.

Головня закрыл Деловик (Таракан наигранно вскрикнул, он уже ухватил было голубую иконку), встал и резко выпрямился, огляделся и будто сразу выспался.

– Иголочка, раскладывайся, ты у нас будешь первой. Таракан, запускай съёмочников. Алмаз, давай на место, завтрак после будет.

Мы принялись исполнять.

Народ стал заходить и рассаживаться. Мне нужно было разложить бумаги перед выступлением. Речь я репетировала только перед сном, но волнения не было, потому что говорить сегодня нужно было только о хорошем.

Я выложила всё по порядку на трибуне и посмотрела в дальний конец светлого длинного зала.

– Ты готова? – Головня максимально раскрыл карие глаза и, стоя прямо под трибуной, вгляделся снизу вверх в мои, ожидая, пока я кивну.

Что-то внутри меня оборвалось, но в тот момент я не поняла, что это было.