Глава 7
Март 20Х2 г.
Саша осталась стоять посреди зала под откровенно любопытствующими взглядами посетителей. Кое-кто даже развернулся, чтобы удобней было наблюдать. Сашка показала вытянутый в неприличном жесте средний палец. И опустилась на стул.
Во рту стоял вкус чужой непроглоченной слюны. Саша тщательно собрала ее и выплюнула в чашку недопитого кофе. Этот придурок словно трахнул ее. Он унизил ее, поимел. Урод!
Как это ни странно, безобразная сцена была обратной стороной Сашкиной славы. Если б фотография не победила на конкурсе, ее бы не напечатали на плакате, плакат не развесили бы в городе, и этот тип не прибежал бы выяснять отношения… В теории Саша знала, что известность бывает не только приятной, но и опасной. А сейчас впервые примерила это на себя.
На душе было погано. Самое ужасное, что Сашка не ощущала собственной моральной правоты. Этот придурок намекнул, что она будет виновата, если с его любовницей что-нибудь случится… Если муж увидит плакат с фотографией… Нефиг было связываться с замужней! Нефиг было обниматься на публике в центре города! И все-таки внутри Саши противно шебаршилась неспокойная совесть.
Было и еще кое-что… Сашку смутила реакция собственного тела на поцелуй. Ведь это было насилие! Но пока она сопротивлялась, что-то внутри нее сопротивлялось сопротивлению. Даже боль укуса возбуждала. А от головокружительного поцелуя Сашка совсем поплыла… А потом вдруг – бах! – просветление. Именно тогда она расцарапала Гордину руку. Так этому уроду и надо! Не будет кусаться! И лапы свои распускать!
Ужасно хотелось курить. Игнорируя Гординскую пятисотенную, Саша выложила на стол деньги за свой недопитый заплеванный капучино и вышла на улицу. Прикрывая ладонью трепещущий на ветру язычок пламени, она зажгла сигарету,
Обычно несколько затяжек примиряли Александру с обстоятельствами. Но в этот раз даже целой сигареты не хватило. Саша нервно закурила вторую, но вскоре почувствовала легкое головокружение и противную горечь дыма. Никотин не помогал. Надо было найти какое-то другое средство. Хотелось выговориться. Выплеснуть дурные чувства так же, как Саша выплюнула изо рта чужую слюну.
Мысленно перебрав разные кандидатуры от Макса до бабушки, Саша остановилась на Лане и набрала знакомый номер. Но телефон выдал серию безответных длинных гудков. Лана частенько не слышала звонка. Пришлось звонить на городской. Трубку поднял дед:
– Это кто же нас почтил такой честью? Неужели лучший фотограф России?
– Привет! Сегодня же среда, Элем. Разве ты по средам не преподаешь?
– А зачем вы звоните в среду, барышня, если знаете, что я преподаю? Меня коллега попросил поменяться с ним на пятницу.
– Я, кстати, не тебе звоню, а Лане. Она дома?
– То есть со мной, Александра Федоровна, вы общаться не желаете?
– Желаем. Но дело у меня к Лане. Могут у нас быть свои женские секреты? Так она дома? По мобильному не отвечает.
– В магазин вышла, будет минут через двадцать. А трубка ее – вот она лежит. Забыла. А я думаю, кто же это Ланочку домогается? У тебя, девочка, что-то голос расстроенный. Что-то случилось?
– Дед, со мной тут такая гадость произошла. Из-за той моей конкурсной фотографии. Представляешь, меня нашел мужик, который на ней снят. Он был просто в ярости. Набросился на меня как маньяк какой-то.
– Настоящая слава – это когда тебя начинают одолевать придурки и маньяки. Поздравляю.
– Я не шучу, дед. Это было ужасно!
– Ну, прости старого дурака. Приезжай, девочка, расскажешь все в подробностях. Обычно все оказывается не так уж страшно, как кажется поначалу.
– Сейчас приеду.
***
– Привет! – Саша привычно клюнула поцелуем дедову щеку.
– И тебе привет, – сказал Корбус и, приоткрыв дверь в комнату Ланы, прокричал. – Ланочка, Саша приехала.
Заметив распухшую Сашкину губу, Элем удивленно поднял брови:
– А это что у вас такое, барышня? Последствия бурной ночи?
– Нет, последствия бурной встречи. С одолевающими маньяками.
Корбус вдохнул, собираясь дать комментарий по пикантной теме, но тут из своей комнаты выглянула Лана:
– Я сейчас закончу. Подождешь минут десять? А что у тебя с губой?
– Про губу – потом. Ты не торопись, я пока с Элемом поболтаю.
– Пошли на кухню, – дед подхватил Сашу под руку. – Заодно и чайку попьем. Лана, присоединяйся, когда освободишься.
За чашкой чая Саша рассказала Корбусу историю своего столкновения с ненормальным Глебом, умолчав, однако, о том, что больше всего взволновала ее саму – о странной реакции своего тела. В середине рассказа на кухне тихо появилась Лана и молча присела в уголке. А дед тем временем продолжал пытать Сашу:
– Значит, он набросился на тебя?
– Набросился.
– Что конкретно он сделал?
– Укусил за губу. Видишь?
– О-ри-ги-нально. Синяк будет отменный. Твой Макс просто обязан устроить бурную сцену ревности. Вообще-то странный способ нападения. Укусил и все?
– Ну, еще он меня… он меня поцеловал.
– Ту-ту-ту… Барышня, а вы уверены, что он хотел именно отомстить? Я бы сказал, что, по всем признакам, он хотел чего-то другого. Что, впрочем, тоже предосудительно, если не по взаимному согласию. Или согласие имело место быть?
– Какое согласие, дед? Он прижал мне руки – вот так (Саша показала, как это было), но я вырвала одну, и когтями расцарапала этому придурку его лапищу. Надолго отметина останется. А он мне угрожал.
– Какой ужас! – не удержалась Лана, но Элем осадил ее суровым взглядом.
– И свидетели были?
– Полное кафе свидетелей. Ни одного равнодушного, смотрели все! Как в цирке! – Саша театрально взмахнула руками.
– Ну, тогда теоретически ты можешь подать на него заявление в милицию. А если еще пройдешь медицинское освидетельствование и зафиксируешь факт злостного укушения, то можешь чего-нибудь добиться… Если хорошенько постараешься… В мое время за это давали 15 суток ареста. Сейчас, скорее всего, будет суд и штраф.
– На черта мне сдался этот штраф?
– А чего же ты хочешь?
– Я хочу… Я не хочу его знать!
– Детский сад, Александра Федоровна! Ты его уже знаешь! Увы, девочка, это издержки твоей профессии. Риск вляпаться в подобную историю есть всегда.
– А у тебя когда-нибудь такое было?
– Ты же знаешь, что я на улице почти не снимаю. А в студийной съемке клиент возмущается, только если недоволен тем, как получился. Но такого, как ты понимаешь, не случается никогда.
– А ты бы как поступил на моем месте?
– На твоем месте… Ту-ту-ту… Не представлю, что кто-то из клиентов захотел бы укусить меня… за губу…
– Элем! – укоризненно произнесла Лана.
– Да… Понимаешь, девочка, этика в уличной съемке – это очень больной вопрос… И до сих пор он формально никак не урегулирован. Что и кого можно снимать, а кого нет… Стрит-фотографы говорят, что всегда лучше попросить прощения, чем разрешения. Сама знаешь, как ценна спонтанность. Если спрашивать разрешения, многие сразу же отказывают. Нет и все! А если и соглашаются, то встают ровненько в позу, ручки по швам, на лице улыбочка неестественная приклеена… И вся прелесть подсмотренного момента разом пропадает. Такие карточки можно прямиком отправлять в мусорную корзину. Так что если ты серьезный фотограф и хочешь продолжать работать в своем жанре, то придется снимать на свой страх и риск. Но при этом всегда быть готовой к таким сценам, как сегодняшняя. Могут даже морду набить.
– Он так и сказал: была бы я мужиком, он набил бы мне морду.
– О чем я и говорю. А поскольку ты не мужик, твой маньяк по-своему тебе личико подпортил. Зато – ты лучший фотограф года! Так что: думайте сами, решайте сами…
– Но этот урод не имел никакого права наезжать на меня! Я ничего не нарушала! Правда, Элем?
– Видишь ли, девочка, право и этика – это разные вещи! Правда, что никаких законодательных запретов на фотографирование на улице нет. Ты имела полное право снимать и этого типа, и его любовницу, и бабку, и внучку, и Жучку. То есть с точки зрения ответственности, уж не знаю, какой там – уголовной, административной или какой-там-еще, – тебе ничего не угрожает. А вот с точки зрения этики, ты нарушила приватность его частной жизни. И, естественно, ему это не понравилось.
– Но не убивать же меня только за то, что я случайно сняла этого придурка!
– Случайно?
– Ну, не случайно! Все равно это не повод для убийства!
– А он, по-твоему, на это способен? От укуса до убийства «дистанции огромного размера». Ты считаешь, что он реально опасен?
Саша недолго покопалась в своих чувствах. Страха не было. Была злость, ярость, смущение, но отнюдь не страх. Хотя этот сумасшедший Глеб и угрожал ей.
– Он орал, что я тысячу раз пожалею, что сняла его и выставила фотографию на конкурс.
– Орал? И свидетели это слышали? Это хорошо! Собака, которая много лает, не кусает.
– Да?! В моем случае эта… этот… кобель как раз и укусил!
– Укусил – это мелочь. Что же касается чего-либо более серьезного… Ту-ту-ту… Если он не псих, то должен сообразить, что подозрение сразу же падет на него. Скорее всего, он устроит тебе какую-нибудь мелкую пакость. Просто попугает для поднятия самооценки.
– И ты, дед, так спокойно говоришь об этом? Мне угрожает маньяк, а ты спокойненько анализируешь, что и как он может со мной сделать.
– Элем, зачем ты дразнишь ее? – вступилась Лана.
– Ты помолчи пока, у тебя еще будет время утешить «бедную девочку», – резко оборвал Лану Корбус и тут же снова вернулся к разговору с Сашей. – А ты, лучший фотограф России, ну-ка быстро подобрала сопли! Ты бы своему любимому Нахтвею21 поплакалась, что тебе страшно. Он бы тебя как раз пожалел! Хочешь, чтобы в твоей жизни все было ровненько и гладенько? Тогда сиди в своем Интеройле и шлепай фотки на пропуска. И никаких тебе рисков!
От обиды Сашка даже носом зашмыгала. А упоминание Нахтвея, которым она всегда восхищалась, низвело ее проблему до карликового уровня.
– И что мне делать?
– Я уже говорил. Хочешь, иди сначала в поликлинику – фиксировать телесные повреждения, а потом в участок.
– И что они сделают? Ничего они не сделают! – Саша вспомнила, как сама высмеяла Гордина в его надеждах на полицейскую защиту.
– Скорее всего, девочка, именно так и будет. В лучшем случае, примут твое заявление. Но я бы даже на это особо не рассчитывал. Александра, скажи мне честно, как на духу. Вот если бы ты вернулась в тот день, когда сняла эту «горькую парочку». И вдруг случилось бы с тобой откровение, и ты увидела бы будущее. Как выиграешь конкурс, а потом встретишь этого мужика, и он обложит тебя матом и укусит. Или поцелует – я так и не понял, что там между вами было. Но неважно. Важно вот что: нажала бы ты кнопочку спуска или прошла бы мимо?
Саша не колебалась ни минуты:
– Конечно, нажала бы.
Эта фотография значила для Саши слишком много. Кем она была до победы на конкурсе? Внучкой знаменитого деда? Подающим надежды молодым фотографом? Многие так и подают надежды до старости, никогда их не оправдывая. Конкурс дал Сашке уверенность в собственных силах. Это было первое признание, подтвердившее обоснованность ее амбиций. Сродни признанию взаимности в страстной любви к профессии.
– Конечно, нажала бы, – повторила она еще уверенней.
– Вот! – Корбус даже назидательно поднял указательный палец. – А тогда, Александра Федоровна, перестань пускать сопли и выпрашивать, чтобы тебя пожалели, как маленькую девочку. Купи себе какой-нибудь баллончик с газом. Или этот… электрошокер. Носи его с собой. И снимай дальше, как снимала…
Саша подумала, что если бы она рассказала о происшествии родителям или бабуле, они, наверное, с ума сошли бы от беспокойства. Обратились бы в полицию. Запретили бы Саше выходить из дома. Отец возил бы ее на работу в Интеройл и обратно. И еще был бы наложен строжайший запрет на уличные съемки. Именно из-за этой гипертрофированной заботы Сашка и ушла из дома.
Элем же был совсем другим. Он относился к ней, как к равной. И потому игры в «пожалей меня, дедуля!» с ним не проходили. Видимо, действительно, придется обзавестись газовым баллончиком.
Но Сашке необходимо было еще поговорить о том, в чем она не могла признаться деду. Девушка вопросительно взглянула на Лану. Та ответила понимающим кивком головы и произнесла особым «намекающим» тоном:
– Дорогой, у тебя никаких срочных дел сейчас нет? Помнится, ты говорил, что тебе надо подготовиться к мастер-классу…
– Так бы и сказала, что хочешь остаться вдвоем с Сашкой, – Элем повернулся к внучке. – В твоей истории есть что-то не для моих ушей? Я заинтригован. Может, я все-таки останусь?
– Может, ты все-таки уйдешь?
– Ту-ту-ту… Ну, ладно, если так, то пойду. Секретничайте, девочки.
Элем Арсеньевич забрал свою чашку с чаем и обиженно удалился в кабинет.
***
– Но ведь, по-честному, твой Глеб прав, Сашенька. Ты причинила ему большую неприятность. Ты заставила его волноваться за ту женщину. Жить какое-то время в страхе, в неопределенности. А для человека это очень тяжело. Особенно для мужчины. Они вообще боятся не соответствовать…
– Чему не соответствовать? – не поняла Сашка.
– Чьим-то ожиданиям. Или своим собственным представлениям о «настоящем мужчине». Или тем стандартам, которые заложены в них воспитанием. Многому. Они бояться выглядеть слабыми. И в этом их слабость.
– Значит, этот Глеб – слабый?
– Не больше, чем другие… Я думаю, он просто злится на собственное бессилие. Ведь он не может ничего сделать, чтобы защитить свою подругу… То ли ее муж узнает, то ли не узнает… От Глеба сейчас ничего не зависит. И в это унизительное положение поставила его ты. Пусть даже невольно. Поэтому он и срывает свою злость на тебе. Ты неправа перед ним, Саша.
– Почему ты защищаешь его, а не меня? – обиженно вскинулась Сашка. – Я не виновата. Я никому не хотела причинить зла. Это просто несчастное совпадение, что мою фотографию выбрали для выставочного плаката. А он наехал на меня. Знаешь, какие гадости он мне говорил!
– Сашенька, я всегда на твоей стороне. Но я хочу, чтобы ты была справедлива. Он защищался. Что он еще мог сделать? Достоевский называл такие оскорбления «жалкими словами». Потому что они от бессилия. Чтобы хоть как-то уязвить обидчика.
– А то, что он – вот, – Саша погладила опухшую губу. – Укусил меня. И наплевал мне полный рот своей мерзкой слюны. Я уже два часа отплевываюсь и не могу отплеваться!
– Это подло. Он не должен был так поступать! Он напугал тебя?
– Знаешь, я как раз и хотела тебе сказать… Я… я возбудилась. Просто жутко как возбудилась. И от этого укуса. И от того, как он поил меня своей слюной… Ты не представляешь, сколько ее было… Полный рот. Она у него текла, как у какой-нибудь собаки Павлова… Такая горячая, сладко-кофейная… И он впрыскивал ее в меня, как… как сперму. А я задыхалась и глотала.
– Какой ужас!
– Ужас то, что когда я трепыхалась в его руках, а он стал раскрывать мне рот своим языком… твердым, как… как сама знаешь, что… я сразу затихла. Я уступила ему, понимаешь? Я его впустила … Потому что мне страшно этого хотелось. Я бы и в другом месте его впустила. Представляешь, у него была эрекция… Я чувствовала. Как ты думаешь, это ненормально, когда насилие возбуждает? Может, у меня какой-нибудь синдром жертвы?
– Я думаю, что у тебя как раз все нормально… Знаешь, я смотрела передачу… Там один криминалист сказал, что, если бы насилие не вызывало у жертвы желания уступить, то случаев изнасилования было бы гораздо меньше. И потом есть же «Ночной портье»22.
– «Ночной портье»? Это что такое?
– Это очень знаменитый и очень скандальный фильм. Про взаимную страсть между заключенной концлагеря и ее надсмотрщиком. Там герои случайно встречаются после войны… И героиня бросает мужа и благополучную устроенную жизнь, чтобы только соединиться со своим мучителем. Они любят и терзают друг друга, оба и палачи, и жертвы. И погибают вместе… Хотя каждый из них мог бы спастись в одиночку.
– Но это извращение какое-то!
– Ну да… Только, знаешь, извращение – это лишь крайняя форма выражения нормы.
– Ты действительно так считаешь? Значит, моя реакция была нормальной? Представляешь, я ему все руки расцарапала. Ногтями, в кровь. И получила от этого какое-то садистское удовольствие. Даже наслаждение. Словно… Словно трахнула его. А он прижал рану к губам, смотрит на меня, а в глазах такое выражение, как будто он готов меня съесть. Не убить, а именно съесть. Проглотить, чтобы нам с ним окончательно слиться. У тебя когда-нибудь такое было?
Лана несколько секунд помолчала, погрузившись в прошлое, а потом тихо сказала:
– Было, только очень давно, в юности. Всего один раз. Тот мужчина, Игорь, он очень меня любил. Страстно так, физиологично. Эта любовь была как болезнь. Он тоже говорил, что хочет меня съесть. Перецеловывал все пальцы на моих руках и на ногах, держал их во рту, покусывал, сосал. Жутко возбуждающе. И в то же время страшно. Мне всегда было с ним страшно … и волнующе. Словно по краю обрыва ходишь.
– И что с ним стало? С ним и с тобой?
– К счастью, я тогда уехала в Москву учиться. А он остался. Он служил в армии и не мог поехать со мной. И хорошо, потому что все это закончилось бы трагедией. Он ревновал меня дико. Сцены устраивал. С оскорблениями, с криками и слезами. Я всегда боялась, что он не сдержится и ударит меня. Изобьет. Или изувечит. Чтобы на меня никто больше не смотрел.
– О, черт! Вот это страсти!
– Да, самой странно все это вспоминать.
– И чем все кончилось? Он успокоился?
– Он погиб. У них в части сбежали дезертиры с оружием. Их окружили в сарае, где они прятались. Приказали сдаться, а те стали отстреливаться. И Игорь попал под шальную пулю. Говорили, что он как-то глупо и не вовремя поднялся из-за укрытия. Вот так… Но это все слишком давняя история…
Но почему-то эта «давняя история», уместившаяся в пересказе в несколько фраз, поразила Сашу. Особенно удивляло, что случилось это со спокойной, уравновешенной Ланой, которая и голоса-то никогда не повышала. Любовь, страсть и смерть. Саша еще никогда не переживала чужой смерти. Слава богу, все ее близкие – родители и даже деды с бабками были живы и здоровы. Пока целых два поколения отделяли Сашу от страшной бездны небытия. И в то же время она понимала, что рано или поздно ей придется пережить свою первую потерю. И заранее страшилась этого опыта.
– А что ты чувствовала тогда, когда он погиб?
– Трудно сказать. Стыдно признаться, но было даже облегчение. Эта безумная страсть Игоря… Она была… как мина, на которой можно подорваться в любой момент. Он сам мне рассказывал, что есть такие мины, на которые, если наступишь, то сойти уже нельзя – разорвет.
Но он был близким мне человеком. Я любила его. И все это оборвалось. Понимаешь, одно дело, когда разрываешь отношения, уже изжившие себя. Ты сам принимаешь решение, это твой выбор. И совсем другое – трагический конец. Тут и жалость, и чувство вины, которую уже не искупить… И непоправимость всего случившегося. В смерти есть что-то ужасающе окончательное. Все поправимо, кроме смерти.
Я вдруг осознала, что Игоря никогда уже больше не будет. И вместе с ним умерла часть меня. Та «я», которой я была с ним. Понимаешь? Потому что ни с кем другим я уже не смогу быть такой. Такой молодой, беззаботной… полной надежд. Все это умерло с вместе Игорем. Он словно забрал с собой то, чем владел. И когда я плакала над его гробом, я плакала и о себе. Больше никогда в жизни я не рыдала так горько. Вот вроде бы мы уже расстались… И все надежды на совместное счастье давно разрушились… А все равно понимание этого пришло только со смертью Игоря. Смерть – это точка невозврата. Вот так.
Саша согласно покивала головой… Хотя, по правде сказать, она понимала лишь слова Ланы, а отнюдь не чувства. Саша легко меняла и свою жизнь, и спутников… И никто не уносил с собою частичку ее «я» так, чтобы хотелось пожалеть об этом и заплакать. Экзистенциальный страх смерти у Сашки по-детски замещался страхом перед покойниками. И она спросила Лану о том, чего больше всего боялась сама:
– А когда ты смотрела на него в гробу? Тебе было страшно?
– Сначала очень страшно. Но когда я увидела то, что там лежало… Человеческая шелуха. Это был не Игорь. Похожий, но не он. Восковая куколка в деревянной коробочке… И еще, знаешь, меня поразили его крепко-накрепко зажмуренные глаза. Не закрытые, а именно зажмуренные. Как будто он боялся, что кто-то может его потревожить. А сам он не хотел этого. Не хотел никого из нас видеть. Вот и зажмурился изо всех сил. Я тогда поняла, почему покойников называют «жмуриками». Поразительно точное слово! Да…. Но что это мы с тобой все о покойниках… Мы же говорили про твоего Глеба.
– Никакой он не мой!
– Твой, потому что он – предмет твоих переживаний. Ты думаешь, он будет тебя преследовать? Ты действительно боишься его?
– Не знаю… Нет, пожалуй, не боюсь. Но я точно знаю, что мы с ним еще встретимся. Я даже хочу с ним встретиться.
– Похоже, он произвел на тебя впечатление. Между нами, девочками…
– Знаешь, у меня с Максом никогда так не было. И ни с кем другим тоже…Черт, он меня бесит, понимаешь? Бесит и одновременно возбуждает.
– Бесит? Ты же знаешь поговорку – «от любви до ненависти…»
– Думаешь, я могу в него влюбиться?
– Кто ж это может знать, кроме Господа Бога? Время покажет.
– Ну, ладно, спасибо, что утешила. Пойду домой, пора уже.
– Ты Максу расскажешь?
– Придется. – Саша снова погладила пальцем травмированную губу, уже налившуюся багровыми оттенками. – Но в сильно облегченной версии…
– А ты не боишься?
– Чего?
– Ну, например, что Макс найдет этого Глеба и …?
Сашка даже поразилась нежизненности этой романтической гипотезы. Макс –благородный рыцарь, защищающий честь своей возлюбленной? Невероятно.
– Макс? Да ни за что! Поругается, назовет Глеба «козлом». И будет жалеть меня. Даже сходит в аптеку за каким-нибудь троксевазином. Но никаких разборок точно не будет.
***
В прихожей, куда Лана и Элем вышли прощаться с Сашей, дед напомнил:
– Барышня, не забудьте про следующий вторник. Ланочка, во сколько ты народ собираешь?
– Я думаю, в полседьмого будет в самый раз.
В следующий вторник был День рождения Ланы и небольшая вечеринка для узкого круга избранных. Саша тоже была приглашена. Вместе с Максом.
– Значит, во вторник в полседьмого? Буду. Все, я побежала!