Улей 2

15

– В смысле? – растерявшись, ненароком ослабляет нити самоконтроля. – Почему?

– Потому что я не хочу больше.

«Я не хочу больше…»

Звучит равносильно фразе «ты мне надоела».

«Ну… это очень-очень больно»

– Значит, ты… спал с ней? – последнюю часть предложения произносит совсем тихо, практически шепотом.

– Какая теперь разница, Эва? Я выполнил твое задание. В этом суть.

Непрерывный нарастающий гул в голове Евы сменяется частым резким писком. А затем – неизбежный оглушающий взрыв.

Ее прорывает.

– Я ненавижу тебя, Адам! Запомни это, мать твою, навсегда! И… Оставь для других свои дебильные игры!

Отворачивается к окну. Чтобы Титов не понял по глазам: внутри она умирает.

Распахивая дверь, выходит из салона, в надежде, что холодный воздух остудит и успокоит объятую пламенем кожу. Когда этого не происходит, у нее возникает серьезное желание лечь и прижаться щекой к асфальту. Если бы Адам не смотрел ей вслед, она бы определенно так и сделала.

Бредет к дому, практически не видя дороги. По памяти.

– Слезы – удел слабаков, Ева.

– Я больше не заплачу. Обещаю, папочка! Я больше не заплачу. Только не закрывай меня в этой комнате. Только не здесь…

– Обещаешь, значит. Я хочу, чтобы ты выросла сильной. А сильные люди не плачут.

– Обещаю, папочка.

Но сейчас она плачет. Не справляясь с выжигающей душу болью, льет слезы. Все эти громкие слова о любви – сумасшедший бред! И ведь столько дураков нашли в ней что-то недосягаемо прекрасное. Выжили из ума и распространили споры своей болезни по всему миру. Теперь Ева презирала каждого из них! Это самое дерьмовое чувство, которое она когда-либо испытывала. Какое же безумие – желать затеряться в толпе этих слепых дураков!

Сейчас, когда она осознала реальное положение вещей, ей бы выдохнуть и отпустить эту мечту.

Вот только… Она не знает, как это сделать.

Любить очень больно. Эту рану нельзя прикрыть. К ней больно даже прикоснуться.

Слышит, как Титов покидает салон и идет за ней следом. Понимает, что он нагонит ее, но уже не может остановить потоки слез. Впрочем, ускорить шаг Ева тоже не может. Едва ноги волочит.

Адам выступает вперед, перекрывая ей путь. И замирает, теряя искусственно взращенный агрессивный настрой.

Ее коварные глаза и розовые щеки блестят влагой. Она плачет.

Уязвимая. Ошеломленная. Сломленная.

Желудок Адама сжимается, а сердце начинает бешено колотиться, требуя дополнительного воздуха. Но это невозможно. Кто-то выкачал из вселенной весь кислород.

– Почему ты плачешь, Ева?

Его голос звучит странно. Просто странно. Возможно, это происходит из-за того, что ему не хватает воздуха. Возможно… Причин на самом деле много. Внутренний дискомфорт, который он сейчас испытывает, нельзя описать обычными словами. Хр*н пойми, как это называют нормальные люди. Титов бы сказал, что внутри него произошел ядерный взрыв. Неуправляемое высвобождение большого количества тепловой энергии, имеющей соответствующие негативные последствии на весь его организм.

Покрасневшие от ветра губы Исаевой приоткрываются. Он ждет, но ни одного звука с них так и не сходит.

– Эва… Скажи мне…

Совершив неясный сдвиг плечами, она, черт возьми, пытается улыбнуться.

Не получается.

– Чтобы ты не подумал ничего такого… – впервые ее голос настолько хриплый и слабый. – Ты мне не нужен, Титов. Это не любовь. Просто… Я просто… я…

«Я просто умираю…»

Не находит возможных разумных объяснений. Куда подевалась ее изобретательность? Ее склонность к сарказму, иронии и едким издевкам?

Когда и как так случилось, что Адам стал главным героем ее жизни? Почему ей нужно, чтобы он был только ее? Как она пришла к этому болезненному ненормальному состоянию?

– Остановись, Ева, – тихо просит Адам. – Перестань.

– Нет… Нет…

– Ты же понимаешь, почему тебе больно.

Глаза девушки наполняются диким сопротивлением. Она отчаянно машет головой из стороны в сторону, отстраненно ощущая, как порыв ледяного ветра отбрасывает ее волосы за спину, проносясь по мокрому лицу резким холодом.

– Нет. Нет же. Нет!

Руки Титова ложатся на ее щеки. Подушечки больших пальцев мягко стирают влагу с нежной кожи.

– Тихо, Эва. Ш-ш… Ничего не говори. Хватит лгать.

У Евы слабеют колени. С тихим всхлипом, хватаясь за воротник его куртки и подтягиваясь выше, пытается что-то сказать Адаму.

Потворствуя этому, он приподнимает ее и склоняет к ней лицо. Достаточно близко, чтобы они оба чувствовали тепло кожи друг друга.

– Я… я… – бормочет Ева тихим скрипучим голосом, не справляясь со своим дыханием. – Я… Я ненавижу тебя, – практически ласковый шепот.

– Нет, Ева. Ты не можешь меня ненавидеть.

– Могу! Я могу тебя ненавидеть! Особенно после того… что ты сделал…

Шумно всхлипывая, ощущает, что воздух в легких обратно заканчивается. Дрожит так сильно, что зубы клацают.

– Гори в аду, Адам.

Он прикрывает глаза. Тяжело вздыхает, прежде чем снова взглянуть на нее.

– Сгораю.

И это чистая правда. Горит от силы своих чувств.

А Ева, собирая остатки гордости, находит ногами твердую почву и отталкивается от него. Растерев ладонями слезы, сцепляет зубы и выпрямляет спину.

Когда им обоим кажется, что хуже этот день уже не может быть, ворота Исаевской крепости открываются, и на слабо освещенный тротуар высыпается группа вооруженных людей в черных масках. Следом за этими посланниками ада выступает и сам дьявол – Павел Исаев. Свечение городского фонаря выхватывает его мрачную ухмылку.

– Ева, Ева, Ева… Как же я разочарован в тебе.

– Папа…

– Закрой рот и хорошенько подумай, прежде чем еще когда-либо так меня называть.

Три крупных фигуры оттесняют девушку в сторону. В грудь и шею Титова упирается пара крупнокалиберных пистолетов.

– Нет, пожалуйста! Отпусти его. Я сделаю все, что угодно.

Улавливая отчаяние в голосе дочери, Исаев смеется. Этот неестественный скрипучий звук пронизывает ее до костей.

– Иди в дом, Эва.

Сейчас она благодарна тому, что твердый спокойный голос Адама имеет на нее большую меру воздействия. Придавливает воздух к земле, создавая вокруг вакуум.

На эту короткую фразу, предназначенную только для девушки, неосознанно реагируют все.

– Эва?

Этот низкий грубый звук приводит Исаева в полнейшую ярость. А еще его бесит самообладание Титова. Мнит себя, с*ка… Что ж, очень скоро предстоит выяснить, сколько требуется времени, чтобы этот гребаный ублюдок попрощался со своим хладнокровием. Когда ему станут ломать кости, одну за другой.

Стремительно расталкивая охрану, Ева с разбегу влетает в грудь Адама. Обхватывая руками, прижимается с безумным отчаянием. Кто-то шарпает ее за куртку назад. Сцепляя пальцы, раздирает ногтями кожу. Но не позволяет себя отлепить.

– Аккуратнее, бл*дь, – выставляя руки за ее спиной, Титов яростно отталкивает  охранника, посмевшего к ней прикоснуться. – Оставь ее, мать твою. Дай нам минуту.

– Мне так жаль, Адам. Я… я… все, что я сказала – неправда, – ее потерянный взгляд лихорадочно мечется по его лицу.

И Титов перестает дышать. Одно долгое мгновение он полагает, что в его грудь все-таки прошел выстрел.

Но он все еще ощущает сумасшедшее биение сердца. И теплое дыхание Евы по своей холодной коже. Он старается запомнить и сберечь внутри себя каждую черточку ее лица. На большее у них нет времени.

Кровь в его венах превращается в густой сироп. Это не последнее их прощание. Нет, конечно. Адам сделает все, чтобы вырвать Еву из этого ада.

– Ну, хватит. Забирайте ее.

Один из самых крупных охранников, бесцеремонно пробираясь между их телами, оборачивает руку вокруг талии девушки. Тянет ее на себя. Выполняя приказ, он, по всей видимости, готов ко всему. При необходимости: оторвать ее по частям.

– Осторожнее!

Холодный металл возвращает свое давление, и Адам, сжимая зубы, остается на месте.

Рисуя в своей голове самые ужасающие сценарии дальнейшего развития событий, Ева как никогда остро осознает свое бессилие против безумия отца. Из ее горла вырывается крик, который практически моментально заглушает большая мужская ладонь.

– Признаться, я не ожидал подобного. Во всяком случае, не в таких масштабах, – выплевывает Исаев с презрением. – Не от тебя, Ева.

Жестокое лицо отца в фокусе ее зрительного восприятия становится расплывчатым. Ползет цветными кругами. Теряет форму. Становится безликим пятном.

А после веки Евы тяжелеют, и ее сознание заволакивает абсолютная темнота.

16
День шестьдесят второй.

Под прицелами пистолетов Титова силой усаживают на низкий металлический стул и связывают ему руки за спиной. Слегка склоняя голову вниз, он выжидающе смотрит на Исаева.

Ни следа страха.

– Проклятый ублюдок, – раздраженно цедит мужчина. – Письмо, которое ты мне прислал… Значит ли это, что папка у тебя?

Хмыкнув, Адам расплывается в самодовольной ухмылке.

– Я прислал тебе фото весьма «любопытных» файлов. Они, вроде как, эксклюзивные, нет?

Павла Алексеевича охватывает ярость. Она обжигает его грудь, как взрывная ударная волна. Ослепляет и затрудняет дыхание.

Конверт с фотографиями принесли вчера поздним вечером. Трудно передать, что развернулось в душе Исаева при осознании того, что компрометирующие его документы оказались в руках этого чертового выродка. Пацаненка, который должен бояться смотреть ему в глаза.

Еще одного гребаного Титова!

Исаев ненавидел его уже за то, что он посмел путаться вокруг Евы. Когда же Адам стал регулярно промывать ей мозги и подталкивать к дурацким выходкам – он задумался о его убийстве. А уж когда Павел Алексеевич узнал, что Титов украл у него документы… Он просидел в оцепенении несколько часов, запрещая кому-либо входить в кабинет. Такая злость его обуяла – он не мог пошевелиться.

Как? Как это могло произойти в его доме?

Подобную возмутительную наглость проявил когда-то другой Титов. Но у Руслана был доступ. Адам же обошел систему безопасности, использовав Еву.

Жизнь научила Исаева расправляться с врагами без каких-либо сожалений. Незамедлительно, по горячим следам. Но следовать этому правилу сложнее, когда один из них – твой ребенок. Сложнее, чем должно было быть для Павла Алексеевича.

В этот раз ему пришлось сломать голову в поисках верного решения. Часы раздумий тянулись нещадно долго. И то, что приходило – не являлось искомым. Это были эмоции. Самые чудовищные из них посетили Исава в самом конце. Стоя у окна своего кабинета, он видел, как Ева спорит с охранником и выходит за ворота.

Не описать словами всю ту горечь, что разлилась у него в груди. За полчаса она разъела ему внутренности.

– Как ты ее получил? – спрашивает Исаев, игнорируя давление в груди. – Это Ева? Она отдала?

– Нет, – отрицательно двигает подбородком Титов. – Более того, Ева не знает, что папка находится у меня.

– Ты же не рассчитываешь, что я буду выполнять какие-то твои требования? Я не веду переговоров. Ты ничего не получишь. Я просто отправлю людей к тебе домой…

– И ни хр*на там не найдешь, – перебивая его, снова усмехается Адам. – Ты же не рассчитываешь, что я такой дебил? Смотри… Если бы это было так, я бы не смог забрать твою чертову папку. Ты можешь продолжать играть роль местного крестного отца, раз тебе это так по душе. Но тебе придется приберечь этот покровительственный самоуверенный тон для оставшегося миллиона жителей этого города. Со мной – не прокатит.

Исаев выдыхает. Склоняет голову немного вбок и агрессивно кривит губы.

– Что ж… Придется отказаться от этой информации. Если ты будешь мертв, некому будет говорить.

– Хр*н тебе, – откидываясь на спинку, качается на стуле. – Если в течение двадцати четырех часов я не появлюсь дома, – нахально играет бровями, – вся информация с моего жесткого диска, в том числе фото твоих грязных делишек, будет отправлена журналистам. Я надеюсь, ты понимаешь, настолько я серьезен?

Глаза Исаева сужаются. Дыхание становится тяжелее.

– Чего же ты хочешь?

– Твою дочь.

За этот честный ответ Титов получает первый удар в лицо.

– Что ты, мать твою, себе позволяешь?

Сплевывая кровь, парень смеется.

– Мне нужна твоя дочь, – негромко повторяет Адам, скрывая напряжение, которое скручивает его внутренности. – И так, чтобы ты забыл о ее существовании.

– А может, наоборот. Хочешь ее? Отдай документы и забирай. А до этого она не покинет дом и на пять минут.

Это чистой воды – блеф. Исаев не собирается идти на поводу у пацана, который возомнил, что может заставить мир вращаться вокруг себя. Титов ничего не получит. Тем более, Еву.

Никто не смеет его шантажировать. Никто не смеет его предавать!

Даже если Ева не вручила Адаму папку собственноручно, именно она стала его проводником. К тому же, трудно игнорировать ее одержимость этим выродком…

Никакой Бог им не поможет. Исаев скорее удушит дочь собственными руками, чем позволит им с Титовым быть вместе.

Вот только Адам тоже не собирается идти на попятную. Выдерживая взгляд Исаева, качает головой.

– Нет, так не пойдет.

Это все, что он говорит. Не теряя уверенности, дает понять, что торговаться с собой не позволит.

Либо по его, либо никак.

Поджимая губы, Павел Алексеевич делает едва уловимый знак амбалу, застывшему рядом с ним.

– Аккуратно, Тимур, – инструктирует, не сводя взгляда с Титова. – Пока аккуратно.

Адам совершает выдох и напрягает мышцы, насколько это возможно, учитывая, что его весьма удобно разложили, связав запястья за спиной. Каменные кулаки охранника врезаются в его грудь с ошеломляющей силой. Ему, вроде как, следует сделать вдох, но создается ощущение, что его грудную клетку попросту вогнули внутрь.

– Лежачих и связанных бьют только г*ндоны, – откашливаясь, умудряется шутить.

Отупелое выражение лица амбала не приобретает никаких эмоций.

– Если что, я к тебе, дубина, – приподнимая бровь, смотрит на охранника. – Как только мои руки будут свободны, я вдавлю твои глаза в череп.

– Зачем тебе Ева? – перехватывает внимание Исаев. Он тянет время, но с каждой пробегающей секундой на него обрушивается понимание того, что Титов загнал его в угол.  – Что ты пытаешься с ней сделать?

– Это уже не твое дело. У тебя в любом случае нет выбора.

Это не то, что Павел Алексеевич привык слышать в свой адрес. Волна гнева, словно раскаленная лава, поднимается в его груди к самому горлу. Сдавливает и душит, заставляя сердце колотиться.

– Воображаешь, что сможешь со мной тягаться?

– Воображаю.

– Это большая ошибка.

Титов пожимает плечами.

– Ты все еще рассчитываешь, что найдешь решение, которое позволит тебе меня устранить. Но… Внимание! Другого выхода нет, – нахально ухмыляется. – Однако я понимал, что тебе будет сложно это признать. Поэтому скоро приедет человек, который поможет тебе принять правильное решение.

Исаев замирает.

– О чем ты, мать твою?

17

Открывая глаза, Ева встречается с темнотой. Не различая предметов или хотя бы очертание помещения, инстинктивно захлебывается тревогой. Ощущая, как безумно начинает колотиться сердце, а ускорившееся дыхание поэтапно приподнимает грудь, сталкивается с осознанием произошедшего.

«Адам… Адам… Адам… Адам… Адам… Адам…»

«Я же тебя погубила…»

Горло продирает мучительный стон. Глаза обжигают слезы. Не может справиться с мыслью, что Адам… Душевная боль распирает ее грудную клетку, разрывая мышцы и ломая кости. Она не имеет ограничений. Не знает жалости.

«Кто-нибудь… остановите это…»

Измученное тело сотрясают беззвучные рыдания.

Ева чувствует себя так, будто умерла и прошла часть судебно-медицинского вскрытия, вернувшись к жизни где-то в середине процесса. Рассеченная. Разбитая. Распотрошенная. Не имеющая возможности даже дышать, настолько это оказалось болезненным.

Но она все еще дома. Дома…

Определяет свое нахождение по ненавистному ей затхлому запаху. Она знает, какой комнате принадлежит эта ароматическая комбинация пыли, старости и сухих веток душицы. Здесь давно нет ни душицы, ни предметов одежды, которой ее перекладывали. Только запах, навечно впитавшийся в каждый миллиметр помещения.

Ароматы являются первоклассными раздражителями памяти. Они загружают старые архивы, хочешь ты того или нет. Получите, распишитесь.

В данном случае Исаева этим воспоминаниям несказанно рада. Все что угодно устроит ее воспаленное сознание, только не действительность.

Эта спальня принадлежала ее покойной бабушке. Матери отца. Она умерла, когда Еве было семь. Тогда девочка столкнулась со смертью во второй раз. Сопоставляя два мертвых тела, которые ей пришлось увидеть, она поняла, что ее до ужаса пугают покойники. И неважно, кем они ей приходятся. Окоченевшее человеческое тело не имеет ничего общего со своей живой версией.

Она не хотела подходить к бабушке, чтобы попрощаться. Никаких касаний. Смотреть на нее не могла. И все вещи, что когда-либо принадлежали Людмиле Павловне, тоже чрезмерно пугали девочку. Отцу это очень не понравилось. Впервые заперев ее в комнате покойной бабушки, он сказал, что ей необходимо привыкать к реальному миру.

– Сильные люди не плачут. Сильные не боятся.

Непрерывная истерика Евы длилась два с лишним часа. Пока она не поняла: чтобы выйти – она должна успокоиться. На тот момент, это было равносильно путешествию в ад. Девочка чувствовала физическое присутствие чего-то потустороннего. Как будто это нечто стояло у нее за спиной и двигалось вместе с ней, когда она оборачивалась и истошно вопила. Скрипели половицы, приоткрывались дверцы шкафа, прохладное колебание воздуха задевало ее кожу, а занавешенное темным покрывалом зеркало таило в себе целое полчище демонов.

К тому времени, как Ева переборола свои страхи, Исаеву запирать ее в этой спальне стало просто удобно. Из нее невозможно было выйти. Зарешеченные окна, прочные замки в дверях и, что самое главное, относительная изолированность от всего дома. Чтобы добраться до находившейся в задней части левого крыла комнаты, нужно было преодолеть пять высоких ступеней вниз. Поэтому Еве не мог помочь дедушка.

Душно, но девушка не предпринимает никаких попыток освободиться от куртки. Лежит на пыльном ковре практически в том же положении, в котором ее оставили. Высохшие слезы стягивают обветренную кожу щек, но ее это, на самом деле, мало беспокоит. Отлепив присохший к небу язык, старается смочить им потрескавшиеся губы. Без особых успехов. И она сразу же сдается. Обезвоживание – не самая приятная вещь в мире, но и не основная ее проблема.

Ждет, когда темнота поглотит ее сознание обратно.

Но, как назло, она все еще в жестокой реальности. И пару часов спустя те мучительные чувства, которые испугали ее сразу после пробуждения, ощущаются уже не так остро. К боли тоже можно привыкнуть. И дышать сквозь нее, и воспринимать как должное.

Основное правило: не позволять себе копаться в последних файлах памяти. Взамен этому Ева прокручивает далекие воспоминания, потрескавшиеся от старости, имеющие дыры и глубокие пробелы. События, к которым она потеряла чувствительность.

Но стоит только позволить сознанию проясниться, как боль током пробивает усталое тело. Еву начинает потряхивать, словно в предсмертной агонии, невзирая на духоту.

Изувеченная психика подталкивает к принятию последнего решения.

В пределах помещения находится маленькая ванная комната. Там, если хорошо посмотреть, можно отыскать… что-нибудь подходящее. Стакан, стеклянные флаконы, зеркало – то, что в результате нехитрых манипуляций легко превратить в орудие самоубийцы.

«Давай… больше не будет больно…»

«Сделай уже это, никто не станет по тебе скорбеть…»

«Зачем терпеть эту боль?»

«Разве смерть хуже твоей жизни?»

«Я не знаю… Никто не знает…»

«Сколько еще ты собираешься позволять им рвать твою душу на части?»

«Тебе же не страшно? Ты не какая-то там тряпка…»

«Именно потому, что я не тряпка – рано ставить точку!»

«Ой, хорош уже изворачиваться! За что ты здесь держишься?»

«Адам…»

«Ну, и где твой Адам? Где?»

Эти мысли, как грязная вода, омывают ее мозг. Просачиваясь, очерняют все, что еще воспринималось положительным.

«Где твой Адам?»

Боль стискивает грудь, затрудняя дыхание и сердцебиение.

«Все кончено».

«Забудь».

«Кто, если не ты, должен понимать, Павел Исаев скор на расправу…»

«У него рука не дрогнет…»

«Нет больше твоего Адама».

Это становится той самой каплей, способной сточить камень. Последним толчком, заставляющим выйти на связь праведный гнев.

«Нет!»

«Хватит! Заткнись, черт возьми! Оставь меня! Убирайся!»

«Ты ни черта не знаешь!»

«Хватит анализировать мир, который ты не видишь!»

«Потому что ты сама по себе нереальна!»

«Тебя, мать твою, нет!»

И вдруг становится настолько тихо, что Ева слышит биение своего сердца. Оно гулко и надежно стучит, давая знать, что не подведет ее.

Вселенная переворачивается. Все вокруг нее становится другим.

Девушка не может сказать, сколько минут или часов находилась в отключке. Но чувствует прилив энергии, которой должно хватить не меньше чем на пару-тройку часов. Впервые она жалеет о том, что накануне не принимала достаточное для ее организма количество пищи. Однако Ева не собирается ругать себя из-за этого прямо сейчас. Довольствуясь обретенной эмоциональной стабильностью, игнорирует дикость явившегося к ней хладнокровия.