Лето, когда мы пропали

Глава 5
Сейчас

Я долго принимаю душ, смывая остатки дня, проведенного в дороге. Люк на заднем дворе заводит газонокосилку. Его лицо в профиль – настоящее произведение искусства, – заходящее солнце подчеркивает дугу скул, острый подбородок и прямой нос. Я подхожу ближе к окну, он меня словно притягивает. Он выдергивает сорняк, и, когда на его руке пульсирует бицепс, у меня между ног возникает такая же пульсация. Он поднимает глаза, как будто знает, что я наблюдаю, а я убегаю на кухню в шортах, с голыми ногами и мокрыми волосами, развевающимися за спиной.

Донна раскладывает ингредиенты на кухонном столе, но останавливается и улыбается, когда видит меня.

– Вот и моя девочка. Ты выглядишь точно так же, как когда впервые приехала к нам.

Я ни за что не смогу в это поверить. Внутри я старше на десятки лет. Я приехала сюда в пятнадцать, чувствуя себя грязной и использованной, и наивно надеялась, что смогу снова стать правильной девушкой.

– Присядь, – говорю я ей. Я довольно часто готовила чили с мясом, пока росла здесь, поэтому сразу узнаю ингредиенты. – Я сама сделаю.

– Ты можешь помочь, но я пока не умерла. Я все еще могу приготовить еду для своих близких.

Моя улыбка становится еще шире. Мы до сих пор не все обсудили – есть ли у нее заключение от врача и что она планирует делать с этим местом, когда ее не станет. Я не могу заставить себя задать ни один из этих вопросов.

– Не думаю, что ты много для себя готовишь, – говорит Донна, когда я начинаю резать лук. – Ты ведь так и не обзавелась жильем?

Я качаю головой. Я так много времени провожу в разъездах, что, кажется, оно того и не стоит. В конце концов я что-нибудь при- смотрю.

Она гладит меня по голове.

– Джулиет, ты слишком много трудишься. Может, пора сделать небольшой перерыв?

Свидания с Кэшем привели к всплеску популярности – хотя скорее к дурной славе, – и я должна держаться на этой волне, пока она не закончилась… если я еще способна продолжать. Я еще слишком молода, чтобы говорить, что выгорела. Но большую часть времени я чувствую себя высохшей кожурой и не знаю, как долго еще смогу притворяться, что это не так.

– Я в порядке. Но ты же не собираешься на самом деле заставлять меня здесь работать, правда? – Я улыбаюсь самой милой и умоляющей улыбкой, и Донна смеется.

– На самом деле собираюсь. У меня километровый список дел, которые нужно сделать в пристройке перед тем, как приедут первые дети. – В этом нет особого смысла, ведь у нее полно денег, чтобы оплатить любую услугу, которая потребуется, но она продолжает прежде, чем я успеваю спросить: – Я просто хочу, чтобы Дом Дэнни давал ощущение настоящего дома. Он таким никогда для тебя не был, правда же? Все то время, пока ты здесь жила, ты не повесила на стены ни единой вещицы.

Моя рука ложится поверх луковицы, а нож замирает. В этом не было ее вины – это бы дало пастору еще один повод не любить меня.

– Я просто была счастлива иметь свою комнату, – говорю я, но сомневаюсь, что она мне верит. Да я и сама в это не верю. Было время, когда мне хотелось чем-то украсить стены. Время, когда еще было не все равно.

Люк входит, когда ужин почти готов. Он только что принял душ, футболка влажная и идеально обтягивает его мускулистую грудь, выточенную за дни, проведенные на сёрфе.

Десять лет назад он был самым красивым из всех, кого я когда-либо встречала. Он заставлял мое сердце биться в тысячу раз быстрее, если я разрешала себе смотреть на него слишком долго. Сейчас он даже красивее. И мое сердце – то, которое, как я предполагала, уже ни на что не способно – бьется так же, как тогда.

Это невозможно.

Он ухмыляется.

– Я-то думал, что открыть меню обслуживания номеров в отеле – это вершина твоего кулинарного таланта.

– Твое блюдо не плюнет само на себя. Решила помочь тебе с этим.

Донна вздыхает.

– Не думала, что это возможно, но вы двое ругаетесь сейчас даже больше, чем раньше.

Мы с Люком встречаемся взглядами, и всего на одну секунду все возникает снова – извечное напряжение между нами и причина его возникновения. Боже, я ненавидела, как мой мир словно переворачивался с ног на голову каждый раз, когда он входил в комнату. Я ругалась с ним, просто чтобы скрыть это. Но с тех пор прошли годы, и я была совсем другой. Так почему же я до сих пор ввязываюсь в перепалки? А он? Я крепко сжимаю рукой край столешницы, прогоняя вопросы прочь.

Мы усаживаемся за стол и тихо проговариваем молитву вместе с Донной – только ее голос звучит убежденно и уверенно. Я так сильно старалась стать одной из Алленов, но в такие моменты особенно остро чувствовала, что это невозможно. Они всегда были такими благодарными в своих молитвах, а я просто злилась из-за вещей, которых не имела. Даже сейчас, когда у меня та жизнь, за которую тысячи девушек в Лос-Анджелесе готовы убить – деньги, слава, классный парень, – я все равно не благодарна. Я все еще немного зла.

– Только посмотрите на себя: оба выросли и добились таких успехов, – говорит Донна, передавая мне салат и улыбаясь с такой гордостью, на которую способна не каждая мать. – Джулиет, ты слышала, что Люк стал вторым на Гавайях этой зимой? – Она поворачивается к нему. – Как назывался турнир, напомни?

Pipeline Masters^[2].

Люк колеблется. У него нет ни малейшего желания хвастаться своими достижениями перед кем-либо. Особенно передо мной.

– Пайплайн.

– Что это был за месяц. Ты участвуешь в этом крупном турнире, Джулиет – в журнале. – Она поворачивается ко мне. – Невозможно передать, как глупо я смотрелась, покупая в продуктовом магазине этот журнал. Хорошо бы они тебе разрешали надевать побольше одежды в таких случаях.

Да, мне бы тоже этого хотелось. Уверена, никто никогда не просил Слэша^[3]позировать обнаженным, обхватив ногами гитару.

Губы Люка изгибаются в усмешке.

– Отсутствие одежды было единственной причиной, по которой все, кроме тебя, купили его.

Придурок.

Но потом Люк набрасывается на чили и ест так же, как всегда, – с жадностью склонившись над тарелкой, – отчего злополучная рана снова ноет в груди. Почему она просто не закроется, эта рана? Что мне сделать, чтобы она исчезла и никто не догадался, что она вообще там когда-то была?

– Ты ешь как дикарь, – говорю я ему.

Он приподнимает бровь.

– А ты не ешь, словно у тебя какое-то расстройство.

Я смотрю на нетронутую еду. Я отвыкла нормально есть во время гастролей. Не люблю выходить на сцену с полным животом, и любая дурь, думаю, тоже тут не помогла бы.

Донна, чувствуя напряжение, наклоняется и берет прядь моих волос, когда я наконец начинаю есть.

– Рада, что ты перестала их обесцвечивать, – говорит она, – но, милая, ты такая худенькая. Ты больше не встречаешься с тем парнем, так ведь?

Люк застывает, я тоже. Я была не так известна, пока не стала встречаться с Кэшем Стерджессом, и, черт возьми… теперь обо мне знает весь мир. Ничто так не привлекает внимания общественности, как слитый кусочек видео, на котором бойфренд избивает тебя до полусмерти.

– Все сложно, – отвечаю я, потому что не хочу лгать. Кэш сейчас временно в так называемом реабилитационном центре, хотя на самом деле это просто какой-то ретрит^[4] в Перу с ритуалом аяуаска^[5], и я предполагаю, что через месяц ему станет «лучше», и я вернусь. Иногда это настоящее облегчение – встречаться с парнем, который обращается с тобой как с какой-то дрянью, которой, как тебе известно, ты и являешься. Облегчение потому, что тебе не нужно изображать обратное.

Люк сжимает челюсти.

– В этом не должно быть ничего сложного.

Я закрываю глаза. Этот крошечный намек на то, что ему не все равно… Боже, это больно. Игнорирую его, прячу этот момент подальше, бережно заворачиваю и помещаю рядом с моими любимыми воспоминаниями – все они о нем. Я разверну его снова, когда будет безопасно, когда не будет свидетелей.

Когда ужин заканчивается, Люк встает, собирает тарелки и идет к раковине, не говоря ни слова.

– Пойду-ка я, наверное, полежу немного на диване, – говорит Донна, – раз уж вы сами здесь справляетесь.

Я смотрю ей вслед, и в животе все сжимается от тоски. Мне хотелось верить, что она на самом деле не так сильно больна, как говорила, – может, приукрасила картину, чтобы я точно приехала и не передумала (а я могла), – но та Донна, которую я знала, была неутомимой, всегда спешила с запеканкой к любому нуждающемуся или с пакетом одежды, чтобы передать его в фонд Доброй воли. А этой Донне нужно отдохнуть после еды, и она очень медленно ходит. Она действительно скоро умрет.

Неохотно я иду следом за Люком на кухню. Он стоит у раковины и моет сковородку. Только у него получается мыть посуду так возбуждающе. Только он может мыть сковородку с таким изяществом.

– Что тебе известно о ее раке? – спрашиваю я, хватая кухонное полотенце и сковородку.

Он хмурится. Ему явно требуется усилие, чтобы быть вежливым со мной.

– Совсем немного. Я поискал в интернете – у нее максимум год, и это только с химией, от которой она отказывается.

Нет. Нет. Должен быть какой-то дорогущий способ продлить ей жизнь, пока не появилось более эффективное лечение.

– Наверняка есть какие-нибудь исследования. Я попрошу кого-нибудь все разузнать. Может, в Стэнфорде…

Он хватается за столешницу.

– Она не этого хочет. Она не хочет, чтобы мы что-то ей покупали. Она не хочет лечить эту гребаную болезнь. Она просто хочет, чтобы ты была здесь.

– Иногда люди не хотят того, что будет лучше для них, – огрызаюсь я.

Он разворачивается и смотрит на меня в упор, его глаза сужаются.

– Ты действительно считаешь, что мне нужно это объяснять?

Люк слишком хорошо знает о желании иметь то, что принесет только беды.

Полагаю, мы оба знаем.

Мы заканчиваем с посудой в тишине, потом идем к Донне в гостиную. Я присаживаюсь с одной стороны от нее, а Люк с другой, как обычно широко расставив колени и положив руку на спинку дивана. Он выглядит подтянутым даже в расслабленном состоянии.

Мы смотрим одно из тех шоу-расследований, где главный герой все время многозначительно смотрит вдаль и произносит что-то вроде: «Похоже, это дело оказалось намного сложнее».

Донна рассказывает нам шепотом о каждом герое, будто они настоящие, будто они ее друзья. Семь лет назад у нее были совершенно другие планы на будущее. В них она старилась рядом с мужем, наблюдая, как ее сын женится на мне, а я рожаю кучу внуков, которые бегают у нее под ногами. Сейчас она одиноко сидит здесь каждый вечер и собирается умереть.

В десять она похлопывает по коленке меня, а потом Люка.

– Я иду спать. Уверена, у вас найдутся дела получше, чем сидеть здесь со старухой.

Она медленно идет по лестнице наверх, а меня охватывает паника при мысли, что я осталась одна с Люком. Я вскакиваю на ноги, оставляю его одного и запираю дверь своей комнаты.

Чувствуя себя немного в безопасности, я опускаюсь на матрас, медленно вдыхая и выдыхая, и прислушиваюсь. Запоминаю звуки, которые он издает, готовясь ко сну: льется вода, смывается унитаз, голые ноги шлепают по новому деревянному полу.

Его шаги замирают прямо перед моей дверью, и я затаиваю дыхание, словно молясь о чем-то. Он уходит, а я выдыхаю.

Я не знаю, что испытываю, – то ли глубокое облегчение, то ли глубокое разочарование. Возможно, и то и другое.

Глава 6
Тогда

ИЮНЬ 2013

Я ни разу ни о чем не просила Донну за все полтора года, которые прожила под ее крышей. Но однажды, когда ребят еще не было дома, а к нам должен был прийти на ужин гость, я заметила, что она все равно готовит очень мало – этого едва ли хватило бы на нас четверых, а сегодня нас будет шестеро, – и не смогла промолчать.

– Люк голодный, – говорю я, сосредоточив взгляд на картошке, которую чищу, словно мои слова не имеют большого значения.

– Ты о чем? – рассеянно спрашивает она, уставившись в книгу рецептов.

– Люк всегда голодный. Он крупнее всех остальных. Ему нужно больше есть.

Она поднимает глаза и быстро моргает, не сразу понимая смысл моих слов.

– Я уверена, он бы сказал об этом.

Не знаю, смеяться мне или плакать. Он, конечно же, ни черта не собирается говорить, Донна. Он у тебя в гостях. Что он скажет?

Я выпрямляюсь, кладу нож на стол и поворачиваюсь к ней.

– Нет. Он не скажет.

Мгновение она меня изучает, пока я молча заставляю ее увидеть ситуацию такой, какая она есть, а не такой, какой она хотела бы ее видеть.

Она прикусывает губу.

– Не знаю, как пастор отреагирует на это. Мне нужно будет больше денег на еду.

Так я и думала. Этот дом арендует для них церковь, больше у них особо ничего нет. Я много раз замечала, как Донна сидит за столом утром и вырезает купоны на скидку; как волнуется, когда для рецепта нужно на пол чайной ложки больше какого-то дорогого ингредиента. Наверное, я должна была помогать с самого начала.

– Я буду добавлять свои деньги, – говорю я. Я откладываю, чтобы накопить на собственное жилье после выпуска, но Люк здесь только на лето, а мне еще учиться целый год. С меня не убудет.

Она качает головой.

– Джулиет, нет. Ты так много работаешь. Я не хочу так с тобой поступать.

Знаю, что не хочет. Но и пастор не хочет, чтобы я или Люк здесь жили. Он нас терпит, не более. Поэтому я все время у нее на подхвате, когда он приходит домой, а когда его нет, она постоянно уговаривает меня отдохнуть. Если она заговорит с ним о дополнительных расходах, всем нам может стать только хуже.

– Донна, это нормально. Это единственный выход.

Она хочет возразить. Я вижу, что хочет. Она открывает рот, но потом закрывает.

– Ты очень добра, – произносит она тихо.

Вскоре приезжает наш гость – племянник миссис Поффстедер в застегнутой на все пуговицы рубашке и с аккуратно причесанными тонкими каштановыми волосами. Грейди учится на последнем курсе Библейской школы и сможет работать пастором, как только пройдет годичный курс наставничества. Он ведет себя как ребенок, притворяющийся взрослым. Я не могу представить, кто захочет потратить в воскресенье целый гребаный час, слушая размышления двадцатидвухлетнего парня.

Особенно этого двадцатидвухлетнего парня.

Пастор делится какой-то бесконечно длинной историей о потворстве, основанной на том, как отец сказал дочери, что ей нельзя мороженое, и глаза Грейди светятся, будто он сидит у ног Далай-ламы.

– Какое удивительное открытие, – говорит Грейди, когда пастор заканчивает. – Ваши мысли меня завораживают. Не могу дождаться, когда услышу вашу проповедь.

Когда пастор навязывает нам его на посиделки у костра, мне интересно, не слишком ли очевидно подлизывание Грейди даже для него.

– Мы с удовольствием возьмем тебя с собой, – вежливо говорит Дэнни, и у меня внутри все сжимается. И без того противно проводить вечер, когда на тебя все время свысока смотрит Люк. И я не собираюсь терпеть еще и Грейди, особенно учитывая, что пастора с Донной не будет и весь дом может быть в моем распоряжении.

– Я останусь дома, – говорю я. – Нужно почитать кое-что из летней программы.

Я убедительно говорю виноватым тоном, но, когда поднимаю глаза, Люк смотрит на меня с едва заметной усмешкой. Каким-то образом он знает, что я лгу. Как? Откуда он знает такие вещи, когда Дэнни, с которым мы встречаемся два года, не имеет о них ни малейшего представления?

Я в одиночестве навожу порядок после ужина, а после иду на задний двор со старой гитарой моего брата. Единственная вещь, которую моим сводным братьям так и не получилось у меня отнять.

В голове сама собой возникает последовательность аккордов. Не знаю, куда именно в песне она может вписаться, но играю ее снова и снова, подпевая. Когда я уже совсем отчаиваюсь, перехожу к песне Homecoming – только ее я считаю действительно законченной.

Дэнни – единственного человека, которому я ее играла, – она не впечатлила. «Почему ты не попробуешь написать веселую песню?» – спросил он тогда. Он хвалит меня за сущие мелочи: как я складываю рубашки, как пеку брауни из пакетика смеси. Услышав, как он отозвался о песне, которую я сама написала, сотворила и исполнила, что она грустная, я почувствовала легкий намек на то, что мне следует поискать более приземленную мечту.

Это было прошлой зимой, и с тех пор я почти не играла ее. Но сегодня я уверена, что он был не прав. Да, песня чертовски грустная. Но жизнь тоже может быть печальной. В мире найдется место как для веселых песен, так и для грустных, правда же?

Я играю ее от начала и до конца без запинки; удовольствие, граничащее с эйфорией, разливается по венам. Не то чтобы я ощущаю себя Тейлор Свифт или кем-то наподобие нее, но это действительно клевая песня… Тоска чувствуется во всем: в тексте, в звуках гитары и даже в моем голосе. Ни один из элементов по отдельности не доведен до совершенства, но в сочетании друг с другом они бьют прямо в сердце, и это приводит меня в минутный восторг. Я сделала это. Я.

Последние ноты наконец затихают, и кажется, будто вся моя радость – все эмоции и мысли – исчезает вместе с ними.

Может, поэтому Люк не доверяет мне. Может, когда он заглядывает мне в душу, он видит там одну пустоту.

* * *

Если я думала, что своей маленькой хитростью про чтение летней программы отделалась от Грейди, то не могла ошибаться сильнее. Вскоре он начинает встречаться с Либби и проводит с нами практически каждый вечер, хотя у меня в голове не укладывается, зачем ему это, если он не выпивает и не катается на сёрфе. Кажется, он обижается на всех, кроме Дэнни, – а меня он и вовсе ненавидит, и это взаимно.

– Грейди предложил нам провести время где-нибудь в другом месте сегодня вечером, – говорит Дэнни Люку за ужином. – Ему надоел пляж.

Люк поднимает бровь, словно говоря: «Значит, Грейди не надо приходить».

В кои-то веки мы с Люком согласны.

Прошлым вечером Грейди высмеял меня из-за употребления слова женоненавистник. «Какие громкие слова ты употребляешь. Напомни, в каком ты классе, Джулиет?» Он сказал это с усмешкой и с отвратительным блеском в глазах, а я парировала, спросив, есть ли вообще классы в Библейской школе, ведь это даже не колледж.

«Будь милой», – сказал мне на это Дэнни. Грейди он не сказал ни слова, а меня отчитал. Так что черта с два я откажусь побыть сегодня дома одна ради любого из них.

– Я останусь дома и займусь школьными заданиями, – вру я. Ему не понять, почему я хочу побыть одна и почему не лажу с Грейди.

Люк резко поворачивается ко мне – он молчит, но я почти физически ощущаю, как его распирает… Однажды он выскажет. Придет день, и он скажет: «Включи голову, Дэн. Разве есть смысл в том, что она говорит?»

Когда они уходят, я довольно долго жду, прежде чем выйти с гитарой на задний двор. Я прокручиваю в голове новую песню уже почти две недели и думаю, она может получиться.

Я пробую два варианта – оба хорошие, но не совсем складные. В итоге бросаю новую песню и просто снова играю Homecoming. На первый взгляд она о неудавшемся школьном танце. А на самом деле она о том, каково это – возвращаться домой, зная, что там тебе грозит не меньшая опасность, чем где-либо еще. Я написала ее о доме матери, но иногда задаюсь вопросом, не подходит ли она и для этого дома тоже. Почти два года прошло с тех пор, как мы договорились, что я остаюсь здесь, но я до сих пор живу с оглядкой, как будто я окажусь на улице после первого же промаха.

Последние ноты затихают, и я собираюсь сыграть что-то еще, когда слышу движение у задней двери и замираю.

– Здорово. – Люк выходит на свет, уставившись на меня так, будто видит первый раз. – Это было реально круто.

Сердце бьется быстрее, грудь сдавливает волнение.

– Почему ты дома?

– Почему ты врешь Дэнни про уроки? – спрашивает он довольно мягким голосом, сглаживая резкость слов. – Тебе не следует это скрывать. Ты должна выступать.

– Я пою в церкви. – В моем голосе слышатся нотки смирения. Словно я до сих пор пытаюсь убедить себя, что этого достаточно.

Он недовольно сжимает челюсти, и от этого у него на щеке появляется ямочка. Я представляю, как провожу по ней указательным пальцем.

– Я имею в виду выступление на сцене, а не только для того, чтобы любой желающий мог одобрительно похлопать пастора по спине. Никогда не слышал эту песню раньше. Чья она?

– Я… э-э… она моя, – отвечаю я, отводя взгляд. – Я ее написала.

Когда я осмеливаюсь на него взглянуть, Люк стоит с открытым ртом.

– Да ну, врешь.

– По-твоему, я лгунья? – огрызаюсь я.

Мы встречаемся взглядами.

– А разве нет?

Я молчу. Я солгала о том, чем буду заниматься сегодня вечером. Я постоянно лгу, что довольна тем положением, в котором нахожусь, и еще много о чем. Что бы он обо мне ни думал… скорее всего, это правда.

– Эта песня правда классная, – говорит он, направляясь к двери. – Но немного напрягает, что ты соврала Дэнни, просто чтобы выкроить время сыграть ее. Тебе еще не надоело, что с тобой обращаются как со служанкой?

Я напрягаюсь.

– Я не служанка. Быть частью семьи означает помогать по доброй воле.

Его взгляд ничего не выражает.

– А, да? Сколько раз Дэнни просили выгрузить сушилку или помочь с ужином?

Я встаю.

– Что конкретно ты пытаешься сказать?

Он долго на меня смотрит, в тусклом свете его глаза кажутся практически черными.

– Ты не для этого создана, Джулиет.

Я с трудом сглатываю и шагаю к двери.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

Он отступает, чтобы дать мне пройти.

– Уверен, что знаешь. И чем дольше это продолжается, тем сильнее он слетит с катушек, когда потеряет тебя.

Я поворачиваюсь к нему с отвисшей челюстью.

– Он никогда не потеряет меня.

На мгновение он опускает взгляд на мои губы.

– Он уже тебя потерял, поверь мне.

Я ухожу, спотыкаясь. Нелепо звучит, но все же… В глубине души я тихонько спрашиваю себя, а вдруг он прав. Может, я правда фальшивка; может, я здесь по ложным соображениям. Может, я не подтягиваю себя до уровня Дэнни, а, наоборот, опускаю его до своего.

Может быть, я не смогу довольствоваться этим долго.