Запрет на тебя

6

Ты зачем это сделал? Фу…

© Марина Чарушина

Губы Дани прижимаются к моим. Я содрогаюсь и, нечаянно царапнув ногтями его затылок, будто оседаю вниз.

Замираем.

Внутри меня по тонким нервным структурам разгоняется ток. Крутой оборот. Потоки жгучего тепла. Стремительное движение в центр грудной клетки.

Столкновение. Вспышка. Разрастающийся и вращающийся огненный клубок.

Энергия… Безумная. Неизведанная. Манящая.

Я дышать прекращаю и даже не осознаю этого. Пока Даня не отстраняется.

Глаза в глаза. Сжигаем пространство.

Разве так бывает? Мы едва коснулись.

Что же будет, если полноценный поцелуй случится? Думать страшно! Но так волнительно.

Шатохин моргает и бурно вздыхает. Выглядит слегка растерянно. Особенно когда опускает взгляд обратно на мои губы. Кажется, что у него внутри тоже все замерло в ожидании взрыва.

– Ладно… – выталкиваю я взволнованно. – Пойдем еще потанцуем!

Соскакиваю со стула. Даня просто вынужден встать следом, чтобы выпустить меня. На площадку почти бегу. Чувствую его намерение, потому и удираю. Удираю недостаточно быстро… В тот момент, когда он ловит руками за талию и прижимается сзади, вскрикиваю, выдавая не столько испуг, как восторг.

– Фаер, фаер, фаер… – выдыхает Шатохин затянуто, с отрывистыми паузами. Я за каждым этим вербальным толчком вздрагиваю. А когда прикусывает мочку моего уха, будто взрываюсь и осыпаюсь мелкими колючими искрами. – Быть катастрофе, Марина. Охуенной катастрофе.

У меня в груди что-то с грохотом сотрясается. Выжидаю пару секунд, перевожу дыхание и, прокручиваясь в его руках, оборачиваюсь.

– Ну и пусть! Жду! – выбиваю легко.

Горит это во мне. Не хочу останавливаться. Страшно, как никогда в жизни. Но вместе с тем… Жажду, чтобы эта катастрофа была настоящим армагеддоном. Для всего мира. А для нас с Даниилом – особенно.

– У меня, между прочим, еще пять задач, о которых тебе только предстоит услышать, – выпаливаю, подогревая его интерес. – Если я захочу, конечно…

Постоянно боюсь, что в какой-то момент эта игра ему наскучит. Не имея опыта, сложно понимать, как довести до пика и не при этом не перетянуть.

Шатохин наклоняется. Собирая полчище мурашек, прихватывает губами мой подбородок. Невольно дергаюсь, он кусает.

– Красиво запрягаешь, Чаруша, – рычит то ли сердито, то ли в предвкушении.

И моя дрожь выходит на непрерывный режим.

– Хочешь узнать все?!

– Хочу, – толкает практически без заминки. – Бомби, ведьма.

За моими ребрами будто фейерверк взрывается. Вовсю улыбаюсь. Прусь от его реакций, и не скрываю.

– Не сейчас. Ты еще не заслужил, Данечка.

– Когда? – горит нетерпением.

– Когда… – бормочу, соображая на ходу. – Когда я решу, что пора!

Шатохин клонит голову набок. Приоткрывая губы, проходится по ним языком. Столько странных животных инстинктов у меня вызывает, что кровь буквально огнем полыхает. Огненный шар в груди становится объемнее, горячее, агрессивнее.

– А если я решу раньше? – чистейшая угроза с его стороны.

Он хищник. Опасный, знаю. Но, черт возьми, мне так нравится «дергать его за усы».

– Ничего не будет, пока не решу я!

– Ошибаешься, – уверенно размазывает мое заявление.

Я лишь сглатываю. Даня поднимает наши сцепленные руки у меня над головой и буквально отправляет меня в полет. Время замедляется. Вращает меня со «слоу мо[1]» эффектом. Я чувствую стучащий в висках пульс. Ощущаю головокружение. Впитываю ритмы музыки и слова песни. На конце витка содрогаюсь от мощного разряда удовольствия.

Выдыхаю за секунду до обратного столкновения с Шатохиным грудь в грудь. И безумие продолжается. Таких диких танцев у меня за всю мою практику ни с кем не было. Минут десять, и мы снова мокрые. Сердце вылетает, но как же счастливо оно это делает. Каждая клетка в моем теле пульсирует от восторга.

Я под кайфом. Сумасшедшим рапидом удовольствия.

Огней надо мной все больше. Пространство плывет. Но все мои движения как никогда четкие, чувственные и органичные. Мне не нужно думать и вспоминать какие-то комбинации. Я полагаюсь исключительно на свои инстинкты. А все они работают на Шатохина. Мы двигаемся, словно один единый механизм. И мое тело пульсирует от восторга.

– Остынем, – командует Даня в очередной раз.

– Не-е-ет…

Он на мой протест закатывает глаза, подхватывает на руки и просто выносит с танцпола.

– Черт… Черт… У меня вертолеты, Дань! Я лечу! – горланю, пока он транспортирует мое тело.

– Бля, Чаруша… Крыла сложи. Хочу, чтобы они остались целыми.

– Я контролирую!

– Хрен ты что контролируешь… – орет Шатохин. Шмякает меня задницей на стул, придвигается. – Договоримся на берегу, контролирую я, – это условие перебивает такими интонациями, что у меня живот от напряжения сводит.

– Что? – крякаю растерянно.

Данька ухмыляется и толкает ко мне бокал с коктейлем, который бармен, очевидно, по какой-то невербальной указке замутил.

– Глотай свое пойло, Динь-Динь, – посмеивается, но звучит при этом крайне хрипло. – На тебя славно действует.

Я наклоняюсь, ловлю трубочку губами и, прикрывая веки, втягиваю освежающую пьянящую жидкость.

– Блядь… – доносится до меня приглушенное ругательство.

Когда смотрю, Шатохин подносит ко рту стопку.

Выпивает, я сразу к нему подаюсь.

– Целуемся? – шепчу, расплескивая свое очевидное желание.

Даня в этот раз не двигается. Только скользит языком по губам и как-то чересчур интенсивно смотрит на меня. А мне уже не терпится. Сокращаю расстояние и прижимаюсь к его рту.

Заряжаюсь. Кровь по венам гудит, как электричество. Сердце от перенапряжения распирает грудную клетку до предела.

Я задыхаюсь от этих бешеных ощущений. Я прихожу в шоковое состояние. Я сворачиваюсь, словно огромный комок нервов.

Отлепляюсь. Хватаю кислород. И сразу же чувствую нехватку эмоций.

– Поцелуемся еще? – спрашиваю, едва успев открыть глаза.

– Да еб твою ж мать…

Ловлю адскую бурю в глазах Шатохина.

Прежде чем я могу понять, что это рычание значит, он вдруг скользит ладонью мне под волосы, сжимает затылок и резко толкает меня на себя. Припечатывается к моему рту с неожиданной силой. А потом… Врывается в мой рот языком.

Думала, что алкоголь пьянит, что я от него летаю… Нет. То была ерунда. До этой секунды все было полнейшей фигней. Сейчас же, когда я принимаю жесткое вторжение Шатохина и заражаюсь его вкусом, мне попросту сносит башню. А без нее… Перезапуск всех систем. По нервным окончаниям уже не просто ток несется, термоядерный синтез случается – разносит по моему телу сверхсильную энергетическую волну. И тот огненный шар, что пылал в груди, взрывает.

Я сама – энергия. Я – мощь. Я – комета.

Я распадаюсь на атомы. Миллиарды перезаряженных трескучих частиц.

Язык Дани оплетает мой, проходится по полости рта и выскальзывает наружу, чтобы скользнуть по губам. Я стону и сотрясаюсь.

Кусает. Раз, второй, третий… Разит меня очередными молниями.

А после… Всасывает. Голодно, страстно и одуряюще-жадно.

По моей коже несется острая дрожь. Она пронизывает жаром мои мышцы. Она заставляет меня трястись и ошеломленно цепляться за Даню.

Я не слышу ничего и никого. Планета тормозит и застывает, оплетая нас двоих в один энергетический кокон. Мы в нем со свистом летим. Куда? Плевать. Я плавлюсь. Теряюсь физически и психологически. Раз за разом воспламеняюсь и взрываюсь.

Все это происходит меньше чем за полминуты, а кажется, что длится вечность, за которую я успеваю умереть и родиться заново.

А потом… Даня отрывается, резко отворачивается и, игнорируя соломинку, за один заход приходует мой коктейль. Опустив пустой бокал на стойку, натужно переводит дыхание и жестом просит бармена наполнить его стопку.

Пока он выпивает и заказывает новую порцию, я, наконец, прихожу в себя.

– Ты зачем это сделал? Фу… – ударив его в плечо, демонстративно утираю губы.

Шатохин поворачивается. Смотрит так, что я моментально затыкаюсь.

– Все?

У меня реально слова заканчиваются. Естественно, что я на нервах выставляю перед ним средний палец.

И… Даня на глазах звереет.

Разворачиваясь, дергает меня на себя. Перехватывает поперек тела одной рукой, очень крепко фиксирует. Второй снимает со стойки стопку с водкой.

– Подержи, – требует таким тоном, что я не решаюсь ослушаться.

Принимаю рюмку и замираю. Растерянно наблюдаю, как Шатохин погружает в водку средний палец.

– Чтобы ты поняла, наконец, – высекает жестко.

Вскидываю взгляд. Ошарашенно таращусь ему в глаза.

Его ладонь таранится между моих бедер, сдвигает полоску белья и… проспиртованный палец проскальзывает внутрь меня.

Неглубоко. Мне не больно. Просто… Просто там меня никто никогда не трогал.

И… Шквал ощущений настолько сильный, что мое тело разбивает паралич.

– Так противно, аж слизью изошла, – ухмыляется Даня. А глаза черные-черные, дьявольской синей радужки не разглядеть. – Ну что? Будешь еще выкатывать свои факи?

Заторможенно мотаю головой.

Данька тяжело вздыхает, прикрывает глаза и как-то крайне медленно освобождает меня.

В следующее мгновение от шока, вкупе со стыдом, едва инфаркт не ловлю. Потому как Шатохин… Он облизывает палец, которым трогал меня. Напоказ, смачно и очень порочно. Только после этого забирает из моей руки стопку и запивает это сексуальное безобразие водкой.

– Все. Погнали, – выдохнув это, Даня стаскивает меня со стула и тянет к выходу.

Нет возможности даже белье поправить. Так и иду, ощущая, как по половым губам гуляет сквозняк.

– Мы же на такси собирались… – первое, что вываливаю, когда оказываемся около его машины.

– Да, – подтверждает легко. – Я не буду ехать. Так, на метр откачусь в лесок, – указывает рукой в сторону хвойного парка.

– В смысле – в лесок? – пищу я задушенно.

Шатохин… Он ржет.

– Даня… Даня… Какой лесок, блин? Зачем лесок? Даня?!

[1] Слоу мо – специальный эффект замедления времени, который используют в кино.

7

Я горю каким-то странным огнем…

© Даниил Шатохин

Пускаю тачку накатом. Не то чтобы в тот момент реально думаю головой и обладаю хоть сколь-нибудь ясным пониманием последствий управления под градусом. Я, блядь, просто пытаюсь замедлиться. Не лететь, как скоростной состав. Переключить режимы. Стопорнуть на закрепе аварийное сообщение: «Это Маринка Чарушина!!! Не веди себя как животное!».

Да, мать вашу, это Маринка! И я ее в принципе трогать не должен. Но, сука, мозги по черепушке уже размазало. Тот чертов список и вовсе потерялся. Завтра соберу. Завтра все закрою и искуплю.

Водка, может, и охуенный антисептик, но против яда кобры бессильна. Физически или психологически, но я упорно ощущаю Маринкин вкус. Пошло расщепление. Взлетел уровень гормонов в крови. Вскружило голову. И я жажду получить новую дозу.

Под разлогими ветками кедров темнота в салоне Гелика сгущается. Машинально бью по кнопке, чтобы врубить нижнюю неоново-оранжевую подсветку. Хватает, чтобы увидеть перепуганное лицо провокаторши. Да всю ее увидеть… В паху лютая вспышка пламени.

– Снимай трусы. Все снимай, – требую хрипло.

– Ни за что!

– Снимай, сказал!

– Даня!

Такие ноты выдает, что меня на ржач пробивает. Это я и делаю. А одновременно с этим ловлю кобру и резко прижимаю к груди.

– Струсила, дочь колдуна? – выбиваю с той провокацией, которая обычно работает в обе стороны.

– При чем здесь струсила?! – тотчас возмущается Маринка. – Просто не хочу!

Она не пытается оттолкнуть. Сама ко мне прижимается. Но я зачем-то усиливаю давление.

– Считаешь, я идиот? – выдыхаю приглушенно. – Думаешь, не понял, что ты специально скинула эту депешу именно мне? Надеешься, не улавливаю все, что ты выдаешь, чтобы отравить мне кровь?

Маринка вздрагивает.

– Улавливаешь? – звучит сдавленно и крайне осторожно.

Я чувствую, как колотится ее сердце. Оно тарабанит прямо мне в грудь.

– Улавливаю.

– Ну и… Ну и дурак! Придумал тоже! Ха!

Проорав ряд этой чухни, отталкивается и вырывается. Взглядом бешеным пронизывает.

Я закипаю в ответ.

– Раздеваешься?

– Нет!

– Лады, – выдаю почти спокойно.

И покидаю салон. Не зацикливаясь на частоте и высоте своего дыхания, стремительно обхожу тачку и дергаю пассажирскую дверь. Обхватываю кобру рукой, вытаскиваю наружу и закидываю на плечо.

Маринка включает сирену. Визжит на всю округу так, что если бы кто-то вздумал искать, решил бы, что я ее тут насильно приходую.

– Даня… – возмущается, едва бросаю на заднее сиденье.

Я притягиваю за собой дверь и выдаю:

– Ори, не ори – пока ты, на хрен, не кончишь, я тебя не выпущу. С этим гребаным первым пунктом пора прощаться.

– Ты придурок… – выдыхает кобра абсолютно растерянно. Именно сейчас выглядит пьяной. – Я не разрешаю тебе к себе прикасаться… Я… Я… – лепечет взволнованно. – Ты мне противен!

– Да-да, это мы уже выяснили, – ржу я.

– Даня…

Продвигаясь по сиденью ближе, задираю на ней платье. Поддеваю пальцами трусы. Шумно выдыхая, бомблю хрипами зависшую на миг тишину. Вскидываю взгляд, чтобы найти ее глаза и всмотреться в них уже внимательно.

– Готова? На счет пять, окей?

Маринка хватает губами воздух и, покусав их, тяжело сглатывает.

– Окей, – сдается, как всегда, резко.

Ждал именно этого. Знаю же, что только из-за своей кобро-кармы любит поорать. А я все-таки способен ее укрощать.

– Раз. Два. Пять, – и сдергиваю с нее трусы.

– Боже, Даня! – визжит на самых высоких нотах. – А где, блин, три и четыре? Ты дурак… – последнее совсем тихо, потому как я на нее наваливаюсь.

Мечась взглядом между глазами и губами, ловлю дыхание. Прикидываю, насколько опасно снова ее целовать.

Зачем мне это? И ей зачем?

Заставить ее кончить могу без верхних лобызаний. Блядь, да, если по-чесноку, мог бы и, не снимая трусы, тупо пальцами. Но… Я горю каким-то странным огнем.

Что, если это пламя доберется до сети нервной системы, которую и без того рвет дикими разрядами?

Замыкаю искрящие провода клеммами. Локализирую ток.

И… Целую ее.

Если у каждого человека и, правда, есть душа, то моя в эту секунду совершает самоподрыв. Все оболочки лопаются. Вырывается электричество, высекает по телу искрами. Взлетаю на воздух, как склад с боеприпасами. Пожар до небес. И там, должно быть, в каком-то чертовом слое дыру прожигаю. На меня обрушивается рай.

Я просто целую Чарушину… Я ее, блядь, просто целую… Это за нарушение даже не считается. Не трахаю ведь. Но, сука, такой приход удовольствия ловлю, будто нечто новое вкусил.

Я ее оскверняю, да… Своим свирепым поцелуем по всем статьям порочу.

Ее губы, ее рот, ее язык, ее вкус… Торчу безбожно. Хорошо, что и не верю в него. Потому что, инстинктивно чувствую, все заветы нарушаю.

Чем дольше наши рты контактируют… Чем яростнее трение… Чем сильнее смешивается биологический секрет… Тем агрессивнее химические реакции, которые непрерывно происходят в моем организме.

Я многое перепробовал… Я, блядь, пробовал все.

Но… Я не пробовал Маринку Чарушину.

И сейчас кажется, что она вот то, сука, все и перекрывает. Одними, мать вашу, поцелуями сносит меня, как ураган.

Заставляя себя остановиться, с надсадным стоном от нее отрываюсь. Ловлю завораживающе-темный взгляд. Моя кобра у ворот порока. Скоро я ее через них проведу.

– Раздвинь ноги пошире, Динь-Динь. И приготовься к взрыву.

– У-м-м-м… – выдает Маринка на выдохе.

Откидывая голову, слегка выгибается подо мной и раскрывает бедра. Ненадолго подвисаю на ее распахнутом рте – пухлые губы дрожат. Всегда думал, что она красивая. Но сейчас, в плену похоти, эта красота ощущается попросту убийственной. Визуально рубит меня, как кокаин в примеси с амфетамином.

Я – мудак, идиот, просто сволочь. Я – конченая тварь. Я – больное и токсичное животное. Я предаю близких. Я очерняю самое святое.

Не хватает сил, чтобы сдержаться. Не хватает. Да, блядь, просто нет таких сил. Не существует.

Этот пункт должен быть моим. Должен.

Это ведь Маринка… Едва она выставила задачу, я сходу шагнул в петлю. Все мои инстинкты сплотились в могучую армию. Против меня же. Против меня, яростно требуя украсть запретное.

Чаруша дышит чаще, дрожит выразительней… Завораживающе точится от своего возбуждения. Охуенная. Мать вашу, какая же она охуенная… Даже клубящееся вокруг нас оранжевое свечение стынет пороком.

Маринка… Маринка… Чистое пламя. Очаг безумия. Адский котел.

Если пресловутая любовь и существует, должно быть, она пахнет, как Чарушина. И выглядит, блядь, так же.

Сука… Что за мысли?

Мотаю головой, в надежде ощутить какую-то ясность. Но эффект от этого действия является крайне слабым.

Во мне, конечно, не меньше трехсот грамм водки, но даже если учитывать эти вводные, качает запредельно.

Сука… Хватит анализировать… Хватит думать!

Натужно перевожу дыхание и курсирую к югу Маринкиного тела.

8

Встреваю. Влетаю по самое не балуй.

© Даниил Шатохин

«Девчонок Чарушиных трогать нельзя!»

«Маринку, блядь, тоже…»

Заторможенно моргая, усиленно таращусь Маринке между ног.

Это не в счет.

В башке на повышенных оборотах какой-то долбаный диск вертится. Мало того, что срывает меня с орбиты, так еще и контузит. Оглушает избирательно – себя не слышу. Зато четко ловлю срывающееся дыхание Чаруши. Каждый ее вдох и каждый выдох разбивают пространство, словно уникальный эротический стимулятор.

Меня кроет нереально. Дико расшатывает. Зверски скручивает. Все нервы в узлы.

Твою мать… Твою…

Изучаю. Рассматриваю, будто впервые увидеть довелось. Сам не пойму, по какой причине так подвис. Киска у Маринки очень аккуратная. Пухлая. Закрытая. Ни клитора, ни внутренних губ не видно. Похожа на персик. С мелким светлым пушком.

Кладу ладони на внутреннюю поверхность бедер, ведьма вздрагивает. Но я все равно заставляю ее их развести настолько, насколько позволяет ширина сиденья. Шумно выдыхаю, когда киска раскрывается. Нежная розовая плоть блестит влагой.

Блядь… Блядь…

Я просто совру, если не признаю, что меня от Маринки плющит каким-то исключительным образом. На все сто баллов. С горочкой, вашу мать.

Не наклоняюсь, а будто плыву вниз. Только дыханием обдаю, она охает и дергается. Инстинктивно пытается свести бедра. Блокирую ладонями и стремительно прижимаюсь к киске ртом.

Маринка вскрикивает. Я бы даже сказал, визжит на весь салон Гелика. Амплитуда у нее ого-го – поет же, мать ее, колокольчик. Вот сейчас раскраивает пространство серией хитовых нот. От нижних хриплых до самых верхних.

Резко притихает, когда раздвигаю языком внутренние губки. Касаюсь клитора, дробно дрожать начинает. Шумным толчком выпускает сжатый в легких воздух и, сука, так сексуально стонет, что меня самого ознобом накрывает.

Пару раз провожу по бугорку, вбираю вкус, расщепляю на рецепторах и загораюсь, будто меня кто бензином облил. Вспыхивает все мое тело. Кожу языками пламени лижет и одновременно стягивает мурашками, а внутри все плавится.

– Бо-о-оже… – врывается кобра в мои торчащие волосы пальцами.

То ли прижимает ближе, то ли пытается оттянуть назад – хрен поймешь. Дергает прилично. Но мне, сука, вдруг так похуй становится. Шманает на максималках, без волос готов остаться. И отпустить ее, конечно же, не могу.

– Мамочки… Мамочки… Даня…

Отрываюсь только, чтобы со скрипом выдохнуть:

– Давай, блядь, без мамы…

– А-а-а… Да… Хорошо… Хорошо, Да-а-аня… – последнее почти орет, когда я припадаю обратно к ее клитору и мягко, на пробу, его всасываю. – Бо-о-оже… Бо-о-оже… Еще… Еще, Даня… Не останавливайся… О-о-о, Боже…

Бью по горошине языком, раскатываю ее, вдавливаю, лижу и, конечно же, посасываю. Спускаюсь по шелковистой плоти ниже, чтобы с каким-то отупляющим изумлением собрать вязкие соки ее похоти. Удивлен, что за первый раз сходу так обильно течет.

– Данечка… – с гортанными, попросту противозаконными стонами продолжает рвать на мне волосы.

Встреваю. Влетаю по самое не балуй.

Поражает ее вкус. Я, дебил, забыл, что она ядовитая. Плющит, как после галлюциногенных грибов. Сумасшествие с первых секунд. Никакой стимуляции сам не получаю, а несет от удовольствия. Забрасывает в межгалактическое поле. Разрывает салютами воздух.

Собираю радиоактивную патоку. Заталкиваю внутрь Маринки язык. Она подается мне навстречу… Она мне, мать вашу, подмахивает. И разбивает зависшую на мгновение тишину громкими стонами.

– Даня… Данечка…

– Ты, блядь, нимфоманка моя… Выебать бы тебя… Блядь, выебать бы…

– Пожалуйста… Пожалуйста… Продолжай…

Выгибаясь, смещается. Я, конечно, не отпускаю. За ней двигаюсь. Кожа сиденья под нами скрипит. Черт, никогда не думал, что эти звуки способны нагонять градус. Будто мало накаляют ее рваное дыхание и пошляцкие звуки.

Что, мать вашу, происходит? Что?

Планету трясет. Видимость режет.

Крепко зажмуриваюсь, чтобы поймать баланс. До темноты, до чертовой боли веки сжимаю… Похрен. Ничего не работает. Только сердце остановку берет. Тягучую такую, ощутимую.

Отстраняясь, открываю глаза. Смотрю на Маринку, сердце срывается. Не в силах оторвать взгляд, заменяю язык пальцами. Хлопаю по влажной плоти, кружу и надавливаю. Маринка закидывает руки за голову, упирается ими в дверцу и, вгоняя пятки мне в спину, еще сильнее выгибается. Растираю хлюпающую влагой слизистую. Склоняясь, хлестко веду языком вверх. Рассекаю дугой, пока пульсирующий клитор ведьмы не оказывается снова в моем рту.

– Бо-о-оже… – выстанывает она, исходя бешеной дрожью.

Колотит всю. И я прусь от этих ее реакций. Мощная лавина гибкой волной проходится по моему позвоночнику. Задерживается жаром в пояснице. Мучительно-сладкой болью отзывается в члене.

Понимая, что больше не выдержу, усиливаю давление. Растягивая край ее девственного входа пальцами, агрессивно присасываюсь к клитору. Лижу непрерывно и чертовски интенсивно, пока сквозь Маринкино тело не проносится бурный шквал ее первого, мать вашу, оргазма.

Пока ощущаю жаркую пульсацию плоти… Пока ловлю по сиденью ее трясущееся тело… Пока глохну от протяжных страстных стонов… Взрываюсь фигурально.

Тело пронизывают и сотрясают какие-то неизведанные энергетические потоки. Никакие духовные практики, никакие психологические циклы не приносили мне такого удовольствия. Блаженство медленно растекается по моему организму. Наполняет ошеломляющим теплом. На несколько затяжных секунд дарит умиротворение, которое я порой так упорно ищу.

Маринка затихает быстрее, чем приходит в норму мой сердечный ритм. Впитав физически и визуально весь ее кайф, сижу в оцепенении между ее бедер. Кобра же, зевнув, в каком-то разомлевшем состоянии сладко потягивается. А потом и вовсе, словно долбаный тибетский йог, перекидывает через меня ногу и, подкладывая под щеку ладони, сворачивается на сиденье клубком.

Вдыхаю. Выдыхаю. Заторможенно моргаю.

Охреневаю от ее наглости.

Вновь плавно вдыхаю, медленно выдыхаю и заваливаюсь кобре за спину.

– Марина, не спи, – тормошу ее за плечо.

– М-м-м…

– Марина, блядь…

– Отстань…

– Твою мать… Хоть бы задницу прикрыла…

– М-м-м… Отвали, Дань…

– Марина… – рычу с нажимом, хоть и осознаю, что ей попросту пофиг. – Давай, помоги мне в ответ, Динь-Динь. Подрочи, – выдаю в надежде, что она взбесится.

– Уже поздно… М-м-м… Завтра, Дань…

– Что значит, завтра?

Понимаю, что она слабо соображает, но меня все равно подбрасывает от мысли, что что-то может реально быть. И я… Хочу ее, конечно. Вжимаюсь горящим огнем членом ей в задницу, скольжу рукой на грудь, со стоном толкаюсь.

– Марина… – злюсь, что она не реагирует. Яростно вздыхаю. – Чудесно, блядь!

И сам с себя ржу.

Как я докатился до такой жизни? Как?

Этот вопрос – последнее, что помню, прежде чем отрубиться.

Просыпаемся на рассвете. Как только в Гелик ломятся первые яркие лучи света. Одновременно подскакиваем. Сразу же ощущаем ужасающий шок и дичайшую неловкость. Да, я чувствую, что это двусторонне.

– Боже… – выдыхает Маринка, одергивая одежду. Резко садится и сразу же хватается за голову. Морщится от боли. – Боже…

– Не двигайся так резко, – рассекаю хрипом пространство.

И это реально все, что я способен выдать. Поднимаясь, толкаю дверь. И едва оказываюсь на воздухе, растираю ладонями лицо. Натужно вздыхаю.

«Ничего не случилось… Ничего критического… Это не считается…», – отчаянно глушу убийственный ор совести.

Чара, батя Чаруш, мама Таня… Поочередно восстают в моем сознании, как апокалипсис.

Не думать… Не думать… Лучше не думать…

– Дань… – зовет выскочившая из салона Маринка. Выбивая из кармана сигареты, не смотрю на нее. Только слегка голову поворачиваю. Боковым зрением улавливаю. – Едем скорей, пока меня не хватились.

– Покурю, и поедем, – обещаю якобы ровным тоном.

И, конечно же, обещание свое сдерживаю. Вдуваю одну сигарету и везу ее домой. В гнетущем молчании. Точнее, Маринка пытается говорить, что-то лепит… Я даже кивнуть не способен. Как и посмотреть на нее.

Лишь около дома поворачиваюсь. Она тоже. И замираем, глядя друг другу в глаза.

Напряженно. Пристально. Тревожно.

Маринка словно чувствует, что я собираюсь сказать. Опережая, слегка мотает головой. Хочет, чтобы промолчал.

Но так нельзя. Я должен это выдавить.

– Это все, – дается с огромным трудом.

Кажется, что нутро наждаком продирает.

Никогда прежде не доводилось с кем-то объясняться. Не приходилось что-то сочинять и хоть что-то чувствовать. А сейчас… Я чувствую. Я чувствую так много, что ни хрена из этого разобрать не могу. И главное, не хочу. К черту! Уже встрял по самую шею.

– В смысле все, Дань? – кусая губы, улыбается уголком губ.

У меня дуреет сердце. Закатывает какую-то дивную истерику, словно решило со мной к херам заканчивать.

– В том смысле, что не показывай мне свой лист задач, Марин. Сама справляйся. Я пас, ясно? Не буду помогать, не буду как-то участвовать… На хрен, ясно?

Маринка улыбается. Фальшиво. А мне вдруг сдохнуть охота.

– Ладно. Я поняла, – в какой-то момент отводит взгляд.

Подвисает, фокусируясь на непонятной мне ерунде. Я же всматриваюсь в ее лицо. Так пялюсь, даже вперед подаюсь. В каком-то удушающем страхе, что вижу в последний раз, впитываю образ целиком.

Маринка подхватывается.

– Пока, Дань, – бросает, едва взглянув.

Выскакивает из машины и убегает.

– Пока…