Вечорница. Часть 2

Листин

Наутро метель улеглась, на дворе стоял ясный морозный день, и снег сиял под солнцем белоснежными холмами. Троица дружно махала лопатами, расчищая двор и тропку до бани от снежных заносов. Дед Семён отпускал свои шуточки, и работа спорилась весело и скоро. К обеду затопили баньку, задорный дымок побежал серой прозрачной струйкой в небо, всё быстрее и быстрее, всё гуще и гуще. Как же замечательно пахнет дым на морозе! Банный дымок он особый, душистый.

К вечеру пошли париться да мыться, веничек запарили берёзовый, на пол пахучих еловых лап со смолкой настелили. Катюшка блаженно растянулась на полке:

– Хорошо-то как, бабуля! А ты говоришь – море, море. Да у нас тут такая красота, просто рай!

– Да я с тобой согласная, я бы и сама нашу деревеньку ни за что на город не променяла. Всю жизнь мы с дедом тут прожили. Кормила нас эта земля.

– Ой, бабуль, погляди-ка, – приподнялась на локте Катюшка, – А что это тут?

– Где?

– Да вот же, на еловой лапе, на коре, будто написано что-то, вот, видишь, закорючки какие-то.

– А ну, дай, гляну.

Баба Уля взяла еловую ветку, пригляделась к ней, и вдруг улыбнулась:

– Так это Листин деревьям счёт ведёт, его работа.

– Ой, бабушка, а что за Листин? – глазки Катюши разгорелись от любопытства и предвкушения новой истории.

– Старичок лесной, над лесавками главный, – ответила баба Уля, – Лесавки-то те навроде русалок с виду – девки красивые, волос долгий, до пят, зелёный, а в волосах цветы да листья. Одеты они в белые рубахи. Да уж только больно шумные они, прыгают с ветки на ветку, сидят, косы расчёсывают, могут и парней заманивать в чащу. Ежели с лесавкой-то той полюбишься, то с ума и сойдёшь опосля.

Ну, а Листин-то с женой своей, бабкой Листиной, те тихие, спокойные. Одно слово – старики. Это молодёжь скачет, а те сядут себе в куче листьев у пня, да и шелестят тихонько – советуются промеж себя, Лесавкам работу назначают.

Сам-то Листин тоже порой попугать любит тех, кто по лесу бродит. То веткой треснет, то листвой зашуршит, то заухает филином, да захохочет. Только это всё так, баловство одно. Вреда-то от него людям нет.

Ну, а как листва вся осыпется, как Лесавки хороводы отводят, да на зиму в норы спрячутся глубокие и дупла широкие, так Листин за последнюю в этом году работу принимается – деревья считать. Ой, какой он в том деле строгой, точность любит, порядок. У него ведь каждое деревце на учёте, и большое, и малое. Вот идёт он по лесу и считает, да на каждом дереве, которое сосчитал, отметку делает, запись свою. Только человеку ту запись не прочитать, потому как особый то язык, не наш.

Ну, а вот как всё Листин посчитает, так и к Лешему идёт, докладывать. Доложит положенье дел, и домой, к своему пню. Там, под пнём, у них с бабкой Листиной норка, как у нас изба. Бабка Листина хозяйственная, тоже порядок любит. К зиме, пока муж деревья пересчитывает, перины взбивает пышные из опавшей листвы, норку утепляет, чтобы морозы да вьюги не выстудили, тепло у них там, под снежной шапкой.

– Вот бы глянуть одним глазком на их избушку под пеньком, – размечталась Катюшка, – Наверное, как игрушечная она, уютная. Пахнет в ней травами да ягодами всякими.

– Да были такие, кто видел и бабку Листину и их избушку. От одной женщины я слыхала, что она и в гостях у них побывала, только была она тогда маленькой, может потому и показалась ей Листина. Та женщина в лес с матерью пошла, было ей тогда лет пять, ну мать-то и увлеклась грибами, а дочка и отошла подальше, да и заблудилась. Ходила, плакала, звала, и тут видит – на пенёчке старушка сидит.

Сама махонькая, меньше девчоночки, платочек на ней красненький, сарафанчик льняной, фартучек нарядный, вышитый. Сидит и прядёт. Да шерсть-то у неё не обычная, а паутина это. Поглядела она на девочку, хитро подмигнула, да и спрашивает, что, мол, ты тут одна делаешь. Рассказала ей девочка, что потерялась она. А бабка Листина и говорит:

– Ну идём, коли, в гости, чаем напою, да после провожу тебя, выведу к людям.

Видит девочка, под пенёк, на котором бабка Листина сидела, проход открылся. И пошли они туда. А внутри горница – и светло там, как ровно солнце светит. Печечка стоит, стол, две кровати с перинами.

Напоила бабка Листина девочку чаем, ягодами накормила, да после и проводила до опушки, оттуда уж деревня видна была. Девчоночка-то и добежала сама до дому. Там уж её искали давно. Она и рассказала про бабку Листину, да только никто ей не поверил, решили, что уснула она у того пня, вот и привиделось ей во сне всё это.

– Давай-ка, Катюшка, окачиваться будем водичкой, да домой пойдём, больно жарко.

– Давай, бабуль, а веточку эту я с собой заберу, такая она затейливая. Пусть о деде Листине напоминает!

Подселенец

– Вот те раз, – с порога начал дед Семён, заходя в избу с охапкой дров, – Чего это Лидуха-то всё у ворот топчется? Я щепы наколол, у двора снег убрал, после до Игната уж сбегать успел, а она всё стоит, с ноги на ногу переминается.

– Да уж видим мы, что ты до Игната сбегать успел, – проворчала баба Уля, кивая на раскрасневшееся дедово лицо, – Шапку-то чего поднял? Опустил бы уши, чай не молодой уж, застудишься, ишь жарко ему после Игната-то, ага.

– Да я чо, – начал оправдываться дед, – Я ведь только узнать, когда машина с патокой приедет. У поросят-то патока почти закончилась, волнуюсь.

– Ты бы лучше о людях так волновался, как о патоке, дед. Вот чего ты к Лидухе не подошёл, сколь раз ведь мимо неё пробегал?

– Дак, – замялся дед, – Не знай…

– «Не знай», – передразнила баба Уля деда, надевая валенки и накидывая шубейку, – Пойду, сбегаю до Лидухи, узнаю чего у ей стряслось.

– Бабуля, погоди, и я с тобой! – засобиралась Катюшка.

Лидуха, что жила наискосок, и впрям топталась у своей калитки, делая вид, что прогуливается.

– Лидуха, здравствуй-ко! – поприветствовала соседку баба Уля, – Ты чего это тут топчешься?

– Здорово, Ульяна! Да так, гуляю маненько.

– Ой, не верти душой, Лидушка, ты ведь уже полдня тут стоишь, вон нос-то синий. Рассказывай, чего стряслось? Почему в избу не идёшь? Слушай-ка, пойдём лучше к нам пока, там и побаем. Озябла ты вся, гляди-ко, как курица морожена.

В избе было жарко, дед Семён уже подкинул в печку дров, и благодатное уютное тепло разлилось по комнатам. Пахло топлёным молоком, что баба Уля ставила в чугунке в печь. Покрытое румяной коричневой корочкой, молоко пофыркивало, томилось. Налили чаю с молоком, достали из шкафа варенье да пирожки, сели за стол. Лидуха согрелась, раскраснелась, скинула шаль, облокотилась на спинку стула, утирая лицо.

– Дак чего случилось-то у тебя, соседушка? – начала разговор баба Уля.

Лидуха малость помялась, а после и ответила сразу в лоб:

– Подселили мне кого-то!

– Чего-то не пойму я тебя, – не поняла баба Уля, – Ты на постой что ль кого пустила?

– Никого я не подселяла, Уля, это кто-то мне подселил. Да за что только?

– Так, – сказала баба Уля, – Давай-ка начни сначала всё. Что да как. А то я ничего не понимаю.

– Значится так дело было, – вдохнув побольше воздуха, принялась за рассказ Лидуха, – Несколько дней назад сидела я вечерком, смеркалось уж, газету читала. Как раз Надя-почтальонша в тот день свежую принесла. Ну так вот, сижу я и слышу – по чердаку словно ходит кто. Прислушалась я.

Думаю, наверное, кошки это, там у меня лаз есть в одном местечке, так все окрестны коты у меня сбираются бывает, сколько раз видала, как на крышу ко мне лезут. Да я их не гоняю, хоть мышей половят, поди, всё хорошо. Они не пакостничают.

Ан нет, слышу, не кошки это. Тяжёлые шаги, мужские будто. Медленно ступают эдак – скрип-скрип, скрип-скрип. Я фуфайку накинула, рассердилась даже, думаю вот это да, вконец обнаглели, средь бела дня воры лазят. Сейчас, думаю, выйду во двор, да возле лаза встану и увижу кто это. Только собралась было выходить, как слышу – шаги эти в сенцах уже! Топ-топ, по половицам. Тут страх меня взял, Уля. Да как же это, думаю, он в сенцы-то сумел попасть? Я ведь дверь всегда запираю.

Я крючок накинула на дверь, что в избу-то ведёт. А сама стою, жду. И тут вдруг в дверь постучали, тихохонько так, и голосок слышу, не мужской, а вроде детского такого, писклявый:

– Лидушка, открой мне дверь…

Я ни жива, ни мертва стою. Знаю ведь, что сенцы у меня заперты были, не мог никто войти! Кто же там тогда, за дверью?

Стою, молчу, думаю, поди уйдёт этот, коль я отвечать не стану? А он снова пищит:

– Открой, Лидушка, знаю я, что ты дома.

Я давай молитву читать «Да воскреснет Бог». Ка-а-ак ухнет за дверью, как загрохочет! Застучало с силой в дверь, и голос – уже не тот, писклявый – а грубый такой, басом как закричит:

– Открывай дверь, я тебе говорю! Иначе хуже будет!

Ой, как мне страшно сделалось, ноги подогнулись, так и села я у двери на пол. Сижу, а сама всё слова твержу « Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…». А там, в сенцах, беснуется что-то. Кричит:

– Ну погоди, вернусь я ещё, сама откроешь мне!

– Правильно, – сказала баба Уля, – Нечисть она в избу не может войти, пока сама не пригласишь.

– Дак я чего дура-то наделала, – запричитала Лидуха, – Ты дальше слушай, Ульяна.

– В тот день тихо стало всё. Ушло это, что в избу ломилось. А я всю ночь не спала после, боялась, что вернётся оно. Другой день тихо прошёл. Я уж успокоилась, даже думать начала, что привиделось мне всё старой. И тут вечером, уж темно было, стучат в сенцы. Я дверь из избы в сенцы отворила, кричу – кто там? А там отвечают Валюшкиным голосом, я, мол, Валя это, нет ли спичек у тебя, а то у меня закончились, и магазин уж закрыт. Я дура, дверь и отворила, заходи, кричу. А там нет никого!

– Может разыграл кто тебя? – сказал дед Семён, – А чо, вон нынче на зимние каникулы ко всем внуки понаехали, вот и развлекается молодёжь. Димка, Стешкин внук, вон какой озорник!

При упоминании Димки, Катюшка зарделась и опустила глаза.

– Нет, Семён, – ответила Лидуха, – Не шутки это. Я ведь за дверь выглянула, а на крыльце следов нет никаких. А в тот вечер снежок шёл. А тут чисто всё! И до ворот ничего!

– Мда, – сказала баба Уля, – А дальше-то что было? Или всё на этом?

– Если бы всё! – чуть не плача произнесла Лидуха, – Выходит, я сама его и пригласила в избу, как он мне и предрекал. С того дня началось у меня дома не пойми что, то шкаф затрясётся, то чашка со стола упадёт, то свет сам собой выключится, шаги какие-то слышны, смешок. А вчера и вовсе худо стало – иду я по избе и тут ка-а-ак толкнёт меня кто! Аж полетела я, да упала, да об угол плечом ударилась. Вон, погляди.

Лидуха оголила плечо и все увидели, что на нём и правда красовался огромный синяк.

– Я убежала к Стеше ночевать, наврала ей, мол, плохо себя чувствую, боюсь одна оставаться. С утра вернулась домой, а там погром просто, всё вверх дном.

Ой, мамочки мои, принялась я убираться. То да сё. И вдруг, мимо зеркала-то прохожу и вижу краем глаза – мелькнуло в нём что-то. Я сделала вид, что ничего не видела, стою, будто пыль вытираю, а сама гляжу тихонько.

И вот что я в зеркале увидела – крадётся по полу навроде куколки какой, махонькое что-то, в штаны да рубашонку обряженное, ручки-веточки, волосы как из мочала, а лицо – настоящее! Живое!

Еле сдержалась я, чтобы не закричать. А сама всё смотрю, что этот делать-то станет. А куклёныш прыг на комод да как размахнется, да как фотографию нашу с дедом покойным швырнёт на пол. Полетела она и вся рамка разбилась вдребезги. Не стала я дожидаться, что он ещё натворит, схватила фуфайку да шаль и на улицу. Теперь и домой боюсь возвращаться.

– Ночуй-ка ты, Лидушка, у нас, места всем хватит, а завтра придумаем как помочь твоей беде. А скажи-ка, не ссорилась ли ты с кем в последнее время?

– Да в том-то и дело, что с Тарасихой надысь на улице столкнулись. Я ведь почему и думаю, что подселенец это. Ты ведь знаешь какова наша Тарасиха.

– Да уж знаю, – ответила баба Уля, – Та ёще пакостница. Да ладно бы толком умела, так ведь делает сама не знает что, только мнит себя колдуньей. А по факту – мелкая пакостница она. Да это и хорошо, если её работа этот твой подселенец. Мы его быстро спровадим. Ишь чо удумала, кобыла белобрысая!

Наутро баба Уля с Лидухой встали раненько, Катюшка ещё спала, и засобирались куда-то. Катюшка подскочила было тоже, да баба Уля осекла её:

– Ты куда ещё собралась, девка? Неча тебе там делать, спи пока.

Бабки посовещались о чём-то у порога, пошептались малость, да и ушли.

Вернулась баба Уля только к обеду, довольная, как будто нашла клад. Катюшка в нетерпении подскочила к ней:

– Ну что там, бабуль?

– Порядок там. Выселили мы этого гада. Отправили к той, кто послала, пущай теперь сама расхлебывает.

– Бабуль, так вы тоже, выходит, плохо поступили!

– Как бы не так! – усмехнулась баба Уля, – А ты что, Тарасиху пожалела? Не надо, она баба нехороша. Да и у нас выбора не было. Подселенец этот в никуда не исчезнет, один выход – кому-то его перекинуть. Ну, не могли же мы невиновному человеку гадость тоже делать? Вот и вернули хозяйке.

– А как вернули-то, а, бабуль?

– А подклад нашли, куклу тряпичную. Это Тарасиха её смастерила да с особыми словами Лидухе подбросила. Долго мы искали эту гадость, но нашли. На чердаке лежала, припрятанная за старым тряпьем.

Водой святой окропили, слова особые пошептали, да после в мешочек куклу скатали, да и к дому Тарасихи отнесли. За забор ей перекинули.

– А вдруг она обратно принесёт эту куклу бабе Лиде?

– Не принесёт, мы тоже, чай, не лыком шиты, умеем кой-чего, – улыбнулась баба Уля, – А зло пущай возвращается к тому, кто его сотворил.

Лесной народец

– Вот ты сказываешь, что в твоей книжке про подземный народец написано, как их там…

Дед Семён почесал в затылке.

– Гномы, деда, – напомнила Катюшка, откладывая в сторонку книгу со сказками.

– Вот, точно, – обрадовался дед, – А между прочим, в наших-то краях тоже маленькие человечки водились.

– Да ты что, деда, правда? – удивилась Катюшка, – А я думала, что они заграничные.

– Да прям, чем это заморье лучше нас? Я вот тебе расскажу, как наш кузнец с тем маленьким народцем встречался. Слушай.

Жил в старые времена в деревне нашей кузнец, Власом звали. Жена у него была и ребятишек трое, всё как полагается. Сам хоть и молод ещё был, и тридцати годов не было, а уважением большим пользовался у людей, поскольку кузнец он был отменный, рукастый, да и характеру беззлобного, всем помогал, никому не отказывал.

Модницам деревенским такие ли серёжки да колечки ковал, диву давались люди – ручищи-то у него были о какие!

Дед Семён свёл два своих кулака вместе да потряс перед Катюшкиным носом.

– А какие мелочи выделывал из железа, какие финтифлюшки, у-у-у. Ребятишкам опять же колокольчики затейливые мастерил, звенели они так, что душа раскрывалась и рот сам в улыбке расплывался от какой-то неведанной простой радости.

Кузница у Власа далече от дома стояла, близко-то, вишь ли, нельзя – иначе пожар может быть. Ребятишки Власовы к тятьке в кузню, бывало, прибегали, то от мамки чего передать, то поглядеть, как отец работает, приглядывались потихоньку, запоминали. Для учёбы-то они малы ещё были. Дочка Власова, Малашка, самая младшая из детей была, трёх годов от роду. Больно уж девчонка кукол любила. Нашила ей мать всяческих потешных куклят, и в штанишках, и в сарафанчиках, и в колпачках, и в платочках, и с мочалом вместо волос. Каких только не было. Повсюду Малашка за собой таскала своих любимцев. Домашние уж привыкли их повсюду находить, да домой возвращать к хозяюшке.

Вот и в этот раз работал Влас в своей кузнице, работал, притомился, вышел воды попить да умыться (возле двери у него чан с водой стоял), зачерпнул он воды своими ручищами, только собрался в лицо плеснуть, как видит – куклёшка Малашкина плавает в том чане. Улыбнулся Влас – снова дочурка разбросала свои игрушки, потянулся и достал куклу. Только хотел было её на лавку бросить, как кукла возьми да оживи. Влас как стоял на месте, так и сел наземь. Глядит он на лавку, а там человечек махонький сидит, а никакая и не кукла вовсе, как поначалу он подумал. Кафтанчик на человечке полосатенький, штанишки зелёненькие, да колпак красненький. Сам вроде как старичок, с бородой белой, бровями седыми да личиком морщинистым. Забавный такой. Влас даже заулыбался, и про испуг забыл.

– Надо же, – думает, – Что за диво?

А человечек прочихался, прокашлялся и говорит вдруг:

– Ну здравствуй, Влас!

– Вот это да, ты и имя моё знаешь! – ещё больше подивился кузнец.

– Знаю, – улыбнулся старичок, – Наслышаны мы про тебя, человек ты хороший и мастер своего дела, о таких далёко в народе молва идёт.

– Кто это – мы?

– Мы, лесной народ, – ответил человечек.

– И много ли вас?

– Так много, что и числа не знаем, одна лишь лесная хозяйка ведает сколько нас есть. Ей мы служим. Она меня и к тебе-то прислала, да кот твой меня испугал, залягай его комар, побежал я от ентого чудища, да и угодил в бочку. Чуть было не утонул. Спасибо тебе, кузнец, спас ты меня!

– Не за что, – отвечает Влас, – Что же за дело у вашей хозяйки ко мне?

– Слыхала она, – отвечал человечек, – Что мастер ты всякие узоры ковать да так искусно ты это делаешь, что словно живые выходят у тебя листики да ягодки. Вот и просит она тебя, чтобы выковал ты ей три пары серёг да колечко. А уж она тебя щедро отблагодарит.

– Вон что, – задумался кузнец, – Ну что же, я сделаю, а каков подарочек будет?

– О том не переживай, не скупа она на подарки. Только уговор, приду я к тебе в следующее новолуние, на третий день, так ты зверя своего полосатого на то время спрячь, больно страшен он.

Засмеялся Влас:

– Спрячу, не боись! Да ведь ты житель лесной, тебе ли зверей бояться?

– Лесные те нас не трогают, – обиженно надул губы человечек, – То хозяйки приказ. А твоему зверю закон не писан, а ну как поймает он меня да съест, как мышь полевую? А мне ещё только третий век и пошёл. Можно сказать и жизни-то ещё не видел.

– Сколько же вы живёте? – спросил Влас.

– Да по разному бывает. Коль никто нас не погубит, так долго мы живём. Я вот твоего прадеда помню, ох и похож ты на него, Влас. Такая же сажень в плечах да волос курчавый. Его силища-то в тебе. Ну что же, значит, договорились мы с тобою? Жди меня на новой луне.

Спрыгнул человечек с лавки, оправил свою бороду, юркнул к двери да и пропал.

Никому Влас о той встрече не рассказал, даже жене своей.

– Дождусь, – думает, – Когда снова он придёт, да погляжу, что подарит, тогда и расскажу супруге-то своей.

Вот и времечко пролетело. На третий день, как месяц остророгий на небе засиял, запер Влас кота в хлеву, а сам стал гостя поджидать. И тот не заставил себя долго ждать. Прямо с утра появился на пороге Власовой кузни.

– Ну, здравствуй, – говорит, – Влас, добрый человек! Готово ли то, что я заказывал?

– Готово, – отвечает Влас. И протягивает человечку коробочку деревянную. Взял тот её в руки, открыл, а там на травке сухой три пары серёг да колечко лежат, красоты такой, что глаз не отвести.

– Вот спасибо тебе, Влас! – сказал человечек, – А вот и подарок твой.

И протянул ему старичок крохотную куколку. Взял её Влас в руки, повертел со всех сторон, поглядел, да на лавку отложил.

– Что? – спрашивает старичок, – Аль не по душе тебе подарок?

– Да отчего же, – отвечает Влас, – Вещица занятная, дочке отдам, она любит таки игрушки, пущай играется.

Улыбнулся человечек:

– Подари, подари Малашке. Только знай, что куколка эта не простая, обережная она. У кого такая будет, тому никто не страшен – ни дух, ни зверь, ни человек. Сила в ней особая. Хозяйка сама эту куклу шила. Нарочно для дочки твоей. Для другого человека бесполезная она будет. Да и ещё есть у неё одна тайна, кто куколкой владеет, тот может помощи нашей просить, а ты не гляди, что мы маленькие, мы много чего умеем. Может и пригодимся когда. Ну, Влас, кланяюсь я тебе, мне пора. Может ещё когда свидимся.

Попрощались они и исчез человечек. Тут Малашка как раз прибежала, увидела новую куколку, обрадовалась, схватила её и убежала.

Пришёл Влас вечером домой, ужинать сел, и видит, Малашка в углу сидит на полу и вроде как с котом играет. Прислушался он, а она беседует с ним. Посмеялся:

– Вот затейница!

А Малашка говорила, говорила с котом, а после к тятьке подошла и бает:

– Тятя, а серёжка-то под полом лежит, во-о-он под той доской.

– Какая серёжка? – удивился кузнец.

– Которую ты прошлым летом потерял.

– Ты-то откуда про то знаешь? Ведь малая совсем ты была тогда.

– А мне котик наш сказал, Васенька.

– Ну и ну, нешто ты его понимаешь?

– Ага, – головёнкой Малашка в ответ кивает, – Понимаю, мол.

Интересно стало Власу, взял он да и вытащил пару гвоздей, и поднял половицу одну. А там в пыли и вправду серёжка лежит.

– Вот так диво, – думает Влас.

Решил он за дочкой понаблюдать. И стал подмечать, что Малашка язык звериный начала понимать. То с птицею заговорит, то с собакой, и те ей в ответ каркают да потявкивают. Смекнул тут кузнец, что то лесной хозяйки подарок.

– Ну, спасибо, – говорит, – Тебе, лесная хозяюшка!

А зимой снова к нему человечек наведался, попросил замочки для хозяйкиных сапожек сковать. И снова помог ему Влас. А в подарок горсть ягод сушеных получил, как человечек сказал – от любых хворей те ягоды. И правда, дети приболели вскоре, заварила жена чаю из тех ягод и наутро дети здоровыми проснулись.

С той поры нет-нет да и приходил к Власу маленький человечек, просьбы от хозяйки лесной приносил да гостинцы в ответ доставлял. А у Малашки, как подросла, занятие любимое появилось – крохотные кафтанчики, штанишки да армячишки шить. Люди посмеивались, мол, девка уже стала, а всё в куклы играешься. Малашка же лишь улыбалась в ответ, ничего не отвечала. А ещё стала она животинку лечить, боль заговаривать, и животные её слушались.

– Так-то, вот тебе и гномы, – закончил дед Семён свой рассказ.