Он что-то сердито вопил мне вслед, но я не прислушивался. Пересёк чёрное поле, как последнюю мрачную полосу своей жизни, как границу между жизнью и смертью – и вбежал в город. Бросился к дому Сеньки.
Её мать и младшие сёстры с братьями – целых семь пар испуганных глаза, целых семь худых заморышей в старой одежде – были дома.
– А где Сенька? – спросил я с порога.
– Кто? – спросила немолодая уже женщина, в которой теперь с трудом угадывались следы былой красоты.
– Ну… – нахмурился, вспоминая то имя девчонки, которое она назвала во вторую ночь после нашего знакомства, – Я ищу Софью.
Хозяйка грозно поднялась. Сверкнуло лезвие ножа, которым она до моего появления крошила морковку.
– Это к тебе она по ночам бегает?
– Ну…
Замялся, не зная, как ответить. С одной стороны, мы и в правду до того встречались только при свете луны и звёзд. С другой, не в том смысле, о котором подумала её мать.
– Если она однажды придёт брюхатая, то я её в речке утоплю! – женщина сердито потрясла ножом у меня под носом.
Сенькины братья и сёстры взвизгнули от страха. Ох, ещё и побьёт несчастную, когда та вернётся!
– Мы всего лишь разговариваем…
– Вот от этих-то полуночных разговоров у меня и родился её старший брат! – саркастически усмехнулась мать моей подруги.
– Кто? – осмелился пискнуть мальчишка шести лет.
– Тот, который умер прежде, чем появились вы! – сердито объяснила им мать.
– Я хочу с вами поговорить. Наедине, – многозначительно покосился на выводок детёнышей.
Ребятня медленно прошла мимо родительницы, с опаской косясь на нож, прошмыгнула мимо меня – и высыпала за дверь. Кто-то из них вернулся чуть погодя и беззвучно прикрыл дверь, забытую открытой при поспешном отступлении.
– Ты будешь о ней заботиться? – спросила женщина, устало опускаясь на лавку.
Пылко отвечаю:
– Разумеется!
– Я тебе не верю. Мужчины любят обманывать, – она нахмурилась и как будто постарела лет на десять-пятнадцать.
– Чем мне доказать вам?..
– Когда она вернётся, мы пойдём в церковь. И если ты действительно хочешь заботиться о ней, тогда женишься на ней.
Церковь… Торопливо отвернулся от матери Сеньки, чтобы она не увидела, как перекосило моё лицо от упоминания этого страшного места: тело ещё не забыло самых жутких слов, особенно того, которое ранило одним своим звучанием, и было ещё более неприятным для детей луны, чем упоминание о безжалостной разящей заре.
– Если ты уже женат или не хочешь брать в жёну мою Софью, тогда убирайся сейчас же, до её возвращения! – хозяйка поднялась и мрачно вонзила нож в столешницу, – Или я тебе убью! Клянусь, я тебя убью!
Меня поразила ненависть в её глазах. И лишь позже я понял, чего она боится: когда-то давным-давно она была молодой и глупой, доверчивой и способной любить – и осталась одна с маленьким ребёнком… Тот не перенёс тяжёлой голодной жизни… мне жаль эту женщину и я… похоже, я люблю Сеньку… но пойти в церковь… Ох, меня бросает в дрожь от одного воспоминания об этом месте! И если я вдруг осыплюсь пеплом, едва ступив на первую ступень церковной лестницы, что станет с моей Сенькой? Люди подумают, будто я дьявол, а она – соблазнённая мной девчонка. Люди расправляются с другими так же хладнокровно, как заря с нами… С теми, кем я был ещё этой ночью… Но меня так пугают те же вещи, что и прежде… Так, значит, часть Тьмы осталась во мне? Её не всю выжгли солнечные лучи?
И я был близок к тому, чтобы сбежать, даже оглянулся на входную дверь, прикидывая, сколько до неё шагов. А потом вспомнил о недавних родственниках. Они не простят моей измены. Если не смогут справиться со мной, тогда уничтожат ту, из-за которой я лёг под солнечные лучи. Ох, бедная Сенька! Я люблю тебя больше жизни, но из-за меня ты теперь можешь погибнуть! Что же я с тобой сделал?! Зачем я вообще встретился с тобой?!
Но мир не изменился, как ни молил я: опасность для единственного дорогого мне существа не исчезла в пламени Божьей милости. Да и дети ночи, полагаю, остались невредимы, всё так же отсыпались в каких-нибудь пещерах или подземельях, накапливая силы для встречи со мной. А может, они не поймут? Ну, хотя бы не сразу догадаются? Ведь они не знали, что я дерзнул встретиться с разящей зарёй! Но они помнят, кто «сделал Кирилла слабым» – и непременно придут к ней. Даже если они не поймут, что случилось со мной, они обязательно найдут Сеньку – и растерзают её. Они злые после проигрыша в битве другому клану – и непременно сорвут на ком-то злость.
Скрипнула дверь – и бледная девочка-подросток растерянно замерла на пороге. Она не узнала меня поначалу, так как прежде не видела при свете дневного светила, однако как-то догадалась потом, быстро шагнула ко мне, поймала мрачный взгляд матери, стеной вставший между нами, остановилась.
– Ну так что, ты женишься на Софье? – решительно спросила женщина, выдёргивая из столешницы нож.
Если откажусь, то она отплатит мне не только за моё предательство, но и за того, растоптавшего её собственные мечты и веру в людей. Или, ещё хуже, она выплеснет свою злость на Сеньку, когда я уйду, испугавшись.
– Ты женишься сегодня на моей Софье?!
Может быть, если я отчасти стал человеком, церковь хотя бы ненадолго подпустит меня к себе? О, как же мне этого хочется, хотя я до дрожи боюсь её! И пусть потом мне станет дурно, пусть меня вынесут наружу, едва живого от боли… лишь бы ожогов не появилось на теле! А в искажённом от муки лице и моих воплях я обвиню приступ давней болезни… Но тогда я смогу быть рядом с Сенькой, буду защищать её…
А малявка смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Ей хотелось мне верить: она ещё не разучилась…
– Пойдём, – сказал я решительно, старательно маскируя свой страх перед тем опасным и жутким местом.
– Софья, возьми мою праздничную шаль, – приказала хозяйка дома, – У меня нет денег, чтобы купить тебе подвенечное платье, да и твой любовник не выглядит достаточно богатым, чтобы позволить тебе эту радость. Однако ты должна выглядеть нарядно.
Юная девушка бросилась к ведру с чистой водой, зачерпнула её, тщательно вымыла руки и лицо над мусорным ведром, затем достала старый гребень, в котором не хватало примерно четверти зубьев, торопливо расплела растрепавшуюся косу, расчесалась, в спешке то и дело вырывая волосы. Впрочем, от боли она не плакала и не стонала, только лишь морщилась на мгновение, когда вырывался какой-либо волос. Затем Сенька вынула из древнего грязного сундука, который готов был рассыпаться не то, что от удара, от одного лишь резкого прикосновения, белую узорчатую шерстяную шаль, закутала плечи.
Мать оттолкнула дочь от сундука, достала старые тусклые шпильки – и уложила косу дочери вокруг головы как корону. Мне стало досадно, что не взял с собой нескольких монет, заработанных за последний рассказ две ночи назад. Тогда я не успел подарить их моей подруге – дед поймал меня уже у выхода из пещеры и велел собираться к битве. Тогда я оставил деньги в пещере, у моего каменного ложа – другим детям тьмы они были ни к чему. Ими пользовался только Эдвард, одинаково любивший и вырядиться по последней человеческой моде, и крови попить из юных людских женских тел, и поразвлечься на ложе, что с женщинами ночного народа, что – с дневного. Но дядя сам добывал себе деньги, безжалостно обирая жертвы мужского пола, так что я не боялся, что он позарится на скромное содержимое моего кошеля. А потом мне стало не до денег… К тому же, теперь я не смогу вернуться за ними в пещеру моего клана. Точнее, не хочу. Да и зачем?..
Сначала мы шли в церковь втроём: Сенька держала меня под руку, за нами мрачно шагала её мать. Нож она взять с собой не осмеливалось, но пригрозила избить мою невесту до смерти, если я внезапно сбегу. Приметила, что мне дорога её дочка – и била меня прямо по сердцу, ядовитыми угрозами, сложенными в короткие фразы. Затем откуда-то высыпала стайка братьев и сестёр Софьи – и робко пристроилась за нами, не приближаясь более чем на пятьдесят шагов. Отчим её сейчас трудился где-то.
И вот, спустя целую вечность, из-за домов показалось это место… Сенька потянула меня вперёд, но я как будто вмёрз в мощённую дорогу, с ужасом смотря на здание, а то укоризненно взирало на меня сверху вниз. Словно гневно вопрошало, как я посмел, ничтожный, предать Бога и дневное светило и отдаться ночному?!
Мне захотелось сбежать далеко-далеко отсюда, в родной мрак пещеры или провалиться сквозь землю, или сейчас же осыпаться прахом, только бы не стоять тут, возле этого жуткого места!
Двери церкви неожиданно распахнулись – и в объятия дня выскользнул старый священник. Глаза его, отчего-то остановившиеся именно на моём лице, напомнили мне небо. Мне показалось, что я тону в этом бездонном небесном океане, среди солнечных лучей, омывавших дно небесного океана вместо воды…
– Вы к нам? – спросил священник мягко и дружелюбно.
Мать Софьи кинулась к нему, припала к его руке, затараторила, прося соединить святыми узами меня и её дочь. Мол, та ещё совсем сопля, но это лучше, чем предаваться греху без брака и прочее, и прочее… Сенька побледнела, кусая губу от волнения. Когда с её тонких покрасневших губ соскользнула капля крови, то я невольно посмотрел на эту красную жидкость… Жажды не ощутил, только недоумёние. Она не будила во мне прежнего трепета и желания приникнуть к ней, втянуть в себя. Я не вампир, но и не человек. Так кто же я?! Кем меня сделала жестокая заря?!
– Хорошо, я проведу обряд. И денег не возьму, – добродушно отозвался священник, потом оглядел улицы, щурясь от солнечных лучей, и проворчал себе под нос, – И где его… – правда, вовремя спохватился и окончил уже прилично, – …Ветры носят? – развернулся к нам, печально спросил, – А не видели ли вы, дети мои, Анастасия?
Моя невеста, её мать и выводок детей единодушно покачали головами.
Тут из-за церкви выскочил какой-то мужчина с растрёпанными волосами, в разорванной снизу куртке и в драных грязных штанах. На усталом и смуглом лице его безумно горели тёмные глаза. Он стрелой устремился по лестнице, споткнулся о самую верхнюю ступеньку, скатился вниз, сразу же вскочил на ноги и опять устремился наверх, к священнику. На сей раз благополучно достиг вершины, рухнул около старика, вцепился в его одеяние.
– О, умоляю вас, отец, заберите его! Уберите его от нас! О Боже! Забери его! Дьявол его разрази…
Священник поморщился от ругательства и всё же заботливо осведомился:
– Что случилось, сын мой?
– Анастасий… – прохрипел горожанин и вдруг разрыдался, – Заберите его, святой отец! Умоляю, заберите!
– И что он на этот раз натворил?
Плачущий мужчина ответил, содрогаясь всем телом:
– Впервые за долгое время у меня выдался свободный денёк… Я долго гнул спину и заработал денег… отнёс почти всё жене… Только две монеты утаил, самых мелких! Соврал, что отдаю всё, что заплатили… – он поднял виноватое, залитое слезами лицо к дружелюбно улыбающемуся старику, – Я не могу расслабиться, святой отец! Я не могу уснуть! Не могу забыть мой каторжный труд! И только бутылку… я только бутылку хотел… И пил, медленно пил… я вёл себя прилично, святой отец! Я вообще жене не изменял! Никогда! Ну… каюсь, пару раз, с вдовой-соседкой… Но я никого не убил! Я не воровал… ну разве что в детстве… с мальчишками лазал к соседям в огород… Святой отец, я до сих пор не могу понять, почему соседские яблоки выглядели такими румяными и вкусными, хотя у нас самих… я прежде жил в деревне, святой отец! И у нас самих было три яблони… И вот я пил… И другие спокойно пили… кто-то ссорился… А потом…
– А потом пришёл Анастасий? – мягко предположил священник.
– Да, он пришёл… Он стал грозить нам Адом… Он долго говорил нам о том, как черти жарят грешников в Аду… Но, отец! О Боже! Я ж никого никогда не убил! Я ж… почти не воровал… я только два раза спал с соседкой…
– Ох уж этот мальчишка! – тихо произнёс старик и вздохнул, потом дружелюбно шепнул перепуганному и издёрганному прихожанину, – Ступай с Богом, сын мой. И более не греши.
– Но Ад… Анастасий сказал, что все мы грешники и там будем…
– Сын мой, пока ты жив, ты ещё можешь сделать много добрых дел, – сказал священник и ласково потрепал волосы коленопреклоненного мужчины.
В глазах подвыпившего горожанина как солнце зажглась надежда. Он благодарно облобызал руку старика и сбежал. Судя по сияющему лицу и безумному взгляду – побежал искать, где бы можно совершить добрые дела. Священник приглашающее взмахнул нам рукой. Я было замялся, но Софья решительно дёрнула меня за руку и потащила к ступеням.
Как в винном дурмане, как во сне, я поднялся наверх, ступил к порогу. Замер в испуге. И тут невеста переступила порог и дёрнула меня на себя. От волнения упал на неё, внутрь зловещего места, принадлежавшего Богу и дню. Когда поднялся на ноги, получил уничижительный взгляд матери Софьи, а так же весёлую и отчасти даже озорную улыбку священника. И только потом до меня дошло, что я уже переступил страшную границу Тьмы и Света.
Всё дальнейшее прошло как в тумане. Я невидящим взглядом скользил по внутреннему убранству церкви, по строгим лицам на иконах. Меня что-то спрашивали, я соглашался со всем, кивал… Знали бы мои бывшие родственники, где их трусливый Кирилл оказался сегодня… днём…
А потом я долго стоял и молчал. Молчала Софья, сжимая мою руку. Наконец священник благодушно произнёс:
– Мне очень приятно, что вам не хочется покидать это святое место, молодой новобрачный! Но знаете, мне надо разыскать моего помощника… Или детишки помогут мне, старику?
Ребятня согласно защебетала и стайкой вылетела в город на поиски зловещего Анастасия, доводившего даже стойких мужчин до паники и истерики… Старик ещё раз благословил меня и мою новоиспечённую жену. Неожиданно двери церкви распахнулись – и внутрь вбежали два молодых щёголя и две растрёпанных девицы. Они рухнули около священника на колени и одновременно заговорили. Тот поднял руку – молодые испуганно замолкли – и устало уточнил:
– Вы встречались с Анастасием?
Те испуганно загомонили. Старик вздохнул и взглядом попросил меня, Сеньку и мою тёщу удалиться, дабы он мог успокоить других своих прихожан. И мы молча подчинились.
Уже за порогом тёща наконец-то благословила нас – и ушла домой, готовить еду. Моя юная жена было кинулась к матери – вернуть ей шаль, но та устало улыбнулась и сказав:
– Оставь её себе. Пусть тебе будет хоть какой-то свадебный подарок от нас, – быстро ушла к оставшимся заботам и ребятне.
Мы с Софьей остались одни, связанные навеки и одновременно такие свободные. Взялись за руки и медленно побрели по улице. Как-то сами собой вышли за городскую стену, пересекли мрачную землю, ободранную человеческой жестокостью, и окунулись в душистый луг. Там повалились на душистую траву и долго молчали, разглядывая небо, потом нашли ручей, вдоволь напились. И наши животы одновременно заворчали. Значит, в новой жизни мне нужно чем-то питаться. Но чем?..
– Разыщу редактора того журнала и одолжу у него несколько листов и перья с чернилами, – и я решительно направился к грязной старой серой мрачной городской стене, угрюмо наблюдавшей за нами и беззаботным лугом сверху.
– Хочешь раскрыться?
– Надо же нам с тобой на что-то жить!
Мы быстро, но неохотно направились к городу. И почти вышли к кромке луга, как из-за стеблей выскользнула фигура в чёрном, на груди которой ослепительно сверкал в солнечных лучах серебряный крест. Бледное лицо священника озарилось изнутри злостью и решимостью:
– Вы опять предаётесь разврату, проклятые грешники?! – начал он укоризненно.
От его появления мне захотелось сплюнуть. Насилу удержался. А моя молодая жена недоумённо взглянула на парня и уточнила:
– Ты – Анастасий?
– Да, меня нарекли Анастасием, блудливая дочь Е…
– А-а, так это от вас в последние две недели люди сбегают как от чумы? – перебила она его с улыбкой, – Странно, вы совсем не кажетесь страшным…
Молодой и рьяный священник от потрясения утратил дар речи, правда, быстро оправился и начал:
– Побойся Бога, грешница! Ты при дневном свете предаёшься тут разврату с этим молодым блудливым…