Сжигая запреты

6

Я выиграю любую игру.

© Марина Чарушина

Путь со двора до спальни стоит мне неимоверных усилий. Шагаю я медленно, чтобы в том случае, если придется кого-то встретить, суметь сохранить внешнее подобие равновесия. Подобие, потому что внутри я давно сорвалась с края обрыва и лечу в пропасть.

Спазмы лишают возможности нормально дышать. Слезы застилают взгляд. Меня колотит. За ребрами расходится разбалансированный грохот. Сердце забывает о своих нормальных физиологических способностях. Плюет на то, что призвано работать на жизнь. Вырабатывает скорость, которую любой врач назвал бы смертельной.

«Я тут из-за тебя, Марин… Хочу тебя… Соскучился…», – гремит в моем взорванном сознании все громче.

Соскучился он, видите ли… Соскучился… Соскучился… Мне-то что?! Какая мне разница? У меня мир без него развалился, а он после всего приехал и, не задумываясь, выбил из последней фазы контроля.

Я его ненавижу! Ненавижу!!!

Он мудак, придурок, сволочь, ебливая скотина!

Боже… Ничего не работает… Ничего не работает, Господи!

Остервенело растираю ладонью губы. Только это ведь не уничтожает вкус Шатохина. Он уже везде. Не только на моих губах. Внутри тоже.

Мое сердце снова в решето. Все чувства наружу. А я не хочу их принимать. Не хочу!

Закрыв за собой дверь, на мгновение прижимаюсь к ней спиной. Прикрывая веки, в надежде вернуть дыхательному процессу более здоровый темп, планомерно втягиваю кислород и надолго задерживаю его в легких.

На первом же выдохе срываюсь и несусь к окну.

Осторожно сминаю край шторы и, не тая рвущей душу тоски, выглядываю во двор.

Стоит. Все еще там. На том же месте, где я его оставила. Склонив голову, принимает обрушивающийся с неба дождь.

– Дурак… – выдыхаю и всхлипываю. В груди разбухает какое-то проклятое чувство. Душит так, что попросту нет шансов справиться. И сердце разрывается. Разлетается на миллионы крошечных осколков. – Зайди в дом, Дань… Иди же в дом, дурак… Даня… Иди в дом… Пожалуйста… – кричу шепотом.

Он, конечно же, не слышит. Поэтому никак не реагирует. Так и стоит, абсолютно недвижимый.

Я не могу на это смотреть!

Бегу в ванную. Бегу от него. Бегу от себя.

Но даже там, под горячими струями воды, не в силах запретить себе думать и чувствовать. Наверное, я плачу. Скрываю это от самой себя, прячу в потоках воды. Частички разорванного сердца пульсируют по всему телу. По ощущениям, я будто разваливаюсь, хотя тело вроде как не теряет целостности.

Зачем он приехал? Зачем так скоро? Зачем все это сказал? Зачем?!

Спутал все мои мысли… Спутал все мои маршруты… Спутал все пути к счастливому будущему… Все перевернул. Взорвал мой мир!

После душа меня продолжает с той же силой трясти. Мечтая поскорее оказаться в тепле постели, быстро одеваюсь и заканчиваю необходимые гигиенические процедуры.

Откидываю покрывало, но забраться на кровать не решаюсь. Подношу к лицу подушку, принюхиваюсь и морщусь, ощутив запах Никиты.

Нет, так спать я не смогу.

Приходится сходить в бельевую и взять чистый комплект постельного. По итогу даже радуюсь этой рутинной суете. Она меня отвлекает. Удается немного успокоиться.

Первым делом заправляю одеяло и меняю наволочки. А едва расправляю над кроватью простынь, дверь в спальню открывается.

Сталкиваясь с Даней взглядом, вздрагиваю. Но по факту… Я вдруг осознаю, что совсем не удивлена его появлению. Откуда-то знала, что придет еще.

Весь мокрый. Оставляет после себя следы. Но он, конечно же, не испытывает по этому поводу никакой неловкости. Ломится прямиком ко мне. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не занять оборонительную позицию. Склоняюсь над кроватью и якобы расслабленно разглаживаю простынь.

Сердце, собрав все свои зараженные и критически травмированные частички в невообразимую бесформенную груду, со свежими силами разбивает мне грудь. Я задыхаюсь. Приходится рвано и громко хватать воздух, но вряд ли Шатохин обратит на это внимание. Ведь в данное мгновение он сам так много шума создает своим дыханием, что перекрывает даже меня.

– Ты трахалась с ним здесь? – высекает приглушенно.

Я захлебываюсь обидой и негодованием. Но не позволяю себе это демонстрировать. Выпрямляюсь только после того, как удается овладеть эмоциями.

– Конечно, Дань! – упирая руки в бока, ухмыляюсь прямо в его свирепое лицо. Он поджимает губы. Яростно стискивает челюсти. Пронзает меня пугающим, злым и расфокусированным взглядом. Но я не сдаюсь. Слишком велика моя собственная боль. – Сам ведь понимаешь, что ушли мы посреди ужина не для того, чтобы фильм смотреть.

Шатохин не отвечает.

Продолжая смотреть из-подо лба, тяжело дышит и молчит. С него натуральным образом течет. Он, должно быть, продрог до костей… А мне должно быть плевать на это! Откуда тогда это долбанутое желание: стереть с его бронзовой кожи всю эту влагу, зацеловать и согреть, пока она не восстановит свой природный жар?

Господи, спаси меня от этих мыслей! Умоляю!

– Больше не трахайся с ним, Марин. Ни с кем не трахайся.

Ничего не могу поделать, но щеки вдруг прогревает сумасшедшим смущением.

– Что? – выдыхаю инстинктивно. – Что это? Просьба или приказ, Дань?

По тону понять невозможно. Для просьбы он чересчур жесткий, а для приказа – слишком взволнованный.

– Прекращай, Марин. Остановись, сказал!

Помимо горячего чувства стыда, внутри вскипает возмущение. Выплескивая его, в очередной раз толкаю его в грудь.

– Не я это начала, Дань!

– Знаю… – шепчет, поймав и притиснув мои руки к мокрой рубашке. Я не могу смотреть ему в глаза. Столько там чувств, что пережить их невозможно. Но и отвернуться не могу. После сиплого вздоха Шатохин совсем уж странным тоном выдает нечто совершенно неожиданное: – Прости меня.

И меня снова разрывает на части.

После этого зажмуриваюсь. Морщусь. Вся сжимаюсь. Тело будто парализует, а Даня берет и прижимает к себе.

– Я очень жалею о том, что сделал, Марин… Клянусь, – наверное, впервые я слышу в серьезном и глухом голосе Шатохина столько эмоций. Осознанных. Сильных. Сокрушительных. – Пока мы были вместе… Марин, от твоего дня рождения и до того гребаного бара у меня никого не было. Клянусь, – каждое его слово будто нож, который легко и невыразимо мучительно входит в мое сердце. – Я хочу тебя обратно, Марин. Все, что у нас было, хочу… И даже больше, Марин.

– Зачем ты говоришь это? – выпаливаю раньше, чем получается распахнуть глаза. Смотрю на него, и хочется не просто плакать, а буквально биться в истерике. – Зачем?! Если мне плевать… Плевать мне, Дань! Я тебя никогда не прощу! Не прощу, ясно?! Не проси больше!!! И замуж я выйду за Никиту! И счастливой без тебя буду! Буду, Дань!

– Ни хрена, Марин! – расшатывает, наконец, и Шатохина. Очевидно, что дрожит не только от холода. Как минимум злость в нем еще бурлит. А с ней и другие чувства, которые я так сильно стараюсь не замечать. – Забудь об этом долбоебе! Забудь, Марин… – последнее после крика звучит словно стон. – Маринка… – тяжелый сиплый выдох. – Я скорее сдохну, чем позволю тебе выйти за него замуж!

– А я скорее со скалы прыгну, чем позволю тебе еще хоть раз к себе прикоснуться!

Удар достигает цели. Даня задыхается и всем телом содрогается. Омерзение с моей стороны по-прежнему воспринимается им крайне болезненно.

– Прекрати, Марин… Маринка… – снова и снова разбивает этими особенными звуками мне грудь. – Ты говорила, что Чарушины однолюбы… Помнишь? – в ответ я лишь отчаянно мотаю головой. – А я помню, Марин! И сам это знаю, прикинь! А ты… Ты сейчас врешь, Марин! Весь вечер мне врешь!

– Пошел ты! – выталкиваю и давлюсь странными звуками, которые очень похожи на срывающиеся рыдания. – Ты просто самовлюбленный придурок! Никак не можешь принять, что я, блин, к тебе абсолютно безразлична!

– Не могу, Марин! Не принимаю!

– Ну и дурак!

– Хочешь доказать мне? Хочешь, Марин??? – напирает, заставляя меня отступать. Не только физически. Психологически я тоже бегу, потому что понимаю, что он заталкивает меня в ловушку. – Сыграем по моим правилам. Тебе ведь не страшно, Марин? Ты ничем не рискуешь, правда? Если не любишь, то все пункты без потерь пройдешь. Согласна, Марин? Согласна, или признаешь, что все еще любишь?

Не страшно? На каждом его слове мое сердце именно что напуганно врезается в ребра. И каждый раз оно там разбивается, истязая себя и весь мой организм дикой болью. Но я ведь не могу это признать. Не могу сказать, что люблю. Как бы ни было страшно, я должна бороться.

И… Будь что будет.

Потому что даже с ребенком внутри и сумасшедшим гормональным торнадо в крови я сильнее всех на свете.

Я неуязвима. Я непобедима. Я неудержима.

Я выиграю любую игру.

И я буду счастливой.

– Хорошо, Дань… Будь же по-твоему! Сыграем!

Он прикрывает глаза и с такой мукой морщится, будто уже проиграл. Я сглатываю рвущиеся из груди рыдания и позволяю части эмоций отразиться на своем лице. Кажется, после этого на нем обязательно останутся следы в виде глубоких морщин, настолько меня корежит. Я с трудом перевожу дыхание.

Благо Шатохин на меня больше не смотрит. По трепыханию его густых, все еще мокрых ресниц, понимаю, что глаза открыл. Но смотрит он куда-то вниз… Туда, где его руки между нашими телами сжимают мои ладони.

– Я заберу тебя завтра вечером. Придумай что-то, чтобы остаться со мной на ночь.

Я вздрагиваю и забываю возмутиться. У меня не хватает на это ресурсов. Внутри все переворачивается, едва лишь осмысливаю все, что мне предстоит пережить, даже если Даня не посмеет коснуться физически. А он ведь посмеет… Зная его, в этом сомневаться не приходится.

Сформулировать какой-то ответ не получается. К счастью, Шатохин и не ждет. Резко отступая, быстро выходит из моей комнаты. И я, наконец, могу рухнуть на постель. Зажмуриваясь, натягиваю одеяло выше головы. Сворачиваюсь клубочком и на долгое-долгое мгновение замираю.

«Я справлюсь… Я справлюсь… Я справлюсь…», – все, что я твержу себе, пока измученный организм не покидают последние силы, и сознание не отключается.

7

Во что мы играем, Дань?

© Марина Чарушина

Вечером следующего дня Шатохин не приезжает. Лично не приезжает. Он присылает за мной лимузин, при виде которого издерганная ожиданием и переживаниями я, отчаянно скрываю от самой себя радость.

Фыркаю и закатываю глаза.

– О-о-о, – протягивает стоящая рядом со мной мама. – Надо же! Кто-то умеет впечатлять!

Она, конечно же, считает, что этот «кто-то» – Никита. А я не смею ее разубеждать. Хоть разочарование от того, что Шатохин решил сохранить наши отношения в тайне, и присутствует, по большей части все же испытываю облегчение. Объясняться с семьей – последнее, что мне сейчас нужно.

– Ладно, мамуль, – незаметно перевожу дыхание, пока водитель открывает для меня дверь. – На связи, – тянусь, чтобы поцеловать.

Мама отвечает, ласково поглаживая по голым плечам.

– Хорошего вечера, дорогая!

Киваю и, наконец, забираюсь в салон. Там, едва дверь захлопывается, нервно стряхиваю ладонями и шумно вздыхаю. Тело бьет озноб, но я заставляю себя расслабить мышцы, и эта тряска плавно отступает. А когда водитель занимает свое место, на слабость и вовсе никаких шансов не остается. Я слишком горделивая, чтобы выказывать свое волнение на людях.

Big Big Man: Надень платье.

Мариша Чарушина: Хм… Шикарное, Дань? Или просто красивое?

Big Big Man: Шикарное, Марин.

Мариша Чарушина: Принято. Готовься слететь с ума.

Big Big Man: Слететь?

Мариша Чарушина: Сбежать – слишком мягко.

Big Big Man: Я уже давно от тебя без ума, Марин.

Перечитываю в дороге нашу с Шатохиным переписку, и меня такой бешеной ностальгией накрывает, что дух из груди выбивает. Кажется, что все плохое вмиг стирается, а наши старые будоражащие отношения с играми на грани фола воскресают. Сердце пронизывает тысячами горячих иголок. И оно, несмотря на все риски быть снова разорванным, одурело набирает скорость.

Осознаю, что это обман восприятия, но позволяю себе увлечься ощущениями. Я отпускаю себя. Осторожность рассеивается вместе со страхами. На первый план выходят азарт и сладкое предвкушение. И к концу пути я уже на таком кураже плыву, что каждый нерв от возбуждения пульсирует.

Мотор глохнет. Я задерживаю дыхание.

Пока водитель огибает лимузин, мысленно приказываю себе сохранять спокойствие.

Дверь распахивается. Я выдыхаю.

«Итак… Игра началась», – даю себе отмашку и без промедления вкладываю руку в протянутую мужчиной ладонь.

Тонкая шпилька босоножек беззвучно прижимается к мокрому асфальту. Юбка по линии разреза расходится критически, открывая вид на выступающую косточку бедра и силиконовую полосочку белья. Водитель смущенно отводит взгляд. Я отстраненно оцениваю, как красиво в свете ярких фонарей сияет сдобренная увлажняющим спреем кожа. И, наконец, вышагиваю из автомобиля.

– Спасибо, – бросаю машинально.

Расправляю подол длинного амарантового платья, поднимаю взгляд и, игнорируя гулкий одинокий удар за ребрами, уверенно иду к стоящему у самолетного трапа Шатохину. С идеальной укладкой, в черной рубашке и столь же черном смокинге он выглядит не менее шикарно, чем я.

Красив дьявол. Безумно красив.

Чтобы удержать маску равнодушного, слегка надменного выражения лица, представляю, что не к нему иду, а просто двигаюсь по сцене. Но позвоночник все равно прошивает током.

– Бордо, – констатирует Шатохин с легкой ухмылкой, когда мне приходится замереть перед ним. Не бежать же впереди дьявола в пекло. То есть в самолет. Выглядеть странной сегодня в мои планы не входит. – Платье цвета твоей души. Потрясаешь, кобра.

Бесстыдно гуляет взглядом вовсе не по платью, а по тем частям тела, которые оно не прикрывает – груди и плечам. Их тотчас осыпает мурашками. Я упорно сохраняю невозмутимое выражение лица. Пусть Даня думает, что виной тому гуляющий по взлетной полосе ветерок.

– А твой костюм цвета твоей души? – выдыхаю, отражая его улыбку.

Шатохин сжимает губы. Напряженно раздувая ноздри, тянет воздух. И кивает.

– Именно так, Марин.

– Вот и славно. Не будем скрывать.

– Ничего не будем скрывать, – подхватывает он. Я вздрагиваю и едва удерживаю на лице улыбку. Кристальная честность в числе моих достоинств не числится. – Договорились? Полная откровенность. Врать смысла нет. Нам ведь не нужно друг другу понравиться.

– Точно. Не нужно, – с трудом шепчу я, покусывая губы. – Договорились.

Себе никаких клятв не даю. Если от сказанного будет зависеть моя последующая жизнь, солгу без раздумий.

Шатохин жестом приглашает подниматься на борт бизнес-джета. Я ступаю на трап и преодолеваю несколько ступенек, когда слышу, как Даня тоже начинает восхождение.

Толчок в затылок, будто физический. Ураган паники. Дикая дрожь по всему телу. Искры по венам, будто это и не вены вовсе, а сомкнувшиеся провода. Щекам резко горячо становится, а глазам – мокро.

Сжимая кулаки, впиваюсь ногтями в кожу. И заставляю себя идти, пока не оказываюсь на борту. Выбираю кресло в центре салона, чтобы в случае чего иметь возможность обзора в обе стороны.

– Откроем шампанское, Марин? Устроим веселье?

Я чуть было не соглашаюсь, потому как на нервах забываю о своем положении.

– Мне нельзя алкоголь.

Улыбка Шатохина стынет. Он весь замирает. Только моргает учащенно, усиленно пытаясь увидеть что-то внутри меня.

– Не подумал, соррян.

Даня садится напротив меня. Практически одновременно, не отрывая друг от друга взгляда, пристегиваемся.

– Мы же недалеко? – спрашиваю, только чтобы заполнить тягостную паузу. – Утром я должна быть дома.

– Недалеко, Марин. Будешь вовремя.

Киваю и незаметно перевожу дыхание, но оно упорно остается учащенным.

Самолет начинает движение, и я разрываю зрительный контакт с Шатохиным, якобы для того, чтобы заглянуть в иллюминатор.

– Что ты там не видела? Посмотри на меня, Чаруша.

Мотаю головой.

– Посмотри.

– Насмотрелась уже…

– Маринка…

Самолет взлетает. Внутри меня поднимается щекотная волна тепла. Я делаю рваный вдох. И, наконец, смотрю на Шатохина.

Он припечатывает к спинке сиденья сильнее законов физики. Вспарывает наживую. Больно адски. Но… Вместе с тем головокружительно приятно.

Сердце разбивается о ребра и тает, заливая огненной лавой мне грудь.

– Во что мы играем, Дань? – выталкиваю отрывисто.

– Ты знаешь, во что, Марин. Сама эту игру придумала.

Пульс на моей шее принимается так бешено пульсировать, будто вот-вот совершит самоподрыв и разорвет вену, а за ней и кожу.

Боже… Кто-нибудь, наложите мне превентивно жгут!

Я хочу лишиться сознания. Хочу почувствовать, как все те чувства, которые я все еще испытываю к Шатохину, покидают мое тело. Хочу умереть и воскреснуть полностью здоровой.

– Как звучит первый пункт? Мы будем одни? – никак не получается скрыть волнение.

Даня медленно, будто лениво, ухмыляется, скользит по губам языком и, склоняя голову на бок, вскидывает бровь. И я вдруг отчетливо ощущаю его вкус на своих губах. Не осознавая, что творю, облизываюсь следом.

Шатохин хрипло выдыхает. Я ненарочито повторяю и этот звук.

– Мы будем одни, – тихо подтверждает он.

Тряхнув головой, отводит взгляд. Но ненадолго. Секунда, две, три… И он опаляет с новой силой. Действует, словно детонатор. Подрывает без зазрения совести. Но и я ведь виновата – не пытаюсь отвернуться.

– Хорошо, что одни…

Низ моего живота сводит.

Я пытаюсь тормознуть все губительные процессы в своем испорченном организме, но во взгляде Дани столько секса, что мне кажется, будто он меня натурально раздевает.

Тело перебивает дрожь. Все внутри меня дребезжит. Это не просто возбуждение. Это какая-то сумасшедшая эйфория, которую я не могу погасить в одиночку.

– Что означает твой детокс? – молочу ускоренным тоном раньше, чем соображаю, за какую грань ступаю.

Шатохин опускает веки и шумно переводит дыхание.

– Очищение, – отвечает, не открывая глаз. – Добровольный отказ от алкоголя, курения, секса и мастурбации в течение какого-то промежутка времени.

У меня отвисает челюсть. А потом я так резко ее захлопываю, что зубы клацают.

– Ты курил… Вчера… – вспоминаю я.

Даня поднимает взгляд.

– Да, – спокойно подтверждает он, прожигая насквозь.

– Почему?

– Захотел.

– Ясно… – бормочу, хотя на самом деле ничего мне не ясно. Откашливаюсь, чтобы вернуть голосу силу. – Ты так и не сказал, как звучит первый пункт твоего списка.

Не знаю, от чего и зачем он там воздерживается. Наверное, снова врет. Потому как нагло облапывать мое тело взглядом он умудряется нереально виртуозно. Вот и после этого вопроса замирает на моем обнажившемся бедре.

Ремни мы не расстегивали. Это был молчаливый обоюдный расчет: усидеть на местах, подальше друг от друга.

Но… В один момент что-то стреляет мне в голову, и я, удерживая внимание Шатохина, медленно развожу бедра.

Он тяжело сглатывает. Натужно переводит дыхание.

Взгляда не отрывает, пока глухо оглашает:

– Первый пункт: Красавица и Чудовище. Энергетический обмен.

Вся энергия, что имеется во мне, враз с готовностью высвобождается и заряжает меня, будто электролампочку. Накал такой, что шевелиться страшно. Застывает даже мое лицо. Стопорится в груди дыхание. Лишь кончики пальцев подрагивают и словно искрят излишками напряжения.

Кто-то другой, может быть, и не понял бы. Но я ведь знаю Шатохина… Этот энергетически обмен будет сродни полету в космос.

_________

Огромное спасибо всем❤️❤️❤️

8

…после меня ни с кем другим ты не будешь, Марин…

© Даниил Шатохин

Да, вашу ж мать…

Услышав про мое половое воздержание, первое, что ведьма Чарушина выдает – сексуальная провокация. Кто бы сомневался!

Маринка была той еще сучкой, даже в лучшие времена. Сейчас же, когда между нами кипят тонны боли, злости и гребаного разочарования, она будет измываться с особым усердием. Я это, конечно, понимал заранее. Готовился к тому, что легко с ней не будет. Но, как это обычно бывает, силы все равно не рассчитал.

Стройные бедра, узкая телесная полоска трусиков, нежные впадины по бокам от промежности – таращусь во все глаза, будто ничего более эротичного никогда и видеть не доводилось.

Охреневший от такого представления член без промедления демонстрирует свою чертову скотскую натуру и разрывает все соглашения, которые мы с ним заключили. Твердеет сходу на соточку и принимается пульсировать в том же одурелом ритме, в котором сейчас надрывается мое черное сердце. К слову, первому насрать на чувства второго. Такая синхронность отнюдь не показатель совершенной работы моего организма. Это, мать его, блядская подстава.

Сверху донизу меня заливает жаром. Да таким, что на коже тотчас испарина выступает, а внутри все пересыхает, как в пустыне Гоби. Я нервно веду языком по губам и пытаюсь в очередной раз сглотнуть. Но сглатывать больше нечем.

В запаренном мозгу на перемотке идет прошлое. Причем, с озвучкой на полную мощь.

«Я нашла точку, которую ты ласкал языком… Я трогала ее, думая о тебе… Вспоминая, что делал ты, массировала… Кружила, пока не взорвалась… Но это было не так! Не так остро, как тогда с тобой!»

Сука… Я, конечно же, напоминаю себе про все долбаные приоритеты, которыми успел обзавестись благодаря Чарушиной. Кинуть пару палок – это цель устаревшей версии меня. Обновленной требуется гораздо больше, чем ночь охуенной ебли.

Мне нужна моя Маринка полностью. Целиком и безраздельно, так говорят у нормальных людей, да? Типа того, короче.

– Ты еще елозишь свой ЦВДШ, Динь-Динь? – нагло прохрипев это, отщелкиваю ремень и подаюсь вперед, чтобы ослабить хоть как-то сковавшее тело напряжение.

Чарушина вздрагивает, отшатывается и сводит бедра.

Центром Вселенной Дани Шатохина она лично когда-то называла свой клитор.

– Ну, еложу, и что? – реагирует, как всегда, дерзко.

В попытке подавить следующие за этим выводы, стискиваю челюсти и замираю. Но совладать с собой не получается.

– Значит, с Оросом своим не догоняешься? – выталкиваю грубо, впиваясь в ее раскрасневшееся лицо взглядом.

– Пфф… Конечно, догоняюсь, Дань! С Никитой я всегда кончаю! По два раза!

Опускаю веки и ухмыляюсь, несмотря на то, что сердце выбивает в груди дыру.

– Пиздишь, Марин, – заключаю тихо.

Она издает какой-то приглушенный писклявый звук и в тот самый момент, когда я открываю глаза, подается ко мне. Ловлю ладонями ее плечи. Стискиваю и, стремительно разворачивая, приземляю задницей на свой пах. Все внутри меня мучительно сжимается, но я умудряюсь двигаться – жестко мять Маринкины сиськи и резко осаживать ее вниз на каждой попытке встать. Все это происходит в определенном ритме. Если бы на нас не было одежды, мой член, скорее всего, уже бы таранил ее влагалище.

Дышим громко, часто и крайне сердито.

– Даня… Даня… Это ты?..

Этот вопрос ошарашивает. Я даже на секунду притормаживаю. Но Чарушина продолжает дергаться, и мне приходится ее ловить.

– Конечно, я… Я, Динь-Динь… Я… – кусаю ее за шею и сразу всасываю замурашенную диким волнением кожу.

– Даня… – в голосе вибрирует странное облегчение, почти радость.

Тосковала, значит? Блядь, конечно же, тосковала.

Мое сердце грохочет, громче шума, который издают газотурбинные двигатели самолета. Не вполне понимая, что именно делаю, сбавляю натиск. Оставляя в покое конкретные части Чарушиного тела, просто обхватываю ее поперек тела и заставляю замереть.

– Не стоит меня провоцировать, Марин, – выдыхаю приглушенно. – Если соскучилась, прямо скажи. Выебу охотно. Нахуй детокс, – на ходу меняю план. – Только после меня ни с кем другим ты не будешь, Марин!

– Хм… Что?! – оборачивается, чтобы взглядом убить. – Это еще почему? Если захочу, то буду!

– Не будешь, Марин!

– Тебе не решать! – последнее, что она сычит за миг до того, как мне срывает башню.

Запускаю ладонь Чарушиной в волосы и рывком притягиваю ее лицо к своему, чтобы яростно вжаться губами в ее губы, раздвинуть их и ворваться в горячий рот языком.

Пока она шокированно цепенеет, я жадно наполняюсь ее вкусом.

Вкусом моего запрета. Вкусом моего удовольствия. Вкусом моей настоящей жизни.

Топит им. Заливает контакты. Трещу разрядами. Самый острый уходит по позвоночнику вниз и опоясывает низ торса. Чувствую, как поджимаются мои яйца. Со стоном пропускаю несколько капель предэякулята и с трудом торможу семяизвержение.

Ведьма тоже стонет и двигает задницей по моему паху.

– Блядь… Марина… Маринка, ты меня убиваешь…

– Да… – сама цепляется губами, присасывается и, продолжая елозить ягодицами на моем члене, который уже готов взорваться от похоти, буквально впечатывает меня в спинку сиденья.

Я ору себе «СТОП», но этот крик разума заглушает животный зов плоти и бешеный стук моего сердца. Секунду назад ему стало тесно в груди, и оно размножилось по всему телу.

Да, я ору это долбаное слово… Только кому оно сейчас нужно? Рука на инстинктах прокладывает верный маршрут – в разрез платья. Решительно поддевая белье, проскальзывает на гладкий лобок ее киски.

– Мм-м… – мычу ей в рот.

Маринка содрогается, издает какой-то громкий, будто рыдающий, звук, а потом вдруг резко разводит бедра, практически умоляя меня двигаться дальше. И я, конечно же, двигаюсь. Скольжу вниз между складок и буквально утопаю в горячих соках.

Твою мать…

Встречаясь зубами, словно звери рычим.

– Ебать, ты течешь… – хриплю, охуевая от своего счастья. – Ебать, Марина… Писюха моя… На месте все… Порядок… Е-е-ба… Ебать-ебать…

Со рта Чарушиной, который я продолжаю пожирать, только довольное урчание и стоны сходят. Натираю ее скользкую кисулю. Жестковато похлопываю, наполняя воздух неоспоримыми доказательствами ее вожделения.

Этим запахом и чавкающими звуками разрывается мой контроль.

Блядь… Блядь… Блядь…

Я отличительно выносливый и сильный мужик. Любая шмара, с которой я таскался, подтвердит. Но Маринка Чарушина меня разрушает. Ее спина выгибается, бедра непрерывно двигаются, плоть пульсирует и с каждой секундой течет все сильнее.

Это катастрофа… Сука, конечно же, катастрофа! Ведь мы еще даже не добрались до первого пункта моего списка.

– Даня… Даня… Данечка… – прорезает мое сознание совсем как раньше.

На инстинктах сгребаю разбухшую киску пальцами. Это грубо и наверняка болезненно, но меня, сука, просто рвет от похоти, и я не знаю, куда разряжать эту силу. Маринка же стонет, жамкает и щипает мне шею, кусает губы и бешено к ним присасывается, оставляя кровоподтеки.

А затем… Я скольжу к ее клитору, раз лишь на него нажимаю, и она, блядь, кончает. Отрывается от моего рта, содрогается и задыхается криком. Я наблюдаю за этим и чувствую, как мне стремительными кругами сносит крышу.

Сука… Какая же она все-таки красивая… Взгляд оторвать невозможно. Впитываю одержимо. Откладываю в памяти посекундно. Когда же Чарушина замирает, а глаза ее проясняются, понимаю, что так и останусь со своим разрывающимся от мучительного возбуждения членом.

Нет, будь я тем же нахальным ублюдком, которым был еще месяц назад, я бы свалил Маринку на пол и уломал на отсос. Но сейчас… Сейчас я не могу.

Кинуть пару палок – не то, о чем я мечтаю. Утверждено.

– Хорошо, что здесь нет скалы, – с глухим смешком припоминаю ее вчерашнее громкое заявление.

– Придурок, – краснея, толкает меня в грудь.

– Марин… – ловлю ее ладонь, притискиваю. – Да, я придурок. Но ты не можешь не чувствовать, как колотится мое сердце сейчас. Оно разрывается, Марин. Из-за тебя, понимаешь? Ты когда-то хотела, чтобы я признал, что ты для меня особенная… «Особенная-особенная», – с ухмылкой привожу точную цитату. Шумно спускаю воздух, который в это мгновение не насыщает, а будто бы отравляет. Смотрю ей в глаза, зрительно выливая за раз все, что бомбит внутри. – Признаю, Марин.

Она резко отводит взгляд.

– Пф… Поздно, Дань!

Я сцепляю зубы и задерживаю дыхание, а она соскакивает с моих коленей. Тянусь за бутылкой, чтобы с помощью воды протолкнуть собравшийся в горле ком. Попутно напоминаю себе, что с Чарушиной к легкому сражению и не готовился. Едва эта мысль доходит до головного центра, напряжение в организме спадает.

Маринка занимает свое кресло. Я как ни в чем не бывало улыбаюсь ей.

– Подлетаем, – сообщаю ровным тоном, едва взглянув в иллюминатор.

Откладываю бутылку и цепенею, когда ведьма запускает под подол руки, ерзает бедрами и стаскивает трусы.

– Что? – выдает, поймав мой ошалелый взгляд. – Они мокрые, – констатирует якобы равнодушным тоном. И, пожимая плечами, добавляет: – Не люблю в мокром ходить.

Спрятать их в клатч ей не позволяю. Наклоняясь, перехватываю запястье и отбираю влажный комок.

– Заберу как трофей, – поясняю самодовольно и просовываю в карман брюк.

– Хм… – ехидно отзывается Чарушина. Мило розовеет, но упорно делает вид, что никакого смущения не испытывает. – У кого-то сегодня весьма тривиально закончится Великий детокс.

Ржу, потому что заходит этот подкол.

Блядь, я скучал по этому. С Маринкой Чарушиной даже скандалить всегда в кайф было.

– Думаешь, я целый месяц воздерживался, чтобы по итогу тихо в одиночку подрочить?

– Почему нет? – снова пожимает плечами, делая вид, будто о не интересующей ее чепухе болтаем. – Ты… – выдыхая, облизывает губы и на мгновение отводит взгляд. – Ты выглядишь перевозбужденным куском мяса!

– Неважно, – отмахиваюсь. Сохраняя зрительный контакт, выдерживаю паузу. И, наконец, тягучим тоном сообщаю: – Когда мой детокс закончится, Марин, ты это увидишь воочию.