Генрих VIII. Жизнь королевского двора

3
«Принц, славный великолепием и щедростью»

В 1509 году, обнаруживая замечательный дар предвидения, некий венецианец писал о Генрихе VIII: «В будущем весь мир заговорит о нем»1. В то время монархи и царствовали, и правили, поэтому личные качества короля могли сильнейшим образом отражаться на вверенной ему стране. Мало кто из суверенов оставил боле глубокий след на состоянии общественных институтов и в сознании народа, как Генрих. Он возбуждал в своих современниках «отрадное, исполненное благоговейного страха почтение»2.

Монархов в XVI столетии воспринимали как полубожественных существ; король был не только человеком, но и помазанником Божьим, наместником Всевышнего на земле, призванным «по божественному праву» властвовать над своими подданными. Со времен Средневековья в короле видели две ипостаси, смертную и «королевскую», в которой воплощалась его безграничная власть. Поэтому монархи именовали себя во множественном числе – «мы». Таким образом, государь был обособлен от своих подданных³, его наделяли способностью проникать мыслью в тончайшие нюансы жизни государства, недоступные разумению простых смертных. «Над королями Англии всегда стоял один лишь Бог», – заявлял Генрих членам своего суда⁴.

Институт монархии считался настолько священным и неприкосновенным, что, если кто-то из подданных подвергал сомнению или критиковал действия суверена, это расценивалось едва ли не как святотатство. «Принцев положено слушаться по велению Господа; именно так, и слушаться беспрекословно», – писал Стивен Гардинер, епископ Винчестера⁵. Король имел право ожидать от своих подданных такого же почитания и повиновения, какие сам проявлял в отношении Бога, так как существовало убеждение, что закон короля – это Закон Божий⁶. Монарх вершил Господню волю, когда объявлял свою, а значит, не мог ошибаться. Становится понятно, почему измена считалась самым серьезным преступлением и влекла за собой такую суровую кару.

Обычно за предательство приговаривали к повешению, потрошению и четвертованию, хотя для пэров король обычно заменял эту казнь на усекновение головы. Изменников, заявлял Генрих, следует карать жестоко «для примера и во устрашение другим»⁷. В 1541 году король гневно порицал своих советников за то, что те не отправили в Тауэр негодяев, которые ограбили Виндзорский замок; «Можно подумать, вы не видите разницы между намерением ограбить короля и попыткой сделать то же самое по отношению к простолюдину»⁸. Воров тотчас же отвезли в Тауэр.

Так как король правил «милостью Божьей», он нес серьезнейшую моральную ответственность перед своими подданными, и Генрих VIII ясно сознавал это, о чем свидетельствуют высказывания вроде следующего: «Находясь в таком положении, как я…»⁹ В Боге он видел своего союзника и в начале правления говорил венецианскому послу, что во всем мире никто, кроме него, не сохранил веры, «а потому Господь Всемогущий, знающий это, споспешествует моим делам»¹⁰. От королей, которым было отведено особое место на небесах, ожидали, что они будут показывать хороший пример остальным людям. Главными обязанностями короля, перечисленными в коронационной присяге, были защита королевства, поддержка Церкви и обеспечение справедливого правосудия. Монарх также являлся «источником чести», то есть мог присваивать дворянские титулы и возводить в рыцарское достоинство, а во время войны командовал своим войском.

Не будучи, строго говоря, абсолютными монархами, правители из династии Тюдоров несли всю полноту ответственности за то, как идут дела в королевстве. Парламент, Тайный совет, государственные чины, судьи, шерифы и мэры – все они осуществляли власть от имени короля. Таким образом, королевская власть являлась объединяющей силой для страны.

При Тюдорах английская монархия достигла небывалых высот. Упрочились позиции королевской власти. Престиж суверенов увеличивался благодаря все более изощренному церемониалу – он затрагивал все стороны их жизни, в высшей степени публичной, – а также пышности и символизму, призванными сделать образ короля более привлекательным. Строительство и украшение королевских дворцов вместе с поездками по стране представляли собой два аспекта этой политики: король нуждался в том, чтобы его видели, в том, чтобы сохранять контакт со своими подданными, и, наконец, в том, чтобы производить впечатление на них и иностранцев, демонстрируя свое величие. Генрих VIII стал первым английским королем, которого именовали «ваше величество», а не «ваша милость» или «ваше высочество»; иностранные послы начали обращаться к нему так еще до 1520 года. Как и другие европейские монархи, Генрих находился под влиянием учения гуманистов о государстве, в котором особое значение придавалось сильной централизованной власти, династической преемственности и упрочению владычества короля.

«Король есть жизнь, глава и вершитель всего, что делается в Англии», – писал сэр Томас Смит¹¹. Более чем за столетие до Людовика XIV в короле видели воплощение государства¹².

Идейную основу монархии Тюдоров составляло представление о королевском величии. С учетом повсеместной неграмотности и большой важности внешних атрибутов статуса для тогдашней культуры намеренная демонстрация королем и его придворными своей власти и своего высокого положения имела огромное значение: иностранцев впечатляло могущество королевства, талантливые люди стремились попасть на службу к столь ослепительному монарху. Великолепие (majestas по-латински) было рассчитано на то, чтобы поразить зрителей; оно могло создавать иллюзию богатства и власти, не соответствовавшую реальности, и, таким образом, являлось весьма эффективным инструментом пропаганды.

Средневековые монархи, конечно, понимали ценность внешнего блеска, но лишь начиная с Эдуарда IV (1461–1483) идея королевского величия стала насаждаться официально и заняла центральное место в этикете и обычаях двора. Эдуард IV имел «самый роскошный двор, какой только можно найти в христианском мире»¹³.

Эдуард и его преемники лишь подражали герцогам Валуа, правившим Бургундией в XV столетии, которые создали настоящий культ величия и задавали тон во вкусах, церемониале и культуре для всей Европы. Бургундские герцоги нанимали на службу архитекторов, художников, музыкантов, ученых и тем повышали свой престиж.

К началу правления Генриха VIII бургундский двор уже прекратил свое существование¹⁴, но его влияние ощущалось повсюду. Итальянский писатель Бальдассаре Кастильоне в своей книге «Придворный» утверждал, что совершенному правителю «подобает… быть весьма щедрым и великодушным, одаривая всех без скупости… задавать великолепные пиры, устраивать празднества, игры, публичные представления»^[10].

Генрих VIII олицетворял этот идеал, и его двор был самым великолепным за всю историю Англии. Генрих располагал достаточным состоянием, чтобы тратить невероятные суммы на дворцы, наряды, развлечения и в целом на поддержание королевского образа жизни, к тому же он мог проявлять щедрость, которой люди ожидали от великого правителя. Уже в начале правления он вознамерился превзойти блеском своих европейских соперников – короля Франции и императора Священной Римской империи, каждый из которых обладал средствами, по меньшей мере вчетверо превосходившими его собственные. Умело пуская пыль в глаза, Генрих достиг своей цели. Сам он являл собой воплощение величия: могучий, внушительный с виду, от природы властный и обладавший большим чувством собственного достоинства. Он вел себя и поступал как король.

Генрих использовал свои способности наилучшим образом. У него был особый дар: находить и брать к себе на службу талантливых людей, таких как кардинал Уолси и Томас Кромвель. Делегировав этим подручным значительную часть своей власти и предоставляя им воплощать в жизнь свою стратегию, он контролировал их и имел обо всем свое мнение. «Если бы моя шапка прознала, что у меня на уме, я бросил бы ее в огонь», – однажды сказал он¹⁵. Бесспорно, именно Генрих определял политический курс страны. Если кто-либо осмеливался перечить ему, он грозно заявлял: «В этом королевстве нет другой столь благородной головы, но я могу ее снести»¹⁶. Придворные группировки боролись за влияние на короля, так как он не гнушался интриг, однако Генрих не настолько легко поддавался внушению, чтобы какая-нибудь из них могла всерьез узурпировать его полномочия. Он никогда не забывал, что верховная власть принадлежит ему.

Многие историки утверждают, будто Генрих лишь с возрастом стал безжалостным и кровожадным. Тем не менее уже в 1510 году, руководствуясь политической целесообразностью, он хладнокровно казнил ненавистных министров своего отца Ричарда Эмпсона и Эдмунда Дадли, а в 1513-м таким же образом избавился от графа Саффолка. Джон Стоу^[11] заявлял, что за время своего правления Генрих казнил семьдесят тысяч человек, – это, конечно, большое преувеличение. И все же наличие такого мнения говорит о том, что к концу жизни король приобрел репутацию жестокого человека. Действительно, он не останавливался перед тем, чтобы устранять – иногда варварскими методами – тех, кто противился ему.

Генрих был внимателен к мелочам. «Он желает вставить свою ступню в тысячу башмаков» – так отзывался о нем миланский посол¹⁷. Мало кому удавалось укрыться от всевидящего ока короля. Энциклопедические знания давали ему преимущество, когда дело доходило до инструктирования послов или участия в диспутах, и он всегда стремился быть в курсе последних событий. Когда французские послы сказали ему, что в битве при Мариньяно^[12] в 1515 году погибли десять тысяч швейцарцев, король ответил: это весьма примечательно, так как в сражении участвовало всего десять тысяч солдат¹⁸.

Честолюбие Генриха распространялось за пределы Англии. Он намеревался играть заметную роль в Европе, будучи «богатым, свирепым и жадным до славы»¹⁹, и жаждал продемонстрировать свои рыцарские умения, встав во главе войска, и снискать честь и признание, возобновив Столетнюю войну и возвратив земли, потерянные его предшественниками во Франции, – Генрих считал, что они принадлежат ему по праву. «Новый король великолепен и великодушен, он также большой враг французов», – писал в 1509 году венецианский посол²⁰. В то время Фердинанд Арагонский являлся союзником Генриха, но впоследствии не оправдал его доверия.

Ненависть к французам разъедала душу Генриха. В 1510 году, узнав, что советники от его имени сочинили письмо Людовику XII с предложением дружбы и мира, он вскричал: «Кто написал это? Я прошу мира у короля Франции, который не смеет взглянуть мне в лицо, не то что пойти на меня войной?!» После этого Генрих вылетел из комнаты и задумал оскорбить французского посла, пригласив его на турнир и позаботившись о том, чтобы тому было негде сесть. Наконец бедняге принесли подушку, и послу пришлось смотреть, как король демонстрирует свою удаль²¹.

Генрих стал объединяющим началом для поднимавшегося английского национализма, и сам король разделял общее для многих своих подданных умонастроение. «Любовь к королю неизменно зарождается во всех, кто его видит, так как его высочество выглядит не человеком из этого мира, а созданием, спустившимся с небес», – замечал один венецианец²². В 1513 году другой итальянец писал: «Он очень популярен у своего народа – воистину у всех и каждого – благодаря своим качествам»²³. Сердечность и приветливость снискали Генриху добрую славу, хотя при жизни его не называли «симпатягой королем Хэлом»: прозвище появилось после его смерти. Эразм находил, что он «больше приятель, чем король».

Генрих упивался своей популярностью. Превосходный шоумен, он понимал, как важно показываться подданным, и в ранние годы тщательно следил за тем, чтобы часто бывать на людях. Жители Англии посещали его дворцы по случаю турниров, процессий и больших придворных забав; кроме того, король нередко ходил по Лондону переодетый, появляясь среди простых смертных. И разумеется, многие англичане видели его, когда он объезжал страну.

Люди приносили королю подарки, рассчитывая на ответное вознаграждение, – от монарха ожидали показной щедрости, вернее, подачек. Многие дары были весьма скромными – целебные травы, зеленый горошек, живые лисы; часто королю подносили продукты или домашнюю еду – пироги с апельсинами, фрукты, фазанов, лососину, запеченных миног, которых он очень любил, о чем было известно. Король дал шесть пенсов садовнику, который напоил его водой; один фунт стерлингов священнику, проповедовавшему перед ним; четыре фунта, семнадцать шиллингов и четыре пенса беднякам, которые приносили ему «каплунов, кур, восковые книги и прочие мелочи»; два фунта – человеку, который выиграл пари, съев целого зайца за один присест²⁴. Куда бы ни отправлялся Генрих, бедняки повсюду ждали его, рассчитывая на королевские милости, и он терпеливо выслушивал их горестные истории. Некий Уильям Кебет остался без работы, отчего «впал в бедность и разорение»; Генрих снабдил его пятью фунтами стерлингов один раз и четырьмя – в другой. Он пожертвовал пять фунтов «пропащему» мужчине, три фунта и шесть шиллингов – нуждающемуся отцу тринадцати детей и еще сколько-то денег – бедной женщине, чтобы та выкупила мужа из долговой тюрьмы. Он также выделил своему шуту деньги «на операцию, когда тот заболел в Лондоне», и конюху Томасу, «чтобы облегчить его болезнь»²⁵.

Популярность Генриха VIII не ослабла со временем, пережив и его реформы, и его казни: в целом его почитали как великого короля, который искренне заботился об интересах Англии.

4
«Великолепный, блистательный и триумфальный двор»

Слово «двор» обозначало не только резиденцию короля, но также окружавших его людей и дворцовое хозяйство. Двор был местом, где происходили важнейшие события; вся его жизнь вращалась вокруг человека, который был источником власти, почестей и милостей.

На протяжении XV века престиж королевского двора постепенно падал; слабый Генрих VI не сумел обзавестись «достойным преклонения и великолепным двором»¹, в результате королевская служба не давала такого же почета и таких же чинов, как прежде.

Эдуард IV, преемник Генриха VI, посещал столицу Бургундии – с этим герцогством Англию связывали прочные торговые и политические узы – и примерно с 1471 года начал преобразовывать свой двор по образцу бургундского, как делали и другие европейские правители. Невероятная роскошь пиров и турниров, дававшихся при английском дворе, отражала обычаи, принятые в Бургундии, где возродился культ рыцарства. По образцу рыцарского ордена Золотого руна, основанного герцогом Филиппом Добрым в 1430 году, Эдуард IV и его преемники воссоздали орден Подвязки, посвященный святому Георгию, покровителю Англии. В том, что касается увеселений, спорта и этикета, английские придворные стали следовать утонченным бургундцам. К тому же король щедро покровительствовал искусствам. Все было призвано подчеркнуть власть и великолепие монарха, и это привело к восстановлению престижа двора.

Новое представление о дворе и королевском статусе обозначило перемены в устройстве придворной жизни: отныне она была нацелена не только на демонстрацию великолепия, но и на удовлетворение нужд монархов, которые все больше стремились к уединению.

Хотя Генрих VII снискал репутацию скряги, он понимал важность внешних проявлений могущества: как и Эдуард IV, он строил прекрасные дворцы, тратил огромные суммы на ослепительные церемонии и развлечения и, не будучи ярым покровителем искусств вроде Эдуарда IV или Генриха VIII, все же сделал свой двор оживленным местом. «Он хорошо знал, как блюсти свое королевское величие и все, что связано с положением монарха», – писал Полидор Вергилий^[13].

Двор Генриха VIII был самым «великолепным, блистательным и пышным»² в английской истории. Будучи в первую очередь домом короля, он, помимо этого, стал политическим и культурным центром страны, где заседало правительство, процветали утонченные искусства, собирались ученые, и все это происходило среди беспрецедентной роскоши. Являясь средоточием общественной жизни в широком смысле слова, двор был законодателем мод и образцом для подражания во всем, что касалось жизни англичан. Кроме того, он являлся своего рода военной академией для представителей знати, которых в любой момент могли призвать на защиту королевства, и многие придворные развлечения имели соответствующую направленность.

При дворе Генриха VIII сначала преобладало бургундское влияние. У Генриха VII имелись итальянские картины и скульптуры, но итальянский Ренессанс в то время оказал влияние на Англию только в области науки: открытие и изучение древнегреческой и древнеримской литературы привело к появлению так называемого Нового учения. В первые десять лет правления Генриха VIII ренессансные веяния начали сказываться в архитектуре, прикладном искусстве, живописи и других сферах жизни. Именно Генрих первым осознал ценность сложной, утонченной культуры Италии для короля, который стремился быть в авангарде европейских дел, и сумел использовать ее для повышения своего престижа.

Тот, кто желал воспользоваться королевскими милостями или получить высокую должность, должен был находиться при дворе. Двор служил естественным местом обитания для знатных особ, чьей давней привилегией было служить королю; кроме того, он привлекал «новых людей», прокладывавших себе путь к вершинам при помощи богатства или способностей. По идее, любой, кто был прилично одет, имел какое-нибудь законное дело или выделял достаточно денег на подкуп, мог получить доступ ко двору. В результате туда стекалось множество любителей пожить за чужой счет и праздношатающихся, не имевших права находиться поблизости от короля.

Эти «чужаки» были постоянной проблемой. Многие придворные брали с собой больше слуг, родственников и друзей, чем дозволялось. То и дело издавались распоряжения, направленные против «шельмецов», которые толкались повсюду в надежде получить что-нибудь за исполнение мелких поручений и передачу записок или сообщений на словах: похоже, они создавали больше всего трудностей. Наконец, «проходимцы и подлые люди» порой вели себя задиристо, требуя работы, грабили и запугивали прислугу, пытались сбывать с рук краденые вещи³. Когда двор переезжал в другое место, эти «лишние люди» селились в опустевших дворцах и начинали творить там безобразия.

Изданные в 1526 году Элтемские постановления^[14] прямо запрещали кому бы то ни было «привозить с собой ко двору мальчиков или плутов»⁴; в 1533 году «всем проходимцам и прочим праздношатающимся людям, которые следуют за двором» дали день на то, чтобы убраться восвояси⁵, а в 1543 году было издано распоряжение о том, что никто не должен держать при себе пажа или мальчика наперекор королевским указаниям⁶. Чужаки не только угрожали безопасности других, но и претендовали на пищу и жилье, не предназначенные для них, что еще больше увеличивало и без того непомерные расходы на содержание двора. Однако справиться с ними не получалось, потому что в подчинении сержанта Портера, охранявшего дворцовые ворота, имелось всего пять йоменов и два грума⁷.

Большинство людей прибывали ко двору в поисках работы, чинов, земель, привилегий или покровительства со стороны какой-нибудь влиятельной особы. Статус и престиж придворных зависели преимущественно от их близости к королю, что давало им возможность оказывать содействие менее удачливым просителям, изливая на них таким образом «монаршую милость». Сами просители нередко становились покровителями тех, кто был еще дальше от престола: так сплеталась сложная сеть отношений клиентов с патронами. Покровительство могло быть очень прибыльным бизнесом, поскольку каждая услуга имела свою цену.

Иногда просителям везло – им выпадала возможность обратиться непосредственно к королю, когда тот совершал торжественный выход из своих апартаментов или отправлялся на охоту: в такие минуты, как считалось, он был особенно восприимчив к просьбам. Хотя Генрих знал, что приезжавшие ко двору по большей части «желали поживы и славы»⁸, он, случалось, проявлял достойную удивления щедрость, и сменявшие друг друга министры с трудом обуздывали его импульсивное великодушие.

Для Генриха VIII идеальным придворным был тот, кто независимо от ранга хорошо служил ему, был близок с ним по духу и приятен в общении. Эти качества часто обеспечивали повышение в должности и почести. Личное служение и полезность для монарха – вот то, что в основном требовалось от придворного в эпоху Возрождения и могло дать ему власть и влияние: близость к королю позволяла «владеть его ухом», то есть напрямую передавать государю просьбы, а также контролировать доступ к нему. Нередко личная служба сочеталась с политической ответственностью, поскольку для управления страной король обычно выбирал помощников из своего ближнего круга. Однако Генрих не имел склонности делегировать полномочия придворным, неспособным нести этот груз, какими бы хорошими друзьями они ни были.

Пристрастия короля, как и его политика, постоянно менялись, в результате двор часто оказывался разделенным на неустойчивые фракции, ставившие целью получение различных выгод и продвижение своих идей. Не имея возможности открыто противостоять королю, они использовали методы убеждения.

Шарль де Марийяк, французский посол, писал в 1540 году: «Подданные берут пример с короля, и министры озабочены только тем, чтобы побороть друг друга, дабы заслужить доверие; и, прикрываясь благом своего господина, каждый печется о своем. При всех прекрасных словах, которые произносятся в изобилии, они будут поступать лишь так, как велят им необходимость и корыстный интерес»⁹.

Каждый раз, когда Генрих вступал в очередной брак, на видное место выдвигались семейства, которые держались определенных политических или религиозных убеждений: Болейны, Сеймуры, Говарды, Парры. Как правило, придворные, находившиеся в фаворе, имели возможность собирать вокруг себя сторонников. Однако эти объединения редко оставались стабильными: они менялись по составу, их члены подстраивали под конъюнктуру момента свои взгляды; в целом же существование таких группировок зависело от текущей ситуации или от того, кто был главным министром. Тем не менее придворные фракции являлись неотъемлемой частью политической жизни страны во времена Тюдоров.

В 1528 году вышел труд итальянца Бальдассаре Кастильоне «Придворный», в котором автор перечислил достоинства и необходимые качества идеального служителя двора, ориентируясь на цицероновского оратора. Такой человек, писал Кастильоне, должен быть красноречивым, образованным и хорошо осведомленным, благодаря чему имеет возможность влиять на своего повелителя и управлять им. Кроме того, он должен являть собой образец рыцарства и вежливости, любить искусства, блистать в военных упражнениях и в спорте. Кастильоне вдохновлялся античными идеалами, и труд его пользовался огромной популярностью даже в далекой Англии, где взгляды итальянца почти сразу же начали оказывать влияние на двор.

Однако идеал и реалии жизни при дворе отстояли далеко друг от друга. Сэр Томас Мор считал, что у придворного нет выбора – ради выживания ему придется поступиться своими моральными принципами и честностью. Это мнение разделял сэр Томас Уайетт, поэт: понимая, чем привлекателен двор, он цинично отзывался о нем как о полном мужчин, жадных до золота, покупающих друзей и торгующих женщинами, предающих дружбу ради наживы и притворяющихся добродетельными¹⁰. При дворе, как писал сэр Фрэнсис Брайан, было «слишком много злобы и недовольства»¹¹, а Марийяк ненавидел «испорченный воздух двора»¹². «Каждый человек, – предостерегал Джон Хьюзи, деловой агент леди Лайл, – должен иметь в виду, что при дворе царит лесть». Королева Джейн Сеймур просила его, чтобы он уговорил свою госпожу не отправлять дочерей в место, «полное гордыни, зависти, негодования, насмешек, презрения и издевательств»¹³. Внешне отмеченная изысканной вежливостью, легкостью общения, роскошью и праздностью, жизнь при дворе порождала в людях глубоко укорененную досаду и недовольство, толкала их на коварные интриги, предательство и злословие. Большинство придворных были движимы завистью, что приводило к напряженному соперничеству и вражде между ними.

Порой жизнь при дворе бывала однообразной и скучной. Много часов проходило в ожидании и пустом времяпрепровождении, а потому каждое развлечение встречалось с радостью. Наличие множества молодых людей, имевших склонность к военному делу и тщетно искавших выхода для своей энергии и агрессивности, создавало проблемы, но Генрих позаботился о том, чтобы они могли заниматься спортом и проявлять боевую удаль, а кроме того, часто устраивал всевозможные забавы.

Жизнь при дворе Генриха подчинялась строгим правилам, но сам двор оставался хаотичным, а его содержание обходилось очень дорого. Непрерывные усилия по повышению эффективности ведения королевского хозяйства приносили лишь относительный успех, однако с учетом того, сколько людей одновременно находились при дворе, можно сказать, что управляющие справлялись со своими задачами достаточно хорошо. Зимой при дворе нередко проживало от тысячи до полутора тысяч человек, из которых лишь около сотни имели доступ к королю; до тысячи человек могли быть заняты в королевском хозяйстве. Цифры менялись в зависимости от сезона или конкретной ситуации. Летом, когда многие придворные уезжали в свои поместья, двор насчитывал около восьмисот человек.

Женщин при дворе было, вероятно, меньше сотни – главным образом это были жены и дочери придворных, которые служили королеве. Некоторые приезжали ко двору со своими мужьями, часто по торжественным случаям. Официально женщины не играли при дворе никакой политической роли, хотя, как мы увидим, некоторые все-таки вовлекались в политику и интриги.

После женитьбы Генрих создал для Екатерины двор, состоявший из 160 человек, в основном женщин, включая восемь придворных дам; две из них – леди Элизабет Фицуотер и леди Анна Гастингс – были сестрами первого пэра Англии герцога Бекингема. Они служили королеве вместе с графинями Саффолк, Оксфорд, Суррей, Шрусбери, Эссекс и Дерби. К 1517 году кое-кого из этих дам заменили графиня Солсбери, леди Гилдфорд, леди Мод Парр и леди Элизабет Говард, жена сэра Томаса Болейна¹⁴. В 1520-х годах ко двору королевы присоединились сэр Эдвард, брат сэра Томаса, и его жена Анна.

Кроме того, при Екатерине находились тридцать фрейлин, в том числе леди Дакр, Скроуп, Перси, Феррерс и Бергавенни (дочь Бекингема, Мэри Стаффорд). Все они были представительницами средневековых пэрских семейств. Мужья этих дам в большинстве своем служили при дворе короля, отчего между главными придворными образовалась запутанная сеть семейных связей.

Среди других фрейлин назовем Гертруду Блаунт, дочь лорда Маунтжоя, и Марию де Салинас, приехавшую с Екатериной из Испании. Дочь кастильского аристократа и бывшая фрейлина королевы Изабеллы, Мария самоотверженно разделила невзгоды отвергнутой супругом Екатерины, отказавшись от надежды на достойный брак. Она была ближайшей компаньонкой королевы, «которую та любит больше, чем любого другого смертного»¹⁵. Мария заслужила и уважение Генриха VIII – он назвал один из кораблей в ее честь. Сестра Марии Иньес, вышедшая замуж за испанца, который в то время проживал в Англии, тоже могла быть камеристкой Екатерины.

Еще одной фрейлиной королевы стала Джейн Попенкур, француженка, которая некогда служила Елизавете Йоркской, а с 1500 года находилась при сестре Генриха Марии. Из горничных Екатерины упомянем Анну Люк, бывшую кормилицу короля.

Луис Карос снисходительно называл придворных дам королевы «скорее простушками»¹⁶, но, с точки зрения других людей, девушки и дамы из ее свиты были «красивы и выглядели роскошно»¹⁷. Екатерина установила при своем дворе высокие стандарты морали, но слыла доброй госпожой, и слуги, все без исключения, верно служили ей.

Высшие должности при дворе королевы, естественно, доставались мужчинам. Во главе его стоял камергер, стареющий Томас Батлер, граф Ормонд, ветеран войн Роз. Фактически это была синекура – бóльшую часть обязанностей выполнял сэр Роберт Пойнтц, впоследствии назначенный канцлером королевы¹⁸. Вице-камергера сэра Томаса Брайана позже сменил сэр Эдвард Бейнтон, занимавший эту должность при всех остальных женах короля. У Екатерины имелись свой управляющий хозяйством и хранитель Личного кошелька; Гриффин Ричардс, клерк печати королевы, раньше служил Маргарет Бофорт¹⁹.

При дворе королевы остались всего восемь испанцев, в том числе ее секретарь Джон де Скутеа, аптекарь, личные врачи, а также ученые-гуманисты Фердинанд де Виттория и Мигель де ла Са. Большинство приехавших с ней испанских слуг вернулись на родину.

В числе домашних священников Екатерины были два благочестивых англичанина – отец Уильям Форрест и обсервант Джон Форест, – а обязанности духовника с 1508 года исполнял кастильский францисканец Диего Фернандес. Говорят, что благодаря занимаемому им положению и способности подчинять других своей воле он имел больше влияния на королеву, чем кто-либо другой. Поскольку брат Диего также отличался непомерной гордыней, был отъявленным манипулятором и интриганом, его поносили те, кто боялся власти духовника над королевой, особенно сменявшие друг друга испанские послы – последние даже выражали опасения, что до замужества Екатерины он был ее любовником. Их чрезвычайно возмутил совет монаха королеве: «Забыть Испанию и добиться любви англичан»²⁰. Никто не сомневался в том, что брат Диего печально известен распутством и ведет себя «в высшей степени скандально»²¹. Даже Генрих VII предостерегал Екатерину от чрезмерного доверия духовнику, используя «сильные слова»²², но она отказывалась верить дурным отзывам о брате Диего. Отсутствие любовной связи между ними подтверждает клятва, данная Екатериной в 1529 году: она заверяла, что явилась к королю «настоящей девой, которой не касался ни один мужчина»²³. Кроме того, Генрих VIII не позволил бы ей оставить при себе священника, имевшего настолько плохую репутацию, если бы верил в эти сплетни. И брат Диего создавал проблемы еще несколько лет.

Многочисленных придворных нужно было размещать и кормить. В обязанности лорда-камергера входило решать, кто имеет право на жилье, еду и «придворное содержание» – ежедневный рацион, состоявший из хлеба, вина, пива, свечей и дров. Его состав и нормы выдачи зависели от ранга того или иного человека и времени года. Эта привилегия обычно распространялась на приближенных короля, знатных дворян, высших придворных чинов и главнейших слуг. Те, кто не имел права на довольствие, получали только жалованье или гонорары.