– Ну, вообще-то… – я смутилась, замялась, но потом почему-то, глядя на их дружелюбные лица, всё-таки призналась: – Вообще-то, я… я из Светополья. Хотя… мой отец был неместный. Может, он – новодалец – и поэтому у меня синие глаза.
Вячеслав недоумённо вскинул брови. Цветана подалась вперёд, пытливо заглянула мне в глаза:
– И… ты ненавидела меня вначале? Зная, кто я и кто ты? Ты… – и тут взгляд её потускнел.
Грустно улыбнулась ей:
– Я не ненавидела тебя, Цветана. Вообще никогда. Только…
– Только? – переспросила она, помрачнев.
– Я…
Мне стало совестно и страшно. И зачем я вообще завела этот разговор?! Ведь сегодня она и так узнала уйму жутких вещей от Вячеслава, разглядевшего сквозь ткань её жизненных событий жуткую тайну её рода и тех, кому она доверяла. А тут ещё и я. И этот разговор.
– Ты меня использовала? – вдруг спросила девочка, нахмурившись. – Ты думала, что так сможешь выпросить что-то у… у моих родственников?
– Прости! – я виновато потупилась. – Я и правда хотела тебя использовать. Только… и вылечить тебя мне тоже хотелось. Хотя, наверное, ты теперь не поверишь мне. Да и… в твоей жизни было столько всего! Ты не обязана мне верить. Совсем.
Я молчала, не решаясь даже взглянуть на неё. Но прошло совсем немного, как вдруг она оказалась рядом со мной, крепко обняла меня, прижалась ко мне:
– Да ладно! – сказала Цветана, погладив меня по спине. – Какая разница, почему ты захотела меня вылечить? Ведь так у меня появилась подруга! Ты ведь моя подруга теперь, правда?
Я посмотрела на неё. Взгляд её был таким тёплым. Мне захотелось плакать. Крепко-крепко обняла её. И правда, какая разница, почему мы познакомились и пошли вместе? Ведь теперь у меня есть подруга! И всё равно, из какой она страны!
Расплакалась и снова обняла её. И она тоже зарыдала. Так мы обнимали друг друга и счастливо ревели. То ли устали от сегодняшних волнений, то ли потому, что было здорово, когда у тебя появляется подруга. Про чернореченца я совсем забыла. Да и не сразу бы вспомнила о его существовании, о том, что он был с нами, не повернись вдруг к нему Цветана и не спроси она у него:
– А ты… тоже мой друг, Вячеслав? То есть, вы.
Чернореченец, который стоял на том же месте и внимательно смотрел по сторонам, вслушиваясь в шум леса – следил за охотниками, когда мы забыли о том – повернулся к нам и рассмеялся:
– Если считаешь меня своим другом, давай на «ты». Мне этих «вы» и расшаркиваний при дворе хватает – уже тошно от них.
– А… – девочка запнулась, но всё-таки спросила: – А тебе не тошно, что я… что я – новодалька? А она – светополька?
– Я же сказал, что я – книжный червь, а не воин, и все эти склоки терпеть не могу, – усмехнулся мальчик, потом посерьёзнел и вдруг спросил: – А вы вообще знаете, что несколько сотен лет назад Черноречье, Новодалье и Светополье были одной единой страной?
Наверное, у нас были слишком потрясённые лица после этих слов. Он тяжело вздохнул и пояснил:
– Вот, люди увлеклись этой враждой и уже даже не вспоминают, что у наших народов общие корни, соответственно, у нас общие предки. Об этом говорят редко. Я как-то читал летопись Белого края, прочёл это и сам был страшно потрясён. С другой стороны, я и прежде иногда задумывался, слушая донесения разведчиков, видя их наброски касательно зданий светопольской и новодальской столиц, мельком слыша песни пленных новодальцев и светопольцев. Задумывался, а почему столько сходств между нами?.. А потом нашёл ту летопись. И понял, что между нами и вправду много общего.
– И точно! – растерянно выдохнула я. – Я тоже удивилась, увидев столицу Новодалья. Здания были чем-то похожи на здания из моего города. И к моей речи никто не прицепился, хотя я не знала каких-то местных слов. Да и здесь… нам дали чернореченскую одежду, а новодальскую мы зарыли у границы в землю. Я смотрела на вашу красную вышивку, и она была похожа на вышивку Светополья.
– А я боялась, что нам нарочно дали не то платье – и нас раскроют, – вдруг призналась девочка. – Ведь узоры почти те же самые, только у нас простолюдинки любят красить платья в зелёный цвет, поверх вышивки, отчего она становится коричневой, а тут было неокрашенное платье, просто льняное!
– Ну вот, – грустно сказал чернореченец, – Люди так увлеклись ненавистью и гордостью за свои различия, что совсем забыли об общих корнях и в упор не видят многих общих черт. И это всё очень печально.
И я, как-то размягчённая теплом прижавшейся ко мне Цветаны и дружелюбием чернореченского мальчика, который, как оказалось, уже давно знал нашу тайну, но всё-таки нас не выдал, вдруг призналась:
– Мне так хочется, чтобы между Враждующими странами появился мир!
– Было бы здорово, – улыбнулся Вячеслав. – Хотя я и представить не могу, как это сделать. Что правители, что народ – все помешались на этой вражде и стремлении отомстить.
– Вот и я не могу представить, как это сделать, – вздыхаю, – но хочется.
– Ааа, у меня сейчас ноги отвалятся! – взвыла Цветана – и направилась к поваленному дереву шагах в тридцати-сорока от нас.
Мы с Вячеславом переглянулись и как-то тоже пошли за ней, сели по бокам от неё. Чернореченец сорвал какую-то травинку, стал задумчиво жевать её кончик. Новодалька повторила его жест. Чуть помедлив, и я сорвала стебель той же травы. Так мы какое-то время сидели рядом, жевали травяные стебли. Было как-то… уютно, что ли. Спокойно. Хотя, конечно, нам, новодальке и светопольке, рассиживать на поваленном дереве близ чернореченской столицы, да ещё и в компании чернореченца, это было как-то… ну, ладно, я верю этому мальчику, но место не то, чтобы спокойно сидеть и жевать траву. Но всё равно на душе у меня было спокойно и хорошо. Я украдкой посмотрела на лица моих соседей. Кажется, им тоже было уютно здесь сидеть, втроём. Хотя, впрочем, Вячеслав дёргался время от времени, чтобы оглядеться и вслушаться, не приближается ли кто-то к нам. Охранял нас. От этого понимания на душе потеплело. Да и… он быстро понял, но ничего никому не сказал!
– Алина, скажи честно. То есть, если захочешь рассказать. Зачем ты пошла в Новодалье? – спросила Цветана после долгого молчанья.
– Ну… я хотела поговорить с вашим королём… – спохватившись, добавила: – Твои родственники – аристократы, и я надеялась, они представят меня Вадимиру, если я тебя вылечу.
Хотя, может, наблюдательный отрок уже подметил все или часть наших оговорок и смекнул, что девочка связана с самим новодальским королём? Впрочем, Вячеслав виду не подал. Но услышав про моё желание поговорить с Вадимиром, заинтересовался, тоже повернулся ко мне, даже траву жевать перестал.
– А о чём? Если не секрет? – в глазах юной графини зажглось любопытство.
– Ну… – я смутилась. – Это глупо, конечно. Но… о мире.
– О мире? – растерялась новодалька. – Зачем?
– О примирении Враждующих стран, – уточнила я. – О том, что все три народа уже замучены этой враждой и хорошо бы нам примириться. А то мы истощим друг друга – и нас другие, более сильные, могут стереть с лица земли.
– И… и ты думаешь, что Вадимир серьёзно это выслушает? – девочка поморщилась. – Эх, Алина, Алина! Да он спит и видит, как ворогов самих вывести с лица земли и с меньшими потерями!
– Ну… а вдруг бы я нашла правильные слова? И он бы прислушался? Ну, хоть задумался?
– По-моему, логичнее тебе было бы идти к Ростиславу, – рассудительно заметил мальчик, он опять огляделся, но в лесу было пусто, разве что птицы пели бодро и звонко, да шевелилось что-то мелкое в траве и кустах. – Ведь он – твой король. Он бы хоть тебя как подданную свою выслушал.
Тяжело вздохнула и призналась:
– Так я уже ходила к Ростиславу.
Дети потрясённо вытаращились на меня:
– Как? Уже?
– С этим разговором?!
– Ну, да… почти. Только он не стал меня слушать.
– Не удивительно… – протянул Вячеслав. – Надо как-то иначе.
– Ты знаешь, как?
– Нет. Я же только сегодня задумался об этой идее!
– А, ну да.
Мы потянулись за новыми травинками. Я посмотрела в бок – и новый стебелёк выпал у меня из руки. К нам шёл Станислав. Принц проследил за моим взглядом, приметил приближающегося мужчину, огляделся, после чего вдруг ойкнул, ударил себя по лбу, вскочил и… окликнул новодальца:
– Любезный, вы видели здесь чёрного коня?
Конь, кстати, и в правду куда-то пропал.
– Я его ищу, ищу подлеца… умаялся.
– Говорят, за рекой видели какую-то чёрную скотину, – ухмыльнувшись, сказал Станислав.
– За рекой? О, нет! Если он совсем сбежит, мне отец голову оторвёт! – натурально взвыл мальчишка, обернулся ко мне: – Благодарю вас за столь занимательные сведения о лечебных травах. Теперь я вынужден вас покинуть, Этот… конь… он – подарок отца, – проходя мимо мужчины, сказал будто сам себе: – И почему от этой животины вечно столько проблем?..
Охранник графини посмотрел ему вслед, потом посмотрел на нас и как-то странно ухмыльнулся, но смолчал. Почему-то мне от этого стало не по себе.
– Что-то я проголодалась! – бодро заявила Цветана – и первой ринулась в сторону деревни.
Станислав взглянул на меня и снова как-то загадочно ухмыльнулся. И молча пошёл вслед за своей подопечной.
Время полетело быстрее. В глазах девочки теперь сиял какой-то особый огонь: она всех расспрашивала про растения, подружилась с местным знахарем. И, когда через пару дней мы снова увидели чернореченского принца, завела с ним разговор о траволечении. И тот с охотой стал посвящать её в хитрости и тайны этой науки. А знал он очень много всего.
О времени, когда ей, мне и Станиславу придётся вернуться в Новодалье, дети никогда не вспоминали. Как будто сговорились. По-моему, они думали о том неминуемом событии, когда оставались в одиночестве. Они не могли о нём не думать, но предпочитали беспечно радоваться, пока это было возможно. Ещё мы постоянно боялись, что нас во время очередной беседы вновь застанет Станислав, но тот почему-то близ этого места не появлялся, зачастил к реке, рыбу ловить.
Беда грянула внезапно: кто-то проследил, где второй принц «гуляет» и рассказал об этом семье. Наследник явился разобраться с «селянками». Вячеслав попытался за нас вступиться, за что брат избил его. Воины, пришедшие вместе со старшим сыном Мстислава, за среднего не вступились. С презрением и ухмылками наблюдали за избиением. Силы были неравные: парень лет семнадцати, высокий, крепкий, мускулистый против худого слабого мальчишки. Вот где Вячеславу аукнулась его нелюбовь к битвам, дракам и тренировкам. А Мириона опять молчала, не то мучилась от боли, не то опять давала кому-то возможность что-то выбрать.
– Сам потом будешь меня благодарить, – самоуверенно произнёс новый король, отступая от брата. – Ты – принц. Ты не должен водиться с селянками.
– Что ты с ними сделаешь? – выдохнул наш друг.
– Если забудешь о них, то всего лишь побью и вышвырну к врагам. Пусть не смеют возвращаться обратно.
Если он не врёт, то было бы здорово оказаться в Новодалье или Светополье. Разумеется, девочку так и не вылечу, но зато мы обе сможем выжить. Пока. Без Ясносиня сможет ли Цветана выжить? Но не дело пока думать о траве. Да и не верю я в искренность обещания старшего сына Мстислава. О нём много злого говорили в деревне. О его жестокости мы уже наслушались.
Мальчик сплюнул кровь с губы, поцарапанной острым кольцом брата, и горько взглянул на меня и Цветану:
– Простите, мне придётся уйти.
– И ты перед ними ещё и извиняешься? – брат отвесил ему затрещину.
Вячеслав не шелохнулся. Нас связали и потащили. Мы оглянулись, чтобы в последний раз посмотреть на друга. Никогда не забуду взгляда, с каким он провожал нас. Он страдал не меньше своих потерянных друзей.
Нас бросили в сырой подвал столичной тюрьмы. Мы сидели на освещённом клочке пола, на старой соломе плечом к плечу. Я сдерживалась, девочка плакала.
– Почему нам нельзя дружить? – между всхлипываниями спрашивала она. – Почему Вячеслав и я родились… – спохватившись, моя подруга зажала рот рукой.
Пока здесь ещё не выяснили, откуда мы. Если станет известно, что я – светополька, а она – новодалька, тогда нас растерзают.
– Почему это длится столько лет? – Цветана долго молчала, потом растерянно произнесла: – Разве не проще всё простить и забыть?
Я не отвечала. Не могла объяснить ей, почему ненависть так застилает глаза людям и не оставляет в их душах места ни доброте, ни дружбе, ни любви. Я жутко терзалась от того, что из-за меня эта девочка отправилась во вражескую страну и теперь оказалась в темнице. Она же ничего не сделала! Ей просто не повезло родиться в иной из Враждующих стран! Но если б в её жизни не появилась я, она бы так и не узнала ни горького вкуса надежды, ни пыток, ни ранней гибели! Из-за меня Цветана сидит тут и плачет! Из-за меня! Я так хотела примирить эти страны, а в итоге притащила к пропасти эту ни в чём не повинную девчонку!
Вскочив, колочу в дверь, пробую вырвать прут металлической решётки. Бессмысленно. Не с моими силами что-то здесь расшатать и изменить. Я всего лишь довольно хрупкая девушка. С какой-то загадочной силой, бесполезной в этом мрачном подвале. И Мириона молчит. Она меня бросила. Обманула, предала.
Упала на колени около окна. Отчаяние стиснуло грудь.
А на что ты надеялась, дура? Даже если бы случилось чудо, встретились бы короли Враждующих стран, договорились о мире и, как это ни противоестественно, честно выполняли договор, ненависть их народов в одночасье никуда бы не исчезла! Но они не встретятся. Они никогда не встретятся, ведь чудес не бывает.
Мне было стыдно смотреть в глаза Цветане. Закрыв лицо руками, зарыдала.
Как же я тебя ненавижу, противная, жгучая надежда! Ты делаешь людей слепыми и толкаешь в пропасть! А впрочем, это я сама туда шла. Только сама. Я выбрала этот путь. Я… это сделала я.
Самое страшное – это не боль отчаяния. Её ещё можно стерпеть. Она только на вид кажется невыносимой. Самое жуткое – это когда погасает последняя капля надежды – и в твою жизнь опускается мрак. Раньше такое со мной уже случалось, только тогда я была одна, и единственная жизнь, которая зависела от меня – это моя собственная. А теперь я отвечала и за девчонку, которую затащила в чужую опасную страну, которая по моей вине оказалась в этом холодном полумраке, затянутым затхлым запахом плесени и гниющей соломы на полу. И оказалось, что погибать, когда на тебе висит ещё чья-то жизнь – это намного мучительнее, чем падать в пропасть одной.
О, как же больно! Она… я… мы тут… та проклятая сила меня никак не поддержала. И эта якобы Мириона никак не вступилась за меня.
Да и… Вячеслав назвал нас своими друзьями. Да, ему было больно, что на нас взъелся его старший брат. Но он стоял и смотрел, как нас уводят. Просто стоял и смотрел, смирившись. Слабак! И что толку с того, чтобы называться его друзьями?! Что толку, что он назвал друзьями нас?! Друзья – это те, кого защищают!
И Мириона почему-то молчит. Как будто она тоже бросила меня. И есть так хочется. И Кан тоже бросил меня! Для него месть была важнее, чем я. Но… как же я?.. А как же я?! И моя мечта… эта глупая-глупая мечта! Зачем я пошла в Новодалье? Зачем я полезла говорить с Ростиславом?! Я снова в тюрьме. Но я же ничего дурного не сделала! Я только мечтала о мире! Я только хотела жить спокойно и не терять моих сыновей! Я только хотела, чтобы мои дочери не стали вдовами! Я только мечтала, чтобы мои дети жили долго и счастливо. Я только поверила в дружбу… с мальчишкой из ворогов. Так за что же?!
Тут я услышала, как рыдает Цветана – и словно острые когти впились в мою душу. Цветана… милая моя Цветана… ты назвала меня своей подругой, ты поверила мне, но что я сделала для тебя? А вдруг они узнают, что мы не местные?! А вдруг этот слабый мальчишка проболтается?! Он вроде был искренним, говорил искренне, но слова… Слова – это только слова! Слова – это не дело. Слова – это только полдела. И какой от этого всего прок?!
Девочка старалась плакать тихо. Ведь она тоже ему поверила и… может даже, она его полюбила. Я когда-то завидовала жёнам и дочерям торговцев и аристократов, когда они проплывали мимо меня, шурша нарядными платьями и сверкая драгоценностями в украшениях. Я думала, мне не повезло родиться в обычной семье, сиротой, но… эта девочка – родственница короля – и что она с этого получила?! Аристократка. Графиня. И не дом у неё, а какое-то змеиное гнездо! Травили её во чреве, травили её отца, мать. И брата или сестру загубили ядом. И маму. Зачем я завидовала им?! Бед хватает у всех. Беды не делят людей на богатых и бедных, на старых и на молодых, на умных и глупых. И вроде кажется, что у других всё хорошо. Пока не узнаешь, что скрыто там, за фасадом. Но меня хотя бы Роман принял. Ромка… мой упрямый и такой заботливый братишка! А у бедной Цветаны её, малышку, и её родителей кто-то из родственников старался со свету сжить!
Я придвинулась к моей юной подруге, притянула её к себе и крепко обняла. Она зарыдала ещё громче, горше.
Мысли быстро полетели в другом направлении.
Если так подумать… даже если б я сказала что-то, к чему короли трёх стран прислушались бы. Даже если бы они заключили перемирие, ну, хотя бы попытались. Хотя бы ненадолго попытались. То всё равно эта ненависть чернореченцев, новодальцев и светопольцев никуда бы не делась только от подписей и печатей на каких-то листах бумаги! Эта ненависть копилась десятилетиями. Эта ненависть вобрала в себя море крови. Ненависть никуда просто так не исчезает. Вот и Кан с ней справиться не сумел. Да он и не хотел даже попытаться понять и простить.
Впрочем, злиться на весь свет и уж тем более на самых дорогих – самое худшее, что в моём положении можно сделать. Надо придумать, как зажечь в людях любовь и уважение, как примирить их друг с другом. Ха, ну и дура же ты, Алина! Ты в тюрьме сейчас из-за своей глупой мечты помочь людям! Наверное, так тебя и казнят. Так… казнят за твои добрые мечты и желание кому-то помочь!
– Как думаешь, Станислав далеко ушёл? Его вроде бы не должны были ловить, – прервала мои размышленья Цветана.
– Не знаю. Нам не стоит на него надеяться.
– И у него наши деньги. Вряд ли устоит перед таким искушением.
Бедная девочка! Ты так рано столкнулась с жестокостью, жадностью и предательством. Нет, не столкнулась. Ты среди них родилась.
– Будь я графиней в Черноречье, нам бы никто не мешал, – вдруг вздохнула она.
– Они бы искали для него принцессу. Или бы твой принц отправился на битву и не вернулся.
– Верно, – девочка опустила плечи, – он не умеет драться.
Мы долго сидели, тесно прижавшись друг к другу. Так было теплее… и хоть немного спокойнее, так как кто-то близкий сидел рядом. И так было больнее, потому что вдобавок было страшно не только за самих себя, но и друг за друга.
Потом, не выдержав, я кинулась к двери.
Билась об неё, из-за отчаяния почти не чувствуя боли, до тех пор, пока силы окончательно не покинули меня.
Я знала, что я не смогу выбить эти плотно сцепленные доски. Я была не настолько сумасшедшей, чтобы этого не понимать. Но я была достаточно глупой, потому что сюда попала. Дура! Дура ты, Алина! И ладно бы ты сдохла одна! Так почему же ты притащила за собой её?! Эту девочку? Эту несчастную девочку!
– Алина, перестань! – взмолилась моя бедная подруга. – Ты не сможешь вышибить эту дверь. А у меня сердце кровью обливается, когда я слышу, как ты бьёшься об неё, когда я думаю, как тебе больно от этого. Перестань, прошу!
Подошла к ней, упала перед ней на колени.
– Прости, милая! Прости, что я не сумела тебя спасти! Прости, что я втянула тебя во всё это!
Девочка подалась ко мне, крепко обняла меня, прижалась своей щекой – тоже мокрой – к моей щеке:
– Не говори так! Не рви своё сердце в клочки! Я сама за тобой пошла. Сама за тобой пошла в Черноречье. Сама, понимаешь?
Я шмыгнула носом.
– А там бы меня мой дядя убил, – добавила подруга глухо. – Он злой. Он никого не щадит из своих врагов. И что я его родственница, он бы не посмотрел.
Она нежно погладила меня по щеке:
– Я бы всё равно Грань перешла. От болезни ли, от его руки ли или из-за проклятого наследника Черноречья. Рано ли, поздно ли… – она вдруг притянула мою голову к себе, в затылок поцеловала. – Но там бы, на родине, я бы погибла одна. А тут… тут со мною была ты. И, знаешь, я ни о чём не жалею. Вообще ни о чём. Потому что эти недели вместе с тобой – это было самое прекрасное время в моей жизни. Раве что время с моей няней может сравниться с ним. Когда я ещё была мала. Моя няня… моя любимая няня так рано ушла за Грань. Она была солнцем для меня. Радугой моею была. А ты и твои улыбки – мои луна и звёзды. Вы светила, что осветили мою жизнь. И я ни о чём, вообще ни о чём не жалею. То, что я пошла за тобой – было лучшим решением в моей жизни. Правда, Алина! Поверь мне!
Плача, уткнулась лицом в её волосы. Цветана стала гладить меня по голове и тихо запела колыбельную, видимо, ту, что ей когда-то пела няня, когда она горько плакала:
Расплету твои я косоньки,
Расчешу их гребнем ясневым,
И придёт покой к душе,
Солнышко моё ты ясное.
Ветерок подхватит волосы,
В танце озорном закружитесь.
В жизни тёмные бывают полосы,
В них рассветы обнаружитесь!
Каждая душа приходит в мир,
Принося с собой мечту заветную.
Если вспомнишь ты свою мечту,
То начнёшь свою тропу рассветную.
Пусть всегда сияют твои глазоньки,
Пусть в душе твоей сияет солнышко.
Пусть горит огонь мечты везде,
А у бед у всех бывает донышко.
Как бы ни была страшна беда,
Тот, кто выход ищет, да найдёт его.
Твои мысли да мечты твои – еда,
Тому, что случится после дня сего.
Потому не мысли зла и о добре мечтай,
Как бы ни была странна светлая твоя мечта,
Коли скажешь ей душою: «Расцветай!»,
То тогда и в твоей жизни расцветёт она.
Расплету твои я косоньки,
Расчешу их гребнем ясневым,
И придёт покой к душе,
Солнышко моё ты ясное.
Она пела красиво. Милый чистый красивый голос. И я затихла в кольце её тёплых рук. Она ещё долго продолжала гладить меня по голове и по щекам, иногда осторожно целуя в затылок.
В коридоре послышались шаги. Цветана вскочила, прижалась ко мне. Она сильно дрожала, а её ладошки были очень холодные.
Через вечность, наполненную мукой ожидания, в подвальное помещение втолкнули другого несчастного. Дверь со скрипом захлопнулась, глухо лязгнул железный засов. Кто-то застыл слева от двери, куда не попадал тусклый свет через тоненькое окошко, разбитое на три части толстыми ржавыми прутьями. Лица мы не видели совсем. Разве что различим был силуэт невысокого щуплого парнишки. Он молча опустился на пол и то ли задумался, то ли заснул.
– Есть так хочется… – прошептала девочка.
И я запоздало вспомнила про пирожок в моём кармане, который с утра взяла на прогулку для моей подопечной. От тревог совсем про него забыла. Когда достала, пирожок уже превратился в мягкую, местами липкую лепёшку. Парнишка дёрнулся, видимо, не спал и почуял запах. Я разломила пирог на три части: большую девчонке, а другую, поменьше, переломила ещё раз и меньшую часть протянула третьему пленнику.
– Благодарствую! – сказал он хрипло. – Я уже три дня ничего не ел.
Куча заплесневелой соломы и оборванных тряпок, до того темневшая в углу, вдруг зашевелилась. Оказывается, тут ещё кто-то был. Возможно, всё это время лежал без сознания или вообще не желал с нами говорить. Наверняка тоже голодный.
Ощупывая стену, подошла к несчастному, осторожно нащупала его худую руку и вложила в неё свою долю. Тот быстро цапнул подношение, откусил часть, подавился, закашлялся. Хотела осторожно похлопать его по спине, но пленник вскрикнул и поспешно отодвинулся. Мальчишка. Не большой. Моя ладонь успела ощутить порванную ткань на его спине и струйку чего-то тёплого. Раненный. Несколько часов или дней пролежал тут без чувств, позабытый всеми, а может, оставленный беспощадным Бориславом на гибель. Бедняга.
Проглотив еду, мальчишка хрипло засмеялся. Смех оборвался, сменившись стоном. Справившись с болью, пленник горько произнёс:
– Сегодня какая-то простолюдинка дала мне милостынь. Какое счастье, что мои родители до этого не дожили!
Значит, он из знати. Такой маленький, но злой наследник его не пощадил. И родителей юнца казнил. И почему Мстислав не вмешался?..
Парнишка подошёл к мальчишке: тот торопливо отполз назад, приложился затылком о стену, ойкнул.
– На, поешь, – сказал четвёртый узник и сунул хаму свою долю. – Должно быть, ты не ел ещё дольше, раз всё-таки взял протянутую тебе еду.
Юнец не заставил себя упрашивать: схватил подачку, проглотил, почти не жуя, так же быстро, как и предыдущую. Цветана, тронутая такой щедростью старшего, отдала ему свою долю.
– Да что я буду девчонку объедать? – возмутился тот.
– Не волнуйся, я не очень голодная, – неубедительно соврала графиня.
Поколебавшись, он всё-таки принял дар, поблагодарил, съел. Чуть погодя, грустно спросил:
– Вас сюда затолкали за что-то плохое или как обычно?
– Борислав посчитал, что мы опасны, – проворчала девочка. – Не боишься?
– После встречи с нашим будущим королём меня сложно чем-то напугать! – мрачно ответил пленник. – Лишь приболел Мстислав, а его сын уже вообразил себя невесть кем.
– Тебя тоже из-за ерунды? – сочувственно спросила графиня.
– Я украл курицу у торговца, – тихо сказал парнишка. – Пришёл в столицу, два дня не мог найти никакой работы, а потом увидел толстую куриную тушку на лавке – и в голове у меня помутилось. Я очнулся уже в лесу, держа её за лапу. Общипал, высек из сухого дерева искры, развёл костёр… – голос его стал мечтательным. – Поджарил её всю, с потрохами. Она слегка пожарится с одного бока, я сразу же оторву кусочек – и в рот. Это было больно: она ж горячая, но так… так… – он надолго замолчал, потом радостно продолжил: – Так вкусно! Я сожрал её почти целиком, завалился на бок около костра, заснул, сытый, около жаркого пламени. А потом меня нашли стражники и вместе с куриными останками притащили обратно в Связьгород. Жалко, куриные кости отобрали, а то я бы сейчас мог с вами поделиться. Ну, а потом меня три дня таскали к разным начальникам, били. Наконец-то затолкнули сюда и оставили меня в покое. Так что это очень даже неплохо: смогу хоть немного поспать.
– Ох, знали бы родители, что вор дал мне подачку! – с тоской выдохнул мальчишка.
Чуть помолчав, парнишка возмущённо спросил:
– Думаешь, им больше хотелось бы, чтоб ты сдох от голоду?
– Разумеется! – с презрением просипел аристократ.
– Тогда бы и не брал у меня еду!
– Ну… – мальчишка замялся. – Я не хотел… Я б не взял! Но моя рука…
И он надолго затих. Потом в гнетущей тишине отчётливо прозвучал тихий всхлип.
– Ты плачешь? – равнодушно спросил воришка.
– Мужчины не плачут! – просипели в ответ гордым дрожащим голосом.
– Плачут, – твёрдо сказал парнишка, – только не так часто, как женщины. Мужчина может заплакать, если потерял что-то дорогое. Если он не каменный. А ты не каменный: у тебя живое сердце. Разве стоит стыдиться живого сердца?
Сначала раздавались сдавленные тихие всхлипы, затем они переросли в громкие рыданья. Маленький аристократ долго не мог успокоиться. И не удивительно. Когда чья-то безмятежная сытая и весёлая жизнь заканчивается, да ещё и подобным образом, это ужасно.
Под предлогом «дай-ка я согреюсь!» вор подобрался к плачущему мальчишке, сел рядом и обнял его.
– К ним подсаживайся! – просипел самый младший пленник. – Мне ты на хрен не нужен с твоими объятиями!
– Боюсь, девчонки меня не так поймут. А тут так холодно. И, вообще, тебе повезёт, если не подхватишь тут воспаление лёгких.
Аристократ пробурчал много гадостей о «вздорных простолюдинах». Вор ненадолго выпустил его. Издёрганный, наплакавшийся и голодный юнец быстро начал замерзать. Так что дальше мы сидели по парам: я с Цветаной и мальчик с парнишкой, согревая друг друга в объятиях. И болтали о всяческой ерунде. Говорили, не смолкая. Так как стоило кому-то умолкнуть хотя бы на миг, как тишина каменной глыбой обрушивалась на нас, давила несносно. А обмениваясь умными или нелепыми фразами, мы мешали друг другу думать о том, что случится после, если о нас вспомнят или вообще забудут.
Потом Благовест – так звали паренька – начал рассказывать нам байку про то, как в одной стране скучающий король пообещал подарить мешок золота тому человеку, который гордится самой откровенной нелепицей. И поползла к правителю толпа алчных и бедных, богатых и знатных, и простолюдинов. Кто-то гордился дыркой в заборе, кто-то ласковым котом, который сам по себе штаны хозяину отряхивает своей шубкой, кто-то грязными ушами…
Победил земледелец, который заявил: «Вот смотрю на этот балаган – и горжусь, что я не король, который своими глупостями вгоняет страну в хаос».
Причём, победил он не потому, что короля рассмешил, а потому, что правителю внезапно стало стыдно. От предложенного золота мужчина отказался, сказал, что ему дороже отблески солнца на воде близ его дома, на крыльце которого жена нянчит маленького сына.
Историю Благовест рассказал очень смешно: мы покатывались со смеху. А под конец рассказчик стал серьёзным, напомнив нам о вещах, которые дороже богатства и славы. Если бы Кан его услышал, думаю, ему бы понравилось. Только от этих двух я слышала подобные, добрые истории, временами заставляющие задуматься о чём-то важном. Все прочие болтали о войнах, битвах и прочих гадостях.
– Если б ты стал рассказывать истории за плату – быстро бы разбогател, – задумчиво молвила Цветана.
– За такие истории нынче ничего не дают, – мрачно сказал рассказчик. – Потому можно быстро загнуться с голода.
Мы вспомнили о еде и погрустнели. Опять болтали о какой-то ерунде, потом забылись тяжёлым сном. Разбудили нас жуткие звуки. Поначалу мне показалось, будто орут и бьются за стеной, в другом помещении, потом с отчаянием поняла, что эти звуки ползут из самого города, расползаются по столице. Грохотали алхимические смеси, отколотые куски стен, орали нападающие и защищающиеся. Вскоре отблески света, громкий топот ног и копыт проползли мимо здания тюрьмы.
– Ко дворцу идут, – задумчиво отметил Благовест.
– Значит, враги, – развил его мысль мальчишка, до сих пор не поделившийся с нами своим именем.
Если вороги прорвались в столицу Черноречья, значит, дело плохо. Либо они всех снаружи перебьют, подожгут дома – и мы погибнем в пожаре, либо выволокут, дабы потешиться кровавой расправой, а жестокость всегда голодна и ненасытна, либо вообще тут забудут. И если мы каким-то чудом спасёмся при пожаре, то точно не выдержим голода. Рано или поздно мы уйдём за Грань. Все. И у нас нет ни малейшего шанса спастись. А впрочем, может, и без внезапного вторжения могущественных противников наша участь уже была предрешена? Хотелось кричать от отчаяния и плакать, но мы застыли, заледенели от страха, напряжённо вслушиваясь в творившееся в Связьгороде.